Когда цветёт гортензия

      Небо было удивительно звёздным в тот вечер. Сидя у открытой створки двери, Ренджун задрал голову, чтобы поглядеть на колкие точечки млечного пути, просыпавшегося на бархатную черноту, словно горсть драгоценных, крохотных бриллиантов. Это был первый день с его приезда в Тэбэк, когда он вот так спокойно и открыто мог полюбоваться звёздами. Вспомнилось, как когда-то в детстве он так же лежал, подставив лицо прохладному ветерку, спускающемуся с горы, и вместе с мамой искал созвездия. В последнее время, закрутившись в водовороте событий, родителям Ренджун звонил редко, чаще писал в Вичате, скидывая случайные фотографии — открыв приложение, он пролистал ленту и наткнулся на фото, сделанное ещё в самом начале жизни в этом доме.       Их снова было пятеро: Дрим Тим, один элемент которой откололся много лет назад, чтобы потом вернуться обратно. Нарушенное равновесие маленькой компании смогло восстановиться сейчас, спустя неделю после того сумбурного дня, когда Ренджун получил сразу три признания в любви. Конечно, после всего произошедшего равновесие это было странным — сложно оказалось дружить с людьми, для которых ты вдруг оказался объектом вовсе не дружеских чувств.       Пожалуй, только с Минхёном Ренджун ощущал себя так, будто ничего не изменилось. Тот словно готов был заранее к отказу, и больше смутился того, что Ренджун попытался это обсудить, чем действительно огорчился.       «Джемин — хороший парень, и я понимаю, почему ты выбрал его. У вас искрило с самого первого дня, и я всё думал о том, что вы либо подерётесь, либо поцелуетесь в конце концов. Но Джемин никогда бы тебя не ударил, так что вариант оставался только один», — грустно рассмеялся он и похлопал Ренджуна по спине. — «Прости. Наверное, я должен был просто промолчать в тот раз. Это было эгоистично».       Если кто из них и был эгоистом, то точно не Минхён, и Ренджун притянул его для крепкого дружеского объятия:       «Замолчи. Ты не имеешь права быть таким хорошим».       В то время как с Минхёном всё было естественно и легко, Донхёк, узнав о том, что Ренджун и Джемин начали встречаться, не приходил в гости два дня и даже не отвечал на сообщения, а потом завалился среди ночи пьяный, пытался ударить Джемина, оставшегося на ночь. Долго и самозабвенно он мазал слезами и соплями пижаму Минхёна, вызванного в качестве экстренной помощи, и Ренджуну хотелось самому сесть рядом и зареветь, но Джемин не дал: утащил их матрасы в другую комнату, невозмутимо заявив, что там и без них разберутся.       «Там без них» и правда разобрались. Донхёк был жизнерадостным и отходчивым, и уже утром пришёл мириться: Ренджун видел, что ему всё ещё больно, но он храбрился и много шутил, и явно стыдился своей ночной выходки. Уходя в обед, он объявил, что в таком случае собирается для Ренджуна быть лучшим другом и отказывается принимать «нет» в качестве ответа.       С Джено всё оказалось сложнее. Он затих, даже перестал приходить без приглашения, вместо этого пытался напроситься в гости. Ренджун поначалу его не пускал, опасаясь повторения прошлого неприятного разговора, но под конец просто не выдержал бесконечного потока извинений и разрешил прийти.       И Джено пришёл, уселся у него в комнате и будто даже дышать боялся. Он глядел на Ренджуна своими огромными блестящими глазами — большой щенок, ни дать ни взять, виноватый и стучащий по полу хвостом, — и невозможно было продолжать на него сердиться. Впрочем, даже если сердиться Ренджун перестал, отделаться от мыслей о том, что он делает что-то плохое, никак не мог, и силился определиться, что именно он делал не так и как поступать следовало. Эта жуткая смесь раздражения, симпатии и жалости выворачивала наизнанку, а ещё постоянно всплывал в памяти тот разговор, Ренджун словно зациклился на брошенной нечаянно фразе: «Ты можешь спать с кем хочешь. Даже если это будет не один человек. Даже если это буду не я». Джено готов был его делить? И согласился бы оставаться рядом, даже если знал бы, что ничего не получит? Это уж точно была не сила их связи, и Ренджуна пугало то отчаяние, что было написано в чужих чертах, когда Джено говорил такие жестокие, ранящие его самого слова. И хотя Ренджун и твердил себе, что ничего он Джено не обязан, всё равно до конца так и не мог в это поверить.       