***
Очередная весёлая ночь одного весёлого городка началась с крика на всю улицу об незаметно украденном кошельке, лежавшего всего минуту назад в сумочке. Как подобает этике, преступника попытались преследовать копы, но не нашли — от вора и след простыл, а худощавую старушку в чёрных одеяниях успокоили и допросили в участке. Всё прошло бы гладко, если бы не вечные жалобы, угрозы, шантажи со стороны пожилого человека; всё было бы до невозможности смешно, если бы не было так грустно: старуха бы дальше разгогольствовала на хихикающих от её сумбурного поведения копов. Только всех заставил замереть тяжёлый суровый взгляд начальника. Окно в одном из сотни одинаковых домов, славящиеся своим, будто обгоревшим в пожаре, видом(чёрные деревянные панели казались ночью особенно зловещими, мрачными и до одури пугающими; небо, вечно затянутое серыми облаками, не освещал, наоборот, создавал атмосферу отчуждённости; а гуляя по улицам, можно было представить себя Белоснежкой, попавшей в тёмный лес), круглосуточно горит зелёным ярким огнём, создавая контрастность среди прочей еботы. Так же круглосуточно в ней происходит всякое дерьмо, но об это никому уже неизвестно: всё скрывают уплотнённые изнутри звуконепроницаемые стены и деревянные стенки дома. Никто из прохожих не хотел задавать лишних вопросов — все уже привыкли к странному настораживающему зелёному свету. Да к тому же дел своих в непроворот. Может боялись того, что за ответ их ждёт, может лень, а может, что это инопланетная атака или военные эксперименты, в дела которых лучше не стоить лезть без подготовки, но жители самого дома лишь отмахивались со словами мол: «Просто задрот с ежедневными играми, в мы в своё время…». Генри не понимал: полный неудачник он, бессмысленный счастливец или просто высасывает удачу у всех, просто начинающих непринуждённую беседу или знакомство с ним — когда он, усталый и заёбанный, всего-навсего поприветствовал вышедшего соседа, металлическая дверь, быстро, как чайка, увидевшая наживу в руках у ничего не понимающего тупого двуногого, захлопнулась и защёлкнулась в два раза в двух разных места. Его взлохмаченный, походу, только проснувшийся сосед стоял с гримасой ужаса и съехавшими на кончик носа стеклянными очками в лёгкой кофте и спортивных штанах. — Ебать меня в сраку… Другого не скажешь, приятель. Другого не скажешь. По стечению обстоятельств, его новым знакомым оказался тот самый Угорь, варолиев мост* всей половины города, незаметно передающий инфу с неизвестного источника на обширную массу. И по ещё одному стечению обстоятельств, парень оказался тем чуваком, кто достал всю грязь преступлений, примерный маршрут путешествия и информацию о подельниках Стикмина и предоставил местным "боссам" на предельный осмотр. Как однажды проговорился Чарльз: "Мой сынок". Маленькая кухонька, стопка грязных тарелок, холодный ветерок из открытого окна слегка трепал деревянные жалюзи; тишину нарушал громкий возглас трещащего телевизора, еле показывающий лицо ведущего новостей из-под цветных помех — идилия, напоминавшая старый дрянной фильм про наркоманов. Горячий чай обжигал горло и приятно распространялся, словно шёлковая ткань, обволакивая теплом всё тело. Генри замычал с наслаждением, делая ещё один глоток, под пристальным взглядом неловко сидевшего рядом Гордона Бэнкса. Тот явно был сильно опечален ситуацией, постоянно теребя краешек кофты, тяжело вздыхая, время от времени зачёсывая светлые, почти белые волосы, а в небесно-голубых глазах рябилась тоска, будто не дверь закрылась изнутри, а садистки медленно утопили дюжину щенят. К тому же, было неудивительно, что случился этот инцидент — пацан выглядел сильно помятым и