Белая ворона

      Не в его правилах было будить женщину поцелуями. Эта степень нежности казалась бесполезной тратой времени. Женщины — чаще всего проститутки, — вообще редко оставались в его постели до утра. Обычно они, закончив то, ради чего и были нужны, уходили сразу же. В тех редких случаях, когда им всё же было позволено остаться, поцелуи поутру были им незнакомы. Дама тихо вставала с постели, подбирала раскиданную по полу одежду и, затворив за собой дверь, уходила. Вот так. Никто не разменивался на ласку, никто её не ждал и не предлагал. Если бы пассия полезла к нему с поцелуями, он бы её отпихнул. Если бы самому вдруг вздумалось её целовать — счёл бы себя сумасшедшим.       Да… в последнее время с рассудком у него точно не всё гладко.       Светает. В его движениях, когда он склоняется над спящей Сарой, есть некая странная смесь жадного и неторопливого. В его поцелуях, когда он касается губами её приоткрытых губ, исключительная нежность. Аарон целует раз — невесомо, едва ощутимо, — и улыбка проигравшего вырисовывается на его губах. «Пожалуй», — думает он, целуя её теперь уже с большим нажимом. — «Пожалуй, это самое приятное из моих поражений».       Тихий полувздох-полустон, её тело шевелится под одеялом, голая рука поднимается к волосам и безвольно падает на подушку. Проходит ещё мгновение, и девушка медленно открывает глаза.       Сонная пелена, застывшая во взгляде, растрепавшиеся чёрные пряди — как он того и хотел, — и обнажённые ключицы — для него всё это в новинку, такой Сару он не видел до этой ночи. От вида размазанной под глазами туши и набухших от поцелуев губ Аарону вдруг становится плохо, будто кто-то в сотый раз врезал ему под дых дубинкой, но удивительно то, что чувство это — приятное.       — Привет, — он сам не знает, почему шепчет, разглядывая её сонное лицо.       Она рывком поднимается, отчего их лбы едва не сталкиваются, в мгновение оказавшись друг напротив друга. Одеяло соскальзывает с груди, глаза удивлённо-встревоженно пробегают по комнате за спиной мужчины, возвращаются к его лицу, и тогда взгляд её смягчается.       — Привет… — Облокотившись на локоть, Сара подтягивает одеяло обратно. Глядит на Аарона робко, но не вздрагивает и не отводит глаз, когда он пальцами проводит по её предплечью.       — Как дела?       — Я так быстро заснула… прости. Сколько сейчас?       Он не отвечает. Вместо этого, неожиданно резко притянув её к себе ладонью за затылок, целует. Загребает в объятия её тёплое после сна, разомлевшее, пахнущее им тело и долго, медленно ласкает её губы. И он знает Сару уже достаточно хорошо, чтобы понимать: первые секунды она, растерявшись, замирает, точно испуганный зверёк. Её губы неподатливы и сжаты, а руки не касаются его. Но тут — будто щёлкает переключатель, — что-то в ней меняется, она почти бросается ему навстречу, ладонями обхватывая лицо, прижимаясь обнажённой грудью к его футболке, и целует так, словно ни робости, ни стыда не знает вообще.       Аарон обожает эту перемену, что занимает жалкие доли секунды. Обожает то, с каким порывом и горячностью она в итоге отзывается на поцелуи. Как жмётся к нему и ластится, точно хитрая, искушённая кошка, и как пахнут её волосы, и как она тихо постанывает ему в губы — тоже обожает.       — Так сколько времени? — бормочет она в его тёплую, колющуюся щетиной шею, обнимая её, и удовлетворённо вздрагивает, едва почувствовав мужские ладони на своей обнажённой талии.       — Время самое ужасное, — дыханием он щекочет её плечо. — Время везти тебя обратно.       Он чувствует, как ещё секунду назад расслабленное, мягкое, как пластилин, тело напрягается.       — Ммм, чёрт… — сокрушённо стонет Сара после продолжительного замешательства. — Я совсем забыла, можешь поверить?       — У тебя будут неприятности? — его ладонь, не останавливаясь, гладит её волосы.       — Скорее всего. Ну, и плевать… плевать, — повторяет она уже тише, лишь сильнее обхватывая его за шею.       