***
На осунувшиеся от болезни антоновские щёки попадают лучи тёплого, но октябрьского солнца. Он греется, словно кот, неосознанно раскрывает одеяло, чтобы на ноги и на живот лилось больше тепла. Он раскрывает глаза лишь тогда, когда солнце достигает его век: оно светит слишком ярко, мешая видеть радужные сны, а переворачиваться Антону слишком лениво, а ещё это дело принципа. Он щурится, неспешно потягивается, не ощущая признаков болезни или банальной слабости, и восхищенно и радостно улыбается. Шастун сам становится похожим на солнышко, когда умиленно лыбится на мир. Антон залