Искры, звезды, темнота

— Есть кое-что, о чем я вспомнила, и что меня беспокоит. Голова Май лежала на коленях у Разумовского. Он, склонившись, целовал черные кудри, и бледный лимонный свет утреннего солнца золотил его кожу. Рассказанная Май история уже успела отступить, достаточно далеко, чтобы кончики пальцев перестали подрагивать, и вязкая, тягучая каша в груди растаяла практически без следа. — Мм-м? Рыжие пряди коснулись щек девушки, она рассеянно попустила одну из них меж пальцев. — Амитриптилин. Разумовский замер. По его лицу пробежала тень, глаза словно подёрнулись плёнкой, складки в уголках рта сделались резче. Губы молодого человека шевельнулись, но с них не сорвалось ни слова. — Человек, о котором я тебе рассказала, принимал этот препарат. Для лечения клинической депрессии. Я узнала об этом после того, как… — Май зажмурилась, моргая, затем продолжила, ровно и отчасти буднично: — Прошлой ночью я наткнулась на баночку Амитриптилина в ящике твоего стола, когда рылась в нем в поисках перекиси. Разумовский дернулся. — Есть кое-что еще. Промедол. Я нисколько не сомневаюсь в том, что Зильченко торговал медикаментами из-под полы, но процент использования этого вещества уж очень велик. Конкретно за последний год. Наркотический анальгетик и классический трициклический антидепрессант — странная комбинация. Ты ведь не просто так его убил? А если так, выходит, Гречкина и Сорокина тоже? — девушка с силой надавила на виски. — Во-первых, пожалуйста скажи мне, что ты не болеешь чем-то, что может тебя убить, — Май откинула волосы с шеи молодого человека, провела пальцами по бледной коже. — С венами все в порядке, и сниюшности никакой я не наблюдаю. Думаю, левожелудочковую недостаточность мы можем отмести? Операции тоже исключим. Значит, Промедол здесь точно не подходит. Так зачем он тебе нужен? А Амитриптилин? У него достаточно широкий круг действия, но все же… — Май, пожалуйста, скажи, что ты делаешь? — бесцветным голосом отозвался молодой человек. — Пытаюсь докопаться до истины, конечно же. — Но зачем тебе это, зачем? — Разумовский заглянул девушке в глаза, словно стремясь отыскать ответ где-то на донышках зрачков, в голосе его отчаянно звучала безнадежность и еще, кажется, совсем немного страх. — Я больше не хочу упускать очевидное. Я хочу знать, — в словах Май прозвенела сталь. — И я все равно узнаю. Девушка запустила пальцы в челку. — Небрежность необыкновенно приятная, простая, но это не делает ее безопасной. — Еще как делает, — сердито возразил Разумовский. Затем вздохнул. — Откуда ты вообще знаешь столько подробностей о медицинских препаратах? — Можешь считать это хобби. — Я расскажу тебе про Амитриптилин. — А про… — начала было Май, но Разумовский прервал ее, приложив палец к губам и призывая молчать. — Для сегодня этого будет достаточно, — отрезал молодой человек голосом, не терпящим возражений. Девушка прищурилась, выражая свое несогласие, но все же ничего не сказала. Лучше синица в руках, чем журавль в небе. — Тебе знакомо… — Разумовский помедлил, покусал губу, — заболевание «диссоциативное расстройство идентичности»? Май кивнула, осознание вспыхнуло в ее глазах. — Это мой диагноз, — горькая усмешка слетела с губ молодого человека. — Ну конечно! — девушка просияла. Ее серебристые глаза сверкнули, словно в эту секунду Май вдруг совершила великое открытие. — Теперь все встает на места: и предпосылки, и симптомы. Вот только… почему Амитриптилин? Молодой человек пожал плечами. — Рецепт врача. — Об этом препарате я знаю практически все, — на мгновение в глазах Май мелькнуло отражение