уставшим, как будто не спал сутки напролёт. — Я позвонил Чарльзу, — внезапно решил сообщить Генри, нарушив затянувшее молчание, — Он будет через минут пятнадцать или около того… По быстрому, еле заметному кивку нельзя было определить — рад ли предстоящему спасению или опечален тем, что его вызволят от самого позорного происшествия. Но слегка нахмуренные брови плавно поднялись вверх, расслабляясь. Послышался облегчённый вздох, после бледные губы Угря расплылись в улыбке. От этой улыбки воняло фальшью. — Спасиб… Поблагодарил ради вежливости, так сказать. Даже если слышал, как Стикмин лениво набирает номер на старом кнопочном мобильнике(хрен бы побрал какого года и откуда взявшейся модели) и деловито рассказывает ситуацию, попутно ставя чайник на плиту. Жалко, невозможно было услышать реакцию блондина — уж слишком тихо тот говорил, поэтому Гордон нервничал: злится ли тот или полностью плевать. Минуты летели, как застывший мёд — тягуче медленно, будто боясь сделать резкое движение, чтобы не сломать хрупкий неловкий момент, которую так хочется укоротить, сделать короче, но, ради бога и всему сущему, мир жесток. Генри чувствовал, что это и есть то наказание — та часть кармы, которую он заслужил за своё прошлое, укусившее в зад в настоящем. Теперь остаётся бояться только за будущее, если таких молчаливо до-о-олгих моментов будет миллион. Третья причина, почему он не предпочитает общество людей — слижком сложный человеческий характер неизменно давил на нервную систему, заставляя стрессу контролировать разум. Чарльз не появлялся. Точнее, он появился. Ещё точнее, позвонил и сказал, что пришёл и что надо подождать чуток. Но с этого момента прошло несколько минут, а в дверь никто и не звонит, не стучит, даже за деревянным входом в квартирку, походу, никого и нет. Только пустота. Такая же пустота, если заглянуть в глазок: полутёмный этаж подъезда, соседние двери располагались близко друг другу, а коридор сильно заужен так, что в ширину помещался только полтора человек — один полноценный и половина, разделённая вертикально. Ожидание — та ещё сука, а терпение — ебаный садист. Внезапно застучали в окно. Генри вздрогнул от внезапного звука и осторожно приоткрыл жалюзи. За стеклом на пожарной лестнице(только бог знает, почему эта хрень всё ещё цела и невредима) стоял помятый, уставший, тяжело дышащий Чарльз, опираясь об колени, после бухнулся в тёплое помещение, пачкая пол мокрой одеждой и грязными ботинками. Его волосы были взъерошены и неаккуратно украшены влажными листьями и ветками, колени джинс были изрезаны, будто тот где-то ползал, в ногтях скопилась грязь, левая щека в тёмных пятнах от сажи, губа поцарапана, а на лице стояло недовольное и обиженное выражение. (Ни Генри, ни Гордон не решились спросить прибывшего: возможно задание, может подрался, но оба знают одно — Чарльз нагло соврёт. Наглость в том, что даже сам он будет знать, что ему никто не поверил, и не придаст этому вида, дальше притворяясь, что всё пучком). — Прошу прощения за беспорядок, — блондин встал, снял ботинки и приставил их у окна, чтобы дальше не пачкать пол, — И за опоздание. Генри только пожал плечами. Квартира достаточно старая, трухлявая, так что не помешает новый ламинат(если, конечно, деньги скопятся), поэтому за марание собственного имущества он не злится. — Дерьмо, Гордон, до твоего окна не достать, — сразу приступил к делу Чарльз, бесшумно приблизившись к парню, — Хотя-я-я... Какое окно, блин... Там же рыба твоя. — Зна-аю... — Говорил же переставь — все увидят. — Да-а-а... — А ты, блин: "Ниет, там клё-ё-а-ава, я тыак людяшек пуга-а-аю", — Чарльз не переставал обиженно бушевать, рассхаживая по комнате и