Письма в никуда

Драгоценная Анна Викторовна! Нынче вновь сопротивление моё ослабло, и я прибегаю к своим приветам к Вам. Что и говорить, Ваши нахмуренные брови никогда меня не оставляли равнодушным, а нынче ночью Вы на меня уж так сердились во сне, хотя я не понял, за что такая немилость. Ежели за мою решимость оставить наши отношения в прошлом, так всё для блага и спокойствия Вашего. Как видите, ненадолго меня хватило. Да еще это происшествие в одной из соседних камер. Заключенный там натурально сошел с ума. Несчастный узник бегает по своему «нумеру» из угла в угол и оглашает наш каземат безумными воплями. Его иногда уводят на какое-то время, наверное, в карцер, но потом вновь возвращают. Посидит он тихо сколько-то времени и вновь впадает в неистовство. Я уж писал Вам, что камеры наши здесь неплохи, но одиночество не может не влиять на рассудок арестантов. Мне много легче. Вы не оставляете меня заботами своими, и я чувствую Ваше присутствие подле себя, чем и спасаюсь. Скорее под Вашим воздействием я преодолел ту апатию конца февраля и, составив распорядок дня, неукоснительно ему следую. В нем и книги, и гимнастика, и прогулки. И «письма», куда ж без них? Хотя я и пытаюсь писать их пореже, надеясь со временем совсем оставить эту затею, но пока не могу, милая Анна Викторовна, никак не могу. Следователь мой, кажется, очнулся от зимней спячки, подсовывает мне на допросах показания каких-то неизвестных мне людей. Я их прочитываю и про себя дивлюсь: совсем, что ли, меня за болвана держат? Требую очных ставок, мне их обещают, но далее обещаний дело не движется. Поверенный Нежинской уж недели три как не являлся: так что о супруге своей формальной ничего мне неизвестно. Ежели бы приговор вынесли, то я бы о том непременно узнал, но пока ничего не происходит. По тому, что Вы – постоянная гостья в моих снах, делаю вывод: и в Вашей жизни пока я занимаю главное место. Вот как перестанете ко мне являться, тогда и буду горевать, а пока наслаждаюсь хоть такими нашими свиданиями. Накануне приходили Вы ко мне в той славной накидке, что была на Вас в деле о Врачебной тайне, помните ли ту давнюю историю? Только во сне моем я не гневался на Вас, а пытался развязать эти витые шнурочки, вот весь сон и развязывал, а так до Вас и не добрался. Пальцы в снах, как правило, неловки, да, думаю, и наяву вряд ли бы я справился сейчас. А когда-то ведь был вполне сноровист, несмотря на горячечное состояние. Хотя за обилие крючков и мелких пуговиц на Вашем платье модистку бы Вашу в тот момент пристрелил, не задумавшись. Как видите, Ваш корреспондент совершенно избавился от хандры и мыслями сей же час устремился в самый волшебный момент нашей с Вами истории. Вас я принуждаю оставить всё в прошлом, сам же храню сии драгоценные воспоминания и достаю из укромных уголков души в самые тяжелые моменты существования. Я ведь так и не рассказал Вам, куда я пропал в ту ночь. Раз уж вновь мысль улетела к тем давним событиям почти полуторагодовой давности, то расскажу. Когда Вы, голубушка моя, уснули, утомившись от притязаний Вашего покорного слуги, я лежал довольно долго рядом и, любуясь Вами, преисполнен был самых радужных мечтаний. По расчетам моим выходило, что уже назавтра явится Варфоломеев, коего я вызвал докладом своим о здешних событиях. Тайная миссия моя здесь будет окончена, приказ об аресте отменят, и я либо продолжу службу в Затонске, что было бы для меня предпочтительней, либо вернусь в Петербург, чего я не слишком-то желал. Была ещё вероятность уехать в совсем другой город, или даже другую страну, поскольку ежели бы я принял на себя ответственность за Вашу судьбу, проще было бы Вас оградить от неприятностей где-нибудь в другом месте, подальше от всех этих зловещих господ. Вот такими мыслями переполнен я был, держа Вас в объятиях, когда у двери послышался шорох и лёгкое царапанье. Тут как ледяной водой окатило: игра не кончена. Осторожно я поднялся, стремясь Вас не тревожить, уж очень Вы усталою выглядели тогда да спали так сладко. Под дверью обнаружилась записка. Говорилось в ней, что Варфоломеев уже в городе, что привез с собой ордер на арест нескольких персон, в том числе и Нежинской, и что мне надлежит срочно прибыть в полицейское управление и принять на себя широкие полномочия по завершению дела Брауна, который также задержан до выяснения всех обстоятельств. Во всей этой комбинации меня отчего-то ничто не смутило. Видимо, я совершенно потерял всякую бдительность по влиянием нашего с Вами свидания. Единственное, я решил проявить благородство в последний раз и всё же дать знать Нине, что ей надо