Письма в никуда

Анна, друг мой! Столь много хочу сказать Вам, мысли теснятся в голове. Что может меня тревожить ещё после всего, что я узнал сегодня! Счастье скомкано в горле, не давая и продыхнуть. Потому и приступаю к сему сумбурному посланию, дабы уложить мысли в голове, для себя хотя бы. Отправился сегодня к Николаю Раковскому. Встретил он меня несказанно возбужденным, весь так и светился, переполненный новостями. Дело в том, что вчера были они с супругой приглашены на бал к князьям Гагариным. Совсем немного времени остается до его отъезда во французскую сторону, теперь же отдают они визиты вежливости знакомым и друзьям своим. Так вот вчера на балу встретил он, как Вы думаете, кого? Дядюшку Вашего, Петра Иваныча Миронова собственной персоной! Оказывается, дядя Ваш нынче женат. Избранница его, госпожа Головлёва, дама весьма решительная и очень состоятельная. Встрече с моим добрым другом Петр Иваныч весьма обрадовался и оставил супругу, которая была по какой-то причине очень им недовольна. Они с Николаем уединились в одной из многочисленных укромных ниш, полускрытой от залы портьерою. Дядюшка Ваш уже был изрядно навеселе, так что язык распустил довольно скоро. Он, конечно же, был изумлен, с чего бы вдруг господин Раковский заинтересовался его племянницей и брякнул, не из-за удивительного ли дара все эти вопросы. Но в этом вопросе его собеседник уже опоздал. Дар сей любимая племянница давно утратила, и он даже подозревает - почему. Тут же дядюшка Ваш стал лупить себя по губам, округлив в ужасе глаза. Потом подступил к Николаю и настойчиво спросил, откуда Николай Евстафьевич знает об его племяннице. Друг мой едва лишь упомянул обо мне, как дядюшка моментально протрезвел и, вцепившись в локоть Николая, яростным шепотом потребовал ответа, где я, жив ли. Услышав, что жив и более-менее здоров, успокоился и, понимая, что не на все вопросы можно дать ответы, всё же поинтересовался, где я был эти годы. Мы с Николаем не уславливались держать в тайне мою историю, но из профессиональной осторожности всей правды он раскрывать Петру Ивановичу не стал, ограничился лишь короткою репликой, что я находился под следствием долгое время. Но что сейчас все обвинения сняты. Дядюшка заметался по малому пространству ниши, яростно теребя кудри и дергая за галстук, норовя разорвать тонкую ткань. Николай подождал некоторое время, давая тому успокоиться, и вновь решительно продолжил расспросы о Вас, Аннушка. Петр Иваныч несколько остыл и поведал, что Вы (как я и предполагал) почти два года безуспешно разыскивали меня, не найдя же, погрузились в нервическое угнетенное состояние и были очень больны долгое время. Семья даже опасалась, что Вы не сможете оправиться от потери. Он, чем мог, помогал: отправился с Вами в столицу, составлял прошения, подключал связи, сопровождал Вас в присутственные места, поддерживал, как мог. Когда в один из приездов Вы получили очередной отказ, то возле канцелярии силы Вас оставили. Дядюшка отлучился, чтобы раздобыть для Вас нюхательных солей. И в тот момент к Вам подошла дама, желающая помочь. Так Вы познакомились с баронессой фон Берг. И она тоже подключилась к поискам Вашего покорного слуги. Но всё было бесполезно: усилия ни Петра Иваныча, ни баронессы не возымели действия. Я, по его словам, просто исчез, растворился на просторах империи. Вы же тогда были просто раздавлены случившимся и, оставив поиски, отправились в родительский дом. Спустя какое-то время баронесса приехала по делам Императорского человеколюбивого общества в Затонск, где было отделение этого общества, и возобновила знакомство с Вами. Вы же были всё еще в плачевном состоянии, и она решительно взялась за дело, уговорив Марию Тимофеевну и Виктора Ивановича отпустить Вас за границу, где баронесса сумеет поставить Вас на ноги и вытащить из меланхолического состояния, кое становилось уже просто опасным для Вашего здоровья. На Ваше счастье позволение от Виктора Ивановича баронесса получила, и Вы с нею отбыли