Когда цветёт гортензия

      Знакомый форд стоял припаркованный рядом с домом, и Джено осторожно поднял Ренджуна с носилок, чтобы устроить на заднем сидении. Безвольно склонившись к собственной груди, Ренджун ощутил себя таким жалким, что зубы заскрипели от отчаяния, и слёзы капнули на ткань ханбока. Его носили, словно куклу, и собирались использовать — Джено бережно прижал его ближе, погладил свободной рукой по щеке, укладывая голову себе на плечо.       — Минхён, закрепите носилки и садись за руль.       Дверь машины захлопнулась, на мгновение отрезая их от внешнего мира, и Ренджун вздрогнул от резкого звука.       — Тише, — шепнул ему Джено. — Я с тобой. Всё хорошо.       Всё было не хорошо. Руки и ноги не слушались, и лишь сердце обрывало этот мрачный покой, в котором умиротворения не было ни капли — пульс стучал в ушах, словно сумасшедший, и всё тело словно вибрировало. От паники Ренджун начинал задыхаться, и Джено обеспокоенно приподнял его за подбородок, взглянул в лицо. Взгляд его подернулся дымкой сожаления при виде чужих слёз, Джено стёр их кончиками пальцев:       — Прости. Мне жаль, что всё вышло вот так. Ренджун, пожалуйста, дыши.       Дверь снова хлопнула, и на передние сидения сели Минхён и Донхёк — последний был заплаканным и мрачным, он забился в угол и уставился в непроглядную тьму июньской ночи. Больше он ничего не говорил, только часто моргал и кусал губы — Ренджун видел его в отражении оконного стекла. Мерно заурчал мотор, и форд тронулся с места. Машина словно плыла по этой темноте за окном — крохотный кораблик на волнах стихии, она вся встряхнулась, когда прогремел гром. Объятия Джено стали крепче. Он прижал затихшего Ренджуна к себе плотнее и тревожно уронил:       — Будет ливень. Надо успеть дойти до него. Придется двигаться быстро.       У них даже были дождевики. Ренджуну хотелось рассмеяться от абсурдности ситуации: когда за окном показалась знакомая гора и они остановились на парковке, его укутали в плотный целлофан, словно чёртову куклу в подарок. Сдавленный смешок всё же покинул его постепенно отходящие от немоты губы, когда они подошли к тропинке. На деревьях, плотно растущих вдоль неё, были развешаны светодиодные гирлянды, тускло освещающие путь, словно скопления светлячков. Листва от них будто горела, и Ренджун ощущал, как пожар отчаяния всё больше ширится в его груди, разрастается до жуткого, инфернального пламени. Он застонал, когда капля дождя упала на лицо, словно пуля, дёрнулся сильно, пошевелился. Язык слушался плохо, но Ренджун всё же смог прошептать:       — Отпустите меня.       Донхёк, идущий рядом с носилками, уставился на него встревоженно, так, будто силился понять, не показалось ли ему, и Ренджун повторил, уже настойчивее и немного громче:       — Отпусти меня. Донхёк, пожалуйста!..       И тогда Донхёк отвернулся. Пальцы его сжались в кулаки, и лицо побледнело больше. Он отстал, спрятался за широкими плечами Минхёна, несущего носилки со стороны ног. Он не хотел помогать. Даже если и думал, что всё это неправильно, и знал, какую боль причиняет своими действиями, Донхёк отказывался прекратить, заставить их остановиться.       Дорога расширилась, когда всё лицо Ренджуна уже горело от слёз, мешающихся с мелким дождём — он мотнул головой, и увидел вдруг белоснежные кусты, словно призраки, выплывающие из темноты.       Гортензии.       