***
Месяц в родительском доме не казался мне тяжелым со старой точки зрения, будто всё было как раньше, до всех ссор. Мама каждое утро пекла блины, Ксюша носилась по дому как ужаленная, лишь папа был другой. Он почти не вставал с кровати, целыми днями спал, только изредка выходил из комнаты, в туалет. Он медленно догорал, как свеча, весь воск которой уже на столе, и гореть ей осталось часа два максимум. Из комнаты послышался голос: «Вика, подойди сюда», следом из неё выбежала Ксюша вся в слезах. Я бросила взгляд на маму, как в детстве, лишь губами говоря: «Защити меня». Защищать меня надо было уже не от папы, а от истерики, которая точно будет. Я знала, что я иду прощаться, но я не хотела. Медленно и неспешно я на трясущихся ногах поплелась к источнику звука. Вот он, ему было трудно повернуть даже голову. Это страшно, смотреть на него было страшно. Я долго строила свой образ хладнокровной и бесчувственной девушки, но в душе я всё та же пугливая мышка, которая сперва идёт на контакт, а затем без вести пропадает в своей норке, лишь послышится шуршание. Я не хотя села на кровать, я не хотела слышать то, что он мне сейчас скажет. — Дочь, я знаю, что больно, что не хочешь этого слышать, но ты должна, — он глубоко вдохнул, — меня скоро не станет, я чувствую. Выполни мою последнюю просьбу, ты должна быть сильной. Я хочу, чтобы ты стала опорой для матери с сестрой. Я очень тебя люблю, кнопка. Слёзы тяжелым градом падали из глаз, во рту появилось большее количество слюней, а нос предательски тёк. Я не готова отпустить его. — Папа, я тебя так люблю, — я взяла его худую, бледную и холодную руку в свою, — только побудь со мной подольше. — У меня очень мало времени, прости, милая, — его грудь поднималась вверх-вниз, медленно и плавно, — помнишь ты назвала меня стариком в восьмом классе, а я тогда сказал, что ещё на свадьбе твоей погуляю? Так вот, я буду на твоей свадьбе, увижу твоих детей, я буду ближе всех. Я люблю тебя, береги своих маму и сестру, проследи, чтобы Ксюша поступила в университет, а мама была счастлива. Повторяй им, что я всегда рядом. Не забывай про своё счастье, я хочу видеть рядом с тобой того человека, который будет готов на всё ради тебя, который будет каждый день наполнять твою жизнь счастьем. Будь собой, я всегда подавлял в тебе это, но у тебя железный характер, докажи всему миру, что ты та, кем должна быть. Проживи незабываемую и жадную до впечатлений жизнь, ради меня, ради себя. Я люблю тебя, моя кнопка. — Не оставляй меня, прошу, я тебя очень люблю. Прости меня за всё, за то, что была плохой дочерью, за то, что не оправдала твоих ожиданий! — Голос в моментах срывался на крик, я была готова сжать его руку настолько сильно, насколько могла. — Пожалуйста, пап. — Ты лучшее, что случалось со мной, ты оправдала все мои ожидания и сделала даже больше, не вини себя, — он медленно провел рукой по моим волосам. — Ты даже не представляешь, что я чувствовал, когда ты родилась. Я готов был положить весь мир к твоим ногам, и я надеюсь у меня вышло. — Он закашлялся и на мгновение мне показалось, словно он ушёл, но я, насколько это возможно, почувствовала облегчение, когда он сказал: — Прости, милая, я очень устал, мне надо поспать буквально часик. После этого разговора я лишь помню, что сидела на коленях возле его кровати, не вспомню, сколько точно. А дальше обрывками, как кричу и бью кулаками пол, а мама силком оттаскивает меня от кровати. Одно я помню чётко, он умер у меня на руках. Я запомнила его последний вздох. Мы встретимся обязательно, папа. И пусть это даже будет не здесь и не сейчас. Через много лет я приду к тебе и расскажу какую яркую и полную жизнь я прожила, ведь ты просил.***
