***
День медленно, но верно близился к концу. Антон по привычке погулял около трёх часов, прежде чем зайти домой. Дима пригласил его в гости с ночёвкой на выходных, и ему надо будет сообщить об этом матери. Телефон в кармане завибрировал, оповещая о новом сообщении. Мама 6:58 PM Сынок, сегодня вечером будет серьёзный разговор. Антона вновь пробивает нервная дрожь. А может быть ему просто холодно; сегодня утром он опять в спешке надел не ту куртку и жутко мерзнул. Конечно, утром было не до этого, а вот сейчас, после долгой прогулки под холодным ветром и мелкой моросью, добротно ощущается. Подросток заходит в квартиру, скидывает мокрые кроссовки на коврик и не ленится положить куртку на батарею. Штаны и свитер летят в стиральную машину, туда же отправляется и рубашка. Он по привычке выливает половину кастрюльки супа в унитаз, жует холодный хлеб с колбасой из холодильника и пьёт молоко прямо из бутылки. Как прилежный ученик садится за уроки, с наушниками, конечно, но знать это не обязательно. В девять приходит мама. Она скидывает бардовое пальто и идёт прямиком в комнату Шастуна; по походке он понимает, что ему капец. Подросток за секунду выдёргивает наушники из ушей, принимает более приемлемую для учебы позу и утыкается в учебник физики. — Антон, не хочешь мне ничего рассказать? — она говорит жёстко, раздражённо; Шастун понимает, что мать знает всё. — Мам, прости, — начинает Антон. И его сносит потоком громкой, злой речи его собственной матери. — Прости? Прости? Ты ужасный ребёнок, как тебе вообще не стыдно?! Тебя что, выпороть, как маленького?! Мне что, проверять твои уроки?! Ты охренел? Ты не можешь следить за временем, у тебя часов нет в доме?! — кричит она. Антону очень стыдно. Рано или поздно она узнает. Ну вот, узнала. Шастун лишился прогулок после школы и, кажется, ночёвки с Позовым. А ещё мать будет звонить их классной, которая, к слову, вообще не появлялась на рабочем месте три дня (а ещё ей наплевать на судьбу Антона), и спрашивать про его успеваемость. Хорошо, что мама даже не представляет о его отношениях с учителями. Сегодня Шастун ложится спать очень рано, практически в одиннадцать. Перед сном он моет посуду и пол, прибирается у себя в комнате, чтобы не нарваться на неприятности, принимает холодный душ; он даже не пытается посидеть в телефоне, потому что, по закону жанра, в тот момент зашла бы мать. В постели холодно, и Антон подгибает длинные ноги к груди, сворачивается в клубок, как котёнок. С щеки скатывается одинокая слеза, но подросток подавляет желание расплакаться и, наконец, засыпает.***
Всё-таки надо было нормально одеваться, — первое, что пронеслось в трещащей голове Антона после пробуждения. Ему было больно глотать слюну, и поначалу юноша подумал, что просто хочет пить. Он схватил стакан с тумбы, радуясь привычке оставлять воду на утро. Но ничего не поменялось. У Шастуна всё так же болела голова, саднило горло так, будто он орал во всю глотку три ночи и три утра подряд как минимум. Когда подросток всё же сумел встать с кровати, его пробил легкий озноб. Забавная штука во всем Питере: отопление подключают чуть ли не зимой, а холодно всегда! Антон хватает телефон с комода и скулит, как побитая собака: он забыл поставить заряжаться одну из самых главных вещей! Его побитая, но любимая «пятёрка» чувствовала себя не очень хорошо (вообще-то, в августе ей стукнуло шесть лет) и трагически показывала севший значок батарейки. Телефон держался на честном слове и заряжался полдня, а потом ещё двадцать минут соображал, что к чему; аккумулятор Антон менял уже раза три, в последний раз в начале сентября, но телефон стал рекордно быстро разряжаться, а после мороза вообще в себя приходил чуть ли не два дня. Шастун всё же попытался хоть чуть-чуть зарядить побитую «пятёрку», мысленно вспоминая, где может находиться портативная зарядка. Ему надо бы позвонить маме и попробовать отпроситься хотя бы на денёк. Конечно, после их мини-ссоры она сто раз подумает, прежде