Атомное сердце

Вест-Крик много лет держался особняком в округе Мора, и никто на памяти отцов и дедов не мог вспомнить пустошных войн и набегов красных на белых — и наоборот. Никто не посягал на его сохранность, никто не собирался его ровнять с землёй, или захватывать, или разрушать, или присоединять к заставе побольше, или сгонять белых со своих земель, хотя даже те, кто сюда пришёл, заняв земли коренных, считали горы здесь священными, и одну из них так и прозвали — Холи, совсем забыв, как называлась она до этого. Индейцы. Индейцы помнили, но их язык знали только они сами. Вест-Крик уже много лет оставался одним из самых немногочисленных населённых мест Нового Дикого Запада, окружённый широким рукавом узкой каменистой реки Пекос с запада, которая свой путь вела из скалистых гор Сангре-де-Криста; он не привлекал ничьего внимания, кроме внимания редких путников и законников — нечастых и нежеланных гостей. Вест-Крик и вест-криковцы были всегда начеку, несмотря на то, что жизнь их казалась спокойной и размеренной. И они не поддавались редким соблазнам связаться с какой-нибудь бандитской шайкой или солдатами из Нью-Хэвена или Манхэттена, что ходили под флагами Новой Конфедерации. Ни за какие деньги и блага никто не хотел поддаваться проискам мерзавцев с достатком, чтобы сделать свой скромный дом чуть лучше в угоду своим свободам. Вовсе нет. Пусть он был бедным, земля — пыльной, а край — суровым, но он был их, а они, как говорили коренные, все принадлежали земле. Жители Вест-Крик редко кого могли приютить за высокими стенами из частокола, а ещё реже признавали чужаков за своих. Хотя по слухам или в лицо знали всех, кто жил в округе, и кто спускался к ним с гор, или обитал в лесах с громадными секвойями, что возвышались под облака колоннами необозримой ширины — для одной такой, самой небольшой, нужно было не меньше трёх крепких высоких мужчин, которые взялись бы за руки, чтобы объять могучий древесный ствол. В горах Сангре-де-Криста, в Атомных пустошах и в Море Секвой с ними соседствовали три коренных племени, которые испокон веков владели этой землёй, но к некоторым белым относились лучше, чем к другим. С теми, что жили в Вест-Крик, даже торговали и обменивались своими товарами — на те, что были на вес золота для них. Индейцы свозили на продажу хорошие пышные шкуры, собольи и куньи, лисьи и волчьи, и заячьи шкурки, и большие крепкие шкуры бизонов. Они продавали ещё настойки из кукурузы, которые делали лучше и крепче всех, и кости, из которых можно было приготовить лечебные порошки, и ещё много чего — от найденных в лесах и глубоких пещерах ценных камней до кулонов из редкого обсидиана. Но куда больше их интересовало то, что могли приобрести на вырученные центы и доллары, или обменять. Топоры, ножи, пули, кольты, патроны, винтовки, тёмные очки, лекарства и одежду, котелки — в общем, всё то, что делало их и без того суровую жизнь в дикой природе хотя бы немногим безопаснее и комфортнее. Когда снег покидал склоны гор и таял на пустошах, они седлали своих пёстрых коней, снаряжали мужчин в походы и большой группой скакали до условленных мест, где садились торговать с белыми — а белыми они звали всех, кто был не их крови и не крови, смешанной с ими. Тлинкиты, выходцы из лесов; ирокезы, дети гор; и апачи, вольное племя пустошей — все они жили каждый в своей стороне и друг с другом давно уже зарыли топоры. И вот, когда в Вест-Крик с весной потянулись караваны небольших повозок со впряжёнными лошадьми, у частокола раскинулась ярмарка, как и каждый год в одно и то же время, со сходом снега, откуда торговцы, продав местным всё, что те смогут купить, уйдут всё дальше — в Ларедо, Ирвинг, затем Фриско и Пасадину, потом — Мескит, Уэйто, Дентон и Вичита-Фоллс, к границе Бэдлендс. Всё это Кэтрин Айрис Барт, дочка здешнего доктора, которую отец отпустил на ярмарку спозаранку, знала, как Отче наш, как английский алфавит и как то, что нельзя доверять индейцам-апачи, будь они хикарилья, или мескалеро, или чирикауа, или кайова, а ещё — тонто, навахо и сибекуэ. В общем, всем, кто был среди них. Много, много маленьких племён внутри одного большого ндеЛюди, народ, племя. Все они — жулики, или опасные люди. Негоже, Кэтрин, приличной девушке знаться с такими, понимаешь? Но знаться пришлось. И с этого — Кэтрин поняла это слишком поздно — началось много всяких событий, сделавших её (и не только) жизнь непохожей на прежнюю.