Её близость действует на него опьяняюще. Хочется смять её под себя, накрыть с головой одеялом и любить, ловя губами вздохи и стоны. Особенно, когда она наконец его. Когда она наконец нагая в его постели, жмётся, ластится, и все преграды между ними двумя пали.       Но Хилл — не шестнадцатилетка с вечным стояком, он знает, когда следует притормозить, даже если не хочется. Особенно если не хочется.       — Надо собираться, — отзывается он через какое-то время. Какое именно, — минута или же десяток, — непонятно. Касается губами её виска, потом целует в лоб и, мягко отстранившись, поднимается с постели. — Прости, детка, но мы очень сильно рискуем, если ты не вернёшься к завтраку. В ванной на раковине чистое полотенце, собирайся, ладно? А я соображу что-нибудь поесть.       Сара следит, как он выходит из спальни, и, едва за ним затворяется дверь, роняет голову обратно на подушку, до подбородка натягивая одеяло. События прошлой ночи отзываются по всему телу жаркими, колючими спазмами, и больше всего хочется закрыть глаза и провалиться куда-нибудь в тёмное место…       «Это была не я, о, чёрт… это всё было не со мной, потому что если всё-таки со мной, то я схожу с ума и не знаю, что делать».       В ванной она становится под тёплый душ и, упёршись ладонями в прозрачную стенку кабины, закрывает глаза. Мысли разбегаются с той же беззаботной прытью, с какой вчера ночью пальцы Аарона изучали её бедра. Только вот природа их не столь беззаботна.       Как быстро мать и Никсон хватились её отсутствия? Что теперь делать? А как вести себя с Аароном? Они теперь пара?       Пара… нет, это звучит чересчур даже для её богатого воображения, и Сара, усмехнувшись, качает головой.       — Разберёмся, — бормочет она себе под нос. — Со всем по порядку.       Выйдя из душа и вытершись оставленным полотенцем, она натягивает платье на влажное тело, мокрой салфеткой стирает размазанную тушь и кое-как справляется с безумными волосами, заплетя их в косу. Разглядывая себя в зеркале, чистосердечно признает, что выглядит куда не столь изысканно, как вчерашним утром.       «Ну… ничего. И обстоятельства другие», — усмехается своим же мыслям О’Нил.       На кухне Хилл отмечает её присутствие брошенным наискось взглядом, продолжая при этом колдовать над кофейником.       — В общем, — голос его звучит то ли смущённо, то ли виновато, — оказалось, еды у меня не слишком много.       — Не страшно, я не очень голодная. Тебе помочь?       — Интересно, с чем? Можешь наколдовать нам завтрак? — хитро стреляет глазами он и кивает на пустой стул. — Сядь.       Через минуту он ставит перед ней чашку чёрного кофе и тарелку с жареным яйцом, двумя ломтиками бекона и крошечной бриошью.       Сара долго смотрит на блюдо, потом, сжав губы, чтобы не рассмеяться, медленно поднимает глаза на Аарона.       — О, маэстро Хилл, я недостойна, — и всё же, не сдержавшись, принимается хохотать в голос.       — Знаешь, если не нравится, я съем сам, — он пытается забрать тарелку, но Сара перехватывает его руку.       — Нет, нет! Я съем!       — Для такой леди, как ты, эта крестьянская еда…       — Крестьянская еда! Отдай тарелку, Аарон! Мне нравится всё крестьянское! Знаешь, я ведь даже почти умею водить трактор!       Он на мгновение замирает, а потом и сам начинает смеяться. Высвободив одну руку из её хватки, а другой упёршись в спинку стула, Аарон ведёт хитрым взглядом по губам, опасно приблизившись лицом к лицу.       — Сдаётся мне, ты та ещё врунишка.       — Я? — её глаза округляются в деланом удивлении, и Сара медленно подаётся навстречу. — Я никогда не вру.       Их губы встречаются, поцелуй выходит нетерпеливым и жарким. Положив ладонь ей на затылок, Аарон притягивает её к себе и держит, и, зажатая между ним и спинкой стула, Сара не может никуда деться, чувствуя уже знакомую слабость во всем теле. Она тянется к нему, пальцами касается колючей щеки и ловит себя на мысли, что остро нуждается в том, чтобы вновь почувствовать вес его тела на себе и едва сдерживаемую, грубую ласку…       И точно прочитав её мысли, Аарон отстраняется.       — Так, всё, закончили, — тяжело выдыхает он, обжигая щёку горячим воздухом. — Ты меня с ума сведёшь, я же сказал, нам нужно ехать.       — Ты первый начал.       — Я мог бы поспорить, но даже не буду пытаться, — будто опасаясь находиться с ней слишком близко, он отходит к столешнице и берёт в руки свою чашку кофе. Уголками губ улыбается. — Ешь.       — А ты?       — А я отвезу тебя и заеду за чем-нибудь изысканным.       Притворно-обиженно вздохнув, Сара тыкает вилкой в уже успевший остыть бекон. Скудный завтрак занимает у неё от силы минут десять, а потом, даже не дав ей вымыть посуду, Хилл отдаёт приказ одеваться.       — Нет, так не пойдёт, — категорично заявляет он, оглядев О’Нил с ног до головы и тут же скрывшись в глубине дома. Возвращается с серой толстовкой в руках и протягивает её Саре, поясняя:       — В одном платье на байке ты замерзнешь.       Кофта пахнет Аароном — его резким одеколоном, — и девушка с удовольствием натягивает её на себя.       — Как я выгляжу? — игриво любопытствует она, размахивая рукавами из стороны в сторону — толстовка настолько большая, что почти полностью прикрывает платье.       Мужчина берёт с полки ключи, накидывает на спину косуху и вдруг, резко развернувшись, хватает её за край пустого рукава. Сара едва успевает сообразить, что происходит, как он, притянув её к себе, с лукавой ухмылкой шёпотом заявляет прямо в губы:       — В моей толстовке, Сара, ты просто экстра-класс. Я не шучу, очень сексуально. Так бы и раздел тебя вместо того, чтоб одевать.       Она хлопает ресницами и молчит, а он, выпрямившись, буднично подытоживает:       — В следующий раз — обязательно.       На улице совсем рассвело, но город ещё спит. В утреннем сизом тумане, что пришёл с сосновых склонов, витает аромат лесной свежести, а прохладный воздух колет кожу. Тяжело поверить, что через пару часов эта прохлада уступит место удушающей жаре, а городская пыль, как пыльца, осядет где только можно.       Аарон помогает Саре с экипировкой, и они вдвоём садятся на байк. Дорога обратно по пустым улицам занимает всего ничего, но девушка всё равно успевает немного подмёрзнуть — ветер хлещет по голым лодыжкам и пальцам, поэтому на одном из перекрёстков, где они останавливаются на красный, Сара прячет ладони в рукава толстовки, а потом плотнее обхватывает Хилла со спины.       — Скоро приедем, — ободряюще бросает он и проводит кончиками пальцев по её коленке. По сравнению с тем, что они делали вчера, вполне себе невинный жест, но даже от этого скользящего касания по телу бежит ток. Сара вытягивается в струну, и осознание того, что они перешли черту — теперь он может её касаться, — вновь вышибает из неё дух.       «Что же мы всё-таки наделали?» — пожалуй, этим вопросом она будет задаваться ещё долго, ища ответы в перипетиях их страстей, слабостей и личных кошмаров, что отразились друг в друге.       Аарон останавливает байк под яблоней, в том же месте, где и вчера. Сначала он слезает сам, затем помогает ей. Они замирают друг напротив друга и, как это часто бывает в подобных ситуациях, неловко замолкают.       С высоты своего роста Хилл рассматривает её, и, хоть лицо никак этого не выдаёт, мысли его до смешного банальны: они сводятся к тому, насколько же она прелестна, особенно в его кофте. Ничто так не украшает девушку, как мужская одежда. Но знать ей об этом вовсе не обязательно.       — Ты придумала, что сказать матери? — наконец он подаёт голос.       — Не совсем, — Сара обнимает себя руками, взглядывает из-под ресниц и виновато улыбается.       О силе улыбки женщинам тоже знать не стоит.       — Давай пораскинем мозгами. Чувствую себя паршиво, оставляя тебя с этим.       — То есть это единственное, что тебя волнует? — кокетничает она, но Аарон вдруг серьёзно отвечает:       — Не единственное. Меня много что волнует, и многое из этого связано с тобой.       — Что ты имеешь в виду?       