«Maybe you're reason why all the doors are closed
Может, ты сам причина того, почему все двери закрыты,
So you can open one that leads you to the perfect road
Поэтому ты сможешь открыть ту, за которой откроется твой истинный путь.
Like a lightning bolt, your heart will blow
Это случится как удар молнии, твоё сердце всколыхнётся.
And when it's time, you'll know
И когда пробьёт твой час – ты поймёшь это...».
Katy Perry – Firework.
Отряхнув ладони, Май подхватила с земли рюкзак. Почва под ногами была рыхлой и влажной, подошвы ботинок утопали в ней почти целиком. Разумовский перебрался на широкую дорожку, покрытую разбитым асфальтом, исчерченным ломаными линиями трещин, и принялся заинтересованно оглядываться по сторонам. Май заложила руки за спину и обратилась к нему с плохо скрываемой в голосе хитрецой: — Итак, Ватсон, ваши предположения, как вы думаете, где мы? — Хм, — он обвёл внимательным взглядом устремляющуюся вдаль тропу, аккуратные ряды растущих вдоль неё раскидистых старых деревьев, а затем вдруг приподнялся на носках, куда-то всматриваясь, и озадаченно нахмурил брови. Выражение лица Разумовского сделалось удивлённым, и он неуверенно произнёс: — Заброшенный парк аттракционов? Май проследила за его взглядом и, приметив темнеющий на фоне бледного аквамарина неба полукруг колеса обозрения, который выглядывал из-за кружевных древесных крон, фыркнула: — Подсматривать нечестно. Разумовский пожал плечами: — Ты не оглашала правил. Её губы тронула мимолётная улыбка: — Верно. — И всё-таки, — он поглядел на девушку, слегка прищурившись, — как ты вообще нашла это место, пробыв в Питере от силы несколько недель? — У меня свои источники, — таинственно проговорила Май. — Оу, — Разумовский смешно подвигал бровями, — как интересно... — Ещё бы, — девушка самодовольно хмыкнула и, перехватив лямку рюкзака поудобней, зашагала по тропе вглубь парка. — На самом деле, мы здесь исключительно ради одной замечательной штуки, возможно, и не одной, но та, самая первая, исключительно замечательна, а остальные — субъективно. Молодой человек задумчиво сморщил переносицу: — Разве не всё замечательное субъективно? — Разумеется, не всё. Есть ведь непоколебимые абсолютные истины. — Но «замечательность» не может быть абсолютно истинной, — возразил молодой человек. — Это понятие такое же абстрактное, как, например, красота. Если один человек находит для себя что-то замечательным, то другой вполне может посчитать это ужасным. — В таком случае я предлагаю принять моё мнение, как величайшего и независимейшего из экспертов, за эталон абсолютной истинности. — Но… Май подняла руку с вытянутым указательным пальцем: — Небольшое уточнение: непринятие этого предложения не рассматривается. Разумовский выгнул бровь, покосившись на Май, а затем негромко протянул: — Что ты там говорила насчёт нечестности? Девушка ухмыльнулась: — Я не оглашала правил. Разумовский сложил руки на груди, поглядев на Май из-под полуопущенных ресниц, с выражением крайнего недовольства на лице. — Осторожнее, всё сказанное вами может быть использовано против вас, — продекламировала девушка, и её самодовольная улыбка растянулась до ушей. Чем глубже они забирались в недра парка, тем сильнее и причудливей менялось всё вокруг. Казалось, это место словно обладало своим отдельным защитным слоем атмосферы, преодолев который, возможно очутиться в совершенно другом мире. Мире, наполненном негромким хрустом мелких камешков под ногами, баюкающим шелестом сверчков, редкими и звенящими, разрезающими тишину вскриками ночных птиц, шёпотом древесной листвы. Во всех этих звуках было что-то укромное и уютное, личное. Воздух пах свежестью и сырой землёй. Лёгкий ветер приносил в себе далёкие ароматы диких ночных цветов. Даже в обветшалых, заброшенных и забытых каруселях, тоскливыми призраками мелькающих промеж деревьев и небольших кустов, было что-то притягательное. Жертвы беспощадного течения времени, они всё же хранили в себе частички минувших дней, как маленькие искорки прошлого, как тайные, скрытые под слоем потускневшей вылинявшей краски маленькие сокровища. — Люблю такие места, — неожиданно произнёс Разумовский, в его голосе сквозила рассеянная отрешённость. — Они… спокойные. — Я бы хотела сказать, что удивлена, и что цивильные культурные походы, а ещё всякие сборища вроде благотворительных вечеров в компании приличных людей более по твоей части, но, на самом деле, эта