***

Она надела капор и плотную шерстяную накидку поверх платья. Почти на днях было так жарко, что кожа, кажется, вот-вот слезет с костей. Но ветер переменился, потянул с гор, и стало за несколько дней так холодно, что дом топить приходилось всю ночь. Погода была очень ветреной. Прошла неделя с тех пор, как Роджер с Аидой остались в доме у Бартов. За эту неделю Роджер едва смог оклематься и теперь даже садился в кровати. Признаться, это только в книжках, которые так любила читать сестра, мужчины были столь сильны и несокрушимы, что мигом оправлялись от любых ран. Будь Роджер как любой из тех романтических героев, и он бы уже был на ногах. Да и что там за раны — их описывали как крошечные аккуратные дырочки в красивых мужественных телах главных героев. Изредка на костюмах их были брызги крови, ещё реже — ужасы вроде сломанных костей, торчащих наружу, хотя это лучше не читать приличным женщинам. Но Кэтрин хорошо знала, сколько нужно времени, чтобы зажила пулевая рана, и видела, на что она была похожа — на развороченный кусок мяса воронкой, заливший бок кровью и гематомой. И знала, что Роджер был бледен и даже худ, и что он выглядел далеко не блестяще, а очень потрёпано. Вдобавок, лекарства и еда на гостей расходовались, и откуда-то нужно было брать новые медикаменты и деньги, ведь мистер Барт поистратил за неделю больше средств, чем планировал. Сестра, отец и Аида остались дома. Гостья помогала по хозяйству. Готовить попыталась, но вышло очень скверно, и продукты решили не переводить. Глава семьи нынче будет в аптеке: он откроет её до пяти часов, а уйдёт раньше, да ещё за весь день отлучается, чтобы сделать Роджеру перевязку, если дочери не справляются. Один раз открылось сильное кровотечение, пришлось бежать домой. Но сегодня торговля будет неважной. Всем интереснее выйти за стены и взглянуть, что приготовили ярмарочники. Они с раннего утра, ещё затемно, раскинули свои палатки, а кто-то недолго думая прямо в повозках показывал свой товар. Люди с интересом шли за ворота, у которых стояло пятеро вооружённых мужчин из местных. Они контролировали всё, что происходило близ Вест-Крик. Мало ли что может случиться, если собрать много народу в одном месте. Отец дал Кэтрин денег, а она забрала ещё и немного своих из шкатулки, припрятанной под половицей в погребе, надеясь что-нибудь купить себе. Что-нибудь красивое. Роджер очнётся, придёт в себя и будет, как прежде, а она… а она — в новом платье, к примеру. Или нет! С красивым гребнем в тёмных волосах. Торговцы часто покупали индейские гребни: они были очень изящны, резались по кости или по панцирю речных черепах. А может, прикупить новые перчатки и капор? Как всякая молоденькая, влюблённая и не теряющая надежды девушка, объект воздыхания которой по иронии жестокой судьбы находится отныне на её попечении, Кэтрин Барт, выйдя к торговцам, постаралась торопливо закончить со списком покупок, который оставил ей отец. Чего там только не было, в том списке! Она следовала по пунктам и приобрела два фунта индюшатины, фунт палтуса, четыре куска мыла — продавец упрашивал взять лавандовое, но ей больше нравилось земляничное. Затем купила четыре фунта риса и большую сахарную голову, две упаковки свечей, полпачки сургуча, мешок муки, постный сахар для сестрицы, пакет ревеня, немного чернослива, пачку горчичников, упаковку со спичечными коробками, фунт солонины в холщовом мешке, коробку зубного порошка и целый список лекарств, оставленных отцом на каминной полке. Поскольку