Со смертью тишины

      Цицерон взорвался радостью, оглашая смехом всё Убежище. Его громкий голос гудел в ушах Довакина. Слышащий. Он не просил быть Слышащим.       Однако слушая счастливый хохот Цицерона, Довакин не мог не почувствовать себя гораздо более спокойным и расслабленным с этой ролью. В конце концов, не было разницы — получать задания от Седобородых, от Астрид или же от Матери Ночи. В глазах бессмертных драконов все смертные были одинаковыми, а Довакин, хоть и не желал становиться таким, как дети Акатоша, не мог не чувствовать того же хладнокровия к людям, что и они.       Принести Рог Юргена, убить орка-барда, спасти Скайрим от Алдуина. Отправься на задание, получи награду, иди на следующее. Один и тот же исход. Иногда Довакину казалось, что он лишь марионетка в руках неизвестного ему высшего существа, владеющего его жизнью и играющего нею в этом странном мире. Словно он был создан ради блужданий от одного задания к другому, у Довакина не было собственных желаний, эмоции не трогали его сердца, а ложь и убийства были для него столь же легки, как честность и милосердие. Противоречиво и странно, он с легкостью проявил доброту к незнакомцу, помогая странному шуту со сломанной повозкой, а затем с той же простотой оборвал жизнь Грелод Доброй, не сделавшей ему никакого зла.       Но Цицерон был другим. Чем больше драконорожденный смотрел на хранителя, тем сильнее чувствовал притяжение к столь поразительно не похожему на него человеку. У Цицерона была любовь — их ныне общая Мать, он всегда знал причины своих деяний и поступал согласно собственному мировоззрению. Его эмоции были сильны, а преданность безграничной. Цицерон осознавал, зачем он живет.       В день, когда тишина была сломлена и Слышащий был избран, Довакин не испытывал угрызений совести за осквернение гроба Матери Ночи. Гнев и разочарование искажали лицо Цицерона и смотрелись ничуть не менее восхитительно, чем искренний радостный хохот. Подсознательно взгляд драконорожденного смягчился и стал теплым, как талая вода. Воспользовавшись неожиданным счастьем шута от пришествия Слышащего, Довакин встал рядом, буднично задавая вопросы о своей новой роли, но внимание мужчины было обращено на другое.       Довакин был чуть выше и крупнее Цицерона, но хранитель отнюдь не терялся в его тени, и даже залатанная шутовская рубаха не могла скрыть гибкость и мощь в скользящих линиях его фигуры. Стоя столь близко, принюхиваясь к слабому запаху Цицерона, Слышащий чувствовал себя удивленным ребенком, получившим подарок.       Быть может, слова Матери Ночи, сказанные тогда в гробу, были правдой, и сам Ситис направил его в Темное Братство, дабы столкнуть с Цицероном. Коль сам Довакин не испытывал ни страсти, ни желаний… Быть может, Цицерон мог испытывать это за двоих.       Внутри новоизбранного Слышащего вертелась сотня эмоций, и не зная как справиться с незнакомым его сердцу волнением, мужчина наскоро распрощался со счастливым хранителем Матери Ночи и бросился в очередное задание, подсунутое Назиром, даже не особо вникая в его суть и не испытывая сострадания к очередной жизни, оборванной его рукой. Как и всегда.       Был лишь один незначительный пустяк.       Из зарослей придорожных кустов на него глядел ребенок. Ее большие глаза не отрываясь смотрели на оседающее тело жертвы — вспоротое горло хлестало кровью, заливающей рубашку и холщовые штаны. Девочка лишь на несколько минут отбежала от родителей, чтобы исподтишка понаблюдать за Полулунной лесопилкой, пока мама собирала вещи, а папа запрягал в повозку лошадь. Они сделали привал по пути в Солитьюд, надеясь через пару дней уже быть у конечной цели. Матушка все время сетовала на опасность путешествия, но папочка повторял, что на этой дороге разбойников нет, потому дочь посчитала, что в прогулке не будет ничего плохого. Просто туда и назад.       Мужчина, одетый в черно-алую броню, заметил свидетеля своего преступления и теперь приближался к девочке, расслабленно сжимая в ладони меч. По темному лезвию скатывались ручейки крови, и густой запах смерти окутал ребенка даже на расстоянии. Она оцепенела и от страха не могла произнести ни звука, не то что пошевелиться. Ассасин спокойно опустился перед ней на одно колено и его леденящие душу глаза встретились с глазами ребенка. Он медленно прижал указательный палец к губам, как будто ласково просил быть тихой.       Девочка ошеломленно глядела в его лицо и на миг ей почудилось, будто с человеческого облика двумя драконьими зрачками на нее взирает сама бездна.       Довакин подхватил упавшее на него маленькое тело, вынимая из груди клинок. Он внимательно смотрел на ее открытый лоб, не искаженные злобой или лицемерием черты, и его сердце по-прежнему оставалось спокойным. Даже эта невинная жизнь не значила для него ничего.       — О-о, уже вернулся, да еще и живой! Признаться, я не ожидал, что ты выйдешь из схватки с вампиром таким целым, — иронично усмехнулся Назир, отдавая Слышащему деньги за контракт. — Надеюсь, твоей работе ничто не помешало?       — Нет, — прохладный ответ Довакина был таким же, как и всегда. — Всё было в порядке.       Довакин зачесал взмокшие волосы, отросшие за времена странствий уже почти до лопаток, и переступил порог жилых комнат Убежища. На улице шел проливной дождь, отчего одежда Слышащего неприятно липла к груди, потому он расстегнул её и разделся, оставшись только в штанах. Прошедшая мимо Бабетта присвистнула ему вслед, но мужчину не волновали похвалы голодного вампира. Он направлялся к одному конкретному человеку.       В самой дальней комнате, такой что сразу и не разыскать, Цицерон был спрятан, как грязный секрет, который хотели замести под ковер и не вспоминать, — то ли осознанно брошенный там собратьями из Темного Братства, то ли оставшийся там в собственном желании уединения. Довакин мягко шагал по тени, контролируя каждый шаг — размеренный на поверхности, но взволнованный внутри. Он слышал эхо мурлыканья шута, когда тот напевал себе под нос.       — Цицерон, — окликнул он хранителя, заметив в свете очага красноватый блеск волос. Ассасин откликнулся, оторвавшись от своего занятия, и сосредоточил всё своё внимание на вошедшем. В первые секунды драконорожденный был ошеломлен силой эмоций в чужих глазах: хранитель сиял счастьем и ждал любого слова от Довакина. Сосредоточенный, словно новый Слышащий отныне стал частью его мира. Словно Слышащий и был его мир. Жадность и жажда затопили сердце драконорожденного.       — О, великий Слышащий! Чем скромный Цицерон обязан визиту? — радостно воскликнул шут, пританцовывая на лавке. Довакин сосредоточился на его движениях, постепенно приближаясь, пока не сел напротив хранителя за стол, теперь видя, чем занимался Цицерон до его прихода. На столе были разложены сломанные и — драконорожденному показалось — наполовину съеденные перья, весь стол был забрызган чернилами, а посреди этого беспорядка лежала тонкая самодельная книжица с незаконченной записью. «…только Мать Ночи…» гласило последнее предложение, и на том мысль автора обрывалась.       — Ты сидел здесь целыми днями? — с толикой любопытства произнес Довакин, подпирая голову кулаком. Его мощная фигура плавно сместилась на лавке, теперь излучая расслабление.       — Безусловно, я был прямо здесь! Цицерон должен тщательно ухаживать за Матушкой. Тело бедной Матери нужно натирать маслом, следить, чтобы никто не проявлял к ней неуважения!       Довакин низко прогудел что-то утвердительное.       — Должно быть, одиночество тебя утомляет.       — А!.. Ух… Ну… Так было, когда-то, — глаза хранителя опустились, а радостное выражение его лица дало трещину, явив спрятанную тьму. — Но всё в прошлом, ведь теперь есть Слышащий! Теперь здесь есть ты! И всё снова станет правильно!       Цицерон счастливо улыбнулся, ловко подбрасывая и жонглируя своим кинжалом, ловя его за кончик лезвия. Драконорожденный с растущим в груди удовлетворением наблюдал за пляской эмоций на тронутом безумием лице шута. Он всё сильнее чувствовал, что наконец-то нашел нечто живое в своем мертвом сердце.       — Ты заслуживаешь быть Слышащим больше, чем я.       Шут остановился, удивленно заломив рыжие брови. Несколько секунд он пристально изучал человека напротив убийственным взглядом, но, видимо, не увидев неуважения к своей любимой Матери Ночи, растянул губы в широкой улыбке, явно польщенный, и возбужденно засмеялся.       — О, нет-нет, Слышащий слишком добр к бедному Цицерону, но Мать разговаривает только со Слышащим! Ты так счастлив, правда ведь? Цицерон самый счастливый хранитель! Да славится великий Слышащий!       Довакин не стал ни соглашаться, ни отрицать. Он улыбнулся, тихо наблюдая за возбужденным хранителем.       — Мать Ночи сказала мне…       Зацепившись за эти слова, Цицерон мгновенно пришел в экстаз. «Что? Что Мать сказала тебе, Слышащий?!» — воскликнул хранитель, резко склонившись над столом и с жаждой уставился на собеседника. Но хитрый Довакин не стал говорить всего сразу. Он наклонился вперед, вторгаясь в личное пространство шута, и коснулся ладонью его прохладной щеки.       Бабетта и колдун Фестус Крекс, случайно услышавшие их разговоры, переглянулись, отходя от угла, в котором прятались, и стремясь очутиться как можно дальше от этой парочки. Хотя разговор Довакина с Цицероном мог показаться обыденным, витающее вокруг них в воздухе настроение было совершенно странным.       — Ты думаешь о том же, о чем и я? — проскрипел Фестус и кашлянул, прочищая горло.       — О да, друг мой…       Глаза Довакина излучали интенсивный свет, даже когда его мимика оставалась застывшей. Он наклонился, наслаждаясь взглядом Цицерона на себя и ловя звук его дыхания. Их разделял только стол, но даже это препятствие словно исчезало, когда живые, сладкие, яркие эмоции шута принадлежали ему. Ему, ненасытному дракону в человеческом обличье, наконец нашедшему то, для чего его сердце забилось.       — Мать Ночи избрала только меня. Ведь я единственный, кто подходит её хранителю.