реакция предугадательна. Он склонил голову, скосив на неё взгляд: — Ты знала всё с самого начала? — Я всегда знаю всё с самого начала, mon cher. — Tu as tellement confiance en toi, mademoiselle. — «Поверь в себя — и ты тотчас поймёшь, как надо жить», — усмехнулась Май, цитируя Гёте. — «Разума лишает не сомнение, а уверенность», — парировал молодой человек. — Ого, Ницше. Скажи-ка, а сверхчеловеческие идеи тебе тоже близки? Разумовский устало закатил глаза: — Между прочим, помимо этого, его философия насыщена многим другим. Взять хотя бы центральную идею, согласно которой залог шанса на личностное развитие лежит в свободе и независимости от социальных ограничений. К тому же, как мне кажется, сверхчеловеческое скорее к тебе относится, ведь именно в нём милосердие и сострадание определяются худшими чертами характера. — Ох, вот здесь ты прав. Отчасти. В отличие от милого Фридриха, я не считаю их худшими, я просто в них не верю, — Май пожала плечами. — А разве независимость от социальных ограничений не приведёт к анархии и полнейшему хаосу? — Если общество прогнило и разваливается на части, соблюдение его законов едва ли приведёт к чему-то лучшему. — Говоришь как революционер, — хмыкнула Май. Разумовский дёрнулся, словно от пощёчины, метнув на неё горящий взгляд, а затем выражение его лица вновь сделалось спокойным и каким-то отрешённым: — Я предпочитаю решать общественные проблемы более гуманными способами. — Как по мне, есть вещи, которые добротой не разрешить, — заметила девушка. — Многое зависит от характера человека: если он творит гадости, что ему до твоих добрых поступков? Разве широкие жесты сумеют его остановить? — Они сумеют помочь тем, кто в них нуждается, — твёрдо произнёс Разумовский. — Вот только источник зла по-прежнему сохранится и будет источать его до бесконечности, поглощая все позитивные внедрения и превалируя над ними. — Добро тоже имеет свойство расширяться, его подхватывают и разносят по миру, и в конечном итоге, я верю в то, что его станет достаточно для того, чтобы справедливость восторжествовала. — Господин Гражданин тоже, кажется, борется за справедливость, — хмыкнула девушка. — Как тебе его методы? Не находишь их более действенными? — Они жестоки, но тем не менее я не могу отрицать того, какое влияние они оказали на общественность. Это настоящее цунами, — он склонил голову набок, поглядев на Май. — А ты как считаешь? — Хм-м, — задумчиво протянула девушка. — Если непредвзято, то я не думаю, что он какой-то там безумный маньяк, творящий беспредел, как любят описывать эту личность доблестные работники правоохранительных органов. Да и жертв его мне ничуточки не жаль, в особенности господина Зильченко. Вот только, — девушка прищурилась, погрузившись в свои мысли, — он точно не делает всё это исключительно из идеалистических побуждений, что-то за всеми его действиями точно кроется... А ещё прозвище совершенно дурацкое, как будто отсылка к Маяковскому: «Я достаю из широких штанин паспорт, ведь я Гражданин!» Разумовский рассмеялся: — Вообще-то, там совсем не так говорится. — Я перефразировала и сократила, — хмыкнула Май. — И это не отнимает того, как по-дурацки он себя зовёт. — А может это не он, а его так зовут, — предположил Разумовский. Май скосила на него взгляд и вдруг остановилась, замерев на повороте и всматриваясь куда-то вправо. Её глаза радостно заблестели. Девушка развернулась к Разумовскому и произнесла, напустив на себя крайне серьёзный вид: — Мы почти пришли, но прежде я задам тебе один очень важный вопрос. Он заинтересованно склонился чуть ниже: — Я весь внимание. — Ты доверяешь мне? Разумовский нахмурил брови, изображая глубокую задумчивость: — Как видишь, мы здесь, посреди заброшенного парка, у чёрта на куличиках под покровом ночи, и я даже никуда не убегаю. Девушка рассмеялась: — А тебе хочется? Он склонил голову набок, вглядываясь в её глаза. Светло-серые и прозрачные, как стекло, они будто бы светились сами по себе, ловя и отражая жемчужные отблески первых звёзд. На щеках Разумовского появились ямочки: — Нет. По губам Май скользнула мимолётная улыбка, а затем девушка вновь сделалась серьёзной: — Тогда ещё пара уточнений. Надеюсь, ты не страдаешь эпилепсией? Его правая бровь изогнулась. — А нарушений координации не случается, слабый вестибулярный аппарат не беспокоит? — Это что, какой-то медицинский допрос с пристрастием? — в голосе Разумовского сквозило