***
Влад лежит на кровати, прикрыв глаза. За стенкой раздаются тихие голоса: Аленкин и доктора. В голове проносятся чуть помутневшие картины — смеющиеся люди, сужающийся круг… Но сейчас это Влада уже не пугает — это было, будет снова. Но сейчас этого нет. Голоса замолкают, а затем начинают снова — кажется, еще тише, но Влад ясно различает слова, хотя смысл их доходит до него медленно. — Будет лучше отправить его в лечебницу… — В лечебницу?! — Аленка испуганно повышает голос, но, спохватившись, снова переходит на громкий шепот. — Вы хотите сказать, в психбольницу? — Поймите, он пройдет курс лечения и снова придет в норму. — Но он и так нормален! — пылко возмущается девушка, закусывая губу. Она знает, что Владик не сумасшедший! Она верит… Да верит ли уже? С каждым днем все хуже и хуже: стоит Влада оставить одного, как эти призраки являлись ему снова. И сердце Аленки каждый раз болезненно сжималось, когда она слышала его отчаянный крик, который резко обрывался. И бежала туда, к нему, потому что верила, что может ему помочь. Раньше верила. Теперь она уже не была уверена ни в чем. И чувствовала, что Владу хуже, но продолжала себе назойливо твердить: «все хорошо». — Триста лет для человека — это много. Это в несколько раз превышает норму. И, возможно, его мозг… — доктор поморщился, подбирая более мягкие слова. — Не справляется с тем объемом информации, который он накопил. Аленка закрывает глаза, прогоняя подступающие слезы. Люди, волшебники… Да какая разница! Это же Владик, иногда ворчливый, веселый, харизматичный Владик! — Если это поможет, то давайте, — выдавливает Аленка. Она не знает, как сказать ему. Наверное, такие решения вообще нельзя принимать за человека. Но Аленка безуспешно пыталась убедить себя, что это ради его же блага. А на душе все равно оставался неприятный осадок. Так нельзя. Так неправильно. Она замирает у его кровати. Похоже, он спит. Часть Аленки рвется уйти, но она точно знает — разговора не избежать. И будет лучше, если она скажет об этом сейчас. Аленка подносит руку к его щеке чтобы разбудить, но он вдруг начинает говорить, не поднимая век: — В психушку меня решили сплавить? — усмехается он беззлобно, но в голосе его Аленка слышит тщетно скрываемую горечь. — Это не совсем психбольница… Лечебница… — неуверенно возражает она. Нет сил продолжать, но она должна. Она — или никто. Сейчас — или никогда. — Это всего на несколько месяцев. И я буду часто навещать тебя, обещаю! Он вздыхает, но ничего не говорит. Пусть так, если она считает, что это лучше. Влад и сам чувствует, что продолжаться так дальше не может.***
Влад читал достаточно много книг о психбольницах. И даже видел немного фильмов. К сожалению, это были ужастики. И к еще большему сожалению, они вполне даже соответствовали действительности. Белый, вычищенный до блеска пол, грязные, с обломанной штукатуркой стены. Потолок с разводами от воды, которые подозрительно набухали во время дождя. Конечно, усмирительную рубашку на Влада не надевали и к постели не привязывали. Ему разрешалось даже гулять по саду в сопровождении сестры или медбрата. Но по ночам, когда окна занавешивались черными шторами, Влад долго не мог уснуть, глядя в темный потолок, и чувствовал пробегающие по телу мурашки, когда слышал очередные крики, раздающиеся по зданию лечебницы. Лечебницы для душевнобольных. Порой казалось, что здесь он сойдет с ума даже быстрее чем там, во дворце. С Аленкой. Она, как и обещала, по возможности часто его навещает. Но пока ее нет, даже если Влад не один, появляются призраки. Призраки давних лет. Влад все еще не мог их вспомнить по именам или узнать, но чувствовал, что это они — те, кто сгнили в темнице, пали от его меча или были казнены. И это расплата. Он встает, повинуясь непонятному ему самому желанию. Проходит босыми ногами по холодному полу к окну, отдергивает шторы — луна растекается светлыми бликами по воде озера на краю территории лечебницы. Влад знает, что надо делать. И чувствует, что это правильно. Окно открывается на удивление легко — видимо, сестра забыла запереть. Влад аккуратно пролезает и спрыгивает на землю. Благо, палата на первом этаже, не придется лезть по водосточной трубе. Он, как завороженный, смотрит на безмятежную водную гладь, медленно двигаясь вперед. Да… Так правильно… Так лучше… Ступни обжигает холодом, когда он вступает в воду, но Влад не обращает на это внимания. Он продолжает шагать вперед.***
