Говорят, тут обитает нечисть

Поцелуев у Тяня в жизни было много. Очень. Таких, от которых дёргало сразу догола раздеться. Таких, от которых потом рот хотелось промыть чем покрепче, да поядовитее. Таких, от которых лёгким теплом губы щекотало. Таких, от которых не хотелось отрываться или отрывало сразу же. Поцелуев у Тяня было много. Но тех, которые весь день не забываются — всего один. И кажется, такой и за всю жизнь, если захочешь — не забудешь. Лёгкое касание, почти невесомое. Губы к губам, а внутри настоящий взрыв. Взрывной волной накрыло так, что перед глазами красное марево стояло. Оглушило по полной. По башке дало неебически сильно и Тяню казалось — в мозгу реально какой-то из важных сосудов разорвало. Или все сосуды разом. Во всём теле. Потому что жар был прожигающий кожу. Потому что дышать невозможно было. Потому что трогать его, трогать, ещё больше, сильнее, ну. Потому что вкусный даже так — когда слегка касаясь. И страшно, господи, страшно подумать, что было бы если бы не слегка. Если бы как привык — сразу жадно и без осторожности. Если бы языком коснулся — тогда бы въебало по полной. Тогда бы Рыжему пришлось его кулаками в чувства приводить, потому что предохранители снесло бы к чертям. И не факт, что только у Тяня. Потому позволил Рыжий. В морду не дал, рот призывно приоткрыл. Готов был. И Тянь еле как сдержался, ей-богу. Отпугнуть ведь мог. И Рыжий потом шанса бы не дал. А чего уж там, зная Рыжего — сбежал бы к черту на кулички, да так далеко, что даже лучшие поисковые отряды управления его выследить не смогли. И блядь, у Тяня такого ещё не было. Чтобы электрическими разрядом по всему телу от низа живота. Чтобы крышу с корнем. Чтобы задыхаться самому, а не слышать свое имя, стонами срывающееся с губ. И ему понравилось так, господи. И ещё хочется, ещё. И желание это с каждой секундой новыми оттенками обрастает, искрится внутри рыжими волосами и пьяными янтарными глазами. Признайся себе в таком Тянь ещё с полгода назад — посмеялся бы и забыл. Потому что — да нереально, ты чё. Интерес к кому-то у него пропадал спустя пару месяцев. Приедалось. А тут, кажется, что Рыжим вечность наслаждаться можно. Да и той — мало будет. И это пугает. Это в себя приводит звонкой пощёчиной. Заставляет притормозить слегка, поднимая колесами дорожную пыль, что видна в свете дальников и сказать себе: хватит. Не с ним, ладно? Не с ним, потому что напарник. Потому что огонь никому не игрушка — спалить ведь запросто может. И сам не заметишь, как угарным газом отравишься, как вокруг всё пламенем бесконтрольным охватывает, как глаза закрываются медленно, а дыхание исчезает. А дальше уже всё — неизвестность. Не с ним, потому что именно его — ломать собою не хочется. Не хочется именно ему говорить: это было всего один раз, окей? Без обид. Не хочется, блядь. Ведь если Рыжий способен, действительно способен, подарить вечный огонь внутри, то Тянь может дать ему только вечный озноб, да иней под рёбрами. Это не специально. Это случалось из раза в раз. И когда он поворачивался спиной к очередной пассии, расставшись с ней — кожей чувствовал, как взгляд, устремленный на него холодеет мгновенно. Пустеет. Покрывается льдом. На большее он не способен. Такие вот несовершенства в мире совершенного мальчика. Но что-то в мозгу сразу щёлкает: нужен. Вот этот — рыжий, состоящий из одних лишь шипов, острых углов и посылов на хуй. Нужен, потому что слишком много совершенства в мире Тяня. Нужно что-то, что способно эту фальшь разрушить яростно, молотом стены холодные снести, камня на камне не оставить. Чтобы искренность, которую Тянь так долго и упорно прятал наконец просочилась наружу. Чтобы не было больше холода адского. Чтобы тепло было. Тепло и уютно. Тянь иронично усмехается. Ну что за глупости, блядь. И смотрит на уснувшего Рыжего, который виском упёрся в окно, да руки на груди сложил. Устал. Вымотался. А может, просто притворяется, что спит, чтобы напряга не было. Трасса пустая, тёмная, только свет дальних фар дорогу клочками выхватывает — жёлтую разделительную полосу и бесконечные поля, по которым они уже чёрт знает сколько едут. От Линь до ведьмы отражений путь далёкий и проще было бы на самолёте добраться, чем двое суток на машине мили наматывать. Но это ведь нужно запросы подавать, с документами бегать дня два, не меньше, чтобы обоснование веское было на рабочую поездку в дальние ебеня. В горы, что облака собой подпирают. И как-то само собой решено было сначала за сменной одеждой домой заехать к Тяню, затем к Линь и от неё сразу в путь. Рыжий почти не протестовал, только ворчал, чтобы Тянь захватил ему что-нибудь нормальное, а не вот это вот мажорское фуфло, в которое обычно Тянь одет. Тянь расстарался. Взял нормальное. Ну, то, которое специально обрызгал одеколоном, да закинул в просторную дорожную сумку. Рыжему должно понравиться. Рыжий оценит. На хуй пошлёт, а потом будет исподтишка принюхиваться. На то и рассчитано. Тянь тоже носом клевать начинает. Дорога ведь однотипная, видимость хреновая, а радио и вовсе не ловит. Разве что белый шум, который только убаюкивает сильнее. Ветер из открытого окна лицо обдувает, воем в ушах стоит, сбивает волосы назад. И запах тут совсем другой — горьковатый, полынный, словно по оврагам только полынь и растёт. Тянь уже всерьёз задумывается остановиться и тоже на пару часов вырубиться, потому что сон с каждой минутой наваливается, мозг нещадно плавит дурманящим мором, призывает зажмурить глаза. Задумывается и видит на съезде на пустынную дорогу спасительную яркую табличку: «Мотель». И ничего, что некоторые буквы перегорели, отсвечивая красным «Моль». Тут что угодно сгодится, только бы кровать была, да абы какая подушка. Заворачивает на парковку, где всего-то пара стареньких машин стоит. Тянь вглядывается в одноэтажное здание, где по периметру разбросаны белые двери с номерными табличками. Свет горит только в комнате администрации. Рыжий вздыхает во сне тяжко, губы поджимает, точно ему что-то не нравится и притирается виском к окну. А Тянь западает. Потому что под его голову хочется ладонь подставить, чтобы мягче было. Приблизиться и спросить у него на полном серьёзе: что в тебе такого-то, а? Что цепляет, понять не могу. Ну почему именно ты? Тянь не спрашивает, язык прикусывает, дверь открывает, выходит бесшумно и так же тихо старается её прикрыть, чтобы не разбудить. Чтобы всё-таки не спросить. Потому что у Рыжего ответ явно будет. Он у Рыжего всегда один — отъебись. Заспанная женщина за стойкой регистрации скользит взглядом по газетенке недельной давности и вполуха слушает старенький телевизор, по которому показывают футбольный матч. Судя по всему — Далянь Ифан побеждают, болельщики на трибунах беснуются, а игроки уже заметно выдыхаются. Би был бы в восторге. У него даже истрёпанный мяч, который Далянь Ифан гоняли по полю на чемпионате Китая — и выиграли, кстати, — на полке, как трофей пылится. Их соперники, Тянь точно и не вспомнит названия команды — решили, что шаманы дальних берегов помогут им выиграть. И помогали, пока Би их за шкирку не подтащил и разъяснил доходчиво, вкрадчиво: а вот это уже нехорошо, товарищи. Товарищи сначала не поняли, а потом побледнели все, как один, когда до них дошло кто с ними говорит. Понеслись перед тренером Далянь Ифан извиняться под строгим надзором Би. А потом и счёт матча изменился, и Би с тренером общий язык нашли. Женщина очки на переносице поправляет, оглядывает Тяня с ног до головы и тут же регистрационную