Это был вход в пещеру. Её влажная, гулкая чернота проглотила Ренджуна, и гром проревел над головой, словно раненый зверь — гора задрожала, и десятки ярких свечных огоньков заскользили по стенам предвестниками адского пламени. Это было само чрево Тэбэксан. Место близости с горным божеством, гневным и древним, и Ренджун почувствовал, как всё тело его отзывается пугающим, трепетным зовом. Он ощущал странное единство с этим местом, и вместе с тем отторжение, так, будто пришёл в свой родной дом, и обнаружил его оскверненным чьим-то злым умыслом. Сколько жертв окропили своей кровью эти камни? Как сильно они успели взрастить гнев бога Тэбэксан, и на чьи головы он готовился обрушиться, непримиримый в своей ярости?       Сила вливалась в Ренджуна неостановимым потоком, она заставила его выгнуться на носилках, издать крик. Уши заложило от оглушительного раската грома, и мелкая пыль посыпалась с пепельных сводов пещеры. Ренджун сел, дезориентированный, шокированный, и увидел вдруг духов — их лица смешивались с лицами людей, стоящих вдоль стен, и взгляд мгновенно выхватил знакомые лица. Госпожа Ли в праздничном ханбоке, та женщина из хозяйственного магазина, кто-то, кого Ренджун видел мельком на улице — все они были здесь, и все смотрели на него. Вдали, подле алтаря, представляющего каменный постамент, украшенный алой шелковой подушкой и пышными соцветиями, стояла госпожа Кан. Рядом с ней была бабушка — она поглядела на женщину с болью и гневом, и перевела свой взгляд на него.       «Мне жаль, детка», — проговорила она. — «Пока ещё не поздно, позови его».       Кого Ренджун должен был позвать, подумать он не успел: Джено подхватил его на руки, широко шагая преодолел расстояние до алтаря. Толпа в почтении и страхе заволновалась, и шепотки людей стихли, когда Ренджун оказался лежащим на спине прямо на алой подушке.       — Отпусти меня! — вскрикнул он, тщетно пытаясь оттолкнуть Джено, и тот перехватил его, сжал предупредительно запястья.       — Вот ритуальный настой, — госпожа Кан отдала Минхёну яркую чашку, расписанную глазурью, и тот влил напиток в Ренджуна, надавив на челюсть, чтобы заставить открыть рот.       Ренджун поперхнулся, замотал головой, не желая пить то, чем эти жуткие люди пытаются его напоить, но нос ему зажали, и он, беспомощно дергаясь, сглотнул. Жидкость прокатилась огненным шаром по пищеводу, заставила голову вскружиться и томный, опасный жар вспыхнуть в низу живота. Тело пылало и гнулось, и неправильное, жуткое возбуждение начинало вязать узлы, струиться по крови и туманить рассудок. И тут раздалась песня. Все они, все эти люди один за другим присоединялись к протяжному зову. Он сливался с воем ветра, треплющего одежды и задувающего свечи одну за другой. Чья-то ладонь упёрлась в грудь, придавливая, а другая скользнула под юбку, легла горячей тяжестью на бёдра. Застонав отчаянно, Ренджун бросил взгляд и увидел, как Джено осторожно ласкает его там, внизу, под ханбоком, поднимаясь всё выше.       Ещё вчера ночью его трогал Джемин, и прикосновения его были нежными и страстными — а теперь Ренджун лежал здесь, на шаманском алтаре, и друг его детства готовился его изнасиловать, пока Джемин лежал дома, отравленный, не способный ничем помочь.       «Пообещай, если что-то случится, ты обязательно позовёшь меня».       Это было глупо и нерационально, но этот безнадёжный жар так мучительно терзал Ренджуна, что он вскрикнул:       — Джемин! Джемин, пожалуйста!..       Колени сами собой вздрогнули, смыкаясь вокруг чужой талии в попытках закрыться, Ренджун яростно забился на алтаре, но сил у него было слишком, слишком мало. Он не мог освободиться. Никто не пришёл бы к нему на помощь. Слёзы навернулись на глаза, и Ренджун снова заплакал, отчаянно и навзрыд — Джено застыл на мгновение, и рот его искривился в гримасе вины и боли.       — Прости. Прости меня, — он накрыл лицо ладонью. — Мне так жаль, Ренджун. Я очень люблю тебя!.. У меня нет выбора.       