у неё оставались ещё деньги, она купила банку леденцов и банку ирисок, а ещё — пять футов шерстяной ткани и тесьму. Всё это она поручила снести домой несчастному вихрастому мальчику, которому было нынче очень много работы. Но он отодвинул прочие дела, потому что Кэтрин вручила ему серебряный доллар и сказала, что купит кулёк сливочной помадки, если он всё сделает быстро и хорошо. Быстренько разделавшись с покупками, Кэтрин с чистой совестью пошла вдоль других рядов — где крутились такие же, как она, молодые и симпатичные мисс и их опытные и взрослые миссис, матушки, нянечки и тёти. Мужчины ходили в третьем ряду, где продавали оружие, сбрую, конскую упряжь, кисеты с табаком, шляпы и пончо и много чего другого. Им среди женских штучек делать было нечего. Женщины переговаривались и разглядывали ткани, готовые платья, платки с кистями и украшения. Кто-то торговал розовой водой. У грубо сколоченного стола с ней был большой ажиотаж и пахло розами. Сначала Кэтрин хотела тоже побрызгаться водой, но подумала, что ею будут пахнуть все. Она прошла мимо полной красивой женщины с чёрными кудрями, и та предложила ей другой парфюм. Кэтрин отнекивалась, но в итоге ей брызнули на запястье пахучими духами, которые нежно отдавали чем-то цветочным, но иного толка. А затем она пришла туда, где торговали шкурами, перчатками, лентами, сапогами и мехами. Она уже присмотрела себе хорошенькие рыжие замшевые перчатки на двух пуговках и быстро купила их, потому что конкурентка в лице соседки Табиты Уэсли не дремала. Когда она спрятала перчатки в холщовую сумочку и отошла к большой крытой повозке, один из торговцев протянул ей хорошенькую соболью шкурку, которой вполне хватило бы на оторочку для рукавов и капюшона её зимней накидки. Кэтрин подумала — что плохого в том, чтобы купить её, тем более так дёшево? Всего двадцать пять долларов. Цена для такой шкуры очень разумная. У неё в кармане денег было больше, можно завершить сделку и уйти восвояси… Но не успела она передать деньги из кошелька в руки — а торговец уже предвкушал, что так и будет — как на плечо девушке легла смуглая рука, достаточно мозолистая, чтобы по одному взгляду сказать: этот человек много трудится; и тяжёлая, чтобы оценить точнее его немалые рост и вес, вполне способные кого-то впечатлить, а кого-то даже напугать. Торговец, во всяком случае, медленно поднял глаза и увидел высоченного индейца, который буквально навис над ним, как библейский соляной столп, в своей широкополой чёрной шляпе в ней он приобретал ненужную и забавную схожесть с пастором или даже с праведником. Но ничего праведного в его глазах, уже поражённых и костенеющих атомной заразой, не наблюдалось, кроме разве что безграничного, безразличного покоя. — Чего тебе нужно? — с досадой и страхом спросил торговец, который хотел, чтобы девочка купила у него соболя и ушла. Он был гораздо меньше и толще, и держался за своё оружие — а такое у него обязательно было — куда хуже, чем этот, с виду — настоящий воин, с ножом за поясом и с топором в набедренных ножнах, креплёных за кожаные ремни. — Чего уставился? Что, тоже хочешь эту шкуру? Но индеец не проронил ни слова. Только очень холодно окинул его взглядом, не предвещающим ничего доброго. Кэтрин растерялась. Что он хотел тем самым сказать? Что намерен тоже торговаться за шкурку? Но она не будет этого делать и поднимать цену, и с радостью уступит свою находку. Она медленно повернулась к индейцу и упёрлась взглядом, куда доставала: в широкую загорелую