книгу достаёт — большую, старенькую, в которой записей полно. Просит его имя и фамилию заполнить. Тянь фыркает, когда находит среди постояльцев Сунь Укуна — царя, блядь, обезьян. С тем, что женщина документы не проверяет — подписаться можно кем угодно, чтобы даже если на утро в номере обнаружат труп — полицейские долго ломали голову где этого царя обезьян потом искать и как он вообще выглядит. И Тяню в голову закрадывается совсем уж безумная идея, от которой даже сон, как рукой снимает. Он достаёт кошелек, разглаживает на столешнице пару купюр, на которые у женщины сразу же глаза загораются нездоровым блеском. Кажется, от такого пылкого желания их получить — даже очки вот-вот запотеют. Тянь смотрит на неё многозначительно, придвигая заветные купюры, на которые она завороженно глядит всё ближе и говорит: — Я слышал, у вас не осталось двухместных номеров. Есть только одноместные, если кто спросит, да? Ах, и ещё — свободных номеров тоже не осталось. — У нас в жизни не было двухместных номеров. — она кивает понятливо, хитро из-под очков ему подмигивает, ловя пальцами деньги. — Прикинусь дурочкой. Надеюсь, оно того стоит? Стоит, блядь, стоит. Любых денег, любого вранья, только бы с ним в одной кровати оказаться. Пусть это и для жизни опасно — жизнь тоже, сука, того стоит. Потому что колючий огонь приручать очень интересно. И жечься о него из раза в раз — тоже. Тянь улыбается ей очаровательно, оплачивая одноместный номер. Пальцами нетерпеливо по столешнице постукивает, пока женщина роется в отсеке для ключей. Благодарит, когда ключ в руке оказывается и выходит. И с каждым шагом к машине, что идеально припаркована сердечный ритм сбивается в ебучий набат. Рыжий уже проснулся и хмурясь, по сторонам оглядывается, выходя из машины. Разминает плечи, неодобрительно смотрит на вывеску, где буквы коротит, а когда натыкается взглядом на Тяня, тут же его отводит. Вспоминает что на стоянке было. Как было близко. Как мозг вырубало, как концентрированное желание вместо крови по венам неслось. — Мы чё тут делаем? — Рыжий щеку потирает, которая слегка раскраснелась от того, что он ею прижимался к стеклу. Принюхивается к воздуху свежему, не наполненному бензиновым выхлопом и удовлетворенно выдыхает. Разглядывает ровный ряд дверей, за которыми номера с холодильником, микроволновкой и душем. Последнему Тянь больше всего радуется. Весь день в машине, под палящим солнцем. Весь день в машине с Рыжим, которому даже солнце уступает. С ним ни одно светило не сравнится — от его присутствия натурально затылок припекает, рассудка напрочь лишая. И там уже не то, что солнечный удар, а настоящая солнечная вспышка и геомагнитная буря. — Остановились на ночлег. — Тянь плечами пожимает, вспоминая какой там номер двери. Вторая, точно. И в голову тут же клином просачивается мысль — двойка означает баланс между двумя противоположностями. Между льдом и пламенем. Соединяет их воедино. Подходящая такая цифра. Её обычно молодожёнам приписывают. — Дерьмовое место. — Рыжий кивает на асфальт, усыпанный бычками. Чуть дальше мусорный бак, доверху наполненный жестяными банками из-под дешёвого пива. И как вишенка на торте — пара использованных шприцов, которые явно выбросили из окна первой комнаты. Дерьмовое место — да. Но выбора вообще-то не было. Тянь вперёд идёт, к нужной двери, отпирает её и руки разводит в приглашающем жесте. Рыжий с места не сдвигается. Рыжий смотрит на него с подозрением. Щурится и пальцем в дверь тычет: — Шутка такая? Тянь головой отрицательно качает, отворяет шире, чувствуя чуть спертый пыльный воздух: — Это дверь, Шань. — Бля, тупого не строй. — Рыжий фыркает раздраженно, волосы на загривке ерошит. — Один номер на двоих? И взгляд у него на фоне