Мы с тобою влюблены

      Счастье моё, доставай свой старый путеводитель, я знаю: город любви — не Париж, а дождливый Питер.       Субботин не относил себя никогда к романтичным натурам. Собственно, как и возвышенных слов Петербургу не приписывал. Город как город. Парень как парень.       А после случилась Соколова. С её умилениями от просто так, без повода подаренных цветов, светящимися счастьем глазами, когда он протягивает шоколадку или отправляет поваляться в постели полчасика, пока он готовит ужин, прохладными ладошками, что он, едва заметив, спешит отогреть. Со всем тем, что так влюбляет снова и снова.       Когда на придуманные Министерством не то сборы, не то соревнования направить распоряжаются двоих сотрудников, всегда всё знающая и понимающая Рогозина отправляет их двоих, с материнской улыбкой шепнув Круглову: «Хоть вдвоём и без окружения трупов несколько дней побудут».       И в часы отсутствия дурацких лекций-тренингов-самохвалений (нахваливаний собственных подразделений, если точнее) оперативники действительно находят время на себя. Следуют, так сказать, заветам старших.       Вот и сейчас, раньше положенного улизнув с распинаний зам-зам-зам.министра о важности душевных разговоров с фигурантами дел, профилактических лекций и вместе с тем отчего-то ещё и прорыве в вопросе технического оснащения спецслужб, дополнительные пару часов вырвав на восполнение сил и наполнение энергией северной столицы, Юля с Лёней, головами вертя из стороны в сторону, словно до малейших деталей город запомнить желая, и беспрерывно обсуждая просто всё, что приходит в головы и попадается на глаза, всё дальше удаляются от Литейного моста, с которого ещё совсем недавно рассматривали причалившую к другому берегу Аврору.       Ноги словно сами собой сворачивают на Захарьевскую улицу. Ближе к островкам природы, буквально границей проложенным между каменных рек, и напоминающим старинные уличным фонарям, на величественные подсвечники так походящие.       — Мы всё ещё в Питере? — спрашивает вдруг Соколова, замирая на месте. А вместе с ней останавливается и старлей, где-то в пути галантно подавший руку. — Или в Каир перенеслись?       У дверей, словно не петербуржцы проживают в здании, а покоятся египетские фараоны, руки скрестив на груди, возвышаются древние божества. Вместе с солнечным диском ещё и балкон удерживая, будто бы долгие века вглядываются вдаль скульптуры Амон Ра.       Юля тащит старлея через дорогу, и вблизи величественные господа словно возрастают ещё больше. Обычные на вид двери, коих в советском союзе насчитывалось куда больше того самого вагона, что непременно с тележкой, письменами заполнены, что невольно вспомнить хочется, как же называется тот самый древнеегипетский символ, на аиста похожий. А после ещё и по сторонам оглядеться: мало ли армия Имхотепа где притаилась.       — Египетский дом, — заключает Субботин, задирая голову вверх. Ладонью указывает чуть в сторону, — туда, где на полуколоннах женские лики красуются, — и, словно начинающий экскурсовод, продолжает: — а это Хатхор, кстати. Дочка Амон Ра, богиня неба, радости, любви и чего-то там ещё. А во дворе Нефертити должна быть и кто-то из фараонов.       — Рамзес? — предполагает Юля, и когда избранник пожимает плечами добавляет: — я кроме него только Тутанхамона и Хеопса помню. Но у них Нефертити не было.       Побывать возле Египетского дома и не рассмотреть его со всех возможных сторон — это тоже самое, что в Петербург приехать и на Дворцовую не заглянуть. Оперативникам всего пары минут хватает на то, чтобы, продолжая фасад рассматривать, до арки добраться.       Майор собирается уже было дальше двинуться, украшающую стены и потолок арки «наскальную живопись» рассмотрев, когда внимание к себе решительно привлекает Субботин.       — Юль, подожди, — ловко ловит ладошку возлюбленной старлей. — Давай поцелуемся, — предлагает он решительно, в её с немым вопросом вспархнутые глаза вглядываясь.       — Прям здесь, что ли? — не спеша отказаться, оглядывается по сторонам Соколова. Где-то вдали от арки проходят люди, не обращая на них никакого внимания, и Юля вновь перехватывает Лёнькин взгляд. — А если увидит кто?       — Пусть завидуют, — пожимает плечами Субботин. — Нас тут всё равно никто не знает. А через два дня мы вообще уезжаем, — перечисляет он, едва ли не пальцы загибая. — Ты что, стесняешься? — уточняет старлей, а после наигранно напускает в голос удивление с налётом возмущения и чуть отстраняется, заглядывая Юле в глаза: — нас?!       С ответом Юля не медлит, вместо слов лицо его ладошками накрывая и, следуя предложению недавнему, в поцелуй старлея утягивает. В миг все предрассудки забываются, куда-то в урну с надписью «ерунда» отправленные, и тёплые ладони, крепко и нежно обнимающие, на спине и талии ощущаются.       — По легенде поцелуй в этой арке укрепляет отношения, — отзывается Лёня, не отводя от возлюбленной глаз. — Где-то там, — взмахивает он рукой в сторону неба, — в канцелярии Амон Ра ставят нужные печатьки, и сердца влюблённых соединяются на веки вечные. Покруче стрелы купидона будет.       — И ты во всё это веришь?       — А почему бы не воспользоваться дополнительным поводом на поцелуй? — улыбается Субботин, оплетает Юлькину талию рукой и всё же делает шаг в сторону двора-колодца, украшенного египетскими мотивами.