крайнее недоумение. — Видишь ли, — девушка двинулась вперёд, продираясь через кусты, — я заранее беспокоюсь, вдруг тебя хватит удар, а тащить с горы бездыханное тело как-то не очень комфортно. — А вот теперь я вновь начинаю беспокоиться. — И правильно, — с ехидцей отозвалась Май и нырнула в сторону. — Та-да! — Лодочки? — Разумовский опешил. — Серьёзно? Я думал, мы сейчас как минимум будем прыгать с отвесной скалы. — Ах-ха. Ты очень, очень их недооцениваешь. Итак, — Май запрыгнула на одну сторону качелей, — покатаемся? Разумовский мгновенно встал напротив неё, обхватив тонкими пальцами металлические поручни. Молодые люди обменялись короткими уверенными кивками и принялись раскачиваться. Разумовский наклонился вперёд, и лодочка пришла в движение. Май не отставала. Они монотонно приседали по очереди, не замечая ничего вокруг, целиком и полностью сосредоточившись на своём незамысловатом занятии. С каждым новым рывком концы лодочки всё дальше устремлялись прочь от земли, порывы ветра сделались стремительней и ощутимее. — Обожаю качели! — воскликнула Май. — Это ощущение безграничной независимости и свободы кружит голову лучше любого вина! — Я не катался на качелях, наверное, лет тысячу, — отозвался Разумовский, перекрикивая ветер. — Такое чувство, будто мне снова двенадцать. Качели разгонялись всё сильней. Густой воздух свистел в ушах, играя с волосами и разбрасывая их в стороны. — Как насчёт оборота? — весело поинтересовался молодой человек, когда Май очутилась над ним, зависнув почти параллельно поверхности земли. — Я уж думала, что ты не предложишь! — бодро прокричала девушка в ответ, сильнее стискивая немеющие пальцы. — Тогда держись крепче! Рывок за рывком, всё дальше и выше. Каждый раз, когда лодочка взмывала вверх, Май чувствовала, как волна кипящей радости прошивает её тело, скользя колючими иголочками вдоль позвоночника, заставляя млеть руки. Она смеялась, безудержно и громко хохоча во весь голос и крепче сжимая тонкие металлические прутья. Вшух! Земля вдруг оказалась сверху, а под ногами заблестело густое тёмно-синее небо, расколотое бриллиантовыми булавками звёзд. Волосы волной упали на лицо, а затем резко взметнулись вверх. Где-то внутри живота растёкся приятный щекочущий страх. Руки онемели, и Май показалось, что сейчас она расцепит пальцы и сорвётся вниз, однако они будто приросли к металлу, сделавшись с ним одним целым. Девушка чувствовала, что летит, прямо сейчас и здесь, в потоках резкого безумного ветра, где-то промеж калейдоскопа сияющих белых огней. Май не отрываясь смотрела в глаза Разумовского, казалось, в ночной мгле они сверкали и горели, как пара ярких углей. Его губы растянулись в широкую улыбку, и Май вдруг поняла, что улыбается тоже. — Йху-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у! — крики молодых людей слились в один заливистый, оглушающий звон. И вот уже всё снова как прежде. Постепенно лодочка замедлила свой ход. Они соскользнули на землю, не прекращая смеяться, покачиваясь и размахивая руками в попытке удержать равновесие. Внезапно Май ощутила, как её собственные ладони обхватили руки Разумовского, и они закружились, всё набирая обороты. Всё вокруг растеклось, мерцая и серебрясь в безумном танце, размываясь, как акварельный рисунок под каплями воды. Она смотрела в его глаза, смеющиеся, пронзительно-синие, и ей казалось, будто они сияют, переливаясь, как драгоценные сапфиры. Губы девушки расплылись в идиотской улыбке, той самой, которую вроде бы и не ощущаешь, и совершенно не можешь контролировать. Внезапно Май почувствовала, как её нога зацепилась за что-то твёрдое. Не удержавшись, девушка прогнулась назад, невольно утягивая за собой Разумовского. Они повалились прямиком на мягкую холодную траву, продолжая глупо хихикать, как шестиклассники, впервые увидевшие иллюстрации в анатомическом атласе. Когда их веселье немного поутихло, и лишь остатки щекочущих смешинок пробивались короткими секундами между обрывками слов, Май раскинула руки в стороны и подняла взгляд к небу. Жемчужные звёзды, мерцающие холодной чистой белизной, дрожали в густом насыщенно-синем бархате. Изящный и тонкий серп месяца, укрытый паутиной, сплетённой из чёрных ниток-облаков, сиял ясно и ровно. — Я так давно не видел таких ярких, отчётливых звёзд, — полушёпотом признался Разумовский. Май скосила взгляд вбок. Он лежал, подложив руки, сцепленные в замок, под голову и смотрел вверх. Его