🎶Sweet Dreams (Are Made of This)
Marilyn Manson
Сложнее всего было вывести кровь с ворсистых поверхностей. Диван и ковер. Второй так и не поддался должной очистке, и его необходимо было уничтожить. В сумке в машине нашлось необходимое, чтобы обработать рану: пластырь, перекись и антисептик. Также там была и моя толстовка на «крайний» случай, если было бы нужно слиться с толпой. Сейчас этот предмет одежды заменял мисс Петерсон целый гардероб. Я знал, что под толстовкой нет ничего, но старался не думать об этом. Кровь, улики, отпечатки. Повезло, что автомобиль Зодака — «такси» — был припаркован в гараже. И пока мисс Петерсон оттирала свою кровь от машины, куда ее головой приложил серийный убийца, я убирал следы пребывания в доме. Документы, вещи — все нужно организовать так, будто господин, по документам Джон, покинул Майами. Он уже купил билет на поезд, по электронной почте предупредил арендодателя о переезде. Договорился об отписке от местной газеты. Мистер Джон собрал чемоданы моими руками. Сейчас его вещи уже лежали в багажнике BMW. Его рабочая машина была арендована у таксопарка, и с завтрашнего дня аренда прекращалась. Человек, проживший в Майами год, завтра отправлялся в последнее путешествие на металлический стол в рыбацких доках. Разбитую лампу пришлось утилизировать, порванное платье — тоже. Три часа потребовалось на то, чтобы подготовить дом к переезду и заселению новых жильцов. После завершения аренды дом уже выставился на продажу с пометкой «сдается», и посмотреть его будет можно уже завтра. Единственное, чего хотелось больше, чем виски и курить, — это принять душ. Но не было ни того, ни другого. После того, как второй акт на диване был закончен, а следы телесных жидкостей устранены с нас моим пиджаком, мисс Петерсон должна мне теперь и пиджак. Сначала я испробовал платок, но его было недостаточно. Использовать вещи Зодака не хотелось совершенно. Мне хватило дивана, пыль которого я буду чувствовать в легких еще долго. Возможно, нужно завести список уничтоженных мисс Петерсон вещей. Мы не разговаривали. Не обсуждали произошедшее совершенно, будто это было обычное для нас дело, а не первый раз в компании убийцы. Мы действовали слаженно: я давал указания, она молча их выполняла, изредка задавая уточняющие вопросы о том, как лучше выполнить то или иное поручение, чтобы не оставить следов. Господин Джон так и лежал связанный, но пришлось вколоть ему дозу транквилизатора, чтобы благополучно закончить уборку. В один момент он почти развернулся на живот, будто хотел закончить начатое мисс Петерсон: добить себя сам, пытаясь вогнать карандаш глубже. Возможно, это и ненамеренно — не знаю. Но мне и не интересно, главное, что седативное продлило его существование. — В жизни так не драила дом. Мисс Петерсон с размаха уселась на диван. Я благодарен своей одежде, что она прикрывала не только зад, но и бедра. И сидя на этом куске пыли, она не соприкасалась своими незащищенными гениталиями с тканью обивки. Три часа назад на ее месте сидел я. — Вам бы не помешала уборка, — особенно, если вспомнить захламленный коридор ее квартиры. Она облокотилась на спинку и запрокинула голову назад, немного морщась от боли, а руки раскинула вдоль. Отчего еле заметное облачко пыли поднялось в тусклом освещении лампы, а толстовка стала прикрывать все меньше. — У тебя и так чисто, — не поднимая головы, ответила мисс Петерсон. У тебя. Но я про ее квартиру. Ладно, не время для пререканий. — Я подгоню машину ближе, проверьте все в последний раз. Не дожидаясь ответа, я вышел из дома и подогнал автомобиль к дверям гаража. Одно дело выносить сумки для переезда, другое — тело. Район был неблагоприятный, машины проезжали редко, освещение было тусклое. Единственное, что выбивалось из антуража улицы, — белый деревянный забор. Проверять дом снова было излишне, но я не мог просто так выйти, не оставив указаний. Вернувшись, я обнаружил практикантку на том же самом месте. На пыльном диване. Она даже не пыталась подняться для финального осмотра. Ее глаза были прикрыты, а грудь равномерно поднималась в дыхании. Уснула? — Ты и так все проверил трижды, нет необходимости в четвертой проверке. Это как с теми заданиями, которые ты прислал в начале семестра, а сам их уже сделал, — не спит. Доверие — не моя сильная сторона. Она была права. — С Вас — ковер. С меня — тело.***