вывески красным сияет. Взгляд слегка испуганный и недоверчивый. Взгляд ещё сонный немного и острый. Колется под кожей, жжется. А Тянь этим покалыванием наслаждается, поставляет ему лицо, как порыву свежего ветра. Тянь смешливо на Рыжего глядит. — Угу. Других не было. — он улыбку еле сдерживает — это Рыжий об одной кровати ещё не знает. — Можешь к администрации прогуляться, спросить. И Рыжий разворачивается резко, не говоря ни слова. Прёт уверенно, выбиваясь плечом в дверь, над которой колокольчики звенят. Выходит злой, через пару минут, дергано майку поправляет. Так же молча мимо Тяня внутрь заходит и на пороге стопорится. Тянь слышит искреннее, на выдохе: — Пиздец. Его почти трясёт не то от злости, не то от нервяка, что с Тянем в одной комнате заночевать придется. На одну кровать, если честно, Тянь не сильно надеется. Рыжий на голом полу скорее спать будет. Даже если пол покрыт ковром дряхлым и пыльным и по нему, вон — жук какой-то ползёт. Стрёмный такой жук, черный, крупный, точно хитиновым панцирем покрытый. Рыжий его даже не замечает, почти наступает, когда уносится прямиком в ванную. Дверью хлопает так, что стены дрожат. А Тянь усмехается тихо: и вот это злое, нервное и со сраными пубертатными замашками ему нужно — да. Тянь дверь плотно прикрывает, щёлкает защёлкой, которую при желании без усилий вырвать можно. Осматривается — ну типичный такой мотель. Не шибко чистый — окна мутными засохшими каплями покрыты, шкаф открытый, пустой совершенно, если не считать парочку пластиковых вешалок на жерди сверху, стол, на котором одинокое иссохшееся пятно от большого стакана. Судя по цвету пятна — кофе расплескали. И кровать небольшая с двумя подушками и одним одеялом. Напротив кровати на тумбе небольшой телевизор, который Тянь тут же включает. Комнату заливает мягким жёлтым, разбавляя тишину выстрелами и вскриками старого боевика, который Тянь любил смотреть в детстве. В холодильнике оказывается холодное пиво, как раз то дешёвое и несколько пачек соленых орешков. Не лучший ужин, но тоже сойдёт. Тянь с ногами на кровать забирается, облокачивается о массивную спинку и щёлкает отрывным язычком. Пить хочется страшно. Напиться — ещё больше. Потому что Рыжий там, за дверью ванной — душ принимает. Вода плещется так громко, что кажется, её напором можно кожу снять, а не помыться. Что, собственно, Рыжий, возможно и делает, учитывая, что сегодня на парковке было. Он как минимум тщательно оттирает ладони, которыми жадно Тяня трогал, сжимал до искр из глаз, гладил до рвущегося из глотки утробного рыка. Громче воды, разве что сердце Тяня грохочет. Вот сейчас Рыжий выйдет. Мокрый. С полотенцем на бедрах или уже одетый. Окинет его презрительным взглядом и мир снова перевернётся. Накроет концентрированным восторгом и то, что было на заправке точно повторить захочется. Захочется уже как привык — жарко, с языком и без осторожности. И Рыжий и в правду выходит. Распалённый горячей водой, окутанный клубами пара, которые из-за двери ванной вырываются вслед за ним. В полотенце одном. И Тяню кажется — ему притормозить надо. А ещё скорую. Скорую сюда срочно — при разрыве сердца ещё никто не выживал. Потому что это нереальное что-то. В оранжевом свете от телевизора каждую крошечную капельку на рельефе мышц видно. В этом блядском свете его кожа почти глянцевой выглядит. Так и хочется дотронуться. Лизнуть. Зубами до красных отметин впиться — попробовать. И вкусно будет — в этом сомнений уже нет. Вкусно, а потом больно, потому что сжимает пальцами Рыжий грубо. Тянь по пересохшим губам языком проходится, медленно, точно облизывается. Да и как тут, блядь, не облизываться вот на это? Как тут вообще взгляд отвести можно, когда Рыжий к дорожной сумке подходит, которую