старой тоски, но стоило девушке моргнуть, и оно исчезло без следа. — Одно из побочных действий Амитриптилина — деперсонализация. Разве это не должно быть совершенно противопоказано при диссоциативке? — Мне вообще много чего прописывали, — беспечно отозвался молодой человек. — Но ты мало что из этого принимал, ага? — Почему ты так считаешь? — Баночке два года, и она была наполнена практически до краев. Общий срок хранения — не более трех. Препараты, может, и продают не идеально свежими, но не до такой степени. Следовательно, она лежит у тебя давно, и ты ее не используешь. — И все это ты заметила пока искала перекись? Май, да рядом с тобой жить попросту жутко. — Именно поэтому я живу одна, — довольно улыбаясь, кивнула девушка. Разумовский шумно выдохнул, потер переносицу. — Кстати говоря, а после этого ты не принимал больше никаких антидепрессантов? — Не уверен, что помню. — Одни из общих их побочек — галлюцинации и кошмарные сновидения. Это вполне может объяснить то, что тебя так беспокоит. — Сейчас меня беспокоит твоя неутолимая жажда знаний. И совершенная беззаботность. Разумовский выпрямился и потянул девушку за собой. Затем цепко ухватил за плечи и посмотрел Май прямо в глаза. — Ты вообще понимаешь, что ведешь себя, как одна из этих безнадежных героинь фильмов ужасов, рассказывая главному злодею о своих догадках? Единственное, что мне остается, это.. гм... треснуть тебя ломом по голове. — А это сейчас был пересказ злодейского плана? — парировала Май. — Иногда ты просто невыносима. — Не говори мне, что тебе это не нравится. Разумовский закатил глаза, а затем слегка тряхнул Май за плечи. — Ситуация просто безвыходная. — Послушай-ка, — медленно протянула девушка, настойчиво продолжая гнуть свое, — а вдруг Гражданин — всего лишь следствие побочек неправильно подобранного препарата? Разумовский посмотрел на нее так, будто Май только что заявила об абсолютной гениальности теории Плоской Земли. — Если ты пытаешься издеваться, я не смогу тебе этого простить, — медленно произнес молодой человек. — Но послушай же, это достаточно логично! — В том, что связывает меня и Птицу нет никакой логики! — вскипел Разумовский. Молодой человек вскочил с дивана, раздраженно сложил руки на груди и принялся мерить помещение торопливым шагом. — Птица был со мной всю жизнь, все время, сколько я себя помню. Он и есть Гражданин. — Но разве прежде ты заходил так далеко? Резко развернувшись, Разумовский прошипел, раздраженно сощурившись: — Дальше, чем ты можешь себе представить, — глаза молодого человека сверкнули золотом. — Я многое могу представить, — протянула Май с вымученной улыбкой на губах. Разумовский с шумом втянул носом воздух, провел рукой по волосам. — Я перестал пить Амитриптилин потому, что счел его бесполезным. И… — И? — эхом отозвалась Май. Молодой человек вскинул подбородок. Взгляд его был острым, необычайно холодным, ожесточённым. Разумовский будто готовился отразить атаку. — И ограничивающим мой потенциал. Вопреки ожиданиям молодого человека на лице девушки отразилось понимание. Губ ее коснулась едва различимая рассеянная улыбка. — А ты уверен, что это было твоим решением? Разумовский поднял голову к потолку, закусил губу. — Я творил ужасные вещи. Он творил ужасные вещи. Но только потому, что я дал на это согласие. Я пытаюсь призвать тебя к благоразумию, Май. Тебя вообще не должно здесь быть. Этот выбор, это решение — зайти за грань, полностью под моей ответственностью. — Не мне тебя судить, — девушка улыбнулась, безмятежно и просто. — Но я не могу действовать, не понимая. — Это ты вряд ли