грудь. А там задрала подбородок. Не меньше шести футов ростом и ста семидесяти фунтов , а может, немногим больше, весом; с чёрными волосами, такими длинными, что спускались ниже пояса, и такими прямыми, что казались мокрыми — а может, мокрыми и были — он был ещё молод, но уже недостаточно, чтобы зваться юношей или молодым мужчиной. Он уже начал всерьёз разменивать третий десяток и посмотрел на Кэтрин так же пристально, как она — на него. Так и состоялось их знакомство. Кэтрин Айрис Барт и мескалеро-апача по имени Багровый Урожай. Он на своём языке был Дит’Онхвиаракон, но все местные осмеливались звать его только Урожаем в лицо, а за спиной — Красным Дьяволом. Когда апачи звали его по имени, белые слышали только непроизносимый набор слогов и звуков из уст его соплеменников и принимали это за сатанинское бормотание. Воистину, как иначе, чем колдовством, объяснить, что Урожай был словно зачарован, и его не брали ни пули, ни ножи? Он в любую непогоду уходил из стойбища в Пустоши и возвращался всегда с добычей. Любимец местных апачских богов. А с белыми общался редко, но с неохотой. Смотрел презрительно, и кто хочешь на многие мили вокруг готов был спорить: это сатанинское отродье понимало каждое сказанное слово, но Урожай притворялся, что нет, когда ему это было нужно. Вот и сейчас он пристально посмотрел на торговца и молча потеснил Кэтрин от прилавка плечом, а затем откуда-то из-под куртки, подшитой бахромой, вынул двадцать долларов и положил на грубо сколоченный, деревянный прилавок. Тот взглянул на деньги. На какую-то секунду замолчал. А потом фыркнул в усы: — Нет-нет-нет. Нет, парень, это стоит больше. Индеец прищурился. Посмотрел сам на прилавок — и, сунув руку за пазуху куртки, положил ещё три доллара. — Этого мало, — покачал головой усач и отодвинул деньги от себя. — Для тебя это будет стоить сорок два доллара, приятель. Индеец одарил его ещё более убийственным молчанием. Торговец сощурился. — Что смотришь? Не надо так на меня смотреть, — буркнул он и деловито разложил шкуру красивее, давая ветру играть туго набитым мехом. — Вот, если надобно — бери, сорок два доллара, и ни цента меньше. Индеец невозмутимо повёл рукой на двадцать три. С тяжким вздохом Кэтрин поняла, что ей здесь ловить нечего, и решила потихоньку уйти. В порядке ли вещей, что ему назначили куда большую сумму? Ну конечно, в порядке. Налог действовал повсеместно, и на территории Вест-Крик — тоже. Кэтрин никогда не задумывалась, насколько он был справедлив, потому что он не касался её лично, вдобавок она, как и все, слышала много ужасных вещей о красных, и слышала также, как ковбои говорили и не раз — это немного прищемит им хвосты. По её мнению, каждый должен был жить в мире и согласии, а тот, кто этого не желал, вынужден платить. Однако, дальним умом, тем, что взывал к её логике и обязывал задумываться над сутью вещей глубже, подсказывал: такое решение не исправляло ситуацию, но осложняло отношения между белыми и красными, и, если хорошенько подумать, очень немногие из них могли зваться дикарями. Ведь дикость была в головах, а не в цвете кожи или в крови. Но Кэтрин исходила из того, что не могла ничем помочь и ничего исправить. Поэтому она забрала свою сумочку и поправила перчатку на руке. Индеец не отходил. Когда Кэтрин неловко скользнула к другому прилавку, он всё ещё стоял возле усача, нехотя кивая на свои деньги. Тот, надо сказать, держался очень стойко. Однако отвечать такому пристальному, очень тяжёлому взгляду было сложно. — Моё