Хилл медлит, пиная носком кроссовка недозревшее яблоко. Потом говорит:       — Сложный вопрос. Очень многое. У нас с тобой ведь не всё так просто, — он видит странное выражение, мелькнувшее в её глазах, замёрзшую на губах улыбку и вдруг понимает, как это, должно быть, для неё прозвучало.       Взрослый дядя вернул свою юную подружку родителям и решил исчезнуть, сославшись на гору всевозможных «но» между ними.       — Я не имел в виду то, о чём ты подумала, — предупредительно, мягко заявляет он, но Сара уже внутренне и внешне ощетинивается, чем вызывает у Хилла слабую усмешку: боже, она всегда на стрёме, стоит только сделать один неверный шаг, ляпнуть не то, как эта кошка уже выгибает спину и шипит, готовая защищаться.       — Нет уж, говори, что хотел сказать, — она, суровая и ледяная, чеканит слова и смотрит ему прямо в глаза. — Что смешного?       Он запрокидывает голову наверх и на мгновение прикрывает глаза. Затем, в два шага преодолев разделяющее их расстояние, берёт Сару за плечи и держит, пресекая любые попытки сбежать от него, как она то любит.       — Кто тебя так обидел, что ты никому теперь не доверяешь? Подумала, что я сейчас тебя брошу? Сделай мне одолжение, Сара, и пощади мои нервы: не додумывай ничего, ладно? — Он посмеивается и, почувствовав, что О’Нил вырываться не будет, кладёт обе ладони на её щёки. — Посмотри на меня, что ты отводишь взгляд? Ещё минуту назад ты была готова меня испепелить! Нет, смотри на меня, упрямая ты девчонка!       Сара всё же пытается вырваться, он — удержать. Она извивается в его руках, он, смеясь уже громче, не отпускает. Вдруг она оступается на торчащем корне, каблук скользит по земле, и О’Нил уже почти летит носом вниз, как в последний момент Аарон успевает её подхватить.       — Почти доигралась, — резюмирует он, ставя её на ровную поверхность.       — Это всё ты виноват, — Сара одёргивает подол платья, поправляет толстовку и, согнув ногу в колене, проверяет набойку на каблуке. В общем, делает всё, лишь бы занять руки и не смотреть на него. Потому что стыдно.       И всё же он — это он. С той спокойной настойчивостью и неукоснительной прямолинейностью, что ей так нравится. Поэтому, когда Аарон во второй раз берёт её лицо в ладони и заставляет посмотреть ему в глаза, Сара не сопротивляется.       — Ты меня поняла? — уже гораздо тише, без смеха спрашивает он.       «Ему и вправду важно, чтобы я знала, что он меня не бросит», — эта мысль не сбивает с ног, не выбивает воздух из лёгких. Вместо этого она обволакивает, согревает, отзывается в груди колючим импульсом, и, нужно признать, Саре стоит больших усилий проглотить внезапно вставший в горле ком.       — Угу, — мычит она, уткнувшись лбом в его ключицу. — Прости.       И ей совсем не хочется уходить, возвращаться на эту ярмарку тщеславия, оправдываться и лгать. Она так устала, до безумия. Остаться бы в его объятиях, свернуться клубком на его коленях и греться в незамысловатых ласках и тягучих поцелуях, точно как сейчас…       …но предательское благоразумие берёт верх раз за разом.       Они отстраняются друг от друга почти одновременно, только Хилл, задержав её возле себя ещё на секунду, оставляет на губах несколько коротких прощальных поцелуев.       — Веди себя осторожно, ладно?       — Это мне даётся непросто, но я постараюсь… пока.       — Увидимся, детка.       Она не должна этого спрашивать, но вопрос срывается с губ против воли:       — Когда?       — Когда ты вернёшься в город. Где-нибудь уж я тебя разыщу.       — Только не затягивай с этим, — Сара улыбается, когда Хилл, вытянувшись в струнку и нацепив на губы лисью ухмылку, прикладывает пальцы правой руки ко лбу и мастерски отдаёт честь:       — Есть, мэм!       Мокрая от росы трава хлещет по голым ступням, холодит кожу, отчего Сара ёжится и прячет пальцы в широких рукавах толстовки. Ускорившись, она возвращается обратно по узкой тропинке, по которой ещё вчера бежала вслед за Аароном. Солнце, рассеиваясь в тумане, блёклыми пятнами света расползается по зелени, стайками собираются птицы — крошечные и певучие.       