Кстати, о том, во что пришлось поверить. Удивительным было то, как быстро он свыкся с мыслью, что видит теперь больше. Поначалу духи пугали Ренджуна, но вскоре он обнаружил, что не все они действительно были страшными и опасными: большинство из них представляло из себя попросту заблудшие души, не сумевшие найти упокоение и привязанные к землям Тэбэка. Кто-то умер здесь и не смог вернуться домой, а кто-то, наоборот, пришёл сюда, на родные земли, но покоя не нашёл ровно так же: их никто не ждал или забыли проводить в последний путь.       Как раз таким духом и оказался Ли Хэджин — дальний родственник Донхёка, погибший во время войны, которого Ренджун видел в тот день на горе, когда выпил ритуальный чай. В пылу боёв похоронные письма шли с перебоями, и родные солдата до последнего надеялись, что он вернётся домой. Никто не справлял по нему поминальной тризны и даже могилы его не знал. Ли Хэджин хотел всего лишь уйти с миром, и Ренджун помог ему сделать это, проведя ритуал: больше это напоминало ужин вдвоём с Донхёком, только мисок с рисом было три, и в одной из них, стоящей на алтаре, были воткнуты палочки.       С существом, прицепившимся к Минхёну, было сложнее и проще одновременно. Бабушка считала, что это мелкий демон, живущий при доме людей, у кого сильная душа — Минхён оказался как раз таким. Теперь, если Ренджун долго всматривался, начинал замечать оранжевую тёплую ауру, обволакивающую его, словно огромный абрикос. Она казалась вкусной для всяких потусторонних тварей, питающихся жизненными силами, и под чутким руководством бабушки Ренджун выстругал для друга амулет, защищающий его от посягательств. Госпожа Кан, как сказал Минхён, была от амулета в восторге и даже предложила сделать ещё несколько таких же на продажу: оказалось, что та туристическая лавка, в которой Минхён работал, принадлежала их семье, и продавались там не только магнитики, а ещё традиционные обереги, ритуальный ладан, настойки и много всякой подобной всячины. Находилась она прямо на территории буддистского монастыря на другой стороне горы, и поток клиентов был вполне значительным, достаточным для того, чтобы содержать семью и жить с комфортом. Делать амулеты Ренджуну было несложно и интересно, и он принялся коротать вечера весь в древесной стружке, которую приходящий после работы Джемин подметал, беззлобно ворча о том, что не может жить в таком беспорядке — у себя дома тот практически не появлялся и, к вящему раздражению Джено, уже на третий день отношений с Ренджуном даже перевёз часть вещей. Именно его Ренджун и ждал этим вечером понедельника, но когда открыл дверь, на пороге оказалась госпожа Кан. Видимо, она пришла по поводу амулетов — больше никаких совместных дел у них не было, поскольку Ренджун настороженно относился к старшему поколению живущих в Тэбэке и старался без необходимости с ними не контактировать, и потому он вежливо улыбнулся:       — Здравствуйте! Я передал сделанное с Минхёном ещё вчера. Думаю взять небольшой перерыв, я хочу закончить картину.       Женщина покачала головой. Она неторопливо вошла, шурша длинной юбкой ханбока, и замерла тревожной тенью в комнате слева от входа, той самой, с пустыми полками и шкафом, где когда-то находилась комната для камлания бабушки.       — Сезон дождей подходит к концу, — уронила она, и внутри у Ренджуна стиснуло волнением.       И правда, дождей в последнее время становилось всё меньше, будто небу было не о чем плакать, и тихое, тёплое безветрие постепенно сменяло душную влажность воздуха. Ренджуну такая погода нравилась, хотя и была своя романтика в перестуке капель, обостряющихся запахах горных трав и тяжёлых соцветиях гортензии, словно утомившихся, склоняющих головы ниже к земле. Но госпожа Кан явно была здесь не для того, чтобы обсуждать погоду, и потому Ренджун поджал губы и осторожно оглядел её силуэт в тёмной комнате.       — Ренджун, ты должен провести чесу кут и попросить у богов благоденствия нашим землям, — сказала она наконец. — Это необходимо сделать до того, как закончится июнь. Бог Тэбэксан должен получить жертву. Но вначале необходимо провести ритуал инициации, чтобы ты взял под контроль свою силу.       Конечно, она снова пришла твердить об этом ритуале. Ренджун не смог сдержать начинающего закипать глухого гнева. Почему она так к нему привязалась? Он ведь говорил уже о том, что не собирается участвовать в подобном балагане, но быть грубым с пожилой женщиной ему не позволяло воспитание, и потому Ренджун процедил:       — Нет необходимости в нэрим кут. И проводить какие-либо ритуалы, тем более с жертвами, я не собираюсь. Я не шаман, госпожа Кан. Те амулеты я сделал потому, что мне было нечем заняться.       Женщина развернулась к нему, и тусклый свет из коридора упал на её заострившиеся черты лица, делая тени гуще. Вокруг неё, словно грозовая туча, собиралась мрачная аура, но голос остался спокойным:       — Разве никто не говорил тебе, как опасна щинбён? Ты можешь сойти с ума, — она словно отчитывала ребёнка, и Ренджун поджал губы.       Он не хотел снова начинать этот бесполезный диалог, но госпожа Кан не оставляла ему выбора.       — О, мне говорили. А ещё мне говорили, что нэрим кут мне не нужен. Бабушка и Джемин…       — Опять этот мальчишка! Этого не может быть, — цыкнула она, перебивая. — Болезнь могла затаиться и отступить, но она не ушла. Пока ритуал не будет проведён, щинбён не пройдет и продолжит терзать тебя.       Нет, больше Ренджун слушать подобное был не намерен.       — Послушайте, меня ничто не терзает кроме того факта, что меня пытаются убедить в том, что без этого ритуала мне не жить нормально. Но факты таковы, что нэрим кут мне не нужен. К тому же, мы это уже обсуждали и я ясно обозначил свою позицию. Тогда для чего вы снова говорите мне об этом? — фыркнул он, показательно выходя из комнаты.       Госпожа Кан ступила в коридор за ним следом, и голос её взлетел на октаву выше, наполнился раздражением:       — Потому что это правда, Ренджун. Как сильно бы ты ни пытался отрицать, без нэрим кут ты не сможешь стать шаманом. Факты? Да будь твоё становление не прервано в детстве, ты прошёл бы путь наследственного получения дара, и ничего этого не случилось бы, ты бы не был сейчас болен. Но тебя призвали духи. Ты говоришь, что ты не шаман? Я полагаю, так оно и есть. Это причина того, что ты так яростно отказываешься от того, что принесёт счастье всем в Тэбэке и тебе лично, — она распахнула входную дверь, ступила на каменные плиты. Ветер налетел на неё, закружил выбившиеся пряди её посеребренных сединой волос, запутался в юбках. — Подумай и выбери день: нэрим кут лучше проводить, пока сезон дождей не закончен, тогда грань между мирами истончается и боги легче слышат зов шамана, — сказала она. — Времени осталось мало. Тебе стоит поторопиться.       