Эти руки, гибкий стан, И походка и глаза — Это всё наважденье, обман, воплощенье зла!
«Ведьма», мюзикл «Собор Парижской Богоматери»
Сестра Чон встретила Чонина на мосту, в наполовину бессознательном состоянии он стоял, глядя в воду, словно заворожённый речным демоном; отведя молодого священника домой, она уложила его спать, напоила каким-то умиротворяющим бальзамом и оставила. Вокруг творился хаос — на следующий день будто сам дьявол взбунтовался, под палящим солнцем бушевал ветер, грозясь вырвать деревья с корнями, крышу одной из ханок унесло ... Съёмочной группе пришлось свернуться процесс съёмок, аппаратуру просто напросто уносила буря, небо гремело — признаков грозы не было. — Что же творится, отец Ким? — леди Ли беспокойно сновала на кухне, укрываясь вместе с другими служащими церкви от бури. — Одна стилистка мне рассказала, что их коллега будто сошёл с ума! Порвал одежду, стал набрасывать, это всё было за пару минут, а потом он упал в обморок! С тех пор его мучает страшный жар! Отец Ким, неужели в него вселился ... — Цыц! Не разводи панику, — сестра Чон тоже беспокоилась, её привычная радость пряталась где-то глубоко внутри; женщина, конечно, волновалась за команду фильма, но мыслями была в комнате Чонина, как только она вспоминала совсем не свойственное ему бледное лицо, расстраивалась. Со вчерашнего дня молодой священник находился в постели, его настигла агония — сильнейший жар, бред, ломка костей, рвота, он как будто значительно похудел всего за пару часов, с лица спал приятный здоровый цвет, глаза почернели. — Может Бог на нас разгневался? — Сестра Ли! — отец Ким повысился голос. Чунмён устал слушать её домыслы. — Я останусь с Чонином сегодня и присмотрю, вы отправляйтесь к команде и смотрите, чтобы никто не пострадал. Помолитесь с ними! Сёстры крестятся и уходят, Чунмён отправляется в общий дом священнослужителей. Чонин спит. Отец Ким встаёт на колени, держит в руках крест, склоняет голову и целует его. — Святая волчица! Преблагословенная Владычица, возьми под свой покров брата моего. Всели в сердце моего близкого брата любовь и непрекословие всему доброму. Не допусти для нас разлуки и тяжкого расставания, до преждевременной и внезапной смерти без покаяния. А дом наш и всех нас, живущих в нем, сохрани от огненного запаления, воровского нападения, всякого злого обстояния, разного страхования и дьявольского наваждения. Да и мы купно и раздельно, явно и сокровенно будем прославлять имя твое святое всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь. Чунмён всегда молился Белой волчице в ночь на полнолуние, только вера в её силу, в её подвиг помогала ему сохранять спокойствие и не сходить с ума; каждый раз, наблюдая за обостряющейся болезнью брата, Чунмён приходил в ужас и много, долго, проникновенно крестился и молился. Большего он не мог. Темнело, время близилось к ночи. Чонина, всё ещё находящегося в бессознательном состоянии, охватила судорога, тогда отец Ким вколол двойную дозу успокоительного и снотворного. Началось. — Отец Ким! Отец Ким! — в комнату вбежала леди Ли. — Он обезумел! Прокусил ногу! Что делать, отец Ким?! — она была вся в слезах. — Что случилось, сестра Ли? Объяснись! Я же говорил не входить в комнату! — Бонпаль! Нас сторожевой пёс вдруг сорвался с поводка и набросился на сестру Чон, он прокусил ей ногу, отец Ким, её нужно госпитализировать! — Чонин, я ненадолго, прошу, Святая волчица, присмотри за ним! — он следует за леди Ли, чтобы оказаться экстренную помощь. Невидимая сила, оставляющая после себя только отблески света, ложится на больное тело Чонина. Его слабое дыхание высвобождается, он вновь вдыхает с силой и тягой к жизни. По всему телу просачивается импульс. Молодой