К тому моменту, как Никсон приходит за ней утром следующего дня, Сара делает всё, чтобы он не заметил следы заставшей её врасплох ночной истерики: умывается ледяной водой из крана, стирает следы потекшей туши, пальцами приглаживает волосы. Поэтому, появившись на пороге камеры, невыспавшийся и осунувшийся, шериф застаёт её полностью собранной, сидящей на краешке застеленной койки.
— Сара, пожалуйста, иди за мной.
Его «пожалуйста» режет слух, впрочем, как и жалобный, будто бы раскаивающийся тон, но О’Нил не перечит. Она поднимается и, не глядя на Никсона, выходит из камеры, в которой провела свою первую ночь за решёткой — бессонную и беспокойную. Идя по коридору вдоль остальных тюремных камер, она заглядывает внутрь, одновременно и боясь, и надеясь увидеть Драконов, что полночи отвлекали её разговорами. Однако камеры пусты.
Вопреки страху, который она изо всех сил пытается подавить, Никсон ведёт её не в свой кабинет, а к выходу. Заполняет бумаги у дежурного и смущённо просит девушку их подписать.
— Я должен перед тобой извиниться, — неловко начинает он, когда они выходят из участка и садятся в его машину. Авто выезжает со служебной парковки и вливается в поток других автомобилей. — Вчера я был на взводе, обошёлся с тобой несправедливо. Мне очень жаль…
Она не знает, что ему ответить. Смотря в окно, Сара чувствует себя до предела выжатой и разбитой, точно ночью она прошла через очередную эмоциональную мясорубку, после которой получила лишь мягкое «прости». Ну да, это ведь так легко.
— Всё… нормально, мистер Никсон, — с усилием выдавливает она спустя несколько долгих минут неприятного молчания. Не смотрит на него, почти полностью отвернувшись к окну, но затылком чувствует этот тяжёлый, виноватый взгляд.
— Пойми меня правильно, — горячо и надрывно продолжает тот, быстро переводя раскаивающийся взгляд с дороги на девушку и обратно. — Когда я увидел тебя там, в казино… не знаю, во мне будто что-то сломалось! Думал, ты с ними, никак не мог понять, где же это мы с твоей матерью так проглядели! Оттого и разозлился… наверное, больше на себя, чем на тебя, понимаешь?
Не понимает.
Сознание концентрируется на фразе, брошенной искренне, но такой фальшивой.
Где же это мы с твоей матерью так проглядели…
Мы. С твоей матерью.
Сара сжимает пальцы и прячет ладони под коленями, чтобы Никсон не увидел, насколько она зла. Не размыкая искусанных губ, мычит в ответ нечто нечленораздельное, всеми фибрами души надеясь, что шериф поймёт намёк и перестанет лезть со своей запоздалой, непрошеной исповедью.
До конца поездки они больше не разговаривают. Только остановив машину у подъездной дорожки её дома, Никсон, опередив её порыв немедленно выскочить на улицу, несмело признаётся:
— Ты должна кое-что знать… твоя мама в курсе произошедшего. У меня не было выбора, Сара, я должен был рассказать ей, где ты.
О’Нил не дура, она уже догадалась, что её карточный домик разлетелся по ветру, а на его месте осталась одна пустота.
«Мама знает не только, где я провела эту ночь, но и почему», — Сара вдруг чувствует себя настолько уставшей, что с трудом открывает дверь авто и неуверенно ставит ослабевшие ноги на тротуар.
Буря по имени Айрис О’Нил налетает на неё мгновенно, едва открывается входная дверь. Она выскакивает из гостиной, в два шага пересекает коридор и хватает дочь за плечи, заглядывая той в лицо. Её глаза — красные от слёз, — смотрят на неё, не моргая.
— Как ты могла? Как ты могла, Господи?!
Её ногти больно впиваются Саре в плечи.
— Айрис, не надо, — неуверенно встревает застывший на пороге Никсон. — Я же объяснил…
Сара отбрасывает руки матери и, гневно на неё зыркнув, почти бегом скрывается на втором этаже.