В голове — ни единой идеи, как оправдаться перед матерью и вытащить собственную задницу из вороха проблем, которые сама же и создала, но это всё чуть позже. Сначала нужно добраться до номера, переодеться и прийти в себя.       Только вот чёрная дверь для персонала закрыта. Сара дёргает раз, потом замирает, скептически уставившись на поблескивающую ручку, и пробует снова.       — Твою… — выдыхает она, резко разворачиваясь, — …мать!       Вернувшись на тропинку, а потом сойдя с неё на траву и обойдя здание с торца, О’Нил выходит на парковку. Притаившись под ветвями ближайшего дерева, она бросает хмурый взгляд на центральные двери — придётся пробовать с главного входа. Гости должны спать, а персоналу, по большому счёту, на неё всё равно, так что, пожалуй, не столь уж это и страшно.       Перед тем, как сделать шаг из своего укрытия, она внимательно обводит глазами окна спален, выходящих на эту сторону улицы. Зашторены. Тогда Сара подаётся вперёд, быстро пересекает парковку и скрывается в холле.       — Доброе утро, мисс, — если молодой парень за стойкой ресепшена и удивлён её появлением, то ничто этого удивления не выдаёт.       — Доброе, — она едва удостаивает его взглядом, целенаправленно двинувшись в сторону лестницы, но на первой же ступеньке останавливается и разворачивается, услышав посудный звон.       — Простите, это из обеденного зала?       — Так точно. Убираем оставшуюся с ночи еду. Если хотите, загляните перекусить. Там ещё много осталось.       — Там только персонал? — Сара переводит подозрительный взгляд с арки, ведущей в зал, на молодого парня и обратно.       — Я не видел, чтобы кто-то из гостей спускался.       — Что ж, спасибо. Пойду перекушу.       И всё же, прежде чем войти в столовую, она опасливо замирает на входе и заглядывает внутрь: никого, кроме нескольких официантов, что, негромко переговариваясь, убирают посуду со столов, расставленных вдоль стен. Обернувшись на стук её каблуков и поприветствовав её сдержанными улыбками, они возвращаются к работе.       Канапе, колбасная и сырная нарезка, гриссини — да уж, выбор будет побольше, чем у Аарона. Вот глупый — такой взрослый, а покупать продукты домой так и не научился. Накладывая еду на тарелку, Сара улыбается: надо будет привезти ему хотя бы что-то из самого необходимого, а то он, глядишь, на фастфуде, который всё время заказывает Вишня, совсем расслабится.       «И ладно-то он, а если у него останусь я… а я у него останусь, значит? Ещё раз? Как интересно…»       — Славно, что тебе весело.       Она поначалу даже не понимает, что обращаются к ней. Продолжает накладывать салат, а потом, замерев на несколько секунд, узнаёт этот голос, и всё внутри тут же, точно порвался верёвочный мост над пропастью, летит к чертям.       Она оборачивается.       — Где ты была?       Дерек стоит напротив, скрестив руки на груди и сжав края футболки. Смотрит раздражённо, пристально, точно бешеный хорёк, готовый напрыгнуть и растерзать в любую минуту.       «Он ничего не знает», — убеждает себя Сара, изо всех сил сохраняя на лице невозмутимое выражение. — «Он не может ничего знать».       — В городе. Как праздник?       — Как праздник? — он выплёвывает эти слова обратно и, хохотнув пару раз, вдруг становится серьёзным. — Да пошла ты.       Сара, до этого потянувшаяся за салфеткой, замирает. Гулко бьётся сердце, и холодеют руки, точно тело предвкушает стычку поострее. Она ставит тарелку на стол, оборачивается.       — Ты совсем обалдел?       Краем глаза она замечает, что некоторые официанты посматривают в их сторону. Впрочем, что за свадьба без сцены? Сара даже хочет улыбнуться этой мысли, но тут Дерек одним простым коротким вопросом возвращает её с небес на землю, и она моментально понимает, что проиграла.       — Чья на тебе толстовка?       Твою мать.       Она смотрит на него и смотрит, не зная, что ответить, растерявшись и не понимая, как могла столь глупо просчитаться. А Дерек, точно хищник, почувствовав, что удар его оказался удачным, и первая кровь пущена, продолжает с не меньшей сталью и жестокостью, и каждое его слово поднимает в Саре вихри разношёрстных эмоций: от страха до медленно закипающего гнева.       — Молчишь? А хочешь я скажу тебе, чья она? — он делает шаг и мерзко улыбается. — Аарона Хилла. Я прав? Вижу, что прав, у тебя на лице всё написано.       — Что ты несёшь? — её полушёпот теряется во взрыве его невесёлого смеха.       — Ты такая дура, Сара! Поверить не могу, что ты оказалась такой дурой! Дурой и предательницей!       О’Нил всё же делает попытку защититься:       — Ты себя слышишь вообще? Накурился вчера, что ли? Что ты несёшь, Дерек?       Он продолжает смеяться, и есть в этом смехе что-то пугающее.       — Я была в городе, со Стефани, если ты так хочешь это знать, мистер доморощенный детектив!       Хохот резко обрывается, и Дерек, сверкнув глазами, наносит последний удар.       — Я видел вас. Видел, как вы уходили, держась за ручки. Я пошёл за тобой, чтобы проверить, всё ли в порядке, а потом увидел вас в окне. Надо было мне раньше догадаться, что ты связалась с уголовщиной. Неспроста тебя тогда повязали в их казино. Только вот скажи мне, давно ты с ним трахаешься? С Хиллом.       — Замолчи…       — И этот сукин сын припёрся на свадьбу моего отца! — В глазах у Дерека океаны гнева, а голос — острый, резкий — отскакивает, звенит, почти что режет. Он говорит быстро, так, что с губ слетает слюна. Дереку больно, он разгневан, а чувство предательства и оскорблённого достоинства подкидывает свежих дров на костёр его запятнанной гордости и покоробленного чувства справедливости.       — Как долго ты с этими подонками? С ним. Ты ещё тогда, год назад, перед ним лебезила. «Аарон то, Аарон сё»… меня от тебя просто воротит! Ты жалкая! Соплячка, повиснувшая на взрослом мужике! Его посадят за это, ты знаешь? А ты всю жизнь проходишь с клеймом бандитской подстилки!       Страх внутри Сары окончательно культивируется в гнев. Точно так это происходит с загнанным в угол животным: перед смертью страх уходит, остаётся оголённая, безрассудная злость и бешеная решимость. Рвать, кусать, бросаться, защищаться до последнего, но не сдаваться просто так.       Дерек не замечает, как быстро она сокращает расстояние между ними. Лишь удивлённо открывает рот в беззвучном «о», когда она хватает его за край футболки и притягивает к себе. Возвышаясь над ним на каблуках, Сара с ледяным, враждебным любопытством разглядывает его исказившееся лицо, а в голове у Дерека проносится быстрая мысль, что он ещё никогда прежде не видел подругу такой: каждая чёрточка лица — будто не её. Это не Сара, это кто-то другой.       — Пойдём, разбудим твоего папочку и расскажем ему всё-всё-всё. Ведь я сомневаюсь, что ты удосужился поставить его в известность, что его падчерица, как ты выразился, связалась с уголовщиной, а, Дерек? Как думаешь, это будет хорошим подарком на свадьбу? Я считаю, он будет на седьмом небе от счастья. Расцелует тебя, такого особенного, и поблагодарит за содействие властям.       Дерек, насупив брови, молчит. Сара перестаёт противно улыбаться и понижает голос почти до шёпота, и пальцы её при этом сильнее смыкаются на вороте его футболки.       — Отвали от меня, понял? Не подходи ко мне, не смей за мной следить. Ты мне не друг, тем более ты мне не брат. Где ты был, когда мне нужна была помощь? Где ты был, когда я сходила с ума? Сидел на заднице под папашиным крылом и судил всех со своей колокольни? Пускай я прохожу с клеймом подстилки, а у тебя на лбу всю жизнь красными буквами будет написано «трус». Потому что ты трус, Дерек. И поэтому заруби себе на носу: не приближайся ко мне. Сиди тихо, как сидел всегда, и будь хорошим сыном. Иначе, — Сара жёстко ухмыляется одним уголком губ, а её ледяные глаза держат его взгляд и не отпускают, — иначе мои друзья сделают так, что ты пожалеешь. Расценивай это как хочешь.       Разжав пальцы и не дожидаясь ответа, она выходит из столовой. Ей вслед поворачиваются несколько голов растерянных официантов, но не Дерек. Тот продолжает стоять, буравить расфокусированным взглядом пол, местами усыпанный конфетти, и пальцы его сжимаются в кулаки.       