священник просыпается от страшного сна, в котором его мучил израненный дымчатый волк из прошлого кошмара. Ким резко садится, с него, словно с детского девичьего стола, сыплются сияющие блестки: на кровать, на пол. Испуганно, тяжело дыша, Чонин смотрит перед собой. Снаружи темно, но он замечает — отблеск света, светящийся, убегает; неосознанно, юноша следует за ним к окну и видит человека — Бён, торопясь, уходит в сторону той заветной тайной тропы, с непомерной уверенностью. Ещё не до конца осознавая себя, Чонин на скорую руку одевает брюки и рубашку, чтобы последовать за "нарушителем". Он не помнит себя. Не знает, что сегодня самый страшный для него день — полнолуние. Ему тяжело, жар никуда не девался, кости выворачивает изнутри. Небольшая аллея, постепенно сужается, превращаясь в непроходимую чащобу. И не одного следа Бёна, ни сломанной ветви, ни помятой травы. Неужели? Полная луна поднимается, зажигаются звёзды — они освещают дорогу путника, бежавшего по святой тропе. На ней красиво, из травы, обеспокоенной гостями, просыпаясь, выглядывают светлячки. Они, не торопясь, взмахивают крыльями и летят вслед юноше. Чонин несётся к священному озеру. Время близится к полуночи. Ещё пара минут. Ким останавливается в кустах около озера. Перед его глазами широкая панорама: огромный водоем, обрамлённый галькой, лесными цветами и высокими хвойными деревьями. Всё как будто светится, миллион светлячков отражаются в озере, там же и она — луна, белое блюдце ужаса. Она колышется. Из озера выглядывает чёрный нос, принюхивается. Огромный волк выныривает из воды подобно дельфину. Метр? Нет, два! А ведь ещё хвост не видно ... Его лохматая шерсть впитывает лунный свет и сияет серебром. Слепит. Его лапы касаются берега, с шерсти капает вода, а глаза — светятся небесным цветом — хрустально-голубым. Не торопясь, он подходит к дереву, около которого валяется человеческая одежда. Ким замечает на лапе волка браслет из бусинок серого цвета, с перьями и высушенными травами. Волк светится ещё сильнее, Чонину приходится прикрыть глаза. Его силуэт изменяется, шерсть искрится и блестками опадает на землю; под светом луны остаётся обнажённый мужчина, его кожа лучится и сверкает, а сырые белые волосы спадают по лицу, по коже струится вода. Он прекрасен, словно Аполлон. Словно божество. Словно! Их взгляды встречаются — искристо-светящийся и дымчато-чёрный. Ким тяжело выдыхает. Бён Бэкхён — личный сорт дьявола в ангельском обличье? Они долго смотрят друг на друга; загипнотизированный, Чонин делает несколько шагов навстречу обнажённому. Пробила полночь. Чонин упал, лишённый сил — кости ломаются, перестраиваются, позвоночник стал расширяться, тело охватила страшная больная агония. Одежда начала рваться. И это ещё не самое страшное, пока тело медленно трансформировалось, пока человечески черты обращались в волчьи конечности, пропадал рассудок — Чонин забывал всё, всех ... Глаза задымились — сплошь чёрные, пышущие яростью, они смотрели вокруг; выражение истинного безумства и непокорности охватило лирого волка, в коего обратился молодой священник — страшное проклятье, забирающее плоть и разум каждое полнолуние, поглотило его в очередной раз. В жилах играла ярость и страстное желание свободы, которой не хватало спящей, запертой в обычные дни, волчьей сущности. Это больше не был священник, истязающий себя за почти невинный поцелуй с незнакомцем. Это был обезумевший зверь с чёрной, смольной шерстью, которая дымилась после обращения. От него пахло гарью, кровью, камнем. Чёрный волк в бешенстве, в приступе адского безумства, не зная себя, бросается на того, кого видит — его ослепляет свет человеческого тела, у него только один инстинкт — убить, разорвать