Больше чем можно, больше чем надо — будто поэтовым бредом во сне навис — комок сердечный разросся громадой: громада любовь, громада ненависть.
В. Маяковский
Отец Ким возвращается ближе к вечеру, уставший и понурый, он почти не разговаривает за ужином с остальными; ещё днём он долго спорил с командой из Сеула, что в «загадочные священные места, о которых они слышали» ход закрыт. Чунмён, таким было имя главного священнослужителя собора Белой волчицы, заканчивает раньше всех и отправляется в святую обитель. Чонин застаёт его на скамье, одинокого, смотрящего на витраж, который играл с заходящими лучами тёплого майского солнца; не смотря на усталость, отец Ким в одиночестве отслужил вечернее моление. — Отец Ким, — Чонин садится рядом, ободряюще смотря на своего наставника. — Если позволите, я посмотрю за тем, чтобы никто не нашёл тропу. — Ах-х, Чонин… — тяжёлый вздох разрывает тишину, витающую внутри собора. — Через два дня полнолуние, кому-кому, а Вам лучше оставаться внутри нашего дома и молиться. А в день икс, как мы его называем, я как обычно дам Вам лекарство и Вы проспите до самого утра… — В этот раз я чувствую себя лучше, отец Ким. Помните, обычно недомогание начинается с ломки костей примерно за неделю. Но в этот раз я этого не ощущаю, думаю, всё должно обойтись… — запах розмарина, который молодой священник почувствовал в соборе днём, возвращается, охватывая тело Чонина. — И всё-таки я нахожу необходимой нашу традиционную процедуру. Когда Вы были ещё совсем малы, это «проклятье» играло со мной в прятки, Чонин. Болезнь непредсказуема, и я предпочту защитить своего брата, подопечного, родного мне, как сына. Пожалуйста, прислушайтесь ко мне. — Чунмён крепко сжимает загорелую руку, встречая слабую улыбку, он убаюкивает волнение и оставляет юношу в соборе. Тишина, смешавшаяся с розмарином, настораживает — внутри собора этот запах появляется крайне редко и только во время сжигания благовоний. Как и днём, Ким чувствует присутствие постороннего, однако абсолютно убеждён в своём одиночестве. Молодой священник обладает особым, тонким слухом, поэтому мимо него никогда не проскальзывает ни одна мышь. За окном, находя подтверждение предположению Чонина, мелькает тень. Странно. Молодого священника начинает одолевать волнение, подкрепляемое необъяснимым настороженным чувством — говорить о котором Ким не мог, не знал какими словами. Он выходит на улицу, в потемневшем пространстве слышен лишь шум ветра, треск бьющихся друг о друга хвойных деревьев — никого. Только тень, словно отблеск луны с серебром, затерялась в лесу. Эта тень настораживает молодого священника, но он не решается отправится на тропу, ведущую к озеру, без разрешения отца Кима; поэтому, после молитвы, он возвращается в дом, комнату и ложится спать. Ночью он вновь видит образ дымчатого волка, но он отличается: его глаза горят красной кровью, а бурая шерсть запачкана смолью, из его рта течёт липкая чёрная кровь… Это не тот волк. Чонин просыпается рано утром, кошмар одолевает его разум — не в силах противостоять навязчивости ночного видения, священник надевает чёрные брюки и рубашку, а после отправляется в собор. Утренняя позолота солнца освещает внутренности: скамьи блестят, статуя Божьей матери купается в свете, витражи играют красками, а главный из них, отображающий образ великой Белой волчицы, светится изнутри, будто пряча в себе святую Марию. — Владычица, Пресвятая моя Богородица. Твоими всесильными и святыми мольбами перед Господом нашим отведи от меня, грешного и смиренного раба Твоего Чонина, уныние, неразумие и все скверные, лукавые и богохульствующие помышления. Прошу Тебя! Отведи их от сердца моего грешного и души моей слабой. Пресвятая Богородица! Избавь меня от всяческих злых и недобрых помыслов и действий… Некто прыскает в кулак, тем самым прерывая молитву. Раздражённый, поддаваясь