Тянь на стул швырнул, открывает её с громким «вжик» и вытаскивает оттуда вещи. Тяня вещи. И теперь то, что он взял именно свои, а не новые, с бирками, которые не надевал ещё ни разу — кажется плохой идеей. Откровенно хуевой, если быть честным. Голый Рыжий — разрыв сердца. Рыжий в его вещах — настоящий Армагеддон. Рыжий осматривает придирчиво чистую белую футболку, встряхивает её, замирает на секунду запах уловив, сглатывает шумно. А Тянь наблюдает завораженно — у него на спине шрам большущий. Там кожа почти бурая, слегка бугристая. От чего конкретно — понять невозможно. Зато Тянь понимает, что шрамы ему всё-таки нравятся. И Рыжий. Рыжий ему тоже нравится. Это осознаётся так быстро и легко, что Тянь хмурится. Ждёт отрезвляющей пощёчины от собственных мыслей, которая вот-вот прилететь должна. Вот скоро совсем. Ещё немного и… Нет, не прилетает. Ни одна паскуда не закрадывается. Ни одного довода против. Все за. Единогласно. — Чё, голых мужиков не видел? — Рыжий шипит злобно, через плечо на Тяня косится. У него спина напряжённая, а у Тяня напряжение куда-то совсем не туда скатывается. Жаркой волной через всё тело к низу живота. И остановить это, кажется, невозможно. Встаёт на взъерошенное и мокрое нечто в его собственной одежде, по которой влажные пятна расползаются — ебануться можно. — Видел, Шань. — Тянь его догадку подтверждает, вытаскивая из-под спины подушку и умещая её на бедрах. — Но вот таких — ещё никогда. И не удерживается, голову на бок склоняет и губу закусывает, потому что — красиво сссука. Так, наверное, ценители на настоящее искусство смотрят. С восторгом ебучим и взглядом нереально голодным. Не ищут там несовершенств или неправильного мазка кисти художника, а просто любуются. Потому что да — несовершенств там нет вообще. Мятая футболка к его образу идеально подходит. Вырез слишком глубокий, треугольный идеально открывает острые ключицы. Рукава идеально крупный бицепс обхватывают. А потом вообще черти что происходит, Рыжий фыркает. И улыбка у него, господи-боже, волшебная. Нереальная просто. Тяню даже хочется глаза ладонями растереть и глянуть ещё раз. И ещё и ещё. И столько раз, сколько понадобится, потому что её — лёгкую, беззлобную, лучистую — запомнить хочется. Хотя, чего уж там — такие не забываются. Отражаются в самом сердце, да так там и остаются яркими бликами. Рыжий полотенце дёргает пальцем и в комнате резко становится жарко. Куда уж ещё. Старенький натужно работающий кондёр не спасает, не справляется, гоняет раскалённый воздух по комнате, где почему-то окна не запотевают, хотя давно должны. Тут как в аду. Тут не только скорая нужна, сюда всю национальную гвардию созвать нужно, пожарных и как минимум спасателей. Полотенце шуршит, спадая на пол. А Рыжий, нет — не голый, в боксерах. Но всё ещё хуже становится — ей-богу. Кажется, подушка, которую Тянь к бедрами прижимает вот-вот на клочки разлетится и окутает комнату белыми крошечными перьями. И внутри Тяня что-то разлетаются, бьётся звонко и по венам раскаленной магмой бурлит. Глотку тут же спазмом схватывает и Тянь понимает — стоит хоть слово сказать, как голос будет скрежетом охвачен. А тут и не скажешь ничего кроме и тихого искреннего: пиздец. Пиздец же, ну. Ничего такого в нём нет. Ну подумаешь, волосы огненные, которые под ладонью ощущать лёгкой щекоткой хочется. Подумаешь, веснушки, которые, кажется, в настоящие созвездия соединить можно и любоваться завороженно с тихим придыханием: настоящие. Подумаешь, на ногах тоже шрамы, не такие крупные, как на спине, которые тут же пересчитать хочется и запомнить каждый, о каждом расспросить, узнать, выучить. Подумаешь, блядь, ну. Подумаешь, Рыжий, такой жизнью потрёпанный — идеальнее, чем весь мир Тяня до. Потому