Говорят, тут обитает нечисть

Рыжий уже сотню раз повторял себе, что ему плевать. Вот совсем. Похер и всё тут. Нечего тут думать. И даже если стараться не думать — внутри всё равно тягучим жаром обдаёт, волной адского пекла, которое по пищеводу вверх поднимается. Которое в слова едкие, ядом пропитанные формируется и приходится губу прикусывать, чтобы гневную тираду не выдать. Злиться тут, в общем-то не на что. Ну, подумаешь, Тяню телефон какая-то смазливая девчонка нацарапала на стаканчике с кофе. А этот дебил, мало того, что этому значения не придал, так ещё и стаканчик этот чёртов Рыжему подсунул, словно бы специально. Подумаешь, с ним же такое наверняка часто случается. Рыжему плевать. Настолько плевать, что от злости натурально трясло и хотелось этот кофе ему на рожу плеснуть. Настолько плевать, что потряхивает до сих пор. Рыжий с раздражением на себя в зеркало смотрит, опираясь о края раковины руками. Растрепанный, злой и растерянный. И если первые два пункта — привычные, то последний с Рыжим вообще не вяжется. Он в лицо себе холодной водой плещет и дыхание старается выровнять. Тяня он даже дожидаться не стал. Свалил из морга, когда ничего стоящего среди документов не нашёл. Просто потому что делать там больше нечего было. А от сладковатого запаха гнили уже мутить начинало. И до сих пор мутит. Точно не понял, когда начало. Возможно, на заправке. Бензином там воняло, солнце припекало, да и вообще встал он не с той ноги. Просто не его день. Просто так случается, когда вселенная носом тыкает в очевидные вещи — Тянь всеобщий любимчик, нравится всем от заправских красоток, до девчонок в управлении. А Рыжий чё? Плевать Рыжему, бляха. Плевать. Он лупит по крану, закрывая его. Ерошит волосы от затылка ко лбу и обратно, повторяет, что плевать ещё пару раз. Ну, чтобы до организма уже дошло и его перестало ебашить при виде Тяня. Убеждает себя, что ему плевать и по пути к машине с распахнутой водительской дверью. Хмурится, открывая пассажирскую, не находя в салоне Тяня и валится на сидение. Внутри неясным раздражением снова тянет. И хочется совершенно по-ребячески какую-нибудь гадость вытворить. Чтобы Тяню так же неприятно стало. Только вот на ум ничего не приходит. Там пустота глухая и номер, за пару секунд в голове отпечатавшийся. Рыжий его повторить может и ручкой на бумаге без проблем вывести, если кто спросит. Он машинально взгляд скашивает на подстаканник, где кофе уже нет. Зато есть капли на водительском сидении. Они расползлись коричневыми кляксами по серой обивке и Рыжий не удерживается — фыркает мстительно: так тебе и надо. Но даже этого, кажется, мало. Недостаточно совсем. Странная у Тяня машина. Ничерта тут нет. На зеркале заднего вида не болтается ароматизатор. Сзади его куртка аккуратно уложена, а коврики под ногами идеально вычищены. Как у маньяка какого-то, ей-богу. Ну, или помешанного на чистоте. И к первому варианту он всё-таки больше склоняется. Просто потому что помешанный тут один — Рыжий. Потому что он на кой-то хер всё повторяет про себя номер. Простой, обычный и до скрипа зубов раздражающий. Зудящий в голове набором цифр. И зуд этот вниз спускается, до самых ладоней, которые в кулаки сжать хочется и разъебать лобовое с одного точного удара. А потом за руль прыгнуть и с удовольствием педаль газа вжать, чтобы в кованые ворота со всей дури. Чтобы не только лобовое вдребезги, а весь капот смялся. И головой заодно приложиться о панель хорошенько. Раза два. И тогда точно легче станет. Тогда отпустит. Рыжий вздыхает, складывая руки на панели, о которую планировал приложиться и упирается в них лбом. Слышит шаги почти невесомые, такие ни с кем не перепутаешь. Такие он уже выучил, как этот херов номер, который заевшей пленкой крутится перед глазами. Такие сначала теплом внутри отзываются, а потом волной ярости. Диссонанс получается. И с Тянем, кажется, без этого диссонанса невозможно. Он всегда двоякое чувство вызывает. Вот, глянешь на него вроде — и съебать охота. Сначала от него, а потом рвануть ещё быстрее. Уже к нему. Тянь в машину садится