когда-нибудь сможешь понять. — Но пока я неплохо держусь, ага? Разумовский вдруг подался вперед, обхватил ладони Май и притянул девушку к себе, целуя по очереди каждую костяшку пальцев. — Я просто не хочу тебя потерять, — его хриплый шепот был едва различим. — И не мечтай, дорогуша. От меня вообще невозможно избавиться, — губы девушки растянулись в широкой, нахальной улыбке. — И что это такое? — обреченно поинтересовался молодой человек в пустоту. — Хм-м, — Май задумчиво сморщила переносицу, — не хочу произносить это слово. Оно настолько истерлось и поблекло, что в нём уже давно ничего не осталось. На щеках Разумовского показались ямочки, его мягкие, тёплые губы коснулись запястий Май. — Да и зачем? Умещать всё в рамки слов занятие безнадёжное, не находишь? — То, что между нами, — Май помолчала, подбирая слова, — нечто большее, чем просто секс или личная выгода. И знаешь, что? Мне это не нравится. Разумовский удивлённо вскинул брови, глядя на нее сверху-вниз: — Обычно говорят наоборот. — Вся эта ситуация не слишком обычная. Хорошо, я скажу правду, — заявила Май. — Меня это пугает. Не твоя дурацкая Птица, — тут же уточнила девушка, — а то, что все это, в общем, слишком странно и неопределённо. Оно мешает контролировать ситуацию, мешает думать, а я… Как будто перестаю быть собой. Разумовский хмыкнул. Его пальцы смокнулись на локтях Май. — А может ты наоборот собой становишься? Эти лозы избранных тобою принципов слишком крепкие и слишком долго впивались в кожу. — И оставили после себя кучу отметин, которые зудят. Нет! Этого я себе позволить не могу. — Почему? От этого простого, наивного вопроса у Май перехватило дыхание. — Не делай вид, будто не понимаешь. Молодой человек коротко вздохнул, провёл рукой по волосам. — Птица тебя ненавидит, лелеет мечты избавиться сутками напролет и говорит то же самое. — Как мило, что у нас столько общего, — усмехнувшись, фыркнула Май. — На твоём месте, я бы послушала Птицу. — То самое следствие побочных эффектов? — Разумовский изогнул бровь. Если бы ты действительно знала, что я натворил, слушая Птицу, тебя бы здесь давно не было. — Так расскажи мне, Разумовский. Молодой человек убрал ладони с её рук и, сжав кулаки от волнения, отвернулся. — Это не просто убийства. Это... Боже, я... — Если ты сейчас говоришь о Гречкине, Сорокине и Зильченко, то мне приходилось видеть вещи и пострашнее. — Я не пытаюсь тебя напугать. Но ты никогда, никогда не сможешь понять. Птица — часть меня, и как бы мне не хотелось ужасаться и биться в истериках, обвиняя во всём его, я понимаю, что сам всё это допустил. А еще понимаю, что мне вовсе не жаль. Мне не жаль, Май! —его лицо сделалось белым, как мел. Без единой кровинки. Глаза, широко раскрытые, таили в себе такой водоворот чувств, что было практически невозможно осознать, что из этого превалирует: гнев, отчаяние, боль или облегчение. — Он всегда был со мной. Он был моей защитой, моей силой, моей смелостью. Я не откажусь от него, ни за что. Потому что это — я. Это всё часть меня. Как бы громко я не кричал этими долгими ночами, не молил о спасении и очищении, в глубине души я понимаю, что всё это — фарс. Театр одного актера. Потому что мне нравится. Мне действительно нравится то могущество, что он мне даёт. И каждый раз, когда я слышу этот голос в своей голове, все эти слова, все его желания… Теперь у моего страха появилась реальная причина. Он поднял взгляд на девушку. — Ты, Май. Я боюсь, что не смогу вовремя остановиться, не смогу его сдержать, что перейду за черту. Снова. Я просто безвольный, никчёмный слабак. Я жалок, Май. Моё