чем разрешить ему остаться, но Антон очень надеялся на её сочувствие. Он поставил чашку в кофеварку, выбирая самый крепкий кофе. Наверняка он будет морщиться, плеваться и блевать, но ему следовало проснуться и ощутить ужасный и горький вкус. Портативная зарядка нашлась в недрах шкафа, за пыльными учебниками, непонятными безделушками и какими-то футболками. Антон поблагодарил всех богов, которых вспомнил, за то, что он проснулся за три часа до школы; времени ему, наконец, хватало на все. Телефон всё-таки включился, радостно пиликнув. Шастун, не теряя времени, начал звонить маме. — Алло, мам? — Антон говорил шёпотом, боясь потревожить больное горло, и все его интонации выглядели вопросительными. — Слушай, тут такое дело, я, кажись, заболел или что-то такое..? Какие таблетки мне выпить и можно не идти в школу, пожалуйста? Антон, конечно же, не видел, как нахмурилась на том конце провода светловолосая женщина; мать не верила ему. — Антон, ты издеваешься? — она была очень злой. — Не пойдёшь в школу, а полетишь! Это не обсуждается, — каменно отчеканила женщина. Шастуну эта интонация почему-то напомнила Арсения. — Насчёт таблеток ничего не знаю. Прысни что-нибудь в горло, если найдёшь, — Антон едва слышно вздохнул. — Ничего, не помрёшь! — восприняв этот вздох за звук недовольства, мать опять завелась, гневно дыша и стараясь сдержаться от необдуманных поступков. — Ладно, пока, мам. Я всё понял, — Шастун постарался сделать свой голос более нежным, чтобы интонация получилась правильной. — Хорошего дня, я люблю тебя. Прости, исправлю всё в школе. Антон достал большую коробку лекарств из навесного шкафчика на кухне. Цветные пилюли, какие-то бинты и салфетки, пачка перчаток, бутылочка зеленки и перекиси, презервативы — что? Презервативы? Антон с раздражением откидывает цветную пачку популярной фирмы, даже не собираясь думать, как они там оказались и вообще... Он находит на дне коробки что-то приблизительно похожее на прыскающее средство от кашля, смотрит на срок годности и думает, что пропал. Делать нечего, другое лекарство не появится, потому подросток буквально вливает в горло просроченную горьковато-приторную смесь, и его лицо перекашивает. Невкусно, однако. Антон давно не болел, где-то с марта прошлого учебного года, и уже успел позабыть ужасные вкусы лекарств. Потом он видит градусник и выкладывает его поближе, обещая самому себе померить температуру; туда же летит ментоловая таблетка, после которой горло горит огненным огнём. Антону приходит в голову написать Позову, чтобы тот принёс ему нужные лекарства; на часах пять утра, и школьник очень надеется, что утром Дима прочитает его сообщение, а не проигнорирует. Список выходит внушительным, потому Шастун решает в конце написать, что вернёт ему деньги. Через двадцать минут озноб становится сильнее, и Антон начинает подумывать по поводу прогула; да, он ослушается мать, и да, ему влетит по первое число, но он не может. Дрожащими пальцами достаёт отложенный градусник, ставит его куда-то в район тощей подмышки и ждёт. К слову, температура не такая уж и высокая — тридцать семь с половиной. При такой он совершенно точно не умрёт, так что решение прогулять школу было отложено до лучших времён. Около шести ему отвечает Дима. Его голос сонный, но взволнованный, Антон слабо улыбнулся: всё-таки очень приятно, когда заботятся. Позов говорит, что ему не нужны никакие деньги, но берёт обещание, что после школы Антон купит те лекарства, которые нужны. Шастун радуется внезапной халяве: времена нынче тяжёлые, а сэкономить лишнюю копеечку всегда хорошо. Дима спрашивает его о температуре, и Шастун врет. В семь часов Антон начинает одеваться и собирать рюкзак; он очень медленно складывает книги, по три раза перепроверяя всё ли на месте. Где-то в полвосьмого подросток выходит из квартиры, доходит до автобусной остановки и приваливается к грязной стене; его мутит, перед глазами появляются тёмные пятна, и Антон жалеет, что мать узнала о его