Искры, звезды, темнота

«Ты погляди, ты погляди, ты погляди — Hе осталось ли что-нибудь после меня? В полночь забвенья, на поздней окраине Жизни твоей, Ты погляди без отчаянья, Ты погляди без отчаянья: Вспыхнет ли, примет ли облик безвестного образа, Будто случайного? Примет ли облик безвестного образа, Будто случайного?..» Ирина Отиева — Последняя поэма.

Разумовский говорил ещё долго, об испуганных воспитателях, долгих воплях и нравоучительных лекциях, о спецоперации по перепрятыванию Марго, её первых полётах на улицу, о тысяче новых проделок, о школе и немного университете, и когда молодой человек умолк, чтобы ненадолго передохнуть, небо за окном медленно начало переход из серебристого в розовато-желтый. Воспользовавшись паузой, Май изумленно присвистнула: — И вы серьезно сделали это?! Разумовский стряхнул с подлокотника дивана серую ниточку (за время своего долгого диалога молодые люди успели перебраться в офис) и деланно безразлично проговорил: — На самом деле, ничего особенного... — Всего-то — забраться на самую высокую башню в городе ради дурацких фото. — О нет, — он помахал пальцем перед носом у девушки, — не ради них. И вовсе не дурацких... Все дело — в ощущении. — Хм-м, — Май отхлебнула из железной баночки, глянув на него исподлобья. — Это чувство... Его не описать. На самом деле, я был просто в ужасе. Меня трясло с ног до головы. Каждую секунду мне казалось, что мои пальцы вот-вот разомкнутся из-за того, что они были мокрые и жутко скользкие. Ветер хлестал в спину, голова кружилась. — Сколько ты выпил? — Глотков ...пять? Пока не почувствовал, что еще немного — и вывернет. Я до сих пор не знаю, что это было. Но взбодриться вышло неплохо. Девушка фыркнула в баночку с газировкой, отчего напиток чуть не выплеснулся за ее край. — Так вот, оказавшись наверху, я вдруг почувствовал, будто я — это одновременно все. И воздух, и ветер, и звезды. Они были повсюду, сияющие огни, такие безумно яркие, прямо под моими ногами и над головой, казалось, только руку протяни, и сможешь упрятать пригоршню в карман. — Я тоже так хочу, — тоскливо протянула Май. — Может как-нибудь тряхнешь стариной? Разумовский откинулся на спинку дивана. Темно-рыжие волосы упали с лица, рассыпались по плечам. В бледном золотистом свете, они, казалось, мягко мерцали, переходя из густого алого в яркий оранжево-желтый. Его глаза загадочно блеснули в полумраке. — Может быть. — Я запомню, — Май прищурилась, возвращая молодому человеку хитрый взгляд. Разумовский усмехнулся, его веки плавно скользнули вниз, позволяя разглядеть тёмные полосочки вен в их уголках. Май вдруг заметила, какими отчетливыми сделались голубоватые тени, залегшие под глазами молодого человека. Когда же он в последний раз спал? А она сама? Лишь сейчас Май осознала, насколько долгим был этот день. Голова вдруг сделалась тяжёлой, зачесался порез на руке. Неожиданно вспомнились грядущие дела, старый стол, подчистую заваленный бумагой, пробковая доска, расчерченная разноцветными нитками, и ей отчаянно захотелось, чтобы солнце скользнуло обратно за горизонт. Время шло слишком быстро, а им ещё столько всего нужно было обсудить. Отчего-то Май показалось, что этот диалог, наполненный чистым, доверительным откровением, вряд ли ещё повторится. Она перевела взгляд на журнальный столик, тоже стеклянный, как и предыдущий, но уже другой формы. Восемь опустошенных банок из-под газировки рассыпались по нему неровным строем. — Обо всем этом можно говорить до тех пор, пока не иссякнет весь мой словарный запас, — очнувшись, пробормотал Разумовский. — Мне хочется услышать и о твоём детстве тоже, ибо я чувствую себя... голым. — Голым ты чувствуешь себя вполне уверенно, — обронила Май, ведя пальцем по стенке баночки, на которой был нарисован ухмыляющийся апельсин в солнцезащитных очках. — М-м! — Разумовский накрыл руками лицо, и его голова ещё больше свесилась за пределы спинки дивана. — Ты поняла, что я имел ввиду, — пробубнил молодой человек сквозь пальцы. В уголках губ Май обозначилась улыбка. — А еще, когда ты краснеешь, не