и Рыжему почему-то становится трудно дышать. И уже инстинктивно получается его движения улавливать. Вслушиваться внимательно в то, как обивка шуршит, с одеждой соприкасаясь. Как он вздыхает тихо, но тяжело так, словно ему на плечи бетонные плиты обрушились тонной разом. Как он голову поворачивает и Рыжего разглядывает. Рыжий чувствует. Взгляд мажет от загривка до выпирающих позвонков, скользит на рёбра, которые открытая майка не скрывает, по плечам, на предплечья, кончики пальцев. Это как-то само по себе происходит. Покалыванием лёгким и едва тёплым. Словно взглядом касаться можно. Касаться ощутимо, до того, что Рыжий замирает, прислушиваясь к ощущениям. Не страшно. Даже приятно. Голова немного кругом. Но это от того, что Рыжий высыпаться перестал. Такое бывает, когда встаешь через пару часов после того, как заснул: тело трясёт немного, затылок и спину припекает, а голова кружится. И так ещё минимум час. Может два. Может вообще всю жизнь, если учитывать, что они напарники. И внутри всё замирает. Кажется, даже сердце качать кровь перестаёт. Виснет в его мыслях, обдаёт тревогой с предвкушением смешанной, когда снова биться начинает, ударами частит. А в голове противный голос: всю жизнь, неплохо, а? Неплохо — да. Учитывая, что на всю жизнь Тянь вообще не способен. Так, максимум пару месяцев от силы. Рыжий не подслушивал, просто говорили слишком громко. Пара месяцев и слова напоследок: без обид, да? Весело же было. И без обид там уже никак. Там уже в душе что-то селится, отчего и за всю жизнь не избавиться. Обиды, судя по всему сильные, раз девчонка из управления так возмущённо об этом с подругой делилась, мурлыкала в трубку о том как было хорошо. О том, как сейчас плохо. И было бы круто всё назад вернуть. А Рыжий застыл и слушал — шага сделать не мог. Не потому что интересно было, чего там между ними случилось, а потому что страшно. Когда хочешь на всю жизнь, а получаешь на крошечный её отрезок. А потом ещё долго забыть не можешь. Запах распалённого солнцем салона, горячей кожи и крошечных пылинок, что в воздухе витают — разморяют лишь сильнее. Перед прикрытыми глазами цветные круги расползаются, а по предплечьям мурашки. Так бывает, когда Тянь смотрит слишком долго. Так бывает, когда Рыжий позволяет смотреть. Хочется откинуться на сидение, глаз не распахивая, подставить лицо этим теплым лучам и позволить ещё немного посмотреть. Но проклятый номер. Номер этот из головы не выходит. Рыжий жмурится раздражённо, чтобы не видеть его больше, но так он ещё отчётливее становится. Цифры черной гелевой ручкой, которую слегка размывает конденсатом. Единицы — две параллельные прямые, которые никогда не пересекутся. Идеально вычерченная тройка без единого изъяна. Три шестерки подряд, на которые хочется лишь глаза закатить и беззлобно фыркнуть: серьёзно? Снова параллельные прямые на скорую руку, точно по линейке. И чуть расплывшаяся восьмерка, которая зачем-то завалилась на бок, превращаясь в бесконечность. Семь крошечных капель испарины на номере и одна огромная безнадёга за ребрами. Сложить всё это, перемешать со временным помешательством рассудка и получится нихуёвое такое уравнение, над которым учёные будут биться похлеще, чем над теорией струн. Ответ, быть может, и существует где-то за гранью сознания, но формулировке уж точно не поддастся. Потому что вывод тут один — Рыжий ревнует. И с ним он не согласен. А все пути решения именно к этому и ведут. Поэтому лучше уж думать, что Рыжему плевать. Пле-вать. — Достал. — выдыхает Рыжий, отрывая голову от рук. Смаргивает раз. Второй. Смотрит на улицу, которую топит ярким солнцем, что через листву раскидистых деревьев землю греет, выжигает зелёную траву, что идеально выстрежена. На парковке машин не так много — сезон отпусков всё же. Чуть не половину управления отпустили на целый месяц. Рыжему отпуска не светит ещё года два, потому что новичкам его, как правило, не дают. Опыт в их деле нужен реальный, в полевых условиях, постоянные тренировки, иначе есть большой шанс получить смертельное ранение на одном из опасных