скрестив руки на груди, затем замедлился, постепенно останавливаясь, и тяжело вздохнул, — Прости... — Да всё впорядке, — белобрысый виновато улыбнулся и неловко зачесал затылок, — Ты тоже меня прости, чувак. Чарльз кивнул и сел на диван, уперевшись локтями на колени и уткнувшись лбом на скрещенные пальцы — а-ля "Саске-ку-у-ун"(прим. соавтор: "Я аж услышал этот противный скулящий девичий голос"). Наблюдавший за сценой Генри продолжал молчать. Конечно он будет молчать, он не читал в детстве книгу по психологии "О том, что надо говорить в определённые моменты", и он не рождался с сверхспособностью угадывать настроение, поэтому оставалось только глазеть, как зритель, за образующейся ниткой очередного сценария. И очередной сценарий кинул свои жонглёрские булавы, теперь осталось только не упустить тот момент, когда все эти штуки аккуратно, по плану, уложатся в стопочку, а зал захлопает в ладоши. — Придётся звонить старику, — обречённо сказал Чарльз забеспокоившемуся Угрю. Генри вопросительно хмыкнул. Он не раз слышал "старик". От самого Кельвина, от Лиама и его коллег, от Говарда Липтона, работающего в кондитерском по соседству от магазинчика. Конечно в этом огромном мире стариков — миллиард, не сосчитать. Многие хотят сдохнуть, многие прожить ещё подольше, но всех объединяло одно — потраченные на хуйню минувшие дни. Только вот, интонации, голос и эмоции на лицах говорили, что "старик" не просто пожилой пенсионер, а "старик", как об отце. — Да-а-а... — протянул Чарльз, услышавший Генри, — Если мы сами вызовем подмогу, то он рано или поздно узнает... Погоди, или ты спрашивал о нём? — Старик, — Генри скрестил руки ожидая ответа. — Узнаешь. Потом. Не этого ответа.***
Пришлось позвонить. Через час по всему дому громыхал неприятный звук скрежета металла, и пилы, как будто не дверь взламывают, а строят ебучий небоскрёб. Всё это происходило под строгим надзором "старика". Тот самый "старик" и взаправду был стариком, даже пенсионером со стажем: седой, морщинистый и усатый. Но несмотря на возраст, по не исчезнувшему со временем стали в глазах, по строгому командному голосу и по прямой осанке можно было сразу предположить, что тот точно где-нибудь служил. Только образу бывшего военного мешали косичка до лопаток, тёмно-серое борсалино и опрятный костюм: джинсовые брюки, светло-голубая рубашка, тёмно-синий жилет и чёрный шерстяной пиджак сверху. А из-за козлиной бородки и длинных усов, тот больше напоминал китайского мафиозника, чем старого солдата. Но Хьюберт Гэйлфорс не просто китайский мафиозник, ведь у таких нет сотни тупых и беспризорных шизанутых детей по всей доброй половине города. — Оно всегда хорошо держалось, я сначала даже сам не понял как это произошло, — Гордон уже битых пять минут пытался обьяснится, но выходило не очень, — Я просто вышел и всё! — Угораздило же тебе в такое вляпаться... Старик был усталым. У него много работы, много забот, собственные внуки, которые никак не могут нормально справится с жизнью, начиная тупо воровать и исчезая в соседних штатах, собственные дети-слабаки, не удержавшие в руках свои чады, и тоже дети, но не собственные, а чужие, только вот привыкшие называть его "отцом", если не впрямую, то косвенно признавая в нём родителя. А виноватые, попавшие в проблему дети всегда сначала пытаются исправить свою ошибку сами, только потом, когда ситуация усугубляется, ползают в сторону предков за помощью. А дети — это существа опасные, зачастую тупые, как пробка, но сердце всё равно сжимается. У Гордона было немало проблем с самого начала, когда решил начать жить вдали от знакомых. Проблемы редкие, конечно, но носящие за собой такую пагубный итог: то взорвётся