Со смертью тишины

      У Астрид было плохое настроение и она хотела решить свои проблемы с помощью Довакина — он сразу понял это, когда увидел ее решительное высокомерное лицо.       — Слушай, — начала она, не давая возможности вставить и слова, и мужчина вынужден был остановиться, чтобы молча выслушать ее подозрения о возможном предательстве и сговоре против Темного Братства. Его это не интересовало. План втиснуться в гроб с засохшей мумией чтобы подслушать был чистой воды глупостью. Однако стоило Астрид произнести имя Цицерона, и до того спящие инстинкты драконорожденного подняли голову, обратив все свое внимание на тему разговора. Отстраненный новичок Братства тут же впился в Астрид взглядом, и она бы ни за что не призналась, что от резкой перемены его эмоций нечто в глазах всем известного убийцы Алдуина заставило ее, повидавшую всякое, невольно вздрогнуть. Недолго думая, Довакин согласился. Ему было плевать на конфликты внутри Братства — если бы оно распалось, он бы просто ушел куда-нибудь еще, как и всегда. Даже если теперь это было бы… неудобно. Однако послушать самого Цицерона, когда тот наедине, соответствовало намерениям самого мужчины.       С того дня, как в нем зажглось новое желание, он стал подмечать все больше деталей о Цицероне. Как тот отчужденно относился к Астрид, натягивая на лицо улыбку перед ней, но тут же превращаясь в ядовитую штучку, стоит главе Убежища уйти. Отстранялся от других членов Братства, даже когда разговаривал с ними — да те и сами не стремились с ним общаться. Но неизменно охотно он отвечал на все вопросы Довакина, ничего не скрывая — или же хотел, чтобы так думали. Настроение шута было непредсказуемо и раздражало обитателей Убежища, но забавляло драконорожденного. Его холодная душа немного согревалась от мыслей о странном хранителе. Погрузившись в эти мысли на пороге новообустроенного склепа Матери Ночи, Довакин очнулся от слабых отзвуков голоса, напевающего жестокие шутливые песенки:

Как-то раз на фестивале Мы дворян поубивали! Ха-ха-ха, и хи-хи-хи, Разбросали черепки!

      Когда голос отдалился и затих, мужчина улыбнулся про себя. Он становился всё больше одержимым этим шутом, не так ли? Даже согласился на эту глупейшую авантюру, чтобы послушать Цицерона, когда тот был наедине. Но его это не волновало. Драконорожденный шагнул в помещение и распахнул гроб, плавно и бесшумно закрывая створки у себя за спиной. Повисло немного неловкое молчание. Труп был холодным и сухим, а в воздухе стоял сильный запах масел — тот же запах Довакин улавливал от одежды Цицерона.       — Прошу прощения за вторжение, — немного подумав, Довакин все же извинился перед трупом. — Это только для Цицерона.       Сгнившие губы не ответили. Мужчина не замечал этого раньше, но вблизи останки Матери Ночи излучали сильное присутствие, достаточно могущественное, чтобы сам воздух имел собственный звук, подавляющий даже звучание потрескивания огня в железных очагах. Властная тишина обволакивала сухой нетленный труп и свернувшегося в его объятиях человека. Около часа спустя он всё еще стоял без движения, ожидая любых намеков на появление «заговорщиков», и лишь двое людей — живой и мертвая — знали, для чего. Тренированные, но непривычные к неподвижности мышцы уже начинали болеть, однако мужчина продолжал сохранять тишину.       Наконец, ожидание принесло плоды. Двери склепа захлопнулись и приглушенный звук знакомых шагов коснулся слуха Довакина. В его душе поднялось волнение и он сдержал порыв беспокойно пошевелиться. Отделенный лишь пластом железа, тайно и бесчестно подслушивающий, он не мог не ощущать интереса: что скажет Цицерон, когда рядом никого нет?       Смех и бормотание наполнили его уши. Раздражающий других голос казался ему невероятно приятным. Он почти забыл вникать в смысл произнесенного, сосредоточившись на пляшущих интонациях. Он мог бы слушать это вечно. Драконорожденный почти решил полностью соврать Астрид, если подозрения о сговоре все-таки окажутся правдой. Хоть он и не мог представить, чтобы кто-либо согласился сговариваться с таким как Цицерон.       Но реальность оказалась еще страннее.       Темный женский голос, отдающий сладостью гниения, проник в его разум, жалея бедного, преданного Цицерона. Довакин почти схватился за меч, чтобы разрубить заговорившую Мать Ночи, но он понимал, что источником голоса был не труп. Искристое волнение от подслушивания Цицерона сменилось напряжением и желанием выкорчевать Матушку из своей головы. Он хорошо знал, что такое голоса внутри, и ни один из тех, которые он слышал доселе, не приносили ему счастья.       — Я не враг тебе, дитя дракона, — нежно прошептал бессмертный дух женщины. Души драконов ревностно отнеслись ко вторжению на свою территорию и будь у них пасти, они бы выдохнули длинные языки пламени. Их агрессия не могла достать до Матери Ночи, но причиняли боль Довакину. — Я избрала тебя своим Слышащим. Вот моя воля — иди в Волундруд, поговори с Амоном Мотьером… Исполни его просьбу.       Горестные причитания Цицерона по ту сторону створок гроба царапали ухо Довакина. Он не мог не выдав себя спросить «Почему я?». Но Мать Ночи, казалось, почувствовала этот вопрос в его голове.       — Ты как никто подходишь мне…       Перед Цицероном вдруг распахнулся гроб и его взгляду предстал новичок Братства, кощунственно осквернивший великую Мать. Гнев и предательство затопили разум хранителя и он взорвался истеричной яростью, готовый выхватить клинок и растерзать святотатца прямо в ногах у Матери Ночи, чтобы искупить этой грязной кровью его проступок перед Ситисом!       Но почему он?! Почему именно этот человек?! Бедный Цицерон почти начал доверять ему! Как он мог!       Из горла хранителя вырвался звук, похожий на хрип раненого животного.       Но человек посмотрел на него теплыми глазами и произнес заветные слова, которые Цицерон даже не осознал с первого раза. Весь его гнев погас, как пламя, залитое водой, и осталась лишь обида, подобная осевшему пеплу на дне живота, которую шут заставил себя проглотить. Его злость больше ничего не стоила, потому что этот человек теперь был неприкосновенным.       «Тьма наступает со смертью тишины». Он был Слышащим.