заданий, которых валом. Смотрит на профиль, отражающийся в стекле — с острыми скулами, о которые, кажется, можно порезаться. Скользит взглядом до губ, которые в улыбку тянутся. В лёгкую и слегка печальную. И думает: сколько же, сука, эти губы перецеловали. Судя по слухам — полуправления. Девчонок, пацанов, нечисть. Да-да, по слухам и нечисть тоже. Тех же волшебных фей. Рыжий кривится, потому что внутри тянет неприятным. Плевать же, ну. Всё равно. — Да, достал. — Тянь затылком по подголовнику возит, устраиваясь удобнее и скидывает два герметичных пакета в которых зуб и шерсть в подстаканник. В тот самый, где кофе стоял. С номером. Гелевой ручкой и потекшей восьмёркой. На который Рыжему плевать. Только теперь ему кажется, что вид гелевой ручки — он не переносит. Неприятные они — руки вечно пачкают неподсохщими чернилами, пятна после себя оставляют по всему рюкзаку, если колпачок куда-нибудь под стол закатится и найти его не удастся. Да и вообще — карандаши лучше, их хоть при желании стереть можно. А у чернил есть противное свойство в бумагу намертво въедаться и даже если замазкой перекроешь — стоит только перевнуть лист, как на обратной стороне видно что ими было написано. — Меня ты достал, говорю. — вкрадчиво поясняет Рыжий. Может хоть так дойдёт. До самого себя, что это глупости какие-то ей-богу. Ну номер и номер. Чё у него, в адресной книге сотни таких же номеров нет? Есть. И каждый как-то по-особенному подписан. Каждый по ту сторону трубки обязательно его звонку посреди ночи обрадуется и как только вызов отклонён будет — понесётся собираться в рекордные сроки, чтобы рядом с Тянем побыстрее оказаться. Даже если завтра совещание с самого раннего утра. Так же обычно бывает. Наверняка ведь так. И Рыжему плевать, честно. Тянь на его слова лишь усмехается и устало переносицу трёт, к рукам принюхивается и кривится в отвращении. И Рыжий поклясться готов, ничем таким от него пахнет. Не осталось запаха морга. От него как всегда запах плотного одеколона и чуть влажной кожи. От него как всегда потрясающий запах. И где-то внутри что-то крошится хрустко от этого запаха, опадает пеплом и вспыхивает ярко. Где-то внутри жгучим пламенем горит: затянись ещё, ну же. — Ехать надо. — Тянь поднимается, жмёт на кнопку кондиционера, поправляет зеркало заднего вида, зачем-то ловя взгляд Рыжего своим. И быть может, Рыжему только кажется, но у него в глазах солнечные зайчики растворяются в свинце. Это как рассматривать небо предгрозовое, что солнцем из-под тяжёлых серых туч просвечивает. Когда две совершенно противоположные сходятся на небосводе. Когда горизонт мягким оранжевым горит, а над головой настил свинца тяжёлый. Когда кажется, что тут без магии не обошлось. Когда голову вверх поднимаешь, ловишь свежий ветер лицом и вдыхаешь поглубже воздух разряженный. И кажется, что это нереально, что кто-то там наверху рисовал мрачную картину и случайно пролил яркую краску золотую, неаккуратно рукой взмахнув. Захватывающе. Взгляд не оторвать. Настолько, что голоса, которые недавно ещё звонкими возгласами округу топили — оказываются где-то на том краю вселенной. Далеко-далеко. Птицы затыкаются во мгновение, точно тоже присматриваются, любуются. И песня, которую Шань почти наизусть знает — грохочущая басами из соседней машины смазывается до неясных звуков. А слова, что он повторял за голосом солиста забываются напрочь. И кажется, Тянь в его глазах тоже что-то волшебное находит. Смотрит завороженно, словно ничего красивее в жизни не видел. Смотрит и в глазах его ещё больше золотых солнечных зайчиков загорается прорехами в бесконечной холодной серости. Смотрит и не дышит. Губу закусывает и тут же её отпускает, проезжаясь по израненной коже кромками зубов. И опять у него кровь на трещине, что посередине пролегла, собирается. И опять у него взгляд пьяным делается, почти болезненным. Он губы медленно облизывает. Также медленно голову к Рыжему поворачивает. И Рыжий зачем-то так же делает. Зачем-то залипает на его губах чуть приоткрытых. На влаге, что после языка осталась. На собирающейся