В квартиру начали стекаться родственники, друзья, были даже те, кого Виктория ни разу в жизни не видела. Все одаривали членов семьи сочувственными взглядами, а разве это было надо? «Кому нужно ваше сочувствие, засуньте его себе в задницу», — проносилось у девушки в голове раз за разом. Она размыто понимала, что такое похороны, хотела задать все вопросы маме, которых у неё накопилось немалое количество по мере организации прощания с отцом, но понимала, что обоим было очень сложно. День был похож на старый фильм, безмолвный, чёрно-белый, кадры в котором менялись медленно. Морг, церковь, кладбище — всё слилось в бесконечном потоке печали, скорби и ненависти к миру. Виктория курила, много курила. Сигареты не успевали исчезать из её пухлых губ, её мать замечала это, если раньше женщина сделала бы ей замечание, то сейчас пришлось смириться, пропускать это через себя она не хотела, да и так слишком много всего произошло. Она сидела на парковке кладбища, за рулем отцовского автомобиля, потянувшись за сигаретой, в её поле зрения попал телефон. Виктория готова была поклясться, что не держала его в руках с месяц точно. Подключив его к портативному зарядному устройству, она включила его. Минуту телефон не подавал признаков жизни, находясь во включённом состоянии, но, о чудо, он заработал. Рекой полились непринятые звонки, сообщения. Больше всего девушку привлек один номер, который звонил буквально пятнадцать минут назад, но звонил он каждый день, блондинка решилась перезвонить. Спустя пару продолжительных гудков послышалось: — Ты в порядке? — ох, этот чёрствый, прокуренный голос, но даже в нём можно было различать нотки беспокойства. Секундное молчание. — Алло, Вик, ты здесь? — Чего тебе? — она не знала, что сказать, поэтому вырвалось что-то глупое, язвительное. — Волнуюсь, где ты? Давай я приеду и заберу тебя, голос у тебя заплаканный, — мягкость и доброта, вот что излучал его голос в эту секунду. Ей хотелось обнять его?.. — Я в Москве, я… Я не знаю, что делать дальше, Глеб, не знаю… — её стена рухнула, она призналась ему в своей слабости, призналась, но сама не поняла этого. Казалось, она забыла его, поэтому открылась в этот момент, а быть может, просто хотела утешения. — Скинь мне адрес, и я скоро буду.***
Уже неделю я живу в Москве, в бесконечном порочном круге. Утром — стабильные попытки дозвониться до человека, который после своей резкой пропажи оставил такую глубокую пропасть, что самому становится страшно. Ночь — студия, бутылки виски, которые я заливаю в себя, просто не успевают появляться. А потом… звонки, снова и снова. Она и не должна брать трубку, я ей никто, хотя чуть больше, чем никто, я — злодей её сказки. Возможно её номер давно сменился, но вдруг включился экран телефона, а следом заиграла и мелодия. Появившееся имя прошлось по мне током, так сильно я жаждал услышать её голос, хоть на секунду уловить тот медовый аромат, а может быть, пахнет она уже по-другому, и взгляд её не излучает столько тепла и игривости как раньше. Минутный разговор, а я уже мчу по МКАДу к ней. Навигатор диктует что-то противным голосом, оказалось, что точка моего назначения кладбище. Скорее всего именно поэтому голос Виктории не выражал ничего, кроме пустоты, потерянности и скорби. Я не знаю, что произошло за эти полтора месяца, мне остаётся лишь догадываться, что всё не так плохо. Вот она. Джинсы, что обтягивали её до этого достаточно пышные бедра, теперь были не в облипку. Щеки, которые сияли здоровым румянцем, теперь были покрыты красным из-за постоянных слёз, а её зелёные глаза в свою очередь так ярко сияли, виной этому возможно слёзы, но выглядели они как два огромных изумруда. Виктория сидела на скамейке, волоча ногой по гравию, вырисовала какие-то нелепые узоры. Я осторожно, чтобы не спугнуть её, подошел к ней. Она подняла глаза, этот взгляд заставил меня остолбенеть, что я в нём увидел? Сам не знаю, но такого чувства я не испытывал никогда. Пряди волос, прилипшие к её лицу, по всей видимости не доставляли ей дискомфорт, и я в свою очередь аккуратно вернул их обратно в эту блондинистую копну. Она сделала вдох, словно собираясь рассказать мне какую-то тайну, но с не губ слетело лишь: — Ты, правда, заберёшь меня? — эти слова были еле слышны, но в это мгновение мне захотелось спрятать