А в своём номере Сара, трясущимися пальцами провернув в дверном замке ключ, оседает на пол и пытается совладать с дыханием. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Вот так, не спешить, не сбиваться. В прижатую к груди ладонь стучит сердце, точно свихнувшаяся в силках дикая птица, зелёные обои плывут перед глазами, стены проказливо начинают скакать, и где-то за шумом крови в ушах уже слышится тонкий писк…       Сара усилием воли срывается в ванную и, открыв на полную мощность кран с холодной водой, плещет себе в лицо. Едва становится легче, она опускается на пол, кладёт голову на край ванны и дышит, дышит, дышит…       Мыслей — стая. Как странно: всё, что она сказала ему — это будто была и она, и не она. Будто проснулось внутри нечто, до этого дремавшее, и высказало всё то, что ей самой бы не хватило смелости произнести. Господи! Она ведь взаправду ему угрожала…       Но на месте злости теперь — опустошённость и растерянность. Чтобы хоть как-то справиться с тревогой, Сара начинает рассуждать вслух:       — Он ведь не расскажет шерифу? Нет. Не сможет… Дерек и вправду трус, не сможет. И ещё он любит отца. Не решится испортить всё — их брак, семью. Никсон и так на волоске от того, чтобы не потерять должность… вот сука! Мелкий, пронырливый говнюк! Следил за мной! Боже, вот же скотство! Пусть только попробует, пусть только пикнет, я… я… заставлю его пожалеть! Нет, так нельзя, о чём я вообще говорю! А что, чёрт побери, такого?! Я не дам ему себя запугать, не позволю ему всё испортить!       Ей требуется некоторое время, чтобы прийти в себя и набросать в голове новый план — рискованный и безумный, никак не подходящий под понятие «вести себя осторожно», но теперь по-другому и быть не может. Когда через несколько часов из коридора раздаются голоса первых проснувшихся гостей, хлопанье дверьми и шаги, умывшаяся и переодевшаяся Сара в последний раз бросает взгляд в зеркало на своё отражение и, будто мысленно простившись с чем-то, решительно выходит из комнаты.       Найти Айрис удаётся сразу. Она и Никсон стоят у дверей в ресторанный зал, где уже подают завтрак, и воркуют друг с другом. На мгновение замерев на последней ступеньке, Сара встречается взглядом с Дереком, который появляется на пороге холла, и, послав ему едва заметную усмешку, устремляется вперёд.       — Мама! — они подлетают к родителям практически одновременно.       — Сара! Где ты была?       — Мне нужно тебе кое-что рассказать!       — Что… подожди! Ты куда вчера исчезла? Мы тебя обыскались!       Три пары глаз смотрят на неё. Две — выжидающе, отчасти обеспокоенно, отчасти возмущённо. Третья же смотрит настороженно, лихорадочно поблескивая, припрятав свою свирепость очень и очень недалеко.       — Я была с мужчиной, — безапелляционно заявляет Сара, выпрямив спину и уперев в мать честный взгляд.       Её бы воля, и О’Нил бы захохотала в голос от выражений на их лицах. У Никсона едва ли не зарделись щёки, а вся свирепость Дерека растаяла в мгновение, оставив на своём месте карикатурную растерянность.       Но останавливаться нельзя, и Сара продолжает всё также уверенно:       — Я осталась у него на ночь, а сегодня утром вернулась. Прости, мне нужно было сказать тебе о нас раньше, но…       — Пожалуйста, давай поговорим наедине. Извините нас, мальчики, — схватив Сару за локоть, Айрис поспешно уводит её на улицу. Там, спрятавшись за кустом гортензии и замерев напротив дочери, обхватывает себя руками и сконфуженно улыбается.       — Ну, зачем же ты так… резко? Просто сбила нас всех с толку… ещё и при Джонатане.       — Я не вижу смысла что-либо скрывать от тебя и него, учитывая, что мы теперь одна семья. Это создаёт только лишние проблемы, и, если честно, я устала.       Прямолинейная откровенность дочери, столь ей не свойственная, буквально обескураживает, и Айрис лишь беззвучно открывает рот. Потом же наконец неуверенно спрашивает:       — Так, значит… у тебя кто-то есть?       — Да. Мы познакомились на работе.       — О-о-о…       — И я знаю, что некрасиво было убегать со свадьбы, мама, но, понимаешь, мне кажется, я влюбилась. Поэтому, когда он приехал и забрал меня, я перестала что-либо соображать и просто… — в голове Сара лихорадочно прикидывает варианты, как бы в её ситуации выразилась сама Айрис:       — Просто отдалась чувствам!       — О, Боже! Я не знаю… что сказать. Не пойми неправильно, это всё чудесно и вообще… просто так неожиданно. Но… почему ты нас не представила?       — Потому что пока рано. И он бы смутился, что пришёл к вам вот так — на вашу свадьбу — без приглашения и подарка. Лучше в другой раз.       — Какая ерунда… — Айрис задумчиво проводит ладонью по волосам. — Конечно, мы были бы рады с ним познакомиться… если честно, ты совершенно сбила меня с толку, Сара! Не знаю, что сказать.       — Прости, мама, — смущённо улыбается О’Нил, делая шаг в её сторону и принимая самое покорное выражение лица из всех ей доступных. Она кладёт руку Айрис на плечо, а потом, будто бы не справившись с эмоциями, заключает мать в объятия.       — Ох, — удивлённый шёпот Айрис скользит по её волосам, и руки матери секундой позже окольцовывают Сару — поначалу неуверенно и робко, затем куда крепче.       — Сара, Сара, — она качает её в своих объятиях. — Ты всё-таки до ужаса несносна. Но так похожа на меня. Я тоже не вижу преград, стоит мне влюбиться. Не знаю, правда, смогла бы я сбежать со свадьбы собственной матери… — Айрис по-доброму посмеивается и проводит ладонью по щеке дочери.       — Мистер Никсон… Джонатан не будет злиться, как думаешь?       — О, он вчера так налёг на ликёр, что для злости у него слишком болит голова. Пойдём уже, вернёмся, я умираю с голоду, — положив руку Саре на талию, она подталкивает дочь ко входу, но у дверей вдруг, понизив голос, лукаво спрашивает:       — Ну и что же, твой мальчик учится в твоей школе?       — Э-э-э, нет. Он закончил уже. Он немного старше.       — Даже так. На сколько?       — Ну как тебе сказать… ничего криминального.       Сара с удовольствием усмехнулась бы этой двусмысленности, если бы была в силах скривить губы хоть в подобии улыбки. Но она не может, потому что её глаза прикованы к Никсону и Дереку, ожидающих их всё на том же месте. Сказал он или не сказал?       Сердце гремит о рёбра, дышать получается только через рот, и эти последние несколько шагов — как по канату над пропастью. Мужчины оборачиваются, взгляды Сары и Никсона скрещиваются. Выражение лица у шерифа такое, что и не прочтёшь. Ни улыбки, ни гнева, просто маска, а что за ней — она узнает прямо сейчас.       Сказал он или не сказал?       — Пойдёмте на завтрак? — жизнерадостно восклицает Айрис, беря шерифа под руку, а Сара только и может, что, замерев от расползающегося внутри страха, неотрывно смотреть ему в глаза и пытаться прочесть в них собственный приговор.       Никсон облизывает пересохшие губы. Молчит и сверлит её непроницаемым взглядом — внимательным, читающим, безэмоциональным. Интересно, видит ли он испуг на её лице? Способен ли он заметить вопящую беспомощность, скрытую за маской безразличия?       — Сара, — мычит он наконец в тот самый момент, когда нервы О’Нил накаляются до той степени, что она едва сдерживается, чтобы не броситься ему в ноги и самой во всём не признаться.       Но он почему-то посылает ей улыбку.       Ободряющую, смеющуюся улыбку. Хлопает Сару пару раз по плечу и, подмигнув, весело бросает:       — А ты, оказывается, та ещё штучка.       Она смотрит, как Айрис ведёт его под руку в столовую, и не может поверить, что всё обошлось. По шее бегут колючие мурашки, с плотно сжатых губ срывается бесшумный выдох. Он не сказал, он не сказал!       Сара переводит взгляд на Дерека и едва не шарахается от чистейшей, необъятной ненависти в его глазах, что прикованы к её лицу.       — Это не ради тебя, — цедит он, и по тому, как он сжимает челюсти и разворачивается, по напряжённой спине и ядовитому холоду его тона Сара понимает, что нажила нового врага.