срочно уехать, а там уж как выйдет. Наскоро я оделся, решив не будить Вас, вернуться в гостиницу уже после завершения дел, а днем передать записку из полицейского управления. Выйдя из номера, стукнул к Нежинской. Она не спала, ходила взад-вперед по комнате, как тигрица в клетке, и непрерывно курила, осыпая пеплом платье, ковры и кресла. Я предупредил, что ей грозит арест, и в последний раз просил уезжать и навсегда забыть об этой истории. Она лишь расхохоталась мне в лицо и заявила, что это мне надо бежать и побыстрее. Иначе это меня посадят под замок, так как она уже ничего не может сделать для моего спасения. Потом она вдруг уставилась на меня с подозрением и, подбежав ближе, приложила ладонь к моей щеке. В глазах мелькнула догадка и она, кривя губы, спросила, откуда я к ней пришел сейчас, ведь явно не с улицы. Я ничего ей на это не ответил и двинулся к выходу, а она бросила мне вслед, что я предал её, что мне не удастся скрыться, ежели я отправлюсь в бега с Вами. Что я болван, проигравший игру. Я не дослушал и вышел из номера. После этого почувствовал удар по голове, и всё померкло вокруг. Приходил я в себя трудно. Первое, что увидел, были две смутные фигуры – Жан и Жук. Второй говорил, что надо на меня накинуть его пальто, а он в моей накидке и картузе постарается отвлечь погоню, буде такая последует. Жан молча протянул ему мою накидку и забрал пальто. Дальше они подхватили меня, и сознание вновь помутилось. Помню, что несколько раз приходил в себя в повозке. Куда меня везли, не знаю. Давали выпить воды, после чего я вновь отключался. В итоге окончательно пришел в себя я в вагоне поезда. Рана моя была забинтована, кровь более не заливала глаза. Какой-то человек, замотанный до самых глаз шарфом, молча сидел напротив, наставивши на меня револьвер. По кинжальному блеску глаз понял, что он в случае чего не промажет. Потому постарался во время пути не провоцировать моего стража, а, насколько сие возможно, восстановить силы и собраться с мыслями. Да, предательство – это всегда больно и почти всегда неожиданно. Но от этого никто не застрахован. И было бы глупо мне удивляться такому зигзагу судьбы – это после всех моих злоключений последних двух лет. По прибытии на какой-то полустанок, я был перемещен в закрытый возок, и мы вновь куда-то поехали. А спустя пару-тройку часов езды я услышал грохот отпираемых засовов, глухие окрики. По узкому коридору меня препроводили в камеру. Засовы лязгнули. Началась моя тюремная история. Первые недели я много думал, пытаясь понять, что же всё-таки произошло в Затонске. Потом пришел к выводу, что невольно влез в войну меж кланами при дворе. И Нина не выдумывала, говоря, что очень многие меня хотят убить. Я достаточно знаю такого, что не может понравиться ни одному из этих кланов. Но для меня явилось полной неожиданностью, как в тюрьме оказалась Нина. Её, при всех раскладах, не должны были взять. И я должен был насторожиться тогда из-за информации об её аресте в записке, но я легкомысленно упустил эту возможность во всем разобраться. Скорее всего меня задержала одна партия, Нина попала в руки к другой. Охранное же отделение действует в интересах императора и просто раскручивает шпионское дело. Но отчего же бездействует Варфоломеев? Либо я в самом деле прохожу безыменным узником, либо он – такой же предатель, как и Жук?! И всем просто-напросто выгодно, чтобы я сидел здесь: пешка должна быть сметена с шахматной доски, она опасна для всех действующих лиц. Слишком много у меня здесь вопросов, ответов вот только маловато. Так что будущее я свое вижу совсем смутным. Вот такой выдалась для меня та наша ночь. Окажись я на воле сейчас, я вряд ли бы смог объяснить Вам, что же тогда произошло. Одни догадки, минимум фактов. Но одно я знаю твердо: Франт не предатель, ведь на допросах не фигурируют документы из той самой проклятой папки Гордона Брауна. Из этого я делаю вывод: папка либо у моего филёра, либо он всё же успел передать её Вам. Если верно последнее, то, к моему счастью, никто о том не догадывается, и Вы в безопасности. А ежели верно первое, то пока Франт молчит, у человечества есть шанс избежать кровавой бойни всех со всеми. Вот рассказал Вам давние события и вновь окунулся в те прежние тревоги, вновь закипела кровь, вновь маюсь и мечусь по камере, как тот несчастный сумасшедший. Нет, не дело задумываться сейчас о прошедших событиях. Ведь сделать отсюда я ничего не могу, расследование идет своим чередом. Когда-нибудь да кончится. Может быть, сегодня? Грохочут шаги возле моей камеры. Потому прощаюсь с Вами драгоценная моя Анна. Ваш Яков.