в Париж. Теперь же Вы, по словам Петра Ивановича, окрепли и излечились от уныния полностью. Кроме того, поскольку всегда были натурой деятельной, поступили в медицинскую школу при Сорбонне и нынче постигаете сию благородную науку с присущими вам рвением и решимостью. Так что в целом дела Ваши неплохи, Вы покойны и счастливы, окружены многочисленными поклонниками, поскольку расцвели за эти годы необыкновенно, несмотря на ту давнюю болезнь Вашу. В конце же дядюшка, помолчав, вдруг поинтересовался, в столице ли я теперь и сможет ли он увидеться со мной. Мы никак не обговаривали сей поворот событий: уж слишком скоро появилась возможность узнать о Вас, потому мой друг сказал, что либо сам известит Петра Ивановича запиской, либо я напишу к нему и, ежели к тому будет моё стремление, встреча наша состоится в самом скором времени. Всё это Николай выложил мне, с участием глядя, как я меняюсь в лице по мере его повествования. Я и в самом деле чувствовал в тот момент себя голодным бродягою, дорвавшимся до пиршества. Вы – счастливы! Вы устроены! Всё, о чем я думал, мечтал для Вас этими долгими ночами, бесконечными днями, - сбылось! Новость, что Вы окружены поклонниками, я старался задвинуть подальше и не думать об этом. В конце концов, откуда дядюшке знать, как всё обстоит на самом деле? Никогда не забуду, как он выложил мне весть о том, что князь сватается к Вам. Он, конечно, вздыхал, качал головой, но я всё же заметил быстрый косой взгляд его, брошенный украдкою на меня: как я откликнусь на сию новость. В тот момент я был просто оглушен, с течением же времени я припомнил его явно выраженное стремление, возможно, уязвить меня, либо же сие было продиктовано извечным стремлением скучающих бонвиванов к светским сплетням и интригам. Сыщицкая привычка замечать малейшие еле уловимые детали сработала и в тот раз. Потому я и стремлюсь лично встретиться с Вашим дядей и вытрясти из него всю правду. Пусть он мне только попробует солгать! Он, конечно, Ваш любимый и родной дядюшка, но в сем случае я подступлюсь к нему с пристрастием: пощады он у меня не дождется. Я поблагодарил своего друга и с чувством заявил, что он сообщил мне отличные новости, и что я непременно сам стану писать к Миронову. После чего, получив петербургский адрес Петра Иваныча я откланялся, заверив, что непременно расскажу Николаю, как сложится наша встреча. После окончания визита, взяв экипаж, я отправился к себе на квартиру. Всю дорогу пребывал в таком воодушевленном состоянии, какого со мною не было уже очень давно, даже и не упомнить, с которого времени. Перебирал и перебирал в голове полученные сведения, крутил так и эдак. Меня несколько смущает замечание дядюшки Вашего, что дар Ваш якобы утрачен. Второй человек говорит мне об этом, но я никак не могу в то поверить. Хотя вера тут ни при чем. У меня есть факты – странные, невозможные, даже иллюзорные. И пусть извечный материалист внутри меня вопиет о таком попрании основ материального мира, но, благодаря Вашему незримому присутствию подле меня все эти годы, я единственно и выжил там, откуда мало кто возвращается. Сей факт ни отрицать, ни выбросить из головы невозможно. Единственное объяснение – это то, которое я придумал себе, встретившись впервые с полковником Варфоломеевым. Вы просто запретили себе пользоваться этим удивительным даром из боязни, что я явлюсь Вам, а сие Вы пережить уже не сможете. Удивительно, что Вы занялись именно тем делом, о котором я размышлял, и которое Вам очень подходит - медициною. По сведениям дядюшки обучаться Вам осталось чуть менее года, и следующим летом по окончании курса Вы наверняка вернетесь в Россию. Не думаю, что смогу столько ждать. Мне бы увидеть Вас хотя бы издали, хоть мельком. Просто убедиться, что Вы в самом деле благополучны. Завтра же отправлю Петру Иванычу записку с просьбой о встрече, и, возможно, жизнь моя вновь круто переменит свое течение. Ни о чем более и думать не могу. Преисполненный надеждами, Ваш, неизменно Ваш, Яков.