последнее слово — сорок! — заявил он и начал выкладывать другой товар, пытаясь зазвать им новых покупателей. — У тебя нет сорока долларов? Тогда изволь отойти, ты загораживаешь мой прилавок. Но никто не подходил к нему, смущенно обходя высоченного, как сосна, Урожая, который снисходительно наблюдал за копошением торговца. Он сложил на груди руки и не двигался с места. Деньги тоже не убирал. — Мистер Вудс, — окликнул вдруг один из охранников и закусил сигарету другим уголком рта, ловко передвинув её языком. — Вам он мешает? Кэтрин разглядывала шкурки похуже этой и невольно вслушалась в ответ. — А вы сами как думаете, мистер Крейг? Вы здесь видите кого-то ещё, кроме него? То-то же. Мужчины в шляпах, прислонившись спинами к воротам, мрачно переглянулись между собой. Им очень не нужны были разборки, но индеец был что скала — и дело шло к ссоре. — Я ему сказал: не хочешь платить — уходи, хочешь купить — плати! Индеец ожил и снова кивнул на свои деньги. Торговец сплюнул на землю. — Чёрт тебя подери, я не верю, что ты так глуп, приятель! Эта шкура для тебя будет стоить сорок два доллара! Я делал тебе скидку, видит Бог, но ты заупрямился. Мужчины отлипли от ворот и неторопливо пошли к повозке. Кэтрин нахмурилась, повернувшись к ним. Их было трое, а индеец — один. Хорошо, если он уйдёт с ними добром, и они просто попросят его забрать деньги. А если нет? — Послушай, — начал один из них и поправил шляпу у себя на голове. — Не хочу быть невежливым, но забери свои деньги, друг. — И сделай это по-хорошему, — добавил другой, откусив у сигары кончик и сплюнув его в сторону. — Сколько там у него? — Двадцать три доллара, — сварливо сказал мистер Вудс и добавил. — Нет, если он даст сорок… — Даже если он даст больше, — сказал вдруг один из мужчин, подняв загорелое лицо на индейца. Кэти пригляделась к нему, но всё же не могла рассмотреть черт из-за шляпы, из-под которой выбивались белёсые, выжженные солнцем кудри, — ничего ему не продавай. Посмеиваясь, он подошёл ближе. Остановился. Оказалось, они с индейцем были почти одного роста — на том сходство заканчивалось. Сунув руки в карманы своего пыльника, мужчина, сильно щурясь, сказал: — Знаешь ли ты, Дженкинс, кто это такой? Индеец посмотрел себе на носы мокасин, покрытых ноговицами. Тот, с сигарой — Дженкинс, верно — пожал плечами. Кэтрин взяла в руки шкурку лисицы, делая вид, что смотрит её, но смотрела она исподтишка только на мужчин. — Это Багровый Урожай. Охотник за головами из красных. И, слышал я, в соседнем штате очень разыскиваемое лицо. — Так это в соседнем, — справедливо заметил небритый, но даже через щетину заметно разрумянившийся Дженкинс. — А не здесь. — Ну, — сказал бодро высокий, — не беда. Ведь, если кто-то очень задирается в Вест-Крик, до границы штата всегда можно и за лошадью в лассо пробежаться, м? Индеец был чертовски спокоен, будто его это вовсе не касалось. Но Кэтрин зажмурила глаза. Что же папа насчёт такого говорил? Не встревай и не делай ничего, что могло бы тебе навредить. Не связывайся, Кэти, ни с кем, кто носит при себе оружие и не знаком с тобою лично так хорошо, что ты могла бы за него поручиться! А если бы и могла, и знала, всё же беги ко мне или к шерифу. Так он её учил. Да. Но Кэтрин знала — она не успеет никуда добежать, да и вряд ли этих молодчиков остановит её отец, к примеру. Высокого она узнала сразу. Том Оливейра. Под шляпой было сперва неясно, но когда он заговорил, она сразу сообразила — он вернулся с охотничьего домика, где