тело мне не подчиняется, мой разум спорит со мной. Но, прошу, не пытайся меня лечить! Девушка окинула его долгим взглядом, а затем заключила Разумовского в крепкие объятия. — Ты гораздо сильнее, чем думаешь, — пробубнила она в чужую толстовку. — Пообещай об этом не забывать. Молодой человек лишь усмехнулся и чуть отстранился, чтобы взглянуть на лицо Май. — Не-ет, не смей так снисходительно на меня смотреть. — Так? — Разумовский потянулся к девушке, обдав тёплым дыханием мочку её уха. — Именно так. Кхм, — Май кашлянула, проклиная бегущие по шее мурашки. — Нам обоим жутко. Все это неправильно, неудобно и не для нас. У нас разные пути, и рано или поздно мы станем препятствиями друг для друга. Чего ты добиваешься своими предупреждениями? Да, конечно. Мне следует сказать, что лучше бы нам никогда не встречаться, что всё, что сейчас происходит и было этой ночью — просто недоразумение. И мне нужно разбить тебе сердце, снять эту ужасную пижаму, развернуться и навсегда уйти. — О, — Разумовский прижал ладонь к лицу, — какая ты безжалостная. И погоди, ты что, хочешь пройтись по городу обнаженной, дабы закрепить эффект? Ибо твоя старая одежда вся в дырах от лезвий и пуль. Май рассмеялась. — Не мешай мне толкать серьёзные пафосные речи. И знаешь, что? Да, я хочу уйти голой потому, что одного жучка мне хватило с лихвой. Молодой человек досадливо прищёлкнул языком. — У меня не было другого выхода. — Как же ты любишь эту фразу. Выход есть всегда. — Хорошо, выхода с благоприятным для меня исходом. — Так ты действительно думал, что я смоюсь? — Честно? Я не знал, что и думать. Это ситуация была... специфической. Торжественно клянусь, что больше не буду так делать. — Почему-то я тебе не верю. Он смешно сморщил лоб. — Почему? — Потому что ты всё время темнишь. — Дай мне время. Мы вернемся к этому, даю тебе слово, но не сейчас. Май многозначительно вздохнула, приблизилась к Разумовскому, запуская пальцы ему в волосы. — Я тебе верю. Верю в то, что ты действительно хочешь изменить этот мир к лучшему. Верю, что тобой движет желание творить добро. Я не понимаю, но принимаю твою отчаянную наивность. И я принимаю Птицу. Ты считаешь это крайней мерой? Хорошо. Только прошу, не лги мне. — Не лгу. Он коснулся ее щек, ведя по ним тыльными сторонами ладоней, очертил подушечкой большого пальца контур нижней губы. Привычное покалывающее тепло побежало по коже Май. Разумовский замер, неотрывно смотря на девушку, вбирая взглядом каждую черту ее лица. Его глаза потемнели. Черные омуты в обрамлении тонких прозрачно-синих колец. Молодой человек приблизился, едва касаясь губ Май своими, неподвижно застыл, а затем поцеловал девушку, чувственно и невесомо, долго и до невозможного приятно. Их дыхание сделалось общим, и все проблемы растаяли и отступили прочь. В это мгновение существовала лишь пара молодых людей, сплетенных объятиями, а весь мир вокруг них перестал иметь какое-либо значение. Май отчаянно хотелось, чтобы этот миг длился и длился, не прерываясь больше никогда, но она отстранилась, не открывая глаз, качнула головой, затем ее взгляд упал на наручные часы Разумовского. Девушка прижала указательный палец к губам молодого человека. — Ты думал о том, как мы переживем этот полный работы день? Разумовский охнул и ответил совершенно искренне: — Не думал совершенно. Не хочу возвращаться в реальность. — Как говорят все безнадежные: «еще пять минуточек»? — Еще пять минуточек. На этом Май обвила руками шею Разумовского, и ее поцелуи рассыпались по его лицу. За окном окончательно вступило в свои права осеннее солнце.