её ото всех, лишь бы она больше не плакала. — Да, правда, заберу. — Мама, надо сказать маме, — она резко подорвалась и подбежала к какой-то женщине. Она обняла её и что-то быстро протараторила, на что Виктория лишь кивала, параллельно всхлипывая. Они вдвоём направились ко мне. Оказалось, это и была её мама, миловидная и такая домашняя женщина, синоним слова нежность. Я протянул ей руку, в ответ на это получил имя Евгения. Я никогда не задумывался над тем как выглядят её родители, но сейчас я начал выискивать в толпе её отца, я мог только представлять его. Взглядом она показала в сторону, намекая на разговор, я дал Виктории ключи от машины и отошел. — Я же понимаю, вы тот самый Глеб, который звонил моей дочери каждый день? — её глаза тоже были мокрыми, но, казалось, она смирилась с потерей. — Прошу вас не дайте ей уйти на дно, она пережила большую потерю, но Виктория расскажет вам сама, Глеб. Не давите на неё, я чувствую, вы хороший человек, а если моя дочь вам доверяет, то и я могу. Увезите её отсюда, пожалуйста, — она взяла мою руку и заглянула прямо в глаза, пытаясь что-то в них отыскать, не знаю, нашла ли, — и до свидания. — Был рад с вами познакомиться, я обязательно позабочусь о ней. На прощание Евгения кротко улыбнулась, от неё у Виктории лишь улыбка и эта нежная манера.***
Блондинка спала уже вторые сутки без перерыва, иногда вставая по естественным нуждам. Она больше не плакала, чем непременно радовала его. Но теперь парня пугало её состояние, он понимал, что от потери так легко не отойти. На контакт она не шла, каждая попытка заговорить с ней заканчивалась провалом, истерикой, которую остановить, увы, мог только изнеможенный организм, требующий сна. В её голове не было мыслей, ей уже давно снился один и тот же сон, желудок не ныл из-за недостатка еды, кажется, смирился. Вставать становилось всё тяжелее, ноги просто волочились по полу, Глеб как мог пытался помогать, но помощь она пресекала на корню, говоря что-то в духе: «Я сама, отстань». Он хотел отстать, но как будто был привязан нитью к ней, и на удивление она была очень крепкой, что даже Глебу было не под силу её порвать. Резко подорвавшись с кровати, Виктория пыталась перевести дыхание. Глаза бегали по сторонам оглядывая комнату, в которой она жила уже неделю. Шторы были как всегда плотно завешаны, шкаф с большим зеркалом был ненавистен, ведь в него по неволе приходилось смотреть, а за компьютерным столом, который почти вплотную был придвинут к краю кровати, спал блондин. Она аккуратно переползла на другую сторону и стала разглядывать его лицо. Его ресницы сплелись в замок, ноздри неспешно, то расширялись, то сужались, а пшеничные пряди небрежно лежали на лице. Её рука потянулась к одной из таких, даже успела коснуться, но его пробуждение спугнуло Викторию. Он тихо-тихо, заставляя читать её по губам, произнес: «Давай жить?» В её голове, которая пыталась уложить эти слова на полочки, ничего не сходилось: «Зачем жить? Что он говорит? Ему что, заняться нечем? Совсем головой поехал, дурак». Её большие глаза стали раза в два больше, она явно ожидала его обычного поведения. — Вик, я серьезно, тебе сколько лет? Двадцать, твоя жизнь только началась, тебе нужно жить. А что ты делаешь сейчас? Ты убиваешь себя, я хочу тебе помочь, но ты упёрлась, я могу лишь догадываться, что у тебя произошло, — он набрал побольше воздуха в лёгкие, чтобы продолжить свой монолог, при этом Глеб непрерывно смотрел ей в глаза, в которых с каждым словом скапливалось всё больше слез. — Ведь ты даже не разговариваешь со мной. А знаешь, что ещё хуже? Наблюдать как ты угасаешь. Виктория, давай проживём эту жизнь. Он грузно выдохнул, Глеб ожидал, что и на этот раз ничего не выйдет, что она снова забьётся в истерике и ляжет спать. Но она подняла на него свои мокрые и опухшие глаза. С минуту думая, что сказать, Виктория боролась, боролась со своими мыслями, со своей слабостью. Вдруг пришло осознание: «Хотел бы папа, чтобы я так убивалась? Он сказал прожить