в клочья. В один прыжок он достигает Бёна и набрасывается на него; уложив на землю Бэкхёна, волк сразу впивается острыми зубами в сияющее плечо. Стон боли сокрушает лес. Испуганные светлячки убегают с озера. Кровь течёт из пасти волка. Бён пытается разглядеть что-то в темноте этого взгляда. Ему жутко признаться — страшно, он дрожит, боится не справиться и предпринимает первую и единственную попытку достучаться. — Проснись! Очнись! — Бэкхён уворачивается от зубастой пасти. — Чонин, очнись! Волк останавливается на секунду, его взгляд переполняет ярость, секундная слабость, оборачивается для него неудачно — Бён успевает обратиться. Облик Белого волка крупнее, сильнее. Его искристая шерсть ослепляет. Они набрасываются друг на друга. Один — пытается защититься. Другой — грезит только об убийстве. Белый волк могущественнее, он преобладает в размере и силе, но лирый — проворный и чрезвычайно упорный. Бён кусает Кима за заднюю лапу — вой. Чёрный волк вновь набрасывается на ранее оставленную рану — кусает, углубляя. Они ворочаются. — Р-р-р. — озлобленные рыки слышатся с каждой стороны. Оба волка ходят по кругу, готовясь к новой атаке. Внезапно! Белый волк бросается в озеро, чёрный вслед за ним — оба захлёбываются, пытаясь бороться в воде. Озеро мерцает, на него словно опустился снег. Волки уходят под воду, обессиленные, они не в силах так же манёвренно сражаться тут. Лирый волк тухнет. На его задней лапе появляется браслет, который успел надеть обратившийся обратно Бён. Детрансформация не заставляет себя ждать — от задних лап до головы по телу молодого священника пробегает искрящаяся молния, возвращающая ему человеческий облик — только глаза такие же тёмные. Кислорода нет. Неведомые силы помогают им всплыть. Бён трясёт Кима. — Очнись же! Вернись! Я здесь, прямо перед тобой! — голос рваный, Бён надрывно кричит, захлёбывается. У Чонина темнота в глазах, она озаряется взглядом небес. Ким медленно осознает себя, но не помнит... Что здесь было? Бён начинает тонуть — у него не осталось сил. Молодой священник вытягивает их на берег. Его пугает огромная рана на плече личного дьявола — это он сделал? — Я... Я не хотел ... Я не понимаю, почему, я не знаю ... — Я думал Бурый волк исчез. — Бэкхён смотрит на звёзды и тяжело дышит, многократные обращения и битва слишком его измотали. — О чём Вы? Почему? Вы знаете, что со мной ... Вы тоже обращаетесь в волка! Стоп, сейчас полнолуние. Почему мы не ... — задыхается и не может говорить. Пытается вдохнуть. Чонин замечает браслет, который привлёк его внимание до обращения. — Бинго! — Бэкхёна охватывает смех. Прожить столько лет и не знать ничего о своей сущности. Смешно. — Как ты выжил? Скольких ты убил? — он садится напротив, смотрит прямо в чёрные глаза Кима. — Так это ты дьявол. Забавно? Так я правда Он для тебя. Ты моя противоположность. Я так долго искал тебя. Мы наконец вместе. Ты — истинный потомок зла. Наконец-то. — Бэкхён тянется ближе, почти касается губами шеи Чонина, но тот отстраняется, испуганно смотря на Бёна. — Я проклят? Я не понимаю. Я — католический священник. Я не зверь. Я не тот ужас ... — по щеке стекает слеза, глаза начинает щипать, в груди болит, трудно дышать. Неверие. — С тобой всё хорошо. Ты — воплощение свободы, неприменения, непокорности. Остановись, я так долго искал тебя, своего идола. Ты передо мной, мой дьявол, мой брат, — улыбка на грани безумства пугает Чонина, он отстраняется ещё сильнее. Ему страшно видеть этого человека, который, похоже, потомок Белой волчицы — он отвратителен. Восхваляет символ зла, порока, ужаса, страданий! Чонин хватает покрывало, на котором лежат вещи Бёна, и убегает прочь. Он не дьявол. А Бэкхён — не спаситель. Так кто они?