Джемин едва заметно нервничал. Он поджимал губы, шумно выдыхал через нос и собственнически сжимал пальцы на талии Ренджуна, и тот успокоительно положил ладонь ему на бедро, чтобы погладить. Конечно, он и сам не слишком комфортно чувствовал себя на общей посиделке с парнями — почему-то когда они снова смогли собраться вместе на выходных, с пивом и барбекю (его готовили прямо на заднем дворике, на принесённой из ресторана донхёковой бабушки плитке), атмосфера была слегка напряжённой.       — Так что, ты сюда уже переехал? Мама из дома выгнала за то, что вместо работы в семейном магазине ты трахаешься в подсобке? — Донхёк закинул в рот кусок мяса и уставился на Джемина.       Был он несколько пьян, и шутки его становились всё более язвительными. К тому же он знал прекрасно госпожу На, которая в Джемине души не чаяла и позволила бы ему что угодно, лишь бы тот был счастлив. Она даже приняла Ренджуна, хотя отношения их были настоящим скандалом для такого консервативного городка, как Тэбэк, а это уже о многом говорило.       — Так, этому столику больше не наливать, — закатил глаза Ренджун, с неудовольствием ощущая, как напрягаются чужие мускулы. — И мы не трахаемся в подсобке, это так, к твоему сведению. Хёк, завязывай. Это уже не смешно.       — Зря, — фыркнул Донхёк, и глаза его зло блеснули. — На месте Джемина я бы так и делал.       — Ты на своём месте, не забывай об этом, — прошипел Джемин. Он залпом опустошил банку с пивом и отставил её в сторону, и Донхёк проследил за его действиями взглядом. Ренджун ждал очередной едкой ремарки, но Донхёк уронил всего лишь:       — Ну да. Точно.       Он потянулся к ящику с пивом, но Джено невозмутимо отодвинул его подальше:       — Тебе и правда хватит, — миролюбиво заметил он. — Ты ведь не хочешь испортить этот вечер? — в его тоне прорезалась сталь под самый конец фразы, и Донхёк взгрогнул, закусил губу и отвернулся.       — Ладно, — буркнул он, сдаваясь, — Минхён, дай мне воды.       Минхён, необычно молчаливый, сидел на краю комнаты, спустив ноги на тёплые плиты заднего дворика, и цедил единственную банку пива весь вечер. Ренджун подходил к нему несколько раз, ненавязчиво пытаясь развеселить, но тот неловко смеялся и всё так же продолжал сидеть поодаль. По просьбе Донхёка он открыл бутылку минералки, протянул ему и предложил:       — Может, хотите абрикосов? Ещё груши есть.       — К чертям абрикосы, — объявил Донхёк.       Он плюхнулся на пол, свернулся калачиком и уткнулся лицом в колени. Кажется, его тошнило: выпил он много, и Ренджун обеспокоенно опустился рядом, погладил его по взбалмошной голове.       — Как ты себя чувствуешь? — мягко спросил он. — Проводить до туалета? Или, может, постелить тебе в соседней комнате?       Донхёк поднял на него глаза. Они блестели, словно два отполированных агата — тяжёлые мысли застыли под твёрдой поверхностью. Он шмыгнул носом и кивнул:       — Пожалуйста. Не думаю, что я смогу дойти до туалета, — и ухватился за ренджуново запястье.       Рот его искривился неуверенно, раскрылся так, будто вот-вот собирался что-то сказать, но Джено вдруг осторожно ухватил Донхёка за плечи и поднял.       — Я отведу его. Отдыхай.       Стоял на ногах Донхёк не так плохо, как казалось на первый взгляд. Он обернулся в дверях, посмотрел на Ренджуна — было в его взгляде что-то особенное, тревожное и колеблющееся, — но Джено нетерпеливо подтолкнул его, заставляя выйти. Подумать о том, что именно там ему почудилось, Ренджун не успел. Минхён подхватил контейнер с фруктами, открыл и протянул ему:       — Я вспомнил, что в детстве ты особенно любил груши, и потому взял несколько.       И правда, от этих жёлто-красных пузатых плодов веяло ностальгией, и Ренджун ухватил один, впился зубами в сочную мякоть. Груша была сладкой, с тонкой кожицей и пахла одуряюще, и есть её было сплошное удовольствие. Раньше, когда Ренджун занимался балетом, такие калорийные фрукты находились под запретом, и до сих пор, когда что-то такое же вкусное оказывалось во рту, он испытывал смутный стыд и удовольствие, как будто ел стащенную со стола конфету до обеда.       