Он помотал головой, вытер глаза и сжал зубы так, что желваки заиграли на его лице, а черты затвердели. Решительно отодвинув в сторону ткань ханбока, он опустил пальцы в стоящую рядом плошку, а потом коснулся там, где Ренджун был беззащитно обнажённым, медленно ввёл палец в тесноту его тела. Это было унизительно и мерзко, но неестественный жар от ритуального напитка заставлял тело пылать и поддаваться. Но вместе с тем онемение и слабость отступали, и Ренджун ощутил, как ноги его наливаются силой.       Никто не пришёл бы к нему на помощь. Но он мог помочь себе сам.       Заставить одурманенную голову думать было сложно, но Ренджун упрямо уставился в потолок пещеры, стараясь абстрагироваться от того, что происходило с его телом. Очевидно, сопротивляться Джено в открытую было бесполезно. Стоило улучить подходящий момент, когда бдительность его ослабеет, а потом бить ногой в грудь и бежать к выходу. Усилием воли расслабившись, Ренджун поддался растягивающим его пальцам, раскрыл бёдра, позволяя Джено двигаться с бо́льшим комфортом — чужие пальцы в нём вздрогнули, Джено втянул ртом воздух и покраснел. Зрачки его совершенно сливались с радужкой, затапливая глаза чернотой, разбавленной всполохами свечей. Он закусил губу, а потом осторожно склонился над Ренджуном, робко оставил короткий поцелуй в уголке рта, и Ренджун раскрыл губы, высунул кончик языка, чтобы дотронуться до ласкающих его губ. Короткий стон вырвался из чужой груди, Джено припал к нему, целуя глубоко и чувственно, и Ренджун ответил медленно, обжигаясь о собственное стучащее в ярости сердце. Ему нужен был момент — те пару секунд, на которые внимание Джено будет рассеяно, и лучшим решением представлялось сделать вид, что он смирился с положением вещей.       Раздался удар грома — он словно резонировал, отталкиваясь от каменных сводов, и за ним тут же пришла яркая вспышка света. Она ослепила Ренджуна на мгновение, и тут его осенило: когда Джено отстранится, он должен ждать такого же раската грома и молнии, чтобы ударить его. Неожиданность была его лучшей и единственной союзницей, и он отстранился от Джено, увлекшегося поцелуем, чтобы шепнуть:       — Ты хочешь меня?       Глаза у Джено были сумасшедшими, страстными, болезненная их нежность ошпарила Ренджуна кипятком:       — Я люблю тебя. И я бы никогда не сделал этого, если бы мог.       — Тогда давай закончим с этим. Только будь со мной осторожным.       Джено кивнул и отстранился. Он принялся расстёгивать ремень брюк, и Ренджун сжался в один сплошной комок тревожного ожидания.       Сейчас. Пожалуйста, сейчас!..       И в ту же секунду, как мысль вспыхнула в его голове, столь оглушительный рокот прокатился над пещерой, что в ушах зазвенело, и резкая вспышка света ослепила на мгновение. Сжатая пружина внутри разжалась, отдавая в ноги, Ренджун сильно ударил вперёд, не глядя, вскочил с алтаря. Сила гремела в нём, словно голос горного бога, вселившегося в него, заражая своим гневом и отчаянием. Он выбежал из пещеры, словно подгоняемый в спину ветром и устремился вниз по тропинке.       Бежать было сложно. Светодиодные гирлянды на деревьях качались от сильного ветра, и тропинка мигала под ногами, то пропадая в кромешной темноте, то проявляясь тускло вновь. Под тонкой подошвой ритуальных туфель чувствовался каждый камень, но это было последним, о чём Ренджун мог заботиться: через жуткий гром и завывания ветра он услышал вдруг чьи-то крики и шаги.       