Ты знаешь, с наступленьем темноты
пытаюсь я прикидывать на глаз,
отсчитывая горе от версты,
пространство, разделяющее нас.
И. Бродский
В дни полной луны — ночная спутница особенно прекрасна; она завораживает лёгким дымков вокруг ровного круга (именно таким его видим мы — люди), тёмными пятнышками, как будто заставляет разглядывать себя подробнее, она влечёт, к ней тянутся руки, мысли, мечты… Но сегодня не такой день — небо затянуто тучами, они плотятся, готовятся к скорой грозе, пахнет сыростью, на улице темно, но редкие отблески молний озаряют пространство. Территория церкви пустует. В молочного цвета собор с острыми башнями, расположенном вплотную с лесом, проникает свет сквозь готическую розу — он распадается на осколки разных цветов и освещает юношу в чёрном. С чётками в руках, стоя на одном колене, молодой священник читает ночную молитву перед статуей Божьей матери с младенцем на руках: Ave, Maria, gratiā plena; Domĭnus tecum: benedicta tu in mulierĭbus, et benedictus fructus ventris tui, Iesus. Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatorĭbus, nunc et in horā mortis nostrae. Amen.* Ещё несколько минут он находится в таком положении, безмолвно, опустив голову вниз и не смея поднять взгляда на святую. — Кто здесь? Ах, Вы ещё тут? — внутрь, через главную кедровую дверь, в центрический собор, входит священник немного постарше, держа в руках старый керосиновый фонарь; его фигура еле уловима среди коридора, проложенного между рядами кедровых скамей. — Идёмте, завтра нас посетят гости из Сеула, нужно выспаться. — Отец Ким! — молодой священник, будто выходя из транса, наконец поднимается с колен, кланяется старшему и неловко улыбается, ощущая лёгкий укол от только что сказанных наставником слов — он совсем забыл о предстоящем плотном сотрудничестве со съёмочной группой, которая намеревается использовать собор, его окрестности и близ лежащую деревню для своей картины. — Идёмте. Они выходят на улицу и их застаёт морось. — Сегодня совсем не было видно луны, — раздосадовано шепчет молодой священник, — надеюсь, когда наступит полнолуние, погода наладится. — Кажется, Вы забыли о своём здоровье, мой молодой брат, — старший священник снисходительно улыбается, торопясь поскорее дойти до небольшого дома близ собора, чтобы как можно раньше замять эту тему и не промокнуть. — С каждым полнолунием Вам всё хуже, снотворное ещё не закончилось? — Не закончилось, отец Ким. Очень жаль, мне никогда не удавалось увидеть полную луну. Почему Бог наказал меня этой странной неизлечимой болезнью, что каждое полнолуние я вынужден мучаться в страшных болях и безумстве? — по телу молодого священника пробегает холодок, навевающий страшные воспоминания о первых секундах ужаса, когда он ещё находится в сознании. — Молитесь. До завтра, увидимся на завтраке перед утренней мессой. Ваша очередь её отпевать? — И точно! Доброй ночи, отец Ким. — священники расстаются на втором этаже небольшого деревянного дома, служащего уже не одному поколению служителей церкви. Молодой загорелый человек оказывается в пустой комнате, не включая света, он раздевается, чтобы лечь спать. Вскоре, после молитвы перед сном, засыпает. Ночью его мучает странное видение об лесном озере, белом волке и безумстве. — Доброе утро, Чонин! Ох-х, вы выглядите устало. Опять молились всю ночь? — молодой священник, кажется, только заходит на кухню-столовую, а его уже осыпают вниманием; сразу две сестры — единственные монахини церкви Белой Волчицы, окружают его всем своим существом. — Отец Ким ещё не вернулся, цветы решил собрать, говорит, они украсят наше утро. — сестра Чон, женщина лет пятидесяти, слегка полная, весело смеётся. — Могу я включить радио? — сестра Ли или как её пока называют местные за утончённые манеры «леди Ли», совсем молодая девушка, всего месяц назад прошедшая обряд пострига в монахини, с надеждой задаёт вопрос своей наставнице. — Что с тобой поделать, включай! — уже через пару секунд