яркую жизнь, а что я делаю сейчас — умираю». — Ты обещаешь мне, что я проживу яркую и незабываемую жизнь? Я должна хоть что-то рассказать папе, когда снова его увижу, — в голове Глеба всё сложилось, ему стало ещё тяжелее. Она звучала как ребенок, которому хотелось подарить весь мир. — Глеб, я хочу кушать. На его лице появилась едва различимая улыбка после этих слов, но она увидела её даже сквозь пелену слез. В её голове всё перевернулось, все чувства будто вернулись, резко как по щелчку пальцев. Она было хотела упасть в эту бездну печали, но увидела свет — в нём. Он подарил ей надежду, протянул руку, когда та падала. Теперь над его головой светился нимб, для неё, тьма ушла, остался свет. Глеб подошёл к ней сзади, отчего дыхание немного сбилось, он подхватил её на руки и понёс в ванную. Голые стопы коснулись холодного кафеля, волна мурашек прошлась по всему телу, блондин заметил это и усмехнулся. «Что он собирается сделать?» — успело пронестись в голове Виктории перед тем, как тот открыл воду, в глаза неприятно попадали грубые капли, а одежда мерзко липла к телу. — Эй, зачем? — девушка попыталась выйти, но ей лишь преградили путь. — Выпусти меня! — Раздевайся, — он жадно изучал — изгибы, что прорисовывались сквозь одежду. Она не стала слушаться, и не прекращала попытки сбежать от этой пытки. — Либо ты сейчас сама примешь душ, либо я помогу тебе это сделать. — Почему нельзя было просто попросить? — она показательно надула губы, посмотрев прямо ему в глаза, хотела проследить за его взглядом. — Дадно, выйди, — глубокий вдох, под его тяжелый взгляд, — пожалуйста. Глеб вошёл в спальню и рухнул на кровать, последнее время он считал это роскошью. Спал он обычно на диване или за столом, но это было меньшим из всех зол. Часто оставляя её одну, просто чтобы сходить в магазин, он боялся найти её мертвой. Парень боялся за неё, Виктория и её состояние пугало его. В эту секунду его можно считать счастливым?.. Да, скорее всего, да, она пошла на контакт, сама протянула руку, а Глеб её взял. Это можно записать как счастье. Репера словно ударило током, когда девушка крикнула, что у неё нет полотенца, и он вышел из своего транса. Он взял все нужные вещи и подошёл к двери, она немного приоткрылась, но на его глаза сумели попасть стопы. Виктория ими перебирала, показывая свое эмоциональное состояние — она нервничала. На столе стояла овсяная каша и вода, блондинка маленькими ложками шла к завершению трапезы. Ей было тяжело, в последнее время она ела мало, но она пообещала себе жить, а человек не может жить без еды. Виктория обратила внимание на окно, яркий свет приятно обволакивал щёчки, отчего уголки её губ поползли вверх. За окном наступило лето, а она даже не заметила. Ей хотелось пробежать по мягкой траве босиком, а после лечь на неё и громко смеяться, что выглядело бы столь глупо, но люди, которые посчитают её глупой, просто завистники. Глеб смотрел, как в её глазах загорается огонь, ему нравилось это. Она выглядела нелепо в его огромных спортивках, которые пришлось сильно затянуть, чтобы не спадали, а футболка, которая была ей по колено, была завязана на талии для удобства. За то время, что они провели вместе, блондину, казалось, что он изучил сильнополностью, но порой его в поле его зрения попадали её ранее не видимые ему родинки, шрамы. «Она была красива, чертовка», — раз за разом проносилось в его голове.***
Два часа от столицы и молодые люди были у лесного озера. Солнце волшебно освещало кроны деревьев и гуляло по воде. Её глаза, отражая от себя эту звезду щурились, губы сомкнулись, и она замерла в попытке впитать в себя весь свет, что попадал на неё. — Здесь так красиво, спасибо, — чуть слышно произнесла она, но и этого хватило Глебу, чтобы насладиться,.