очень сильно, твое лицо делается такого же цвета, что и волосы, и ты становишься похож на… говорящую морковь. Глаза молодого человека широко распахнулись, он изумленно покосился на Май. Затем накрыл щеки руками. Не сдержавшись, девушка рассмеялась. — Большое спасибо, что поделилась этим откровением, Май, — саркастически поблагодарил Разумовский. Тут девушка откровенно согнулась пополам, задыхаясь, давясь смехом, а тело ее с каждым разом содрогалось все больше от новых спазмов. Слезы выступили в уголках серебристых глаз. Разумовский потер костяшками больших пальцев переносицу и окончательно смутился, наблюдая за ее весельем. Когда Май наконец смогла совладать с приступами неудержимого хохота и подняла на него взгляд, молодой человек прищурился и проворковал: — Зато ты замечательно походишь на редис. — Счастливое овощное комьюнити! Разумовский вытянул руку, и Май со звонким хлопком ударила по его ладони своей. — Стоп, — молодой человек прищурился сильнее, так, что его глаза сжались в узкие щелочки, — а я знаю, что ты делаешь. Самодовольная улыбка осветила его лицо: — Тянешь время. — Я?! Вот и нет, — девушка уверенно мотнула головой. — Просто собираюсь с мыслями. Разумовский весьма красноречиво выгнул бровь. — Нет, это не одно и то же, мой хороший. Просто вариантов слишком много, и я подбираю наиболее стратегически верный. — Ах. Разумеется, Май. Девушка закусила внутреннюю сторону щеки. Собственное прошлое ей до ужаса не хотелось ворошить. Когда-то давно она весьма старательно отмела его прочь, и возвращаться вновь в это колючее, тоскливое и холодное переплетение минувших событий не тянуло совершенно. Но игра есть игра, не так ли? Задумчиво постукивая указательными пальцами друг о друга, Май наконец произнесла: — Первое: я действительно использовала бюро для прикрытия тёмных делишек. Это было неплохим источником дополнительного дохода. Особые клиенты прекрасно выручали, когда дела с финансами обстояли не лучшим образом. Главное в бизнесе — прибыль, не так ли? Второе — я взяла псевдоним «Оз» потому, что мне нравится ореол таинственности. Разумовский плавно выпрямился. — Я ожидал большего от твоего никнейма. Второе — правда. — То есть ты даже не сомневался? — Ты журналистов не переносишь до глубины души. И не думаю, что из-за страха за свою репутацию. — Почему? — серебристые глаза сверкнули неподдельным интересом. — Из-за твоего уважительного отношения к правде. — Хм, — Май коснулась подбородка, — а это интересно. То есть ты действительно думаешь, что я никогда не лгу? — Твоя прямолинейность о многом говорит. Возможно в чем-то мелком, но в таких вещах — нет. — Я рада, что ты такого хорошего мнения обо мне, Сережа, — Май ослепительно улыбнулась. На щеках молодого человека показались ямочки: — Это всего лишь частично объективная оценка. Девушка фыркнула. — Хорошо. С чего мне начать? И кстати, ореол таинственности — это не единственная причина моего выбора. Мне нравится в волшебнике Оз то, что, будучи самым обычным человеком безо всяких магических способностей, он с легкостью обвел вокруг пальца жителей страны, которая во многом была для него была чудна и противоестественна. А еще у него замечательно длинное имя. И зеленый — мой любимый цвет. — Забавно, что этот цвет имеет практически противоположные трактовки, — отметил Разумовский. — О, да, — согласилась Май. — С одной стороны: жизнь, спокойствие, а с другой — зависть и гнев. — А еще это цвет древнеегипетского бога. — Анубис…? Нет, Осирис. Разумовский кивнул, проговорив гнусавым голосом: — Судья душ усопших. Май сморщила нос: — А еще его, кажется, с плесенью ассоциировали. — Пхах, что пожелаешь, то и увидишь. — Плесень может быть довольно вкусной. — Особенно желтая. — Соглашаюсь, — девушка подняла вверх указательный палец. — Начинай с чего пожелаешь, Май, это твоя история. — Спасибо, что помог потянуть время еще немного, — усмехнулась девушка. — Если начнешь тонуть, моя рука всегда рядом. — Дашь мне пять напоследок? Разумовский звонко рассмеялся: — Любимая картинка. — На самом деле, в