Мисс Петерсон не спала всю дорогу, она изучала меня взглядом, но не произнесла ни слова. Единственное, что она сделала, — это положила ладонь на мою руку, которая лежала на подлокотнике у автоматической коробки передач. Так мы доехали до доков. Она не спрашивала, куда мы едем, не интересовалась зачем. Она просто доверилась мне. Зодак был зафиксирован, и по моим расчетам должен был быть в отключке еще около семидесяти минут. — А тут лучше, чем я думала. Мисс Петерсон стояла босиком на холодном каменном полу. Она не выглядела испуганной или ошарашенной. Скорее, заинтересованной. Практикантка прошла в сторону удочек и прикоснулась к каждой. На улице уже рассвело, но мы успели приехать вовремя. Пришлось сделать небольшой крюк и выкинуть телефон господина Джона у вокзала, предварительно извлекая сим-карту. В случае, если его будут искать, все следы должны указывать на побег из города. — Значит, рыбак? — она перестала рассматривать помещение и встала с противоположной стороны металлического стола. На нем уже лежал господин Джон. Он был без одежды и был зафиксирован строительным скотчем. Единственное — я не стал вынимать карандаш. Мы стояли друг напротив друга, но нас разделяло тело голого мужчины на столе для разделки рыбы. Я ни разу не воспользовался им по назначению. — Значит, практикантка? Она немного склонила голову вбок и улыбнулась. Кажется, ее не смущает «тело». Занятно. — Кто первый в душ? — мисс Петерсон обошла стол и открыла металлическую дверцу шкафчика, где лежали необходимые вещи: полотенце, фартук, экран для защиты лица. Откуда она знает, где искать? — Пока ты думаешь, я уже помоюсь, — мисс Петерсон взяла стопку полотенец и уже схватилась за ручку небольшой душевой комнаты. — Захотите присоединиться — я не буду против. Я почти выронил перчатки из рук. Конечно, я хочу присоединиться. Но время — его нет. — В другой раз, — уверен, на лице нет ни одной эмоции. Лишь зрачки могут выдать легкое возбуждение. И я не знаю, что этому виной: голое тело под моей толстовкой или предстоящее развлечение. — Ой, такой кремень, не могу. Она больше не сказала ни слова, только скрылась за закрытой дверью. Я хотел оставить все — перчатки, Зодака — и проследовать. Вновь оказаться в ней, заполняя ее всю — членом, спермой. Но щелчок дверного замка намекнул, что душ она будет принимать одна.***
— И куда это совать? Практикантка вертит в руке острый скальпель. Идеальный инструмент для избавления от мягких тканей, и она совершенно неуважительно относится к нему. Мисс Петерсон проверила его остроту сначала на скотче, а потом, к моему удивлению, на бедре господина Джона. Хоть сейчас он и был без сознания, но то, с какой легкостью она совершила надрез, выпуская кровь, заставило меня задуматься, а не создаю ли сейчас я еще одного преступника? Мисс Петерсон замечает мое замешательство. К моему удивлению, она начинает закатывать рукава моей рубашки, которая была ей как укороченное платье. Естественно — она не уточнила, может ли ее взять. — Вот эти, — я смотрю на белые полосы на ее запястьях, — я сделала осколком бутылки, когда почувствовала отвратительный запах дешевых сигарет, которые курил мой похититель, — она проводит по шрамам пальцами, а я чувствую тоску в ее голосе. Хотела бы она изменить свою жизнь? — А эти, — она показывает на еще розовые полосы, которые не зажили до конца, — ключом алюминиевой банки в библиотеке. И если бы не ты, меня бы тут не было. Я не уверен в посыле ее слов: ее не было бы в живых или в этой комнате? Но ее тоска передается и мне. Хочется соврать и сказать, что все будет хорошо. Поддержать? Но мы оба знаем, что счастливый финал не для нашей истории. Я аккуратно беру ее руку в свою и касаюсь шрамов пальцами, но готов поспорить: внутри их больше, чем снаружи. Она реагирует спокойно, не вздрагивает от прикосновения, не одергивает руку. Наблюдает, оценивает. — Вот ты там, наверное, думаешь, что мне плохо, но это не так. Неожиданные слова. Я правда думаю, что ей не хорошо. Не только сейчас, а в жизни. Есть такой тип людей, которые существуют. Иногда, смотря в глаза мисс Петерсон, я видел это, будто она потерялась или заблудилась в кроличьей норе. — Да, голова болит, да, мышцы от диванных утех ноют. Даже, знаешь, внизу живота все еще ноет от того, что я хочу еще, но это все не сравнится с легкостью. Внимательно смотрю в ее голубые глаза: под ними залегла усталость: ей нужен отдых, как и мне. Хоть легкости я не ощущаю, но то, как она описала «желание», знакомо и мне. Я всю дорогу старался не смотреть на край толстовки, которая с каждым ее движением задиралась все выше. Или на то, как она вышла из душа только в полотенце, а по телу не просто