— Айрис…
— Пожалуйста, Джонатан, — доносится до Сары её вымученно мягкий голос. — Это только наши дела. Я так благодарна тебе за помощь…
Дальше девушка уже не слышит. Она вбегает в собственную спальню и тут же замирает, не зная, куда податься, за что схватиться. К горлу подкатывает тошнота, пальцы холодеют. Так хочется пить… А ещё спрятаться куда-нибудь, точно в нору.
Внизу хлопает входная дверь, и секундой позже на лестнице раздаются быстрые шаги.
— Не смей от меня так отмахиваться! Не смей, слышишь?! Неблагодарная, распущенная мерзавка, ты перешла все допустимые границы! — Айрис буквально влетает в спальню.
У Сары всё ухает вниз. Грозовые облака — их ссора, давно намечавшаяся, — наконец проливаются дождём.
— Не надо на меня так смотреть! — зло фыркает женщина, глядя в широко раскрытые, блестящие глаза дочери, горящие на болезненно белом лице.
— Я не собираюсь разговаривать с тобой, когда ты в таком состоянии, — Сара пытается справиться с дрожью в голосе, но выходит плохо.
Айрис как будто не слышит.
— Связалась с уголовниками! Опустилась ниже некуда! Как ты могла, Сара, как ты могла?! Они же преступники!
В глазах матери — океаны разочарования. И эти океаны своими волнами обрушиваются на Сару, сбивая с ног последнее сопротивление.
Её губы дрожат.
— Это всё из-за твоего дрянного отца!
Желудок стягивается в такой узел, что начинает болеть.
— Ты стала совсем неуправляемой! Что ты выкинешь следующее? Наркотики? Бросишь школу? Станешь спать с этой падалью?!
Тело чувствует угрозу, но не может пошевелиться. Будто приросло к полу, будто её воля вдруг перестала существовать.
— Хватит глазеть на меня! Скажи что-нибудь, что ты моргаешь?!
Сара с трудом сглатывает ком в горле, который мешает дышать.
«Почему ты кричишь на меня?» — хочется спросить ей, но вместо этого она с трудом выдавливает нелепое оправдание:
— Я не преступница… Я просто работала в их баре, мистер Никсон же сказал…
— Не смей втягивать в это Джонатана! — Айрис разъяренно скалится и подлетает к дочери. Останавливается к ней вплотную, и Сара видит полопавшиеся капилляры в белках её глаз.
«Она меня ненавидит».
— Не смей втягивать Джонатана в ту грязь, в которую ты затянула и себя, и всю нашу семью! Ты даже представить себе не можешь, как мне стыдно перед ним! Мне! А тебе?
Стыдно ли Саре?
Стыдно ли за то, что она всеми силами пыталась жить нормальной жизнью? За то, что получала грязные деньги? За то, что столь глупо успела привязаться к этой самой «падали»?
— Нет.
… Айрис никогда не била дочь. Может, поэтому её пощёчина, что прилетает столь неожиданно, с размахом, действует как тот самый спусковой крючок, от которого срывает крышу. Черта, которую раз уж переступил, то пеняй на себя.
Сара отшатывается. Хватается за лицо. То пылает, будто не от удара, а от огня, и этот же огонь сжигает в Саре всю выдержку и благоразумие, оставляя на их месте лишь клокочущую обиду, что копилась в ней месяцами.
Секунда. Две.
А потом Айрис испуганно отшатывается.
Одним размашистым движением Сара смахивает со своего стола всё, что на нём лежит. Школьные принадлежности, рамки с фотографиями, кружка, косметика — всё с невообразимым грохотом летит на пол, а Сара хватает попавшиеся под руку вещи и швыряет их в стену.
— Ты не имеешь права упрекать меня! Ты! Не имеешь никакого права!
Стакан с водой для красок разбивается около двери. Бьётся стекло, пачкаются обои.
— Хочешь знать, почему я работала там?! Да потому что ты только и делаешь, что ноешь! Сидишь и плачешь из-за того, что он тебя бросил. Да он бросил тебя, потому что ты грёбаная истеричка!
Она хватает одежду. Бездумно швыряет её, раскидывает, запускает ремнём в дверь.