Донхёк с Джено вернулись спустя минут десять, и Донхёк был умытый и протрезвевший. Он тихо уселся рядом с Минхёном, уложил голову ему на плечо и вздохнул. Близилось одиннадцать часов, и Ренджун ощутил, как глаза начали слипаться. То ли от выпитого алкоголя, то ли от насыщенного дня его вдруг страшно стало клонить в сон, хотя раньше он не мог сомкнуть глаз до двенадцати. Зевая, он прижался к Джемину, и тот сонно запустил пальцы его в волосы, чтобы погладить.       — Детка, ты хочешь спать? — спросил он, и Ренджун кивнул. — Сейчас я тебя уложу. Только дай мне минутку: что-то голова кружится.       Тело становилось всё более тяжёлым, и душный воздух, проникающий через открытую дверь, туманил рассудок. Пахло горными травами, влагой и землёй. Сердце в груди стучало размеренно, и кровь с каждым его толчком текла медленнее и медленнее. Уши словно заливало медовым воском, и звуки становились всё тише, пока не сменились биением пульса в висках. Ренджун закрыл на минутку глаза и вдруг провалился в тёплую, сплошную темноту.       Кто-то поднял его, уложил на мягкие простыни. От смены положения Ренджун будто подплыл ближе к зеркальной поверхности этой тьмы, поглотившей его, и вдруг ощутил, как его коснулись ладони. Было их слишком много для того, чтобы принадлежали они Джемину — Ренджун попробовал пошевелиться, но тело не слушалось, будто всё ещё спало. Крохотная тревожная мысль билась в отдаленном уголке сознания, не затуманенном этим неестественным покоем, и Ренджун потянулся к ней с тревожным предчувствием.       Его раздевали. Осторожно, в четыре руки, освобождая вначале от оков шортов и майки, а затем и белья. Страх уколол остро под рёбра, и сознание на мгновение прочистилось: Ренджун пошевелился слабо, ощущая, как мгновенно покрывается мурашками, и будто со стороны услышал свой тихий стон, и тут же знакомый голос шепнул близко:       — Шшш, маленький. Я с тобой. Всё хорошо.       Это был не Джемин. Джено погладил его по лицу, откидывая в сторону непослушную прядь волос, а потом сказал уже громче:       — Что ты там копаешься, Минхён? Неси давай. Времени не так много.       Холодный шёлк обнял саваном, и Ренджуну захотелось закричать.       Что они делали с ним? Что собирались сделать?       Всплеск адреналина в крови придал ему сил, и он смог даже приоткрыть глаза. Изображение двоилось, расплывалось и мерцало, словно экран старого телевизора. Комната была слабо освещена, но этого оказалось достаточно для того, что рассмотреть Джено и Минхёна, завязывающего на нём старинный цветной ханбок, владелица которого стояла в углу комнаты и глядела на него с болью и гневом. Губы её шевелились, и в голове Ренджун услышал голос:       «Мой бедный мальчик. Как же мне помочь тебе? Они сошли с ума!.. Что же станет теперь, он же будет в ярости».       Донхёк заслонил призрачный силуэт бабушки — он бродил туда-сюда, что-то бормотал себе под нос, и Джено резко оборвал его, хмурясь:       — Сядь, я сказал. Если не можешь помочь, то хотя бы не мешай. А лучше проверь, как там Джемин: я боюсь, что он выпил ударную дозу. Уложи его на бок, вдруг ему станет плохо.       Только тогда Ренджун увидел, что там, у дальней стены, всё так же сидит Джемин — голова его склонилась к мерно вздымающейся от дыхания груди, и ресницы дрожали так, будто вот-вот готовились распахнуться. Чем они напоили их? Почему Джемин спал? Ренджун издал сдавленный, едва слышный звук, когда Донхёк подошёл, неловко уложил Джемина на бок, подсунув под голову подушку. Темная тень лежала на чужих чертах, и брови готовились сойтись у переносицы. Сон его был тревожным, тяжёлым и ядовитым, и Ренджуну стало так страшно, что ноги онемели. С Джемином же всё будет в порядке? Они же не могли отравить его насмерть? Он снова поёрзал, но не сдвинулся ни на миллиметр. Донхёк, всё так же сидящий рядом с Джемином, повернулся и поглядел с волнением и растерянностью, так, будто чувствовал, как жутко Ренджуну сейчас и какие чудовищные мысли мучают его:       — Может… не надо? Вы правда уверены, что это необходимо? — пробормотал он и подполз ближе.       