что после он с ног на голову. После солнце другим светилом непойми как заменилось. Звёзды — веснушками. Небо — пронзительным взглядом янтарных глаз. И Тянь впервые в жизни теряется. Что сказать не знает, что сделать, как сесть, блядь, поудобнее, чтобы низ живота не ныл сладкой тяжестью и кровь от члена куда-нибудь в более полезное место отлила. Рыжий, по ходу тоже растерян. Мнётся около кровати секунды три и плюнув на всё, рукой взмахивает: ай, пошло оно всё. И тоже забирается на неё. Садится, с Тянем не соприкасаясь, за что его искренне поблагодарить хочется. Хорошо, что не касается. А то совсем крышу сорвёт. А то кровать тут мягкая, а эту футболку, белую, легкую, всё ещё влажную, с лёгкостью можно на клочки разорвать. А там и сознание разорвёт и останется лишь животное желание Рыжего снова на вкус попробовать. Попробовать и ни за что не останавливаться. Не отпускать, пока не поймёт чей он. Пока Тянь ему это не вдолбит. Тянь подушку ладонями сжимает, выдыхает через нос медленно, потому что стоит сделать вдох, как тягучее удовольствие снова низ живота судорогой схватит — от Рыжего Тянем пахнет. От Рыжего каким-то дешёвым шампунем пахнет, а ещё им самим. Чем-то пряным, слегка сладким, так и не разберёшь. И это всё смешивается в адскую, до дурноты вкусную субстанцию, которая воздух плотным делает. Не только воздух, по ходу. Тут бля, затвердеет всё, что физически твердеть не может и не умеет. Тут чудеса творятся, Тянь в глубоком ахуе, а Рыжий громко открывает упаковку орешков и смотрит фильм. Рядом, на одной кровати — вот так просто. Не пытается сбежать, не кроет матом, зато кроет своим неебическим спокойствием. Теплом — только руку протяни, — кроет нереально. И все планеты точно сходят с орбиты. Все до одной — астрологи бы наебнулись в своих креслах, завозились с записями и этими дурацкими программами на компьютерах, сделали бы открытие века, да получили пару Нобелевских. И — земля ведь тоже с орбиты, прямиком вниз, или куда там её тащит. И Тяня за ней — к Рыжему ближе. Потому что сила притяжения у него невозможная. А плечо под головой почти горячее. Напрягшееся. Рыжий, кажется, как и Тянь — дышать перестаёт. Руку стискивает с пакетиком, где орехи в ладони хрустко ломаются. Он только на кровати слегка ёрзает, сбивая простынь — усаживается удобнее. И плечом не вздёргивает. Сидит. Уже не спокойно — с пульсом взбесившимся, которым Тяня глушит. С дыханием, которое ни один врач не одобрит. С рукой, которую никак разжать не может. Сидит. Позволяет Тяню вот так — неудобно до того, что мышцы уже через минуту затекать начинают зато с адским восторгом, от которого взвыть хочется. Окна хочется на полную открыть и выкрикнуть, чтобы все нахер слышали: я ему голову на плечо уместил, а он не оттолкнул даже. Видали, да? Это прорыв, ребят. Это потрясно так. Прорыв недолго длится, Рыжий ёрзает сильнее. Упрямо звуков не подает, голову чуть не к потолку задирает, только бы волос Тяня подбородком не коснуться. В напряге весь от кончиков пальцев и до поджавшегося пресса. Тянь через футболку его отлично видит. Она же, ебаный стыд, полупрозрачная. Нихрена не скрывает, липнет к телу, как влитая. А Тянь точно плавится и от Рыжего уже не оторваться. Впаялся намертво. Вот так — за несколько минут. Вдыхает его. Рассматривает до тех пор, пока глаза от сухости печь не начинает, пока не кажется, что туда соли щедро сыпанули. Чувствует под виском выбоину, которая в ключицу переходит и думает, что такие существуют только ради того, чтобы текилы туда плеснуть, да слизать. Медленно, с расстановкой, чтобы язык прожгла, а заодно и кожу распалила. Чтобы уже не только от алкоголя опьянеть. Тянь такого ещё не пробовал. Но вот сейчас, душу бы за текилу вместо пива продал.