Письма в никуда

Анна Викторовна, день добрый! По нашей с Вами традиции рассказывать о своей здешней жизни в подробностях докладываю о диспозиции на сегодняшний день. Видать, так повлияли на меня все события последних недель, что свалился Ваш покорный слуга в горячке и в тесных объятьях с нею пребывает поныне. В противоположность предшествующей болезни перевели меня в военный госпиталь в городе. Поместили, правда, в отдельную крохотную комнату без соседей, но отсутствие решеток, свежие простыни на кровати, вкусная еда, милосердное отношение сестер, внимательный врач – всё это настолько непривычно, что погружает меня, кажется, в еще больший морок, и сознание мутится именно от этого. Безусловно, вижу я в эдаких невероятных изменениях моего положения явное влияние полковника Варфоломеева. Но упрямо гоню от себя малейшие надежды на освобождение. Истина в том, что не следует очаровываться, дабы, впоследствии, не разочаровываться. Чего я и стараюсь придерживаться. Всё же два с половиной года в заключении чему-то да научили меня. В общем, пребываю нынче почти на курорте и днями беспрестанно думаю о Вас, ангел мой. Развлекаюсь тем, что представляю, чем вы занимаетесь в данный момент времени. Вот Вы проснулись, вот одеваетесь, вот завтракаете, вот выходите на прогулку. Для собственного спокойствия в сопровождающих вижу только баронессу фон Берг и никого иного. Так и знайте, никаких кавалеров рядом с Вами видеть не желаю. В конце концов, я - хозяин своих мечтаний, потому и распорядок устанавливаю сам. Так час за часом прослежу за жизнью Вашей, и кажется, словно Вы рядом, а я наблюдаю за Вами. Глупость, конечно, несусветная. И сам знаю: не стоит столько думать о Вас. Только ничего с этим поделать не могу. Лишь заходит о Вас речь, сразу мягчеет Ваш фараон. Сам себя извиняю тем, что болен. А еще с детства жар всегда вызывал у меня бред. Нынешний мой бред даже приятен: могу говорить с Вами, ощущать Вас подле себя. Благо, я один в своей комнатке, никто не слышит имени Вашего и никто не побежит тот час докладывать по инстанции, о ком это столь громогласно грезит узник казематов днями и ночами. Так что Вы в безопасности. Знаю, знаю, что пора бы за ум взяться да постараться выбросить все мечты о Вас из головы. Каждый день пытаюсь думать о чем-то ином. Но только в какой-то момент времени ловлю себя на мысли, что вновь стою возле Вас в беседке. Вы в очаровательном голубом платье, поворачиваете ко мне Ваше нежное лицо и говорите: «Не стоит тревожиться, если сделать ничего нельзя». Как я тогда удержался, чтобы Вас не поцеловать, ума не приложу. Вот сейчас были бы Вы рядом, немедля прижал бы Вас к груди своей и никуда не отпустил. Ну и как тут отказаться от мыслей о Вас? Кто смог бы победить свою любовь, тот небывалый человек. И это не я! Чем бы эдаким позабавить Вас, великодушный и терпеливый мой адресат? Могу, пожалуй, рассказать одну анекдотическую историю. Связана она, правда, с Нежинской, но так случилось, что моя жизнь до приезда в Затонск весьма крепко была перепутана с этой особой. Помните, я сообщал Вам о своем недоумении, для чего я понадобился в свое время Нине? Сомнению не подлежит, что в вечер нашей с нею первой встречи она специально отвлекла на себя мое внимание, чтобы Разумовский и тот секретарь посольства могли беспрепятственно исчезнуть из своего укрытия. Но вот отчего потом она не прервала наше знакомство, было для меня загадкою. Однажды она объяснилась, но я совершенно уверен, что это была очередная выдумка Нины, чтобы я отстал от неё с расспросами, но фантазия сия довольно забавна, поэтому я и рассказываю Вам о ней. После очередного бала Нина ворвалась в мою квартиру на рассвете. Она всегда обожала такие штуки: застать врасплох, сотворить какой-то безумный поступок. Была она весьма нетрезва, и на мой вопрос, зачем она всё это делает, что ей во мне, вдруг помахала перед моим носом пальчиком и заявила, что знает мой секрет. Дальше последовала странная версия, что я... приготовьтесь, Анна Викторовна, Вам будет сие весьма любопытно. В общем, она заявила, что я - незаконнорожденный сын Александра Второго. О том при дворе ходят слухи, и она склонна им верить. Я рассмеялся и попробовал её разубедить, но она стояла на своем с упрямством нетрезвого человека. Когда я попытался обратить её внимание на то, что я даже не похож на своего мнимого отца, она рассмеялась и заявила, что мой римский нос и голубые глаза - одно лицо с моим царственным дедом – Николаем Павловичем. И чтобы я не вздумал отпираться: с ней я могу быть совершенно откровенен. Я пытался её вразумить, но нетрезвую женщину переубедить - дело практически невозможное. В конце концов, мы порешили, что ежели для её спокойствия нужно знать, что я - бастард царской особы, то и ради бога, разубеждать её я не стану. С того вечера это стало нашей тайной шуткой, которая меня весьма раздражала, а Нину приводила в неизменный восторг. Конечно, это была выдумка, очередная сумасшедшая завиральная идея моей maîtresse: как-то же надо было объяснить её удивительную и невозможную страсть к черствому и бездушному фараону. Сдается мне, что слухи об этом вымысле распространяла сама Нина, дабы придать некий вес нашей странной связи. А признаться в том, что сердце её задето, она не смогла бы не только другим людям, но и самой себе в первую очередь. Вот такая интересная история. Надеюсь, я хоть немного позабавил Вас. Вы улыбнулись, а видеть Вашу улыбку, пусть и в некотором затуманенном сознании – огромная награда. Ведь Вы порой не приходите ко мне с визитом, и тогда я болен, очень болен. Вот сейчас вновь буду просить Вас о свиданиях. Простите Вашего фараона за то, что одолевает Вас просьбами. Когда поправлюсь, вновь стану сдержанным и стойким, обращаться буду к Вам, когда без Вас уж невмоготу будет находиться в застенках. Теперь же позвольте откланяться. Что-то такое укололи мне, отчего тянет спать. До следующего свидания, коего жду с нетерпением. Ваш Штольман.