Рай Обещают рай твои объятья. Дай, Мне надежду, о, мое проклятье. Знай, Греховных мыслей мне сладка слепая власть, Безумец прежде — я не знал, что значит страсть.
«Belle», мюзикл «Собор Парижской Богоматери»
К утру ненасытный ветер успокаивается. Солнце иронично слепит Чонина, стоящего перед статуей Святой девы в белом литургическом одеянии — глаза красные, пронизаны алыми жилками, рядом — рассерженный Чунмён, чуть ли не сошедший с ума этой ночью. Чонин не рассказал — не знал, что нужно рассказывать. Большая часть и так была понятна настоятелю. Или как завуалированно говорил отец Ким: «Сегодня твоя болезнь обрела новые симптомы, нам нужно больше молиться». Молиться… Кому? Тому, кто обрёк весь род на страдание, хотя ошибку совершил всего один — почему невинное чадо должен преследовать рок проклятья, не заслуженный им? Чонин смотрел на статую Божьей матери и не мог найти ответа на эти вопросы. Она всего лишь немой камень. А он, стоящий перед ней — кто? Убийца? Зверь? Страдалец? У Кима не было ответа ни на один вопрос. Он чахнул на глазах — как будто снова заболел. В этот раз разрывало душу, теми длинными острыми черными когтями, теми белыми зубами, по которым сочилась кровь. Почему Бён назвал этот ужас — идолом? Что прекрасного в звере? А что прекрасного в Бэкхене? Он напоминал безумца, нет, даже психа — его отвратительное поведение, странный смех, искрящиеся глаза… Глаза — они затмевали все. Они светились изнутри и стояли перед Чонином с ночи полнолуния, он ориентировался на них, как на маяк — они как будто не принадлежали Бёну. Возможно ли это объяснить — невероятный трепет? Именно он охватывает Чонина, когда он краем глаза видит знакомый образ — весь в белом, отчасти немощный… И виновато смотрящий — что за стук в груди? После утренней молитвы все расходятся. — Вы… — Чонин смотрит на него устало. — Пришли на исповедь? — Мне не за что просить прощения у Него. Я не верю в справедливость. Я хочу поговорить с Ва… С тобой. — Бэкхён замечает неуверенный взгляд, Чонин истощен, но его глаза больше не дымятся, зверь ушёл. Эта история началась давно, когда духов прокляли, после битвы — уже тогда они озлобились против Бурого волка, объединились, выследили и убили. С тех пор дух с шерстью, словно смоль, дымящийся, с кровью в пасти, преследует потомков и ищет способ истребить их — отомстить. Чонин — невольный потомок убийцы. — Честно говоря, мы считали, мы — наш род, что потомки Бурого волка истреблены. Они всегда преследовались. И то, что ты существуешь — удивительно. То, что не испытываешь ненависть других проклятых — тоже. — Они сидят в первом ряду; солнце струится сквозь витраж, в воздухе мерцает что-то волшебное, а два оборотня прячутся в тени девы Марии. — Почему ты не знал своего племени? — Меня оставили на пороге ещё когда я был младенцем. Если бы не отец Ким, вряд ли б я выжил. — Только вы знаете об этом? — Мы не находили нужным заставлять жить в страхе ещё кого-то. Я же безумен… Обычно я не помню ничего, только в эту ночь всё по-другому… — Озеро слёз — сожалений и раскаяния. Его воды обладают исцеляющим эффектом, но не могут спасти от безумства; ты либо должен преодолеть это, чего ни у кого никогда не получалось, либо носить талисман. — Бён указывает на браслет, который Чонин забыл вернуть. — Нужно сделать для тебя, а пока, верни мне мой. — Да… Спасибо, никогда бы не подумал, — у Чонина приятная улыбка, он отдает браслет и смотрит на Бёна. Такой теплый, когда не кривится, не иронизирует, не спорит, не… — Почему ты искал Бурого волка? — Потому что я верю в его идеал и правоту; идти против Бога — не преступление, он сам наделил всех волей, а потом возмутился, что кто-то идёт против его слов. Бурый волк доказал — он не марионетка. А Белая волчица, ха! Она боялась Его. Поэтому я не хотел здесь сниматься. Озеро всегда зовёт меня в полнолуние, чтобы я прочувствовал настоящую святость — ведь я же грешник! Как я могу делать только то, что хочу! Как же! Чонину нечего сказать. Витраж искрится. Бэкхён, смотря на чужой профиль, чувствует прилив тепла и тянется к Киму, чтобы припасть губами к шее — его так манит загорелая кожа, сильно контрастирующая с белым одеянием. Ничего — Чонин не делает ничего; Бён усмехается, останавливается и смотрит на витраж, он чувствует её незримое присутствие. — После съёмок занесу тебе талисман. — Бэкхён уходит, оставляя после себя уже привычный шлейф запаха розмарина. Вечером, как и говорил, Бён приходит в дом священника, добродушная сестра Чон провожает его до комнаты; молча приветствуя «брата», Бэкхён надевает на его запястье браслет из рубинообразных деревяшек с острыми узорам. Чонин покорён тонкими пальцами, нежно обхватывающими его руки — даже не сверкающая, кожа кенайского волка пленительно волшебна. В тишине слышен только звук