Письма в никуда

Драгоценная моя Анна! Вновь обращаюсь к Вам с очередным посланием, поскольку чем же еще мне тут заниматься. Болезнь моя отступает, но доктор, когда посещает меня, хмурит брови и громогласно вещает, что случай столь серьезен, что отпускать пациента в казематы резону нет никакого. Я же смотрю в его глаза и вижу в них лукавство, инспирированное, без сомнения, господином Варфоломеевым. Напоминает он мне чем-то моего доброго друга Александра Францевича, хотя внешне совсем на него и не похож. Вряд ли он сможет держать меня здесь до самого моего освобождения, но я наслаждаюсь кратким отдыхом от Петропавловских застенков. Одного боюсь, что привыкну к этим сказочным условиям, и возвращение будет неимоверно тяжелым. Но трудностями меня не удивишь, переживу, как всё остальное пережил. Одно развлечение у меня – думать о Вас, да сочинять мои письма. Так долго мы с Вами в разлуке, что нынче ночью в ужасе проснулся от того, что во сне вдруг забыл облик Ваш. Но сжал ладони вместе и – вспомнил, конечно же, всё вспомнил: как держал в этих самых ладонях Ваше лицо в тот волшебный вечер, как сорвал заколку, отчего волосы рассыпались по Вашим хрупким плечам, как держал в объятиях и насладиться не мог близостью нашей. Вспоминаете ли и Вы нашу единственную ночь с тою же частотой, что и я? Так мало у нас с Вами общих таких воспоминаний. Все поцелуи наши, кроме тех безумных и обжигающих в последнюю ночь, исходили только от Вас. Ваш покорный слуга, уж не знаю, откуда только силы брал, чтобы не целовать Вас беспрестанно, когда Вы были так близко! Уж так берег Вас от себя, да и сам пытался держаться. Но стоило Вам обнять меня или стать в опасной близости, так разум туманился. Или мне, по прошествии времени, всё видится столь радужным и светлым, а всё было вовсе не так? И в эти цвета наши отношения окрашивает моя любовь к Вам, что не собирается покидать меня? Как же тоскую по Вам, Анечка, друг мой. Порой дивлюсь таким своим мыслям и желаниям. Всегда почитал себя выдержанным и стойким, а вот с Вами не выходит таким оставаться. И гоню эти мысли от себя, но время проходит, а влечение к Вам всё сильнее. Ну-ка, признавайтесь, душа моя, верно заколдовали меня или приворожили? Я уж давно махнул рукой на свой рациональный материализм и готов верить в любые чудеса, ежели они исходят от Вас. Кажется, моё нынешнее комфортное существование сдвинуло в голове какие-то засовы, куда запрещал себе и нос сунуть. Теперь даже могу без особой болезненности подумать о гибели всего, чем жил до моей ссылки: о службе моей. Это было главным в жизни. Этим я дышал, это была моя суть - глубинная, бескомпромиссная, не вызывающая никаких сомнений. Работа, иногда выматывающая, иногда трудная, иногда раздражающе кропотливая, не изменяла, не предавала меня, отвечала взаимностью, когда накатывало удовлетворение, доходящее до восторга после успешной операции. Сомнений не было: то место, которое я занимал, - это место моё. Я знал, что когда занимаюсь своим Делом, сами собой расплетаются клубки заговоров, интриг и на стол ложится абсолютно ясная картина злодеяния, прежде скрытая нагромождением фактов, плотной сетью малозначащих на первый взгляд мелочей. И я мог отмести неважное, вытащить самую суть, и преступление раскрывалось передо мною, как сейф, замок к которому я сломал. И вот нынче где я со своим фанатизмом, с обостренным чувством справедливости? Ведь то же испытание моим убеждениям было уготовано тогда, четыре года назад. Меня вышвырнули прочь, не посмотрев на вчерашние заслуги, отринув репутацию, которая была единственной значимой ценностью, и даже мой начальник и покровитель не смог ничего сделать, а только успокаивающе посоветовал перетерпеть: рано или поздно всё уладится. Мерзавец и предатель князь Разумовский был в тот момент в чести, не пострадав даже из-за гражданской дуэли, а я должен был ехать прочь, вместо того чтобы раздавить, уничтожить этого негодяя. По приезду моему в Затонск я вгрызся в работу, чтобы заглушить эти чувства - досады, уязвленности, раздражения. Не было только разочарования. Я всё же был уверен: правда на моей стороне. Когда я получил письмо от полковника по прошествии месяцев после моего выдворения из столицы, в первый момент кипела обида, да как кипела! Но давняя привычка ставить интересы Дела, службы выше собственных амбиций и обид возобладала, причем с такой стремительностью, что я даже подивился сам себе. И в тот момент понял: всё вернулось. Моя служба меня не обманула. Я вновь занят Делом. Я, думаю, утомил Вас этими рассуждениями. В жизни ни за что бы с Вами о том не разговаривал, хотя уверен: Вы, как никто иной, поняли бы меня. Ведь и Вы, очертя голову, бросались помогать другим, видя в этом свой долг, свое Дело. И ежели я прав, то и в этом мы с Вами невероятно схожи, словно две половины одного целого. Я ведь помню, как Вы, едва держась на ногах после страшного плена у Магистра, моментально ожили, собрались и с готовностью бросились на встречу с моим филером, только чтобы обезопасить меня. А потом ещё и выдержали допрос Увакова, ни словом, ни жестом не выдав меня. А я грыз кулаки, ожидая Вас и коря себя последними словами, как мог так подставить, так подвергнуть опасности Вас, моя самоотверженная девочка. И всё же сквозь давящий страх за Вас пробивалось еле уловимое волшебное чувство: я вдруг ощутил себя защищенным с тыла, преисполненным осознания, что за спиной стоит друг, соратник, который в случае чего не предаст, прикроет, спасет. Ведь Вы именно что спасли меня в тот вечер. Исчезло чувство, что я один против враждебных сил, сжимающих кольцо. Вот ведь: такая хрупкая, такая юная, но стали моим защитным доспехом. Иных не нашлось. А я Вас тогда покинул... До сих пор не могу простить себе. Отчего-то так получается, что мы невольно обижаем и предаем тех, кто меньше всего заслуживает этого. Злая ирония судьбы. Чувствуете, как подпал под влияние Ваше: заговорил о судьбе, о фатальности. Видимо, комфорт не для Вашего покорного слуги, размягчает. А мне сейчас необходимо быть как никогда ранее собранным. Начинается самый опасный этап моего существования. Многие ломаются за минуту до изменения участи, до освобождения и тогда бегут с каторги, из застенков. Я должен выстоять и выдержать всё до конца. Ради Вас. Ради чувств моих к Вам, драгоценная Анна. Вот и снова Вы и только Вы спасаете меня, Ангел-хранитель мой. Хочу стать для Вас тем же. Жаль, пока не могу. Будьте здоровы, душа моя. Ваш Штольман.