компьютер, то попытаются арестовать за неподнятую банку содового, то какие-то фашисты обоснуются в свободной комнате рядом — весела и интересна жизнь, жалко, что опасна, ведь фашисты всё ещё этажом выше, копы всё ещё неоднократно следят за ним, хакеры тоже присоединяются этому пати, время от времени пытаясь взломать, а многочисленные провода и экраны грозятся вспыхнуть неуловимым огнём. И вот, случилось то, что не могло случится никогда — захлопнулась дверь. Она была молодцом, просто чудом, из специального герметичного металла, звуконепроницаемого корпуса, а, чтобы дверь хорошо и крепко держалось, стены и пол внутри квартиры заменили на такой же металл. Все думали, что раньше всех нахрен развалится дом от такой массивной и тяжелой хуеты, но ставки были проиграны, прогнозы расшатаны, люди в панике, нападение инопришеленцев и вся хуйня, ведь раньше всех всего-навсего захлопнулась дверь. От этого всем грустно, печально, обидно, особенно Бэнксу. Генри вообще решил отойти во время общей паники, так сказать: "Не при делах", как остальные соседи, высунувшие любопытные головы, но позже со страхом юркнувшие обратно, стоило только встретиться с холодным взглядом Хьюберта. Но громкий шум за стеной всё равно мешал парню лечь спать, поужинать, вообще думать, поэтому делать было нечего, только с кислым лицом уставиться на потолок и считать каждые секунды до момента, когда наконец всё успокоится.***
Полутёмная квартира встретила Гордона приятной прохладой — всегда стоял холод из-за отключённых батарей, работающих только зимой, когда погода становится совсем невыносимой, а в домах холоднее, чем на улице. Он решил войти в своё уютное пространство пока ему меняют замки и, заодно, расслабится от маленького ненужного приключения. Но отдыху помешал, непосредственно, возня в прихожей, мешавшая уловить нужный настрой. Поэтому он включил компьютер. Писк и последующий громкий гул, потом пространство осветили пять экранов. Тени, сливавшиеся с общим интерьером, свободно веселившиеся на полу, на мебели, на проводах, попрятались по углам. "Словно дикие коты", — подметил Гордон, рассеянно наблюдая как вспыхнул рабочий стол, а некоторые проги автоматически начали открываться. Сам парень вслепую вошёл в кухню, переступая через скальпели, банки от говядины, случайно задев мусорное ведро, наполненную шприцами. Он по памяти открыл нужный шкаф, но тут же закрыл, подмечая про себя, чтобы не забыть прикупить ещё, и сразу пошёл к запасам на чёрный день. Его квартира не была убрана, не чистоплотна, как у Генри, не напоминал живой сад, как у Чарльза; она была зловеще тёмной, скрытной от реального мира и полностью забронированной; на полу повсюду червями валялись провода: толстые, тонкие, круглые, плоские, колчатые, короткие, длинные — и также, как эти самые черви, были паразитами, употребляя каждое электричество, каждый вольт, путаясь под ногами, ползая по стенам, располагаясь над столами и диваном. Многие от зарядок, некоторые от компьютеров, один от холодильника, семь от выключателей и розеток, а остальные словно корни дерева примкнули к окну. Точнее, к аквариуме у окна, освещённая ярко-зелёным, с мутной растительностью, камнями на дне, перемычками сверху, устройствами вокруг и тёмной длинной рыбиной внутри. Голодным угрём, глухо щипящим, извивающимся словно змея — по колебанию понявший, что кто-то рядом, и этот кто-то его покормит. Гордон улыбнулся, щипцами вытаскивая протестующего краба из другого аквариума над кухонной столешницей, одновременно покормив других, осторожно подошёл к рыбе и кинул в воду будущий ужин, с интересом наблюдая как почувствоваший свободу десятиногий тут же замирает и легонько опадает