капельке крови, что топит линию. На кончике языка, который упирается в клык. И это на туннельное зрение похоже — на периферии вообще ничерта не видно. Все ориентиры в пространстве концентрацию ловят на алой нижней и верхней, что немного бледнее. На кромках острых. И у него трещин на губах четыре. Рыжий не считает. Запоминает просто. Грудь сдавливает от нехватки воздуха. И дышать приходится рвано: задерживать вдохи, быстро и шумно выдыхать. Потому что Тянь склоняется вперёд. Близко совсем, глаз не отрывая. И взгляд его то и дело скашивает с глаз на губы. В голове не то белый шум, не то гул от крови, что быстро по телу в перемешку с адреналином разносит. В голове пусто совсем и лишь одна мысль по извилинам воском стекает: ближе давай, ну. И Тянь словно слышит, понимает. Сокращает дюймы всё так же медленно. И Рыжий из запахов больше не чувствует ни распалённого салона, ни схваченный морозной свежестью воздух, что из воздуховода вырывается прохладой. Рыжий только его чувствует. Одеколон густой, обволакивающий. Влажная кожа, из пор которой точно опиат выделяется. Травит воздух вокруг, заставляет вдыхать его, вдыхать-вдыхать-вдыхать. И всё мало. Он привыкание с первой затяжки вызывает. Тело зачем-то колотит от такой откровенной близости, а сознание и вовсе коротит. Сбивает все органы чувств на Тяня и Рыжий вдохом давится, когда дюймы в минус уходят, когда ощущения в абсолютный плюс. Когда Тянь носом ведёт по щеке, набивая лёгкие его запахом, выдыхает сбито теплым и тут же опять вдыхает. И Рыжий уже понять не может кого конкретно трясёт. Его. Тяня. Обоих. Внутри до предела натягивается, точно канцелярскую резинку растянули до того, что посередине она белой становится. Порвётся вот-вот. Ебанёт по руке до красноты. Отрекошетит. Натягивает сильнее, когда мягкое прикосновение на затылке ощущает. Неуверенное по-началу, настороженное. Пальцы у Тяня холодные. И пошевелиться вообще невозможно. Невозможно из-под него вывернуться. Не хочется. Хочется глаза закрыть плотно. Поддаться. Насладиться. Отпустить себя хотя бы раз и сделать то, чего нутро требует, заходится в сладостном спазме. Тянь это понимает, выдыхает шумно, врезаясь пальцами в волосы, прихватывает их, оттягивает, заставляя Рыжего голову покорно запрокинуть. Давит слегка и Рыжий рад, что глаза зажмурил, потому что от такого их закатить от удовольствия хочется. Кончики пальцев немеют и Рыжий почти не ощущает, как сгребает его за майку. Как наматывает ткань просторную на кулаки, не давая Тяню отстраниться. А Тянь и не собирается. Хмыкает тихо, но это оглушительно по перепонкам бьёт. Это что-то внутри вырубает. Тормоза, похоже. Вырывает провода с мясом. И остановиться уже невозможно. Рыжий психованно одну руку освобождает, шипит раздраженно, делая то, чего давно уже, блядь, хотелось. Касается. Касается сразу грубо. Врезается пальцами в надплечье, сжимает с силой, наверняка оставляя там красные разводы. Продавливает податливую кожу, изучает жадно сталь рельефных мышц. Скользит до шеи, царапая её и замирает, когда Тянь рыком отзывается. И от этого, ей-богу, в паху липкой сладостью растекается. Теплеет. И тепло это до самого затылка разносит электрическими разрядами, нарастающими с каждой тягучей секундой. И настоящей волной накрывает, когда Тянь касается губами подбородка. Напрочь выбивает из лёгких воздух этим простым прикосновением. Мягким, влажным. И кажется, уже не Рыжий дрожит, а мир вокруг к чертям катится. Земля под ногами на пласты расползается, подсвечивается бурлящей магмой, которая из разломов выплеснется вот-вот. Ошпаривает землю клубами пара, который окутывает всё. Предвкушение ломает грудную клетку распирающим, всепоглощающим и топким, когда Рыжий на своих губах сбитое дыхание Тяня ощущает. И время останавливается насовсем. А вместе с ним и сердце, удары которого на двух сотнях так и виснут. И губы у Тяня мягкие. И отстраняется он быстро, едва коснувшись, выругивается тихо. Вдыхает сквозь зубы долго и волосы назад зачёсывает, нервно дёргая коробку передач. А Рыжий так и сидит, не втыкая какого