волосы тёмными змейками рассыпались по траве. — Искусственные огни захватили город, только здесь, вдали от всего, они и остаются свободными, — произнесла так же негромко Май. Разумовский вытянул вверх руку, растопырив длинные и тонкие белые пальцы. — Кажется, будто они так близко, совсем не верится, что между нами миллиарды километров расстояния, и всё это, на самом деле — прошлое, такое далёкое и необратимое. Даже как-то не по себе делается. Май тоже вытянула руку к небу. Её пальцы были короткими, загибающимися вбок и суставчатыми, как паучьи лапки. — Забавно осознавать, что последствия действий так надолго рассыпаются по вселенным, — она осторожно коснулась его мизинца своим и улыбнулась. — Я думаю, что это настоящее волшебство: там в вышине — глубокое прошлое, неподвижное и неповоротливое, а здесь — зыбкое неостановимое настоящее. Рука Разумовского дрогнула, а затем его ладонь вдруг накрыла ладонь Май. Они переплели пальцы и посмотрели друг на друга. Прохладный ветерок ерошил волосы, скользил по коже, сливаясь с горячим прикосновением чужой руки. Разумовский неожиданно оказался так близко, что Май почувствовала, как появились ямочки на его щеках. Тёплое дыхание обожгло кожу, и внезапно девушка ощутила мягкий и осторожный поцелуй в самый уголок губ, такой невесомый и сладкий, как ванильное мороженое. Её глаза распахнулись от удивления и встретились с мерцающим в темноте взглядом. Разумовский смотрел настороженно, внимательно, щурясь и пряча в длинных ресницах смешинки. — Мне захотелось кусочка твоей улыбки, — выдохнул он. — Она такая настоящая и будто бы светится. — А мне теперь хочется получше распробовать твой поцелуй, — нагло заявила Май, вытягивая вперёд свободную руку. На её щеках выступили бледные пятна румянца, девушка едва уловимо коснулась лица Разумовского, очертив линию бровей, небрежным мазком скользнув вдоль острых скул. Его ресницы задрожали и опустились вниз, отбрасывая на кожу причудливые кружева теней. Май зарылась ладонью в рыжие локоны, мягкие и перетекающие между пальцами, как тончайший шёлк, натягивая пряди, и, приблизившись, провела кончиком языка по его нижней губе. Разумовский вздрогнул. Его ладонь, горячая, раскалённая, крепче сжала пальцы Май. Она усмехнулась, выдохнув ему в губы, целуя уверенно, крепко и требовательно. Рука Разумовского легла на затылок Май, притягивая девушку ближе, и его язык, горячий и влажный, ловко и умело скользнул в припухшие приоткрытые губы. В этот миг весь мир вокруг словно вздрогнул и пошёл трещинами, осыпаясь мелким песком. Всё вдруг сделалось таким далёким и незначительным, чувства расплавились, растекаясь и наполняя собой каждую клеточку тела. Май ощутила, как чужая ладонь скользит по её плечам, оглаживает лопатки, опускается вниз, пересчитывая позвонки, и под этими прикосновениями, обжигающими даже через плотную ткань свитера, кожа таяла, как горячий воск. Её собственные пальцы впились в мягкие локоны. Извернувшись, девушка прикусила краешек губы Разумовского, и он с тихим судорожным вздохом вдруг обхватил её вторую руку, вжимая запястья Май во влажную землю. Кислорода перестало хватать. Казалось, ещё чуть-чуть — и она потеряет сознание. Последние крупицы разума проворно ускользали прочь, уступая место дикому пламени чувств. Они отстранились друг от друга, жадно и отчаянно вдыхая обрывки отрезвляющего ночного воздуха. Май посмотрела вверх, на склонившегося над ней Разумовского. Он ответил ей расплывчатым, затуманенным взглядом, словно покрытым густой и блестящей нефтяной плёнкой. — Это было… вкусненько, — выдохнула девушка, неосознанно облизнув пересохшие губы. Разумовский моргнул. Его взгляд стал осознанней и мягче. Он усмехнулся, склонился ниже, выпуская запястья Май, и зарылся носом в её волосы, по-прежнему сбивчиво дыша. Девушка оторвала потяжелевшие и разомлевшие ладони от земли и крепко обхватила его спину, прижимая к себе. Они повалились набок, и Разумовский приобнял Май в ответ. Она прижалась головой к его горячей, тяжело вздымающейся груди, вслушиваясь в громкие удары сердца. — Там есть ещё одно замечательное место, — сонно пробубнила девушка в чужую футболку. — Угу… — Я добавила в чай бруснику, ты же такое пьёшь? — Угу… — Расстелим плед? — Угу… И они так и остались лежать, почти неподвижно, переплетя руки в объятиях и вслушиваясь в дыхание друг друга, высвеченные и укутанные покрывалом переливающегося звёздного света.