Письма в никуда

Дорогая моя Аннушка! Вышел сейчас на прогулку, и немедля захотелось поговорить с Вами, друг мой. Хочется о стольком расспросить Вас, да, к сожалению, ответить Вы не можете. Посему поведаю о своем житье-бытье здесь. Болезнь моя, к счастью, отступила, оставив после себя лишь небольшой кашель, да и тот появляется крайне редко, а, вскорости, думаю, и совсем пройдет. Организм мой крепок, что ему какие-то казематы да пытки? Тем более что те страшные условия остались позади, из лишений - только одиночество, но и с ним я вполне успешно справляюсь посредством чтения днем и свиданий с Вами, душа моя, по ночам. Кроме того, пытаюсь делать гимнастику по Лингу, растрепанную книжицу которого обнаружил в тюремной библиотеке. Пространство моей камеры невелико, так что я выделил себе те занятия, что могу здесь выполнять, а гирю вполне заменяет дубовый тяжеленный табурет. Стражник мой, о котором я говорил Вам ранее, не оставляет меня своими заботами, по-прежнему приносит то луковицу, то хлеб. Так что цинга мне тоже не грозит. Чем уж я заслужил такое отношение к своей скромной персоне, не имею ни малейшего понятия. Если только это не Ваше вмешательство... Признайтесь, я прав? Вы опасаетесь и тревожитесь за меня? Душа моя, ежели Вы что-то там обо мне узнали или во сне увидали, не смейте огорчаться. Я совсем уж здоров. Вот, брожу по крошечному променаду да о Вас думаю, ангел-хранитель мой. Помните, сколько раз спасали Вы меня? А я, черствый фараон, того не ценил и не говорил Вам благодарных слов, что Вы заслуживали. А, напротив, порой ещё возьму да и грубости какой наговорю. Помните, как назвал Вас чудовищем? Было бы сие в моих силах, бросился бы в ноги к Вам и вымолил прощения. В тот злосчастный день, наверное, я просто испугался, что взял да и выдумал Вас. Что Вы просто разыграли всю эту комбинацию, чтобы увидеть, как я растерян и ошеломлен. Что Вы – просто обманщица, такая же, как Нежинская. Вот ведь нелепость какая! Но как же Вы далеки от меня. Порою надежда выйти отсюда совсем оставляет меня. Но Вы словно бы чувствуете это: немедля являетесь в снах моих. А сегодня даже то привиделось, о чем и думать не смею: та единственная – такая короткая и такая долгая – ночь наша. Только нынче я не ушел от Вас, а дождался пробуждения. Скажите, ведь Вы тоже скучаете? Я так - ужасно. По сладости Вашей, по рукам, по губам, что касались меня сперва так несмело, а потом так жарко и властно. По нежной коже Вашей, прозрачной и тонкой, по голубой жилке на виске, что я целовал, и даже воздуху не хватало в легких от нежности. Порой страшно корю себя, что вовлек Вас в эту бездну. Но стоило Вам в ту ночь только обнять меня, как я совершенно потерял голову и позабыл, что времени у меня не осталось, что идут по следу моему ищейки Увакова, что я – беглец из-под стражи, что я – один против всех. Потому что Вы мне дали понять, что я не один. Вы со мной отныне и навсегда. Но как же я люблю Вас, Анечка, счастье моё! Кажется, чувства мои должны были с течением времени несколько притупиться. Но я лишь острее чувствую любовь мою к Вам, родная моя! Даже не верится, что я и слова такие знаю. Что в отношении Вас лишаюсь своего панциря, сплетенного из жесткого цинизма. В тот наш единственный вечер я просто опрокинул на Вас всю нерастраченную страсть, безумное влечение к Вам. Я пытался остановиться: в самый критический момент я будто пришел в себя, но Вы открыли глаза свои и безмолвно приказали, а я, не смея ослушаться, беспрекословно подчинился, такая сила шла от Вас, такой призыв. Тогда я был словно в горячке и забытьи, но из памяти постепенно всплывают все восхитительные подробности той нашей ночи, выкристаллизовываются в драгоценные каменья. Я помню всё. С течением времени - всё ярче и острее. Еще одно скребется на душе. Надеюсь, ночь наша не оставила никаких последствий для Вас? Я был осторожен тогда, посему почти уверен, что всё для Вас обошлось. Почему заговорил сейчас об этих восхитительных мгновениях близости нашей? Оттого, что нынче ночью всё повторилось! Из чего я делаю вывод: Вам тоже не хватает этого! Я так благодарен, что Вы приходите ко мне. Я уж боялся, что заключение моё убьет во мне все плотские желания, но Вы храните меня, душа моя, даже в этом. И я против воли начинаю выдумывать совершенно невозможные вещи. Вдруг представляю, как явлюсь пред Ваши очи. Как Вы броситесь ко мне на шею, и наше дыхание смешается в одно. Я не отпущу Вас от себя, пока не зацелую от нежных Ваших рук до кончиков локонов. Я повторю Вам все слова, что выдумывал в эти бесконечные мрачные годы заключения. Я расскажу, как выжил оттого, что берегла меня любовь Ваша. Сегодняшнее письмо мое, кажется, совсем не похоже ни на что прежнее. Но отчего-то мне так хочется нынче говорить Вам о любви своей. Словно какое-то нехорошее предчувствие мучит меня, знобит затылок. Может, это просто зима, холод, короткие дни, бесконечные ночи… Кажется, нагнал на Вас тоски, душа моя, Анна Викторовна! Но Вы не тревожьтесь обо мне, а лучше всего приходите почаще, как сегодня. Буду ждать Вас, с величайшим нетерпением. Что мне теперь эти стены, эти решетки, Вы проникнете куда угодно и вновь обнимете крепко и одновременно нежно. И я вновь смогу поцеловать Вас, погрузить руки в копну волос и любить Вас бесконечно, бесконечно. До встречи. До скорейшей встречи! Сердечно любящий Вас Штольман.