— На что ты собиралась жить, Господи?! А на что ты жила все эти недели? Откуда, как ты думаешь, деньги на твои продукты, на твой дом, на твою одежду?! Их дал твой любимый Никсон?! Нет! Пораскинь мозгами, мама!
Школьная сумка встречается со стеной, летят карандаши, тетради, книги. Проходит буквально пара минут, а спальня выглядит так, будто по ней пронёсся смерч.
— Ты ничего обо мне не знаешь! Даже понятия не представляешь, что этот сраный город со мной сделал! Живёшь в своём розовом мире! Никсон, Никсон! У тебя в голове один только Никсон! Открой глаза, мама, у тебя есть ещё и я!
Сара закрывает рот ладонями. Раз. Два. Её грудь ходит ходуном от рвущихся наружу рыданий.
— Ты хоть помнишь, что я у тебя есть? — спрашивает она тихо, а потом заходится в надрывном плаче.
Так она и стоит: ссутулившийся исхудавший силуэт с подрагивающими плечами. Она плачет, наконец выплёскивая наружу и страхи, что её грызли, и обиду, что в ней цвела. Плачет, потому что устала, запуталась, потому что столь неожиданно и резко повзрослела, испугавшись настигших её перемен.
— Сара…
Айрис делает несмелый шаг навстречу. И ещё один.
Она касается её плеча, и Сара делает попытку отшатнуться, но вот материнские руки уже обхватывают её и прижимают к себе.
— Девочка моя… — шепчет Айрис, гладя дочь по голове.
И Сара сдаётся.
Уткнувшись матери в шею, она плачет из-за того, что она сделала, из-за того, кем стала. Из-за Джона, из-за отца, матери и мистера Никсона. Из-за непроглядного лабиринта — Сентфора, — у которого нет ни входа, ни выхода. Из-за всех его демонов — реальных и выдуманных, — которым так полюбилась, что теперь они вряд ли когда-либо оставят её в покое.
«Я хочу домой, я хочу домой, домой…» — бесконечно повторяет она, ещё не до конца осознавая, что дома у неё, по сути, больше нет.
***
Искусанные до мелких ранок губы обхватывают вторую за полчаса сигарету. В темноте на секунду вспыхивает и гаснет пламя зажигалки. Сара глубоко вдыхает никотин, с сожалением про себя отмечая, что сигарет осталось совсем немного. Слегка подрагивающими пальцами кладёт полупустую пачку на подоконник и откидывает голову назад, прижимаясь затылком к холодному камню.
Уже где-то далеко за полночь. Через открытое окно в спальню врывается неожиданно промозглый для весны ветер, обнажённые ноги и руки Сары давно покрылись мурашками, а пальцы замёрзли. Она сидит на подоконнике, опасно свесив одну ногу наружу. Думает, курит. Курит и думает.
Она не включает свет, отдавая предпочтение темноте и уютно-жёлтому свечению фонарных ламп на улице. Из-за быстро плывущих асфальтово-серых облаков звёзд не видно, есть лишь свежая, будто фосфоресцирующая в ночи зелень кустов и деревьев, редкий звук проезжающих вдалеке машин и полное — но на удивление размеренное — ощущение одиночества.
На улице такая тишь, что кажется, будто город вымер.
Наконец-то.
Прошедшие сутки — несомненная и поражающая своей жестокостью пытка, которая в итоге оставляет Сару начисто опустошённой.
…руки Айрис с материнской нежностью всё ещё держат её, гладят, успокаивают. Вытирают слёзы, но они бесконечны.
«Нужно, наверное, позвонить кому-то», — Айрис испуганно оглядывает комнату, потом опускает взгляд на дочь, которая, прижавшись к ней, никак не может успокоиться.
Женщине страшно.
— Сара, Сара… ну хватит, всё… — дрожащим голосом упрашивает она, не замечая, как сама начинает плакать. Она тянет дочь к кровати, ложится сама и укладывает её рядом.
Проходит ещё некоторое время, прежде чем глубокие рыдания сменяются тихими всхлипами и лёгкими подрагиваниями плеч. Ещё немного, и Сара полностью умолкает.
Ладонь Айрис скользит по её волосам, по плечам, по спине. Когда в последний раз они вот так лежали?