— Не-е-е-ет, — Аленка рыдает, бьет кулаками о стол. Заведующий тактично молчит, скорбно опустив голову. В конце концов, это и его вина тоже — нанял персонал, персонал недоглядел. Аленка отказывается верить. Нет, не может, не может этого быть! Но факты налицо: раскрытое окно; след ноги, отпечатавшийся в глинистом берегу у самой воды. Дверь отворяется. Большая рука ложится на ее плечо, и она утыкается в грудь отца, продолжая всхлипывать. Из глаз льется бесконечный поток слез. — Какой же ты эгоист, Владик, — шепчет Аленка. А ведь она чувствовала. Чувствовала, что нельзя было оставлять его тут. Не зря ныло сердце. — Идем домой, — отец легонько подталкивает ее к выходу, придерживая за плечо. Аленка послушно идет, чувствуя, как реальность становится туманной, размытой. Она не перестает всхлипывать, не чувствует боли, запинаясь за высокий порог. Владик не выдержал. Она не знала, чего именно — призраков прошлого, преследующих его, или гнетущей атмосферы лечебницы. Но чувствовала себя безумно виноватой. Если бы она была рядом, этого бы не случилось. В замке ее встречают девочки. Они молчат, понимая, что слова будут лишними. Они не утешат, только усилят боль. Аленка утыкается Варе в плечо, подруга крепко прижимает ее к себе. Снежка плачет. Она всегда очень чувствительна, мгновенно проникается душевным состоянием других людей и поддерживает. Аленке больно. Она не знает, чувствуют ли девочки то же, или просто изображают скорбь на своих лицах, но ей не важно. Они не обязаны переживать вместе с ней. Не обязаны чувствовать боль из-за того, что Владика больше нет.***
Аленка сидит на крыльце одна. Только-только забрезжил рассвет, и еще прохладно после ночи. Слезы кончились. Были всю ночь, измочили подушку, но стоило ей только выйти на улицу, как они кончились. Но Аленка знает, что скоро они появятся снова. И теперь они будут исчезать и снова появляться всегда. Девушка протирает красные глаза. Спать не хочется совсем, хотя сейчас едва ли четыре утра. Вчера она ничего не ела, но даже сейчас от одного воспоминания о еде начинался рвотный позыв. И как дальше, Аленка? За один день она лишилась всего: любимого человека, ощущения пускай непостоянного, но точно существующего счастья, и наивной детской веры в счастливый конец. «И жили они долго и счастливо». Нет, так не бывает. Мутный взгляд ее зацепился за одинокую фигуру в конце сада, которая медленно, но верно приближалась. Ближе, ближе, ближе. Но шагов не слышно, хотя она уже явственно различает до боли знакомое лицо. Глаза распахиваются шире, боль накатывает новой волной. Аленке хочется, чтобы это видение продолжалось. Пускай, пускай она тоже сходит с ума, лишь бы еще раз видеть эти грустные голубые глаза. Аленка раскрывает рот в беззвучной мольбе и тянет руку ему навстречу. И она на секунду теряет сознание, когда ощущает в своей руке чужие холодные пальцы. Слезы снова текут из глаз, но уже не от боли в груди. Она подается вперед, прижимаясь к нему. И пусть его рубашка вся грязная, испачканная в тине, и они оба стоят босые на остывшей земле, она уже больше никогда его не отпустит. Никогда. — Прости, — шепчет он ей на ухо. Он знает. Знает, что она плакала, что горевала, что ей было больно. Но она готова его простить. Готова простить за всё, что угодно. — Больше никогда так не делай! — Аленка старается придать голосу строгости, но у нее это получается плохо. — Просто всегда будь со мной рядом.