этой истории нет ничего сложного. Это всего лишь прошлое, и сейчас оно мало что значит. Одним крупным глотком Май разделалась с очередной баночкой газировки и поставила ту на столик. Таким объёмом выпитой сладкой воды она запросто могла посоревноваться с собой семнадцатилетней. Вытянув руки над головой, девушка замерла на несколько секунд, а затем улеглась поперек Разумовского. Он усмехнулся и провел кончиком пальца вдоль ее предплечья. — Ой-ей, щекотно! Молодой человек повторил движение, на этот раз едва задевая кожу. Май дернулась, возмущенно свела брови к переносице и перехватила его руку. — Ты мешаешь мне сосредоточиться. Он склонил голову набок, не переставая улыбаться: — Я? Не отпуская руки Разумовского, Май принялась рассматривать тонкие белые пальцы. — У меня было розовое платье. Пышное такое, все в оборках, жемчуге и блестках. Помню, в новогоднюю ночь, в темноте — из-за того, что отключили свет, я пыталась в него забраться. Провела рукой по ткани, и она вспыхнула белыми искрами. Тогда я нашла звезды во второй раз. Мои собственные и одновременно с этим мне не принадлежащие. Знаешь, до сих пор это одно из самых приятных чувств. Когда заканчивается празднование Нового Года. Меркнут салюты. Подарки в серебристой мишуре лежат развороченные, дожидаясь утра. В воздухе плывет запах затушенных свечей. Двор сверкает голубым снегом. Живот набит едой. На губах вкус шоколада, шампанского и винограда. Да, в то время я еще пила шампанское, —усмехнувшись, уточнила Май. — Растрепанные волосы, свитер колется. Грустно, что все закончилось, но вместе с этим понимается, что это вовсе не конец. Ты одна в своей комнате, а завтра ждут снег и морозный воздух. Это время самое волшебное. Начиная с полуночи и заканчивая четырьмя часами утра. Ты медленно забираешься в кровать. За окном белые крыши. Мне так нравилось представлять, будто я скольжу по ним, перепрыгивая с одной на другую в искристом свете луны. И все хорошо. И все только начинается. Все самое невероятно происходит в Новый Год. Все самое теплое творится студёными зимними ночами. И сказки Андерсена, и мерцающая мишура, и прозрачные стеклянные шары, и волшебный неповторимый свет гирлянды. Я так скучаю по этому. Грустно осознавать, что подобному не повториться, но вместе с тем приятно. Ведь оно одно уникальное, и есть только у тебя. Я так любила всю эту мишуру: банты, кольца, серьги, цепочки и косметику, блестки, духи, лаки для ногтей и детские игрушки. Но сейчас думается, будто это и вовсе не я. Точнее я, но другая, не совсем настоящая. Та, какой никогда не будет. Кажется, будто она существует где-то в другом мире. Живёт, смеется серебристым смехом, кружится в танце. И длинные шелковистые волосы плащом летят за её спиной. У неё есть друзья. Настоящие, с которыми можно творить глупости, разрисовывать кукол и ездить на санках стоя. У меня было так много кукол. Разных. Красивых, в пышных платьях, с огромными глазами и длинными ресницами. А вот друзей не было. Точнее, были детишки знакомых и деловых партнеров родителей, — на этом слове губы девушки брезгливо скривились, но дальше рассказ она продолжила привычным ровным тоном, — такие холеные идеальные ангелочки. Вообще с ними было очень даже увлекательно обсуждать теорию вероятности и труды Маккиавелли. Спойлер — в девять. Но говорить о феях и чертях с золотыми волосами эти ребята почему-то не хотели. Мое детство, в принципе, было отвратительно скучным, если не брать праздники в расчет. Я жила в загородном доме, что-то вроде коттеджного района, в школу не ходила потому, что занималась на дому с тщательно отобранными репетиторами. Родители, — в этот раз никаких изменений в интонациях не последовало, — стремились сделать из меня великого профессора химических наук. Мама занималась этим специфичным делом и считала, что продолжать данное занятие — моя обязанность, предписанная рождением. Девушка скептически хмыкнула, однако, от Разумовского не укрылось, как на миг изменилось ее лицо. Было в этом выражении что-то темное и тоскливое. — Кстати, сказки мне