стекали капли, а лилась вода. Будто она не удосужилась вытереть тело перед выходом. Я чувствовал, что тоже хочу еще и парой раз не ограничусь. — Мне, знаешь, — она немного наклоняет голову вбок и мечтательно смотрит вверх, — мне первый раз хорошо. Будто я первый раз в том месте, где должна быть. Тебе, профессор, не понять. Это не прозвучало грустно или обижено. Больше мечтательно. Она аккуратно забирает свою руку и собирается продолжить изучение острого предмета. — Я понимаю. Я, правда, понимаю. Я тоже будто на своем месте. Мисс Петерсон не вызывает желания выгнать или избавиться. Она ведет себя спокойно, в некоторых моментах даже излишне, но это не потому, что внутри нее темнота. А из-за того, что она видела ее, прикоснулась и жила в ней. И поэтому ей не страшно. Больше нет. После моих слов она останавливается, занося скальпель над закрытым глазом Зодака. — Тогда хорошо, что мы приняли душ по очереди, — опять эта нежная улыбка появляется на ее губах, — а то это существо не дотянуло бы до финала. Душ мы приняли по очереди. Минусом было то, что я был вторым. И после практикантки на куске мыла были намотаны волосы. Но когда сейчас она стоит передо мной в белой рубашке с закатанными рукавами, немного закусывает нижнюю губу в предвкушении, я готов простить ей этот небольшой грех. Волосы распущены и все еще оставляют мокрые следы на ткани, но она будто не беспокоится об этом. — Долго он будет в отключке? — практикантка обходит стол и, я уверен, любуется добычей. Сейчас она как маленький зверь, который поборол врага. И это связано не только с местью: она смогла освободиться сама. Все ее кошмары, которые преследовали с момента первого похищения, весь тот страх повторения жил внутри до того момента, как монстр пал к ее прекрасным ногам. — Спешите? — я тоже уже готов начинать. Естественный свет не проникает в помещение, только искусственный холодный. Тело мужчины кажется немного синеватым, но я уверен, что Зодак жив. Он размеренно дышит, и я уже жду этот момент, когда он проснется и поймет. — Свозишь меня за картошкой? Есть хочу. Я не успеваю возмутиться или восхититься. Господин Джон просыпается — это прекрасный момент. Его пальцы начинают дрожать, боль возвращается. Карандаш вновь доставляет неудобства. Реальность обрушивается, а я возбуждаюсь. Я всегда люблю этот момент, когда зрачок расширяется, в теле бушует страх и адреналин, пытаясь спасти от смерти своего хозяина. Кровь начинает циркулировать быстрее, вызывая непроизвольную эрекцию. Как перед прыжком в бездну, но в данном случае — перед смертью. Мисс Петерсон наблюдает. Она видит, как тело бьет мелкая дрожь, как он пытается освободиться от скотча, как хочет кричать, но еще не может — выходит лишь несвязное мычание. Я вижу, она заметила, что член господина Джона налился кровью. На ее лице появляется почти детский восторг, не уверен, с чем это связано. — А можно отрезать? На лице мисс Петерсон читается предвкушение, кажется, еще секунда и она начнет хлопать в ладоши. — Если захотите, — немного пожимаю плечами, стараясь сохранить ясный ум и не думать о том, что я возбудился тоже. От всего — от страха, который витает вокруг, от короткой белой рубашки на обнаженном теле, от предвкушения. Мисс Петерсон не отвечает, лишь коротко кивает. Кажется, она готова слушаться. Возможность говорить возвращается к Зодаку, и начинается представление. — Господин Джон, а Вы знали, что исходя из мифов, усопшему клали на глаза монеты, чтобы он смог заплатить паромщику Харону, который переплавлял его в Царство мертвых через реку Стикс? Страх. Он здесь, я вижу его. На дне черного зрачка. Мисс Петерсон протягивает мне скальпель, я удивлен, что она не захотела провести мой ритуал, но принимаю холодный металл и обхожу стол. Сейчас мы стоим с ней рядом у изголовья стола плечом к плечу. Я чувствую не только аромат страха, здесь витает возбуждение. Мое, мисс Петерсон и мужчины на столе. — Помогите. Зодак произнес первое слово за весь вечер и ночь, но я не люблю, когда говорят, я не люблю, когда шумят. Проблема в том, что я перерезаю связки, когда человек без сознания, а вот сейчас сомневаюсь, что это удастся сделать, не лишившись пальцев. Мисс Петерсон поворачивает голову в мою сторону, я тоже отвлекаюсь от мужчины. Она проникает рукой в передний карман моих брюк, через тонкую ткань подкладки касается члена, а я уже готов вколоть новую порцию транквилизатора и отвлечься от Зодака. Мисс Петерсон определенно интереснее. Но только в моей голове появляется эта мысль, она перестает гладить возбужденный член и достает телефон. Пара нажатий. Она опять быстро разблокирует телефон и делает, и говорит то, чего я точно не ожидал. — Не хочу слышать его крики.Måneskin