Это была погоня. За ним гналось безликое, многоголосое чудовище, и если бы он попался, то вырваться больше никогда бы уже не смог. Оно проглотило бы его, вернуло в пещеру и растерзало рассудок на части. Дождь заливал глаза, и дыхание стучало кровью в горле. Мокрая ветка хлестнула по лицу, Ренджун потерял равновесие — он запнулся о корень, упал на мокрую траву, и голоса послышались совсем близко. Страх окатил его ледяным водопадом, сердце подскочило, забилось в горле, и Ренджун оглянулся. В темноте двигались точки фонарей, они вот-вот готовились найти его, как вдруг из кустов высунулась рука, потянула сильно на себя. Крик рвался наружу, но он оказался перехвачен чужой ладонью, прижавшейся к губам. Задрожав, Ренджун предпринял попытку вырваться, но в ухо его ткнулись холодные губы и знакомый голос сказал:       — Это я, детка. Тише.       Джемин прижимался со спины, и сердце его колотилось так часто, что Ренджун ощущал его вибрацию всем собой. Он заплакал снова, но на этот раз от облегчения — оно сменилось страхом спустя пару коротких секунд. На тропинке показался Джено, он быстро прошёл мимо, и за ним вниз спускались Минхён, Донхёк и ещё какие-то люди, которых Ренджун не знал. Что они могли сделать с ними обоими? Вдруг, они убили бы Джемина за то, что он пришел сюда, чтобы спасти его?..       — Они не тронут ни меня, ни тебя, — уронил Джемин так, будто прочёл мысли. — Всё это зашло слишком далеко, я больше не могу терпеть и ждать, когда всё изменится. Они перешли черту.       Ренджун развернулся к нему, чтобы переспросить, и слова застряли у него в глотке.       Глаза у Джемина светились в полутьме, словно раскалённые угольки — яростные и алые, кровавые, пылающие вековой, непримиримой яростью. Волосы его шевелись и разноцветные, крохотные лепестки кружились вокруг, словно стоял он в центре своего собственного торнадо. Ни одна капля дождя не касалась его, они присоединялись к полёту лепестков, отскакивали в стороны, словно серебряные пули. Мелкие разряды электричества полосовали сгустившийся воздух над их головами, и Ренджун застыл, словно окаменевший. Джемин поднял руку, сжал ладонь в кулак — кожа его пальцев заискрилась, словно накаляясь добела, и что-то в вышине Тэбэксан треснуло, послышался гул и рокот — они смешались с шумом дождя и раскатами грома, и земля под ногами вдруг затряслась. Ренджун ухватился за чужое плечо, и Джемин обнял его свободной рукой, притиснул к себе. Слова его прокатились над горой, будто раскалывая небо надвое:       — Их желание счастья стало источником беспощадной жестокости. Они не слышат никого, лишь своё эго, захватившее рассудок. Даже имей я возможность говорить с ними, они бы не стали слушать.       Сердце билось набатом, не в силах оторвать взгляда от этих пугающих и прекрасных глаз Ренджун выдохнул:       — Кто ты?       Джемин улыбнулся. Он сделал движение, растирая что-то между пальцами, и раздался треск, словно катилось нечто огромное.       — Вы называете меня горным богом. Но я… просто Джемин.       И в эту самую секунду рядом с ними, ломая деревья, пронёсся огромный серый валун. А за ним ещё, и ещё один — стремительные, словно хищные рыбы, они нетерпеливо подскакивали на гортензиевых кустах, как на волнах. Земля вибрировала, будто разбуженное чудовище выбиралось из неё на волю, и теперь Ренджун знал: это был страшный, неукротимый гнев божества, желающего покарать своих последователей.       — Мне стоило сделать это раньше. Рыба гниёт с головы, и отравляет всё тело. Я должен был вырвать этот культ с корнем, не оставить ни единого, кого спасти уже нельзя, — хватка Джемина стала почти болезненной, и Ренджун задрожал от ужаса, уткнулся ему в изгиб плеча.       Джемин собирался убить всех. Ярость копилась в нём годами — нагнетенная, раскалённая, словно лавовый поток в камне, и теперь она вырывалась на поверхность. Все эти годы он помнил каждую принесенную ему безвинную жертву, их становилось всё больше и больше, и в результате ей стал он, Ренджун. Единственный, кому дано было говорить с горным богом.       — Пожалуйста!.. — вскрикнул Ренджун, от слёз не видя ничего перед собой. — Пожалуйста, не убивай их, я прошу тебя!       Он должен был хотя бы попытаться остановить всё это. Хотя те люди причинили ему страдания, они не заслуживали смерти. Ренджун не готов был принять этот груз на свою душу, жить с тем, что именно он стал причиной того, что древнее божество, по какой-то одной лишь судьбе известной причине оказавшееся его другом детства, убьёт всех, кого он успел узнать. Минхёна, его соседа, угощающего грушами и забавно смущающегося. Донхёка, смешливого и чуткого, попытавшегося всех остановить. И Джено, решившегося на ритуал в попытке помочь, даже зная, что после Ренджун наверняка возненавидит его. Госпожу Кан, которую любила его бабушка, госпожу Ли с её выпечкой и многих, многих других. Ренджун должен был спасти их всех, пока не стало слишком поздно: он отказывался принимать тот факт, что за незнание и жестокое желание счастья может быть такая ужасная кара. А со своей болью от этого предательства он как-нибудь справился бы потом. Он обхватил Джемина, дрожа и запинаясь пробормотал:       — Не делай этого. Не надо. Они… они думали, что поступают правильно, что это мне на благо. Я буду шаманом, Джемин, и больше никто не станет так поступать, не будет гневать тебя: а если и попробует, я сделаю всё от себя зависящее, чтобы это не повторилось.       Чужие плечи дрогнули, Джемин коснулся ладонью подбородка, заставляя взглянуть на себя, и была в его глазах такая пропасть чувств, что Ренджун захлебнулся ей на мгновение:       — Как ты можешь просить за них после всего, что они с тобой сделали? Ох, детка. Ты такой с самого детства: страшно желаешь мира, когда вокруг война. Но разве могут они измениться? Что, если они снова причинят тебе боль?       Совсем недавнее воспоминание об алтаре, колеблющемся свете свечей и жутких песнопениях была столь яркой в памяти, что вспышка ужаса пронзила ледяной иглой виски, и Ренджун на мгновение сжался в комок, не сдержал судорожного вдоха.       — Я не знаю, — шепнул он, и Джемин погладил по растрёпанным волосам нежно. — Но я не смогу жить, если они все погибнут из-за меня.       Джемин покачал головой:       — Здесь нет твоей вины, Ренджун. Но я сделаю это. Только потому, что ты просишь.       Расставив в стороны руки, он нахмурился и забормотал что-то низким, хриплым голосом — вены вздулись на его открытых майкой предплечьях, будто от сильного напряжения, и капля пота скользнула по лбу. Гора застонала, содрогаясь от нескольких толчков, и всё вдруг стихло. Даже яростно низвергающийся дождь остановился. Тишина была натянутой и звенящей, и после столь жуткого шума казалась оглушительной. Звук собственного дыхания и стук сердца были единственным, что Ренджун слышал — он пошатнулся от усталости, осел на траву, поддерживаемый надёжными руками. Джемин опустился рядом, и выглядел он вымотанным. Беспокойное движение капель и лепестков вокруг него прекратилось, медленно, словно молочная пенка они опустились, усыпая всё вокруг. Наощупь Ренджун нашел джеминову ладонь, слабо сжал её в своей, и тот переплел их пальцы.       — Значит, ты горный бог, — уронил он. — И сколько же тебе лет, Джемин?       Тот рассмеялся, поднёс чужие пальцы к губам, чтобы поцеловать:       — Этой реинкарнации? Двадцать три, как и тебе. Мои воспоминания и силы пробудились, когда мне было три года. Я прожил сотни жизней здесь, у подножия Тэбэксан. Но эта жизнь для меня особенная, потому что рядом есть ты, — голос его под конец растерял бо́льшую часть своей серьёзности и стал игривым.       — Не могу в это поверить: со мной флиртует сам горный бог, — хмыкнул Ренджун. — Погодите-ка… — он встрепенулся, требовательно потряс Джемина, — тогда почему ты не согласился на этот чёртов ритуал? Тебе бы уж точно силы хватило, или что там требуется для него.       Джемин пошевелился, устраиваясь удобнее, сунул пахнущую дождем голову Ренджуну на плечо:       — Понимаешь ли, заниматься подобным в месте силы для меня несколько затруднительно, — буркнул он. — Думаешь, все бы оценили спецэффекты вроде биополя с электричеством и водой? К тому же, мы с нэрим кут с тобой прекрасно и вдвоём справились. Ты очень настойчиво звал меня тогда, разве могло случиться иначе?       От удивления Ренджун даже открыл рот. Так вот почему духи перестали его беспокоить после первой же ночи с Джемином! Ритуал был проведён, и алтарём стала его собственная постель. Это объясняло и то, что бабушка так странно вела себя: она явно не могла рассказать правды о том, кто такой Джемин, и объяснить, почему нэрим кут больше не нужен. Всё это казалось абсолютно невероятным. Ренджун потёр лицо ладонью, будто пытался уместить все новые знания, которые оказались слишком большими для маленького него, и выдохнул:       — Но как ты смог очнуться?       Пожав плечами так, будто это было само собой разумеющееся, Джемин уронил:       — Бог всегда слышит зов шамана. Даже эти оковы тела, отравленного и неподвижного, не способны удержать дух, которого призывают в месте силы, — простонав и схватившись за поясницу, он поднялся и потянул Ренджуна за собой. — Детка, пойдём вниз. Мне всё ещё плохо. Что за дерьмо эти придурки намешали, что башка так трещит? Я до сих пор хочу их прикончить.       Ноги ныли, и Ренджун приподнял юбку ханбока, чтобы посмотреть: даже в этом тусклом свете он видел пятна синяков, и чудом не потерявшиеся туфли, целиком испачканные в грязи. Похоже, спускаться стоило осторожно: дорогу всю развезло, на ней валялись камни и поваленные деревья, и Ренджун принял ладонь Джемина, помогающего ему перебраться через особенно крупный ствол.       — Ну и зачем ты столько наворотил, — заворчал он, силясь справиться с мешающими длинными одеждами, и Джемин подхватил его, осторожно поставил рядом с собой по ту сторону дерева:       — Прости, принцесса, — пробормотал он, расправляя складки ханбока. — Я сильно рассердился. Не ворчи, прелесть. Я сделал намного меньше, чем хотел в тот момент. Сейчас встанет солнце, и идти будет легче. А пока… давай подождём. Осталось недолго.       Он притянул Ренджуна в объятие, утыкаясь в изгиб шеи и глубоко вздохнул. Сердце его всё ещё билось часто и сорванно, и Ренджун только сейчас понял, как сильно Джемин за него волновался — быть может, та фраза про сотни жизней, особенной из которых для него оказалась именно эта, с ним рядом, была более правдивой, чем могло показаться на первый взгляд.       Ведь даже тысячелетним богам нужна была любовь. Бескорыстная, наивная и юная, как июньский цветок.       Обняв его крепче, Ренджун погладил по широкой спине, глубоко, тихо вздохнул. Пахло горными травами, недавним дождём и цветами. Шумящие кроны деревьев были почти чёрными в предрассветной тьме, тёплой и подвижной, спокойной, словно спящий океан. Там, вдалеке, из-за горизонта медленно поднимался раскалённый шар июньского солнца, он красил небо в розовый и лиловый, будто стыдливый румянец соцветия гортензии. Ренджун стоял в рассеивающейся темноте, и руки Джемина крепко и нежно обнимали его. От их касания покой заполнял целиком, омыв приторно сладким нектаром каждый уголок души.       Здесь, в объятиях горного бога, Ренджун был по-настоящему дома.