прогулах, успеваемости и опозданиях вчера: всё-таки, тогда бы она без проблем оставила своё чадо дома. Но женщина узнала именно вчера, потому Шастун и стоит около остановки с ознобом и слабостью во всём теле. Сам виноват. Антон надеется, что все пройдёт. Антон надеется, что всё несерьёзно и ему снится. Ничего не проходит. Всё серьёзно. Ему не снится. Шастун заходит в школу с трещащей головой. Теперь он просто надеется, что не сдохнет в грязном туалете или за исписанной партой. Ему жутко хочется приложить лоб к чему-то холодному; ноги еле-еле передвигаются, шаркая по плитке. Антон вешает куртку на крючок и медленно бредёт по лестнице на второй этаж. Первым уроком стоит история, что совершенно точно радует ослабленный организм подростка, ведь Павел Алексеевич понимающий. Да, Шастун терпеть не может историю, но не историка. Антон приземляется за последнюю парту того ряда, что ближе к окну. Он аккуратно раскладывает учебник и наборы контурных карт с атласами, боясь потревожить голову. Через несколько минут в кабинет заходит Дима и Павел Алексеевич; они о чем-то мило беседуют. Позов бегло осматривает класс, останавливаясь взглядом на Антоне. Последний пытается мило улыбнуться, но видит бог, получается плохо — выражение лица Димы за секунду меняется на очень взволнованное. Он хмурится и чуть ли не бегом топает к ссутулившемуся подростку в белой объёмной кофте, молча трогает его лоб и причитает. — Да все норм, господи Боже! Че ты как дед старый, бе-бе-бе, ме-ме-ме...— бурчит Шастун, при этом прикладываясь к холодной ладони. Ему слишком хорошо... — Шаст, да у тебя же температура, не знаю, градусов сорок! — Не может быть, я бы уже сдох. Отстань и дай мне таблетки. Позов ворчит, но даёт Антону белые пилюли вместе с маленькой бутылочкой воды. Антона клонит в сон, и он кладёт голову на парту, накрываясь ладонями; Дима молча сидит рядом, и, кажется, уходить не собирается. Шастун не знает, сколько времени прошло, но из дремы его выдернул звонок: на урок или с урока — не понятно. Подросток приподнимает голову, встречаясь с карими глазами Добровольского. Учитель смешно поднимает одну бровь и опускает обратно; Антон сдавленно улыбается и смотрит на одноклассников и одноклассниц, которые собираются — всё-таки звонок с урока, понимает Шастун. — Шастун, я польщён, что ты с бодуна решил явиться именно на мой урок, но давай в следующий раз без этого? — Добровольский шепчет ему на ухо, и Антон вздыхает. Хорошо, что он не злится. Какая разница, что он подумал. Антон сидит на четвёртом уроке, когда его неожиданно толкает соседка. Голова очень сильно болит, а ещё у него совершенно точно озноб. Шастун поднимает голову и, честное слово, лучше бы не делал этого: перед ним стоит Сенька Сергеевич (очередная кликуха) с листочками в руках, взгляд голубых глаз прикован к тощему телу и сканирует, а как он выглядит..! Антон бы кончил от одного лишь вида его рубашки, не будь он сейчас с температурой и прочими нежностями. Он старается прогнать такие мысли, списывает всё на болезнь и пытается смотреть на учителя более-менее осмысленно, а не по-ванильному-влюблённо. Не хватало ещё, чтобы Попов что-то заподозрил. — Ребят, вот то, что я обещал принести вчера, — то ли у Антона просыпается развратная шлюха во время болезни, то ли Арсений Сергеевич действительно говорит очень низко, хрипло и возбуждающе? — и ещё. Подойдите, пожалуйста, после этого урока ко мне в кабинет. Они с Димой кивают, как китайские болванчики, пока в голове у Шастуна крутится «обожемыпридемионнасотымеет», и контролировать все это становится слишком тяжело, поэтому он отпрашивается в туалет. Голова противно кружится, но звук воды в раковине немного приводит в чувство. Антон как можно ниже натягивает кофту и успокаивается лишь тогда, когда бугорка на причинном месте точно не видно. Он умывается, потом всё-таки справляет нужду и возвращается в кабинет. Дима вопросительно смотрит на Антона; Шастун кивает, даёт понять, что всё в норме, и присаживается