атмосферу утра, наполненного запахом свежего хлеба, овсянки и варёных яйц, дополняется мелодичной музыкой некого Бёна, известного на сей день исполнителя. — Хорош, тут уж ничего не скажешь! — сестра Чон вновь смеётся, наслаждаясь высоким и нежным голосом артиста, леди Ли счастливо улыбается, втайне предвкушая грядущую встречу, незаметно вошедший отец Ким садится за стол. После благодарности за хлеб насущный, все завтракают. После завтрака приезжают долгожданные гости — последними, правда, их назвать трудно. Ещё около двух месяцев назад работники съёмочной группы договорились с отцом Кимом о возможности проведения работы на территории церкви: внутри собора и рядом с ним — в лесу. Из-за этого служащим Господа пришлось попотеть, чтобы спрятать тропу, ведущую к священному озеру, к которому даже не каждому священнику дозволялось спускаться. Священное озеро — место упокоения Великой Белой волчицы. По легенде, предсказывая свою скорую кончину, волчица, проклятая Богом, бросилась в озеро из своих слёз раскаяния. Тогда Бог простил её и позволил её духу возродиться и быть рядом с людьми незримым призраком-предвестником счастья и перемен. Прах её физического тела освещает это место и делает его священным — поэтому только только чистым, прощённым, подобным волчице, разрешается посещать озеро. Ведь именно её единственную, из двенадцати духов, простил Господь. — Добрый день! Добрый! Здравствуйте! — приветствия и поклоны плавно вливаются в мини-экскурсию по территории, окрестностям собора и его внутренностям — желающие, облачив головы в прозрачное кружево, остаются на утреннюю мессу. После все разбегаются — сёстры возвращаются к своей обычной работе, отец Ким отправляется со съёмочной группой в ближайшую деревню, чтобы показать дорогу через мост и согласовать график съёмок внутри собора. Внутри остаётся только Чонин; он освобождает алтарь от остатков свечей и собирается пойти в дом, чтобы переодеться из преимущественного белого литургического облачения* в обычную чёрную рясу. — Да не буду я здесь сниматься! — в нос молодого священника ударяет сильный запах розмарина, он оборачивается, чтобы осудительно посмотреть на постороннего, зашедшего в дом Господа с криком. У кедровых дверей он видит тонкого юношу — худой стан выпрямлен и спрятан под плотным серым свитером, а глаза скрываются за волосами — серебряными, сверкающими под светом розы. — Чёрт, здесь есть ... — Я могу Вам помочь? Месса закончилась. Вы заблудились? — Чонин быстро оказывается рядом с актёром, показательно не сбрасывающим звонок и настырно смотрящим сквозь чёлку, будто виноват в нарушении одиночества Ким, а не незваный гость. — Не можете. — куксится. Юноша обходит молодого священника и садится на скамью. — Я не буду здесь сниматься! Кладу трубку! — наконец блондин раздражённо сбрасывает звонок, выключает телефон и морщится от света восточного солнца, доходящего до него через главное окно, находящееся за алтарём со статуей святой Марии. На витраже главного источника света просматривается образ Белой волчицы, глядя на который, юноша недовольно сморщивается. — Вы не можете здесь находиться, — Кима прерывают резким, но плавным движением руки, поднятой вверх. — Разве храм не всегда открыт для верующих? — Тогда вы собираетесь говорить с Богом? — Ха! Будто он услышит. — юноша действительно ухмыляется, смотря на большой витраж. — Я хочу поговорить со священным духом. — Скажите мне ваше имя. — Чонина пробирает дрожь, когда он наконец разглядывает серый цвет глаз напротив, проглядывающих из-под чёлки с лёгким недоумением. — Я запишу Вас на исповедь. — Мне не в чем каяться! — Знаете, Вы мне сегодня приснились. — неуловимый тон, безмятежное лицо, только во взгляде что-то дьявольское, абсолютно не присущее никакому священнику. Юношу на скамье трогает дрожь. — В образе белого волка. — Моё имя Бён Бэкхён, с этих пор Ваш худший кошмар, господин святой отец. — иронизирует актёр, тот самый любимец леди Ли.