***

К тому времени, как Май добралась до своей квартиры, солнце, привычно укрытое вуалью густого серебра туч, стояло уж очень высоко. Девушка устало потерла глаза, вставила ключ в замочную скважину, повернула. Раздался тихий щелчок. Рука Май зависла в воздухе. Слишком легко. Капризный замок всегда поддавался с натугой, даже после того, как им не пользовались всего несколько часов. Однако сейчас девушка отсутствовала почти сутки, но дверь удалось отпереть безо всяких усилий. Объяснить это можно было лишь тем, что в жилище Май кто-то побывал, и совсем недавно. Вот только жила она одна, занимая квартиру, любезно предоставленную в безвозмездное пользование одной из своих подчинённых, по совместительству — неплохой знакомой. Вероятность того, что сама знакомая или кто-то из ее родственников внезапно очутились в Питере, не утрудив себя предупреждением, была ничтожно маленькой. Май медленно опустилась на колено, рассматривая замочную скважину. На взлом совсем не похоже: ни соскоб металла, ни царапин не обнаружилось. Интересно. Неужели кто-то заморочился со слепком? Но ключи Май всегда были при ней. Рука девушки рефлекторно скользнула к пояснице. Разумеется, никакой кобуры, прикрепленной к поясу, нащупать не удалось. Что ж, если таинственный визитер всё ещё в квартире, он просто не мог не услышать звука открывающейся двери. Резко шагнув вперёд, Май окинула пристальным взглядом коридор. Пара черных женских туфель вызвала у нее совершенное недоумение. Девушка бесшумно скользнула рукой под полку с обувью. Её пальцы коснулись древка старого, кое-где заржавевшего молотка. Не самый идеальный вариант, но лучше, чем ничего. Девушка двинулась вперед. Раздавшееся где-то в недрах ванной шуршание заставило Май резко развернуться. Вскинув руку с молотком, она рывком распахнула дверь. Невысокая девушка с пережжённой белой шевелюрой, склонившаяся над раковиной с коробочкой линз в зубах, подпрыгнула. — Май Мстиславовна, не убивай! — футляр бряцнул о раковину. На лице девушки отпечаталось полнейшее изумление. Она медленно отпустила руку с молотком, узнав ту самую сотрудницу, в квартире которой жила. Все же не стоило Май так быстро отметать маловероятный вариант. — Женя? Удивление в серых глазах медленно сменилось раздражением. — Ты какого чёрта тут делаешь? — мысленно Май перечисляла имена всех известных ей богов, моля о том, чтобы Женя не успела в ее отсутствие похозяйничать в кабинете. — Вообще-то, если ты не забыла, квартира-то моя, начальница, — заметила светловолосая девушка и при этом нервно покосилась на молоток, который Абамелик по-прежнему держала в руке. — В общем, слушай! У нас ситуация просто ужасная! Лучше бы тебе присесть, наверное, и, пожалуйста, отпусти молоток, нервирует ого как. — Боишься, что я тебя за такие сведения порешу прямо сейчас? — усмехнулась Май. — Да, — Женя быстро кивнула. Затем, опомнившись воскликнула: — То есть нет! Но всё-таки... Май зевнула, устало потянулась. — Заканчивай с линзами, и жду тебя на кухне. — Да, Май Мстиславовна. Девушка вышла из ванной, вернула молоток на место, покачала головой, все еще не до конца вникая в суть сложившейся ситуации. Ясно было одно: если ради таких новостей Женя примчалась из Москвы, дела точно обстояли не лучшим образом. Май раздвинула занавески, укрывающие высокие окна в деревянных рамах. Помахала рукой перед лицом, разгоняя поднявшуюся со старой ткани пыль. Затем поставила чайник, села за стол, коснулась подбородка. Сейчас больше всего на свете девушке хотелось вздремнуть. Хотя бы часочек... Вместо этого Май велела себе приободрится, быстро поморгала, прогоняя сонливость, потерла мочки ушей. — Выглядишь уставшей, — заметила, появившись в дверях, Женя. — А разве когда-то было иначе? — усмехнулась Май. — А с одеждой-то что? — озадаченно поинтересовалась девушка. — Слово субординация хоть когда-нибудь всплывает в твоей голове? — проворчала Май. — Говори, что случилось. — Во-первых, мы звонили, — затараторила Женя, снимая чайник с огня. Замечание она предпочла проигнорировать. — На все телефоны. Целые сутки! Даже начали думать, что тебя, начальница, все-таки кто-то пристрелил. — Как мило с вашей стороны, — губы Май тронула саркастичная улыбка. — Только с чего такой переполох всего из-за одного дня? Я уже начинаю думать, что от «Дома Ангелов» остались одни руины. — Куда ты дела телефон, Май Мстиславовна? — Поломался. Ну? Женя помялась, разлила чай по чашкам, заправила волосы за уши, скользнула взглядом по длинным блестящим ногтям. — Видишь ли какое дело… Нам отчего-то приписали незаконную торговлю органами.