— Прости меня… прости, пожалуйста. Я плохая мать, я и представить себе не могла, что тебе так плохо…
Слова Айрис крутятся в голове, словно старая плёнка, что после пятидесятого просмотра теряет всякий смысл. Картинки-картинки, слова-слова, а что за ними кроется — уже не особо важно.
«Лучше бы она не извинялась, лучше бы я вовсе не вспылила…» — сигаретный пепел сыпется на внешний подоконник, и Сара переводит задумчивый взгляд на почти потухшую сигарету.
В каком-то из соседних дворов лает пёс, взбудораженный раскатистыми басами промчавшегося мимо мотоцикла. Ветер всё не унимается, и Сара цепляется взглядом за подхваченный порывом воздуха пластиковый мешок, только сейчас замечая чёрное авто, припаркованное в глубине аллеи.
Из-за расстояния в несколько десятков футов она не может разглядеть марку, но что-то в этой машине с вытянутым кузовом кажется ей знакомым. Впрочем, Сара долго её не разглядывает: девушка в последний раз затягивается, щелчком пальцев отправляет сигарету прямо под окно и запрокидывает голову к серому небу.
Теперь ничего не будет как прежде. Ей придётся уйти из казино, потому что ни мама, ни Никсон не позволят ей остаться. Нужно будет искать новую работу, возможно, вернуться в придорожный кафе-бар. Айрис сказала, что она решит проблему с деньгами, но Сара прекрасно знает, что её слова — хоть и искренние, — всё равно пустые.
Предаваясь этим мрачным мыслям, Сара не замечает, как в одиноком авто на одну секунду загорается жёлтый огонёк — это щёлкает зажигалка. Она освещает лицо водителя и тут же гаснет.
***
Наутро Сара остаётся дома. Она отсыпается и почти не вылезает из постели, воспользовавшись раскаянием Айрис, которая, явно чувствуя себя виноватой, вдруг превращается в самую заботливую маму на свете.
— Я приготовила пасту, как ты любишь. Спустишься? — спрашивает она, заглядывая к Саре в комнату и натянуто улыбаясь.
Уже на кухне она продолжает:
— Может, нам сходить куда-нибудь вдвоём в конце недели, как считаешь? В кафе или в кино. Только мы вдвоём.
Накручивая пасту на вилку, Сара не решается поднять глаза. Идти с ней она совсем не хочет, но во имя их хрупкого перемирия, доставшегося такой ценой, вынуждена согласиться.
«Мы перешли на ту стадию отношений, когда, боясь обидеть, начинаем врать друг другу».
Следующий день — непримечательный и самый обычный. Под конец школьных занятий, закинув на плечо рюкзак, Сара выходит на крыльцо, чтобы подождать подруг.
Дети помладше сбегают по лестнице, кричат и шутливо толкаются, а она наблюдает за ними с лёгкой полуулыбкой, поднимает глаза и в тени липовой аллеи, за школьным забором, вдруг замечает чёрный внедорожник.
Он стоит там, притягивая взгляд и не предвещая ничего хорошего. Улыбка медленно сходит с губ, девушка всё смотрит и смотрит на блестящее на солнце авто и, хоть и не может знать точно, чувствует, как некто смотрит на неё в ответ.
«Я ждала этого», — проносится в голове равнодушно-холодная мысль, и Сара спускается с крыльца, решительно направляясь к внедорожнику.
Каждый шаг подтверждает неизбежность происходящего. Каждый шаг — как чуть запоздалое напоминание, что за любые поступки и слова придётся однажды ответить.
И хоть ей — вопреки доводам рассудка, — всё же немного боязно, Сара старается не показывать этого. Она идёт уверенно, расправив плечи, поднимает подбородок. Подходит к внедорожнику и молча залезает на заднее сидение.
Спереди — двое широкоплечих мужчин в чёрных куртках, под воротниками которых, извиваясь на коже, притаился дракон. Ни один из них не говорит ни слова, ни один из них даже не одаривает её лишним взглядом.
Лишь короткий кивок головы, и внедорожник, подняв облако грязной пыли, трогается с места, увозя Сару к тому, кто, притаившись на своём пепелище, очень ждёт её ответов.