удаляющихся шагов Бёна — он разочарован; его чувства спутаны и растоптаны — и он сам этому поспособствовал, так почему думал… — Не уходи. Он оборачивается, ресницы дрожат, на кончинах заметны хрустальные капли — эта фраза такая тихая, защекотала внутри, привлекла, у Бёна нет сил её ослушаться и он неподвижно стоит, ожидая, хотя готов бежать — прижаться, прильнуть… У Чонина нет терпения, мурашки бегают по телу, вызывая бурю — она не даёт мыслить трезво и он может только любоваться Бэкхёном; всего лишь на расстоянии вытянутой руки — пальцы Кима дотягиваются до плеча, почти невесомо касаются. Бэкхён не удерживается, жаждуще хватает ладонь и прислоняется к ней щекой, ему нравится тереться о шершавую теплую поверхность, в этот момент в мыслях витает момент, когда Ким похожим образом припадал к ткани ханбока; он смотрит вперёд, не отрывает взгляда от Чонина, томно выдыхает, облизываясь. Губы смыкаются на венке запястья — очень тонкое удовольствие охватывает его, он любуется завороженным взглядом Чонина. — Ну же, — тянет к себе, — поцелуй меня, Чонин-а. — шепчет; а когда Чонин приближается, Бён игриво отступает назад, до самой стены, пока не становится некуда бежать, смеётся. Нет сомнений. Чонин пристально смотрит, его завораживает улыбка, нахальство. Он не в силах противиться — он признаёт, что хочет его. Впервые. Чонин проглатывает ком в горле, руками притягивает за талию и ждёт — не сомневается, тянущееся время его будоражит. Они склоняются друг к другу. Бэкхён обнимает за шею и притягивает к себе — как будто в первый раз, он позволяет Чонину наслаждаться невесомостью губ, но недолго. Хочется больше. Сладкая нега пульсирует в венах — они продолжительно смакуют друг друга, прижимаясь сильнее, и сильнее. Нечем дышать, Бэкхён отстраняется, чтобы вдохнуть, щеки раскраснелись и сквозь полуприкрытые глаза он больше не наблюдает испуга — видит только обоюдное желание. Толкает в грудь, к кровати, по пути расстегивает верхние пуговицы. У Чонина сердце бьется быстрее — будто он не видел Бёна обнаженным никогда в своей жизни. Чонин опускается на кровать, если точнее, падает после нового толчка — Бэкхён срывает рубашку, остаётся только бинт, опоясывающий рану, и садится сверху, хочет снова поцеловать. Чонин опережает, припадая губами к шее, осторожно касается кадыка, ниже. Бён шумно выдыхает и закусывает губы. — Сними рубашку, я хочу целовать твоё тело, я хочу почувствовать твой настоящий запах, я хочу… — Бэкхён с предвкушением наблюдает. Чонин медленно, вызывающе расстегивает пуговицу за пуговицей. Бён дрожащими руками ведёт по жилке — пальцы ощупывает ребра, когда у самого лопатки выступают от возбуждения. У Бэкхёна острые ногти, поэтому каждое движение резвым импульсом разгоняет кровь по телу Чонина. Они продолжительно наслаждаются поцелуями и постепенно оказываются обнаженными; видя друг друга как будто в первый раз, они сходят с ума — безумно целуются, стараясь захватить каждый участок тела. Ногти больно впиваются в кожу. Щетина щекочет тела. — Подожди, я научу тебя кое-чему, — у Чонина на руке оказывается что-то жидкое, — смотри и делай потом как я. — Бён, нависая сверху, тянется к своей промежности; изначально неприятный импульс охватывает тело, коленки дрожат, в ритм дыхания, Бэкхён извивается под собственной лаской и ловит дикий кайф, когда понимает, насколько возбужденно за этим наблюдает Чонин. — Я помогу, — Ким аккуратно действует; Бэкхён опускается к его губам, прикусывает и немного развязно стонет, когда становится легче и приятнее; он по привычке царапает всё тело Чонина. — Хватит… — они сели. Бён прижался теснее; чувство боли сковало их обоих ненадолго, поэтому они застыли, крепко сжимаясь друг в друга. — Интригует, да? — Бэк приподнимается, дышит сквозь зубы, опускает бедра, колени впиваются в мягкий матрас; Чонин влажно дышит и ищет губы, бродит по ключицам, гладит выпирающие лопатки Бэкхёна. Запах розмарина тает — их запахи смешиваются, создавая ощущение присутствия леса, после продолжительной засухи и долгожданного дождя. Чонин начинает двигаться, а затем с силой подается вперед — и Бэкхён выгибается, запрокидывая голову, с едва слышным стоном, держась за чужие плечи. Они падают на кровать; Бэкхён жмётся ближе, ему хочется больше поцелуев, больше ласки — Чонин следует его желаниям. В ритм своим движениям Ким трогает Бёна — везде. Они стремятся к исступлению. Бэкхён уже был на грани: глаза крепко зажмурены, мускулы напряженны, живот и грудь глубоко втянуты, потому что воздуха не хватает; опухшие губы Чонина сильно контрастируют с румяной кожей над линией волос, темные завитки стали липкими от пота. Долгожданная нега заполняет тела; они ещё долго нежатся, ища трепетных поцелуев в висок, лоб, губы… Наслаждаются, не чувствуя присутствия абсолютного зла.