Ответил ему Минхён, и от голоса его в груди что-то оборвалось, рассыпалось пеплом:       — Донхёк, не будь трусом. Ты ведь знаешь, что так надо.       Он тоже был здесь и собирался сделать что-то страшное — более того, он планировал это вместе с Джено. Вынеся из коридора украшенные цветами носилки, Минхён положил их рядом с постелью:       — Ренджун должен пройти ритуал, иначе сойдёт с ума. Хочешь смотреть на это? И какой из тебя друг получается?       — Но Джемин говорил…       — Джемин ничего не понимает, — обрубил Джено. Он как раз закончил надевать на Ренджуна плотные шелковые чулки и вышитые бисером традиционные туфли, и теперь сидел у него в ногах, касаясь щиколотки горячей ладонью. — Влюбленность застилает ему глаза. Разве ты не слышал, что сказали старейшины? — пальцами он пробежался по ткани, расправляя складки на одежде, и Ренджун зажмурился от ужаса, ледяной удавкой сдавившего горло. — Нужен нэрим кут. Нет другого способа излечиться от щинбён. Но Джемин против, он отговорил его, хотя и знал, как опасна болезнь. И что с того, что Ренджун чувствует себя хорошо сейчас? Позже ему обязательно станет хуже. Кончится сезон дождей, и провести ритуал будет намного сложнее.       Он подхватил Ренджуна на руки, а потом уложил на носилки. Материал их был прохладным, и касание его было бы приятным, если бы не тот страх, что Ренджун испытывал при одной лишь мысли о том, что сейчас, этой лунной ночью, его друзья детства отнесут его в горы, чтобы провести шаманский ритуал. Уткнувшись лицом во влажные восковые лепестки, Ренджун расплакался. Гортензии были белоснежными, и алые рукава ханбока казались кровавыми на их фоне — он ощутил себя пойманным кроликом со вспоротым животом, ещё не успевшим осознать своей агонии в опьянении горными травами. Он всё пытался заставить тело двигаться, но не мог пошевелить даже пальцем, и отчаяние выдавливало жалкие, крохотные всхлипы с его губ.       — Он… он плачет, — выдохнул ошарашенно Донхёк, и голос его резанул барабаные перепонки дрожью. — Ренджун слышит нас! Давайте не будем, пожалуйста!..       Послышалась возня, и Ренджун краем глаза увидел, как Минхён вытолкнул Донхёка из комнаты, яростно что-то ему выговаривая. Он остался наедине с Джено, и тот ухватил его слабую ладонь, прижался к ней горячими губами:       — Ты правда слышишь меня? — слова его вливались раскаленной ртутью в кровь. — Я позабочусь о тебе. Не надо бояться. Я всё для тебя сделаю, любовь моя.       Он был сумасшедшим и собирался сотворить страшное: принести в жертву не просто его тело. Здравый рассудок становился ценой ритуала. Доверие и разбитая на осколки картина детских, наивных воспоминаний с заколками, грушей и велосипедами. Сдавленный стон ужаса прорвался наружу, Ренджун дёрнулся, тщетно пытаясь получить контроль над конечностями, и тогда Джено нежно поцеловал его в лоб, а потом скомандовал:       — Пора.       Носилки подняли, и когда в следующее мгновение Ренджун открыл глаза, на него взглянуло бездонное, непроглядной небо. На нём не было ни единой звезды. Тучи клубились, собираясь над Тэбэксан, и вдали виднелись ослепительные зарницы, распарывающие тьму вспышками электричества. Стояла мертвенная, зловещая тишина, которая бывает лишь перед чем-то особенно жутким.       Надвигалась сильная гроза.