жил весь прошлый год. И теперь, знать, покоя ей не даст. Том был из числа тех немногочисленных, но упрямых ухажёров Кэтрин, которых выставляешь за дверь, а они лезут в окно. Но только другие были мальчишки, глупая ребятня, ровесники самой Кэти, а этот — этот был уже двадцати семи годов и хороший траппер вдобавок. Он бил зверя на пушнину и много воевал с индейцами в Пустошах. Их брата он невзлюбил уже давно. И, поняв всё это, Кэтрин поняла другое. Сейчас вполне может случиться драка. Она стиснула в руке шкурку, нахмурилась. Нужно развернуться и уйти. Это тебя не касается. Мужчины окружили красного. Мистер Вудс, опустив взгляд, теперь стремглав убирал шкурки, пока не начались разборки и, чего хуже, пальба. Он сам был не рад, что лихим парням из Вест-Крика дали повод разобраться с наглым краснокожим. Но между ними протиснулась та самая девушка в коричневой накидке, в опрятных светлых перчатках и светлом же капоре. Она очень быстро очутилась у прилавка и вцепилась в мех. — Так вы говорите, двадцать пять, сэр? — бодро спросила она, надеясь, что мужчины не начнут мордобоя при женщине. Индеец перевёл взгляд на неё — с Оливейры. Тот свирепо посмотрел на ту, кто ему помешала, но тут же спал с лица. — Кэтрин? Она сделала вид, что не услышала его, и мигом выложила на стол деньги. Продавец изумлённо вскинул брови. — Полагаю, вот столько, и ещё доли этого джентльмена будет достаточно, не так ли? — быстро спросила она, глазами почти умоляя Вудса согласиться. И тот кивнул, поглядывая на раздосадованных мужчин. — Вполне, мисс. — Да, — протянул Дженкинс, — но как вы теперь будете эту шкурку, хе-хе, делить? Мистер Вудс переложил соболя холстиной, затем обернул бумагой и начал обвязывать бечевой. Урожай с интересом буравил Кэтрин взглядом. Что ответить?! Она состряпала самое невозмутимое лицо, достойное выражения лица Урожая, и сообщила, стараясь не глядеть на побелевшего Тома: — Думаю, мы с мистером… — Господь Всемогущий, так ли обращаются к красным? — …Урожаем определим сами, как поделим свою покупку. Она внимательно посмотрела ему в лицо, для чего пришлось задрать подбородок. Урожай полуприкрыл тяжёлыми веками глаза, а следом медленно кивнул. Она заторопилась и взяла свёрток, сунув его в руки индейцу. Впервые за всё время он показался ей растерянным. — Пойдёмте, — резко скомандовала она и бесстрашно схватила его под руку. А затем шикнула, но уже очень тихо. — Живо! — Кэтрин, постой. Это был Том. Он сделал к ней шаг, но она чуть не бегом потащила индейца к воротам, походя заметив, что её мешки с мукой и рисом так пока никто не отнёс. — Подсобите мне? — спросила она, кивая на них. Урожай молча поднял оба мешка. Они были не так уж велики, когда лежали на его смуглых предплечьях. — Кэти! Она позволила себе обернуться почти у ворот. До того шла, не глядя ни на кого, хотя все вокруг, чёрт бы их побрал, пялились на дочку Барта, возле которой был краснокожий охотник. — Господи помилуй, спаси и сохрани! — прошептала её соседка, толкнув дочку локтем. Обе оторвались от выбора ширины и цвета шёлковых лент. Кэти заставила себя повернуться. Она с улыбкой махнула рукой Оливейре с порядочного расстояния, надеясь, что тот не пойдёт за ней. — Томас? Как же я тебя не заметила! Действительно. Для этого ты должна была ослепнуть и оглохнуть враз. — Рада, что ты вернулся! — крикнула она и развернулась, тут же принимая невозмутимый вид. — За мной, мистер Урожай. И он и впрямь поплёлся за нею, войдя в ворота, куда вела его Кэтрин Барт.