на своё место. Конспект немного расплывается перед глазами, но подросток упрямо пишет дальше; когда терпеть становиться совсем невыносимо, Шастун оставляет в покое тетрадь и незаметно фотографирует то, что написано на доске и у соседки. Потом перепишет. Звонок оглушает Шастуна на пару секунд. Класс стремительно фотографирует с доски домашнее задание, игнорируя просьбы учителя записать всё это, покидает кабинет и орёт уже где-то в коридоре. Подросток встаёт и, немного шатаясь, покидает кабинет, едва-едва собирает вещи уже снаружи. Он ждёт Позова, чтобы пойти вместе к Попову, а тот, как назло, говорит с математичкой. — Бля, ты мог как-нибудь по-быстрее? — А математичка бы, ты думаешь, дождалась меня на следующей перемене? Погнали, побазарим с Сеней. Антон прогоняет развратные мысли и даже пытается пошутить; Позов смотрит на него, как на придурка, поэтому Шастун немного смущенно замолкает. Они стучатся в дверь несколько раз (для приличия), спрашивают разрешение войти (тоже для приличия) и садятся за парты (как самые приличные мальчики). Арсений Сергеевич быстро разбирается с бумажками и подходит к первой парте, за которой сидят друзья. — Итак, вы же заполнили? — Антон непонимающе моргает, смотрит на Диму и учителя, те смотрят в ответ немного раздраженно. — Я заполнил, — отвечает Дима, — а вот этот чудик, видимо, нет, — говорит тише, но учитель как-то разбирает его речь. — Шастун, ты заполнил? — Э-э-э... м-м-м... нет, простите, — выдыхает Антон, как-то побледнев; его конкретным образом тянет блевать, и он надеется, что завтрак не окажется на поверхности парты, брюк учителя или своей же одежды. — Ты какой-то бледный, — произносит вслух свои мысли учитель. — Всё в порядке? — Да-да! Всё прекрасно! — чересчур громко говорит Антон, сам же морщится от собственного голоса и замолкает. Блять, он сейчас спалит меня. — Всё в порядке, правда, — уже тише произносит Шастун, надеясь на чудо. Арсений Сергеевич смотрит на него взволнованно и немного недоверчиво, но потом вздыхает и отворачивается; он поверил ему, и Антону стыдно и мерзко за ложь. Однако чудо случилось, поэтому Шастун мысленно поблагодарил всех богов и богинь, которых вспомнил, хоть и не верил. Антон заполняет листки под взглядами Димы и Сеньки. Он немного путается, но тут же исправляется, корит себя за невнимательность и думает, что сейчас точно все всё поймут. Немного трясущимися руками отдаёт заполненные бумажки и буквально бежит из кабинета. Последние уроки пролетают как одно сплошное пятно. С физкультуры Антон уходит, нарушая обещание, которое он дал матери, потому что уже ни физически, ни морально не может находиться в здании школы. Шастун заходит в аптеку и тратит там хер знает сколько денег. Он тихо матерится, потому что жаба душила, но всё-таки выкладывает всё до последней копеечки. Дома он меряет температуру и совершенно не удивляется, когда видит на градуснике тридцать восемь и два; хотя по ощущениям все сорок два. Он пьёт жаропонижающее, хотя знает, что не сто́ит, делает уроки и отписывается Диме, что всё в норме, и засыпает прямо в одежде.***
Арсений не верит Шастуну. Он видит, что тот коряво пишет, и сопоставляет почерк с почерком в конспекте, видит, что он бледный, видит, что тот дышит тяжело. Попов не предпринимает ничего из принципа, хотя и очень хочется помочь. Антон не просит этой помощи, значит, не надо. Арс зубы стискивает и прикусывает губу, когда видит неправильно заполненный листок для участия в олимпиаде. Но он не просит Антона переписать, видя его состояние, а решает сам перезаполнить. Какую-то информацию в листке совершенно не разобрать, поэтому Арсений, скрепя сердце, лезет в документы одиннадцатого класса и находит там личное дело Шастуна. Он не любит так делать, но это же для общего дела? Подавив порыв разорвать всё к чертовой матери, Попов записывает все. Воспитание не позволяет ему посмотреть совсем уж личную информацию, но глаз сам зацепляется за отксерокопированное свидетельство о смерти.