эмоции, Чонин оборачивается с рассерженным взглядом негодования. Рядом с дверьми стоит тот самый, обозвавший себя «худшим кошмаром». Признать, Чонин вчера вечером с помощью леди Ли узнал о нём то, что обычно пишут в интернете — великолепный айдол, рождённый для сцены, превосходный актёр, душа компании, гений, миллиардер, филантроп… И, пожалуй, был готов вновь узреть обратную сторону этого красавца — испорченную и развязную, позволяющую себе творить всё, что заблагорассудится в стенах собора. — Вы наконец решили исповедаться? — иронизирует молодой священник, не поддаваясь гнёту ужаснейшей энергетики артиста. — Должен Вас огорчить, с утра этого сделать не получится. — Сдалась мне ваша исповедь. Бог слышит только то, что хочет. Тебе в который раз по голове постучать, я пришёл к святому духу. — Бён обходит Кима, заходит за статую девы Марии и останавливается напротив витража. — Какая-то она у вас тусклая, а ещё носите её имя. Чонин смотрит в спину, абсолютно не понимая этого человека, впрочем, он не обязан понимать того, с кем у него состоится всего лишь второй разговор. Тем не менее, неблагоприятное расположения священника этот щёголь обрести сумел и за такой короткий промежуток времени. У Бёна, как Ким заметил ещё вчера, невероятно тонкая фигура, черты которой легко просматриваются сквозь полупрозрачную белую рубашку, хлопковые бежевые штаны, скорее всего, скрывают излишнюю худобу, чувствующуюся в движениях артиста. — Вы верите в существование святых духов? — вдруг спрашивает Бён. Не дожидаясь ответа, он оборачивается и смотрит с невероятно иронической улыбкой, сквозь которую проглядывается белоснежный оскал. — Точно, забыл, священник же, просто внешний вид не состыкуется, не увидь я вчера Вас в рясе, сегодня бы «поплыл». Знаете, испытываю страсть к подобным играм, понимаете о чём я? — О богохульстве, разумеется. — Ответ забитого учебниками и наставлениями человека. — Бён вытягивается, зевая. — Мне для веры нужно лишь чувство необходимости. Я не верю в справедливого бога. Но я верю в двенадцать духов, поддавшихся эмоциям, а не чьей-то воле верхушки сверху. Знаете, почему Белая волчица мне не нравится? Она до конца верила в Него, а надо было верить в себя. — Это не место для таких рассуждений, прошу Вас, уйдите. — Во что Вы верите? — спрашивает Бён, наконец пряча под маской серьёзности лицо комического актёра. — Я попросил Вас уйти, прошу. — Так во что вы верите? В справедливого Бога? В великую спасительницу человечества, которая выплакала всю себя, лишь бы избавиться от проклятья? — Хватит говорить о богохульстве, уходите! — Или вы верите в сны? Вы сказали, что видели меня. Возможно, вы верите в меня? — Чонин замирает, Бэкхён, одержав победу, улыбается; Бён нагло и ласково касается плеча в чёрной рубашке, он чувствует вибрацию и страстное чувство влекомости к этому молодому священнику. Желание прикоснуться к нему, чтобы убедиться в ответной реакции, охватывает блондина, он скоро приближается к чужому лицу, чувствует запах шишек, орехов — изнутри будоражит. — Что вы чувствуете? Чонин ощущает собственную неподвижность, тело парализует наслаждение близости, а запах розмарина охватывает зал — лицо Бёна совсем близко. Не удержаться. Ким делает последний шаг. Расстояния не остаётся. Их мягкие губы соприкасаются, лёгкость поцелуя ощущается в каждом тонком и незамысловатом движении — будоражащее наслаждения сочится изнури. Мягко. Азартно. Страшно. Молодой священник отстраняется первым, рука по инерции хватается за губы, а глаза, преисполненные неверия, обращаются к змею искусителю. Непонимание и наслаждение — два чувства смешиваются, но не объясняют свой же поступок. Дьявол. — Весьма неплохо для священника. — Бён подмигивает и вскоре удаляется, оставляя за собой запах сладкого растения. — А, значит, таки в меня верите? Ещё увидимся.