— А откуда ты знаешь об этом месте? — Я раньше писал здесь песни, — начал он, делая глубокую затяжку. — Сначала мне его показали друзья, мы часто купались тут, правда, добираться долго было. А потом я стал приезжать один. Тут мысли становятся чище, а тело легче. Не хочешь искупаться? — секундное молчание, будто он и правда ждал её ответа. Но ему был не важен ответ, Глеб выкинул докуренную сигарету и схватил блондинку за запястье. Он рванул что есть силы, словно ему снова пятнадцать. Первые три метра под ногами ощущался песок, а потом резкий обрыв. Виктория успела сделать рваный вдох, пытаясь не уйти на дно. Но, увы, она с головой погрузилась под воду, парень нырнул, всё ещё не отпуская её руки, схватив её под руки, вытащил на поверхность. Несколько секунд он слышал её сбивчивые вдохи, а затем услышал и её смех. Глеб потянул её немного на себя, чтобы та коснулась дна. — Совсем дурак, — она пыталась злиться, но заразительный смех её выдавал, — но, признаю, это было… — она запнулась, не зная какое слово подобрать. — Весело? Скажи это:«Глеб, это было весело!» — с его носа стекали капли, а волосы чуть потемнели, впитывая в себя воду. Виктория с интересом смотрела на него, не понимая, почему так хорошо. Они наблюдали за каждым своим действием, ожидая сигнала, словно ждали выстрела, чтобы рвануть со всей мочи. Своим тонким пальчиком она провела по его скуле, отчего он непроизвольно сжал челюсти. Его пальцы играли на её талии, ведь даже на носочках она еле доставала до дна. Виктория продолжала играть с его лицом, вырисовывая на нём всё новые узоры. Счёт времени был потерян в этом безмолвном разговоре. Лицо блондина было буквально в сантиметрах от её, Глеб, правда, хорошо держался, пытаясь не нарушить этот момент своими грязными мыслями. Он едва ощутимо коснулся губами её щёк, старался не запачкать её чёрным. Виктория же на это посмотрела ему прямо в глаза, не со злобой и отвращением, а с нежностью и теплом. Она находила в нём ангела, белокурого и зеленоглазого ангела, который отмылся от грязи. Глеб не мог понять, чего же она добивается своим проницательным взглядом, решил действовать по наитию. И в ту же секунду коснулся её губ, сладкие и такие мягкие. Она сразу ответила, это было знаком одобрения. Девушка умело орудовала языком, лишь она смогла побороть его принцип быть главным во всём. Целовались они нежно, так как каждый брал и отдавал столько, сколько нужно. На берегу оказалось холоднее чем в воде, поэтому с Виктории ему пришлось стянуть футболку и нацепить свою толстовку. Приятная ткань словно обнимала её, она перевела взгляд на парня, который стоял с голым торсом, по нему стекало небольшое количество капель, на солнце он быстро высох, но его мокрые волосы всё ещё выдавали детскую шалость. Глеб смотрел куда-то сквозь воду, только бы не смотреть на неё, но её напористый взгляд чувствовался на спине. Он, не выдержав, обернулся на нее. В её глазах читалась благодарность, о да, она была благодарна ему за этот день. Виктория стояла в паре метров от него, обрисовывая зелёными глазами его татуировки. Глеб приблизился к ней за два шага, возможно, думал напугать ее, но она не боялась, не теперь. Она лишь широко расставила руки, а затем обвила его торс. В нос пробился его запах, Виктория и сама пахла им, но не замечала этого. Лишь мгновение спустя он ответил на её объятия, положив подбородок ей на голову, а руки разместил на её плечах. Она кружились в танце, хотя сами того не понимали.***
Ты чистая. Я одержим тобой, Виктория. Я бы мог признаться в этом хоть тысячу раз, но я слабак. Сука. Подсесть легко, сложнее слезать. Вдруг в один момент ты просто исчезнешь? Как тогда. Вдруг я больше не почувствую тебя, а после буду биться в конвульсиях от ломки по тебе? Я признался себе, но хватит ли духу признаться тебе? О Господи, Чистота, как же я хочу тебя. Позволь мне ещё хоть миг побыть в твоих объятиях. Хотя постой, будь со мной подольше, я желаю всю тебя, везде и всегда. Давай проживём эту жизнь, невинность. Тебя настолько нет, что ты везде. Всё мне кричит о тебе, ветер шепчет сквозь макушки деревьев, солнце рисует на твоих щеках красивые слова, что я должен сказать тебе, но я слабак. Не дай мне упасть, придержи меня на этом свете.