I WANNA BE YOUR SLAVE
Не моя любимая музыка начинает играть, но я готов, если ее любит мисс Петерсон. Песня не заглушает криков, но они менее шумные и неприятные. Трек, выбранный мисс Петерсон, весьма символичен. Потому что ты можешь быть красавицей, А я мог бы быть чудовищем. Зодак пытается увернуться, но разве он может убежать или спастись? Из его рта вырываются крики, но я не обращаю внимания. Сейчас я сосредоточен и собран. Каждый надрез должен быть идеальным. Я хочу быть твоим грехом, Я хочу быть проповедником. Я поднимаю руку с лезвием и наслаждаюсь предвкушением. — А Вы знаете, что нельзя положить монеты, если глаза открыты? Он понял, что я хочу, он знает, что его ждет. Но будет хуже, господин Джон, чем Вы ожидаете. Я оттягиваю единственное веко, сегодня не получится насладиться целиком — второй глаз слишком поврежден. Его вопли смешиваются с музыкой. На секунду думаю, может перерезать связки снаружи? Но это слишком укоротит наше шоу. Скальпель отрезает веко, как я люблю, будто проваливаясь в растопленное масло. Он идеально острый. Делаю тончайший разрез и наслаждаюсь картиной. Я давно умею не повреждать сам глаз. Теперь он будет видеть все и всегда. Миллиметр за миллиметром. И я чувствую ее. Мисс Петерсон не интересен процесс, и я ее не виню, главное, что он нужен мне. Практикантка зашла за мою спину, и я чувствую ее руки на своих плечах, на секунду отвлекаясь от глаза, чтобы не повредить ненужные ткани. Она спускает руки по спине и развязывает узел фартука, не мешаю, а лишь наслаждаюсь, смотря, как натянуто веко в моих пальцах, как зрачок бегает, а все тело содрогается в прекрасной агонии. Я хочу тебя успокоить, Я хочу заставить тебя нервничать. Ее холодные пальчики пробираются под фартук мясника, а мне нравится каждое ощущение, каждое чувство, обжигающий холод ее рук, когда он встречается с горячим членом в брюках. Как она, стоя со спины, двигает рукой по стволу, как я тогда в душе. Идеально подстроенный темп. Она сжимает опять немного сильнее, чем требуется, но это заставляет двинуться навстречу ее руке. — Режь. Шепчет она мне в ухо, заставляя чувствовать ее горячее дыхание и запах моей мятной пасты. И я подчиняюсь. Она двигает рукой, и мне почти невозможно сосредоточиться, чтобы не повредить глаз. Я хочу заставить твое сердце Мчаться со скоростью американских горок. Мисс Петерсон не сбавляет темп, а я хочу медленнее, хочется чувствовать дольше даже ее руки. Вторая рука гладит меня по животу, к спине она прижимается грудью. Хочется посадить ее на этот металлический стол, раздвинуть ее колени и провести членом между ног, размазать всю выступившую смазку, войти в нее головкой и чувствовать все ее нутро, протолкнуться глубже, наслаждаясь картиной. Почти невозможно удерживать веко просто в натянутом положении, хочется оторвать его к черту и использовать стол для других целей. — Прости, что лишила тебя одного века, — ее шепот заставляет подняться волосы у затылка, а член — напрячься до предела. Я знаю, она чувствует, что я готов. — Я буду аккуратней для тебя. Она поддевает мочку моего уха языком и кусает его зубами, и я кончаю. Под движения ее руки, под крики и последние аккорды песни. Я гребаный монстр, Ищущий искупления. Сознание на секунду покидает тело, а мисс Петерсон не отходит. Прижимается грудью, но больше не двигает рукой и не кусает мочку. Рука все-таки дрогнула, и надрез теперь будет не идеальный, а с небольшим рваным участком. Некрасиво. Но, знаете, небольшая огреха стоила того. Софи убирает руки, застегивает ширинку брюк и снимает фартук. Он безнадежно испачкан спермой. Делаю последний надрез, и кладу веко на грудь Зодака. Мисс Петерсон стоит с противоположной стороны стола, и в ее взгляде читается обожание. — Моя очередь. Она подносит руку к карандашу, и если я думал, что Зодак в агонии, то я ошибался. Мисс Петерсон берется за карандаш, извлекая его из глазницы с восхитительным влажным звуком. Если в ее глазах было обожание, то в моих — восторг. Из глазницы вытекает кровь, но она мне совершенно безразлична. Мисс Петерсон протирает карандаш о тело мужчины, трижды проведя им по коже. Потом поднимает руки вверх и завязывает пучок на голове, используя инструмент для письма в качестве заколки. — Скальпель? Она протягивает свою ладонь, и я вкладываю в нее острый металл. Наслаждаясь.