на дно, а его тут же хватают и утаскивают в самую муть. Некоторые из приборов опасно замигали, запиликали, а на дисплее крайнего экрана показался уровень полученной энергии. Однако, парень не придал этому виду, зачарованно наблюдая за прекрасным взаимодействием двух разных видов. Ещё с детства, с самой первой рыбалки вместе с отцом, он серьёзно начал интересоваться подводным миром — обычное десткое любопыство. Конечно, счастливый увлечением сына папаша с полными от радости штанами начал брать с собой маленького Гордона то в речки, то в озёра, прихватив бутылку пятиградусной, и рассказывал обо всём: о видах, о наживках, о блёснах. Только потом понял, что малыш интересуется не мёртвыми рыбками, а живыми, поэтому купил стандартный аквариум с маленьким карпом. Но не каждый родитель знает, что детские увлечения порой во взрослом возрасте доходят до полнейшого маразма, иногда становясь причиной безработности, всегда жизненной целью, но редко — странным фетишем. Гордон, через долгие и упорные годы, на той же ступени, что и в детстве — интерес к рыбам. Но время не щадит никого, никто не застрахован от того, что, со старостью, барьер внутри человека становится всё слабее и слабее, вскоре выпуская похотливого монстра. Конечно, он всё ещё любил узнавать больше, наблюдать за каждым движением плавника, но рыбы не живут вечно, как и всё остальное в мире. Поэтому взрослому Гордону приходится заниматься таксидермией, ведь формалина во всём свете много, но в этом маленьком вонючем городке — нихрена. Также приходится заказывать этот формалин в малых дозах, из-за нехватки денег, в шприцах, потому что перевозка от пункта А(самый ближний и мутный город) до пункта Б — зачастую нелегальна. Поэтому чучел на полках больше, чем рыб в банках с формалином. Угорь — единственный, кто так долго существует вместе с ним. — Гордон! Из транса Бэнкса вывел голос Хьюберта прямо за спиной, заставляя того подпрыгнуть чуть ли не до самого потолка и со скоростью света развернуться на все охуенные сто восемдесять. Старик стоял уперев руки в бока и с отвращением оглядываясь кругом. Видок, честно, был так себе: будто попал в футуристичный мир или же в квартиру какого-то бомжа в футуристичном киберпанковском мире. — Ничего не изменилось с прошлого раза, — Хьюберт с досадой покачал головой, потом снова повернул в сторону парня, — Дверь починили, закрывайся. — Спасибо. Старик в ответ улыбнулся, отчего губы Гордона самовольно приподнялись вверх, и он сразу последовал за ним к выходу из квартиры. Замки были те же, как будто не было инцидента и никто не резал слесарной пилой расщелину между стеной и дверью. Парни, приехавшие с стариком, весело попрощались с белобрысым. "Как напоминание!" — сказал один из них, вручая прямо в руки словно трофей, как первое место по неудаче, остатки замка — металические обруски, твёрдые и гладкие на ощуп. "Нах?" — мысленно спросил Гордон, "Носи на здоровье", — передал привет маме Пол. — Чтобы не было таких приколов, — пригрозил Хьюберт, напоминая то, с чего начался весь этот сыр-бор. — Да, сэр! Дверь наконец закрылся, наконец-то он смог ввести пароль, хоть и новый, и наконец-то успокоится от мысли, что его маленькая квартира перестала проветриваться воздухом с снаружи(ужасная вещь, очень ужасная). Ранняя обстановка никак не давала повода и даже отбивала желание начать работу, но сейчас он мог сосредоточится, сесть поудобнее и, откинувшись на спинку, наблюдать за тем, как на экране высвечиваются коды, а на другом, левее, уже давно валялись скачанные файлы: кусочки древних газет, скрытая информация учёных, планы правительства и не до конца полная биография Генри Стикмина. Работа есть работа.***