хера всё остановилось. Смаргивает заторможенно и слышит звуки, которые в мир клинятся слабо. Где-то вдали машина сигналом заходится и триммер для газона тарахтит. Где-то вдали смех заливистый девчачий слышно. Где-то вдали птицы перекрикиваются. Рыжий сглатывает слюну вязкую, машинально по губам языком проходится и выдыхает шумно. Вдохнуть не получается совсем, потому что вкус Тяня чувствует, который сладкой мятой осел на коже. А осознанием накрывает точно по темечку битой бьёт. Трясти начинает уже не от возбуждения. Он, блядь, что сейчас творит-то вообще? В голове тысячи мыслей сменяет одной: блядь-блядь-блядь. На стоянке управления. Где народу много. Где увидеть могут. Где в машине, что позади стоит — водитель раздражённо сигналит, чтобы они его пропустили. Безумие, блядь, какое-то. Рыжий голову опускает, чувствуя как лицо краской заливает. И мурашки от прикосновений пытается с шеи сбить, потирая её. Не сбиваются они. Кажется, уже в кожу намертво въелись. На всю жизнь. Взгляд украдкой на Тяня скашивает, который, вроде бы за дорогой внимательно следит. Вроде бы спокойный. И замечает — у него руки на руле подрагивают. И грудная клетка в частых вдохах заходится. У него тоже внутри личный Армагеддон наверняка. А у Рыжего ещё и сожаление предательское: рано. Рано, блядь, закончили. Ещё надо. Едут молча. Топят тишину тихой музыкой из радио. Тянь на дорогу прямо смотрит, нервно постукивая по рулю большими пальцами. А Рыжий бездумно в окно пялится. Пейзаж однотипный — зелень густых деревьев, бескрайние поля за ними и теплое, плавящееся внутри. Там довольным рыком отзывается, напоминая о лёгком прикосновении губ. И всё ещё возбуждение не до конца отпускает, а Рыжий думает, что всё-таки по приезду домой нужно в душ. Смыть с себя дорожную пыль, липкий пот струями прохладной воды. И подрочить. На Тяня, блядь. После поцелуя на парковке это уже не кажется такой безумной идеей. Это необходимостью кажется. Тянь горло прочищает, на Рыжего быстрый взгляд кидает, облизывает нервно губы и Рыжий старается на это не смотреть. Потому что одного взгляда хватит, чтобы снова накрыло. А тут дорога пустынная, скорость под сотню миль в час и драная аномальная зона, в которой не работают законы разума. Тут только чувства наизнанку вывернутые и мысли неправильные, но такие приятные. Ощущение его губ на своих горячим. Ощущение его кожи под собственными пальцами. Ощущение, что Рыжий натурально сходит с ума. От Тяня. По Тяню. Чёрт его знает. — Я выбросил стаканчик. — Тянь говорит голосом севшим и ещё раз на Рыжего смотрит внимательно и серьёзно. Рыжий зависает, хмурится. Думает: какой нахер стаканчик? Смотрит на Тяня непонимающе и кажется, всё ещё объебано. А потом доходит медленно нарастающей злостью. Параллельные прямые, восьмерка, уложенная на бок и сраная гелевая ручка. — Вау. — Рыжий глаза закатывает, переводя взгляд на дорогу. — Мне тебя похвалить теперь? Не просто похвалить хочется, а кулаками. Потому что нахер к кому-то вроде Рыжего целоваться лезть, если на этот вечер уже есть беспроигрышный вариант, где не то, что не откажут — сами на колени заберутся и сделают всё, как нужно. Рыжий как нужно не знает. Рыжий вообще во всё это дерьмо с отношениями старался не лезть. Не его это. — И номер телефона не записал. — Тянь говорит так же серьёзно, с расстановкой. И это как в холодную воду сигануть в сорокаградусную жару. Это круто. Это тело приятным холодком окутывает, который по позвонку расползается. Это остужает конкретно, до блаженного отклика в грудине. Это заставляет быстро на него обернуться, глянуть недоверчиво и убедиться — не врёт. Рыжий губу закусывает, чтобы не улыбнуться, потому что победной радостью от чего-то изнутри топит. — И? — спрашивает просто потому что ещё раз это от Тяня услышать хочет. Убедиться. Ещё больше в этом безумии повязнуть. Ну и может быть, чтобы разговор не заканчивался. — Просто хотел, чтобы ты знал. И злость вымывает напрочь. Спокойствием накрывает с головой. А Рыжий отворачивается и позволяет себе улыбнуться, потому что нет — ему не плевать.