читать вскоре тоже запретили, из-за жалоб этих мелких циников, разумеется. Молодой человек слушал не перебивая, наблюдая за тем, как Май медленно обводит затянувшиеся следы порезов на его руке. — Однажды я крупно поссорилась с родителями, как ни забавно, не помню из-за чего. Кричала, швырялась вещами. Для них это было немыслимо. Их покладистая, смирная дочурка взбунтовалась! Просто невероятно. Я выбежала из дома, даже позабыв надеть обувь, и бежала так далеко и долго, пока не почувствовала, как горят ступни. Я подняла голову. Все вокруг было залито жёлто-зелёным светом. Оказывается, несясь со всех ног, не разбирая дороги, я добралась до поля. За нашим домом, на самой окраине города, были поля, с пшеницей, подсолнухами и кукурузой, — Май говорила медленно, почти без интонаций, как механическая кукла, делая паузы после каждого предложения, словно остерегаясь сболтнуть лишнего. — Тогда я просто раскинула руки и упала на траву. Она была мягкая и густая, ярко-зелёная. На секунду я испугалась, что запачкаю одежду, на белых рубашках следы от травы особенно заметны. Они... — Май сглотнула, — родители всегда заставляли меня ходить в белом или чём-то светлом. Всегда твердили, что будущий химик должен быть аккуратен в любой ситуации. На белом видно любую грязь, они замечали сразу. И… мне очень доставалось. Разумовский приоткрыл рот, но успел вовремя заставить себя замолчать. Словно угадав его вопрос, Май фыркнула. — Они никогда на меня не кричали и не били, тем более, но мне приходилось выслушивать множество наставлений и указаний часами напролет, а затем писать всё это на бумаге сотни раз. На короткий миг лицо Май исказила болезненная гримаса. Девушка спешно отвернулась, но Разумовский все равно успел ее заметить. Ее пальцы сжали руку молодого человека чуть сильнее. — Так вот, в этом поле мне неожиданно повезло, — это слово девушка произнесла с каким-то странным выражением, — встретить человека, который изменил многое в моей жизни. — А отсюда можно поподробнее? — попросил Разумовский. Май окинула его коротким взглядом, шумно вздохнула, оттолкнулась ступнями от подлокотника дивана так, что ее голова очутилась за его пределами и повисла над полом. — Хм, значит, теперь черед моего старого друга, да? Замечательный был мальчик. Просто волшебный. Мы собирали с травы росу, стремясь смастерить из нее диадему, как глупая принцесса из сказки, отплясывали кельтские танцы, а когда нам стукнуло по двенадцать учились курить трубку, которую он уволок у своего дедушки. Это было отвратительно, — Май вытянула язык, скривившись. Разумовский тихо рассмеялся. — Никогда в жизни не пробовал курить. — Серьезно? — от удивления Май даже приподняла голову. Молодой человек ответил ей легким кивком. — Поразительно. Ты решил компенсировать это упущение, напиваясь? Разумовский обреченно закатил глаза: — Это было всего раз. — При мне, — уточнила Май, вновь наклонила голову и устремила взгляд в потолок. — В общем, неплохо мы так дружили, — девушка закусила губу. — Родители, конечно же, были против, но как-то вышло, что я сумела уговорить их разрешить мне ходить в музыкальную школу для обычных... смертных. Разумовский фыркнул. — Взамен на обещание больше никогда с ним не общаться. Разумеется, он в этой школе учился. Разумеется, родители обо всем прознали, но я заявила, что больше никогда и ни за что не притронусь к химии, если они меня оттуда заберут. Мама была в ужасе, да и отец тоже. Я же поняла, что теперь имею рычаг давления. Чем больше я общалась с ним, тем свободнее становилась. О боги, это было так... — И ты влюбилась без памяти? Девушка пихнула Разумовского босой ступней и еще больше сползла за пределы дивана. — Май, ты сейчас упадешь. — Отстань. Девушка облизнула губы, чувствуя соленый привкус. Было что-то ненормальное в том, чтобы лежать на коленях у Разумовского и рассказывать историю, которой она не делилась ни с кем, кроме Деи. Самое сокровенное и самое болезненное — на протянутой ладони. Май мотнула головой. Это всего лишь прошлое, которое давно истлело и потеряло свою ценность, и чтобы убедить в этом саму себя, девушка продолжила: — Я была без ума. Он играл на скрипке. Мы частенько выступали дуэтом. Парочка фриков. Носили жуткую одежду. Это он помог обрезать мне волосы. Раньше они у меня были очень длинными. Эта пара косичек вилась чуть ли не до колен. — Просто не могу представить тебя с длинными волосами, — воскликнул Разумовский. Девушка усмехнулась: — Потому что длинноволосая Май — это вовсе не я. Она осталась в том доме. — Что произошло, Май? — на этот раз Разумовский говорил совсем тихо. — Знаешь, почему я терпеть не могу журналистов? — спросила вдруг девушка. — Потому что они роются в грязном белье, распускают слухи и готовы говорить, о чем угодно, лишь бы извлечь личную выгоду? — Распускают слухи. Мне много чего приписывали. Воровство сведений, использование «Дома ангелов» в коррупционных целях, психиатрическую лечебницу… Впрочем, ты и сам знаешь. — Май... — Последнее — правда. Так что, когда вновь начнешь считать себя последним безумцем, вспомни обо мне тоже. — Май, — Разумовский наклонился к девушке, обхватил ее голову ладонями, приподнимая. Она не сопротивлялась, продолжая смотреть куда-то сквозь молодого человека. — Попытка суицида. Все не так страшно. А знаешь, почему я не пью? Слова о том, что это мешает работе, и о том, что я люблю все контролировать — это правда. Но не вся. Под воздействием алкоголя человек делает то, что вряд ли бы сделал, будучи трезвым. В ответ на немой вопрос в васильковых глазах она качнула головой, усмехнулась. — Нет. Тогда дело было в словах. Мы обсуждали жизнь и смерть. И я сказала что-то о том, что жизнь то еще дерьмо, что она ничего не стоит. А еще — что в своих действиях следует идти до конца. Девушка закрыла глаза. — Он спрыгнул с крыши той самой школы. Я почти догадалась. Слишком много было странностей, у него всегда были проблемы, но под конец. Х-ха. Если человек не желает видеть, он не увидит. Мне нравилось смотреть сквозь пальцы, замечать только приятное. Я почти догадалась, но все-таки слишком поздно. Никогда не забуду. Эти… — ее голос дрогнул. Ладонь Разумовского переместилась девушке на спину. В синих глазах застыла неподдельная тревога. — Руки. То, что было на асфальте, не было им. Просто... к-кукла, не человек, пустышка. Разумовский мягко притянул Май к себе, чувствуя через тонкую ткань, как напряжена ее спина. Девушка ткнулась носом ему в грудь, судорожно дыша. Руки молодого человека заскользили по ее волосам в желании принести успокоение. — Когда я склонилась над ним... Нет, — Май мотнула головой. — Разумеется, я решила, что он не должен уходить один. Но мне помешали. Родители не находили себе места. Их послушная девочка окончательно сломалась, и (о, Боги!) об этом могли узнать. Репутации чудесных родителей конец! Их гениальная дочка использовала познания в любимой химии совсем не так, как они ожидали. Так или иначе, они оказались быстрее меня. Мне вернули жизнь и отправили в пансионат для одаренных детей. Так они это назвали. Так они спрятали свой великий позор. Никто ничего не узнал. До появления в моей жизни журналистов, конечно же, — девушка криво усмехнулась. — Мне не позволили ни прийти на похороны, ни даже взглянуть на могилу. Лишь потом его скрипка как-то оказалась у моей бабушки, еще пара старых фотографий и безделушки... В тот день, когда, сидя в такси, без единой вещи, (хочешь покинуть этот дом? Так давай, иди, ничего в нем тебе не принадлежит, маленькая дрянь!) я смотрела, как мой дом медленно тает, удаляясь, я окончательно поняла, что у меня больше нет самого дорогого друга, самой отчаянной любви и самых ненавистных родителей. Ничего не осталось и тогда... — Май с улыбкой взглянула на Разумовского. Ее глаза, бесцветные, будто бы из стекла, без единой искорки, словно этот рассказ вытянул из них всю жизненную силу, широко распахнулись. — Тогда я стала свободной. Больше меня ничто не ограничивало. Я приняла себя, взяла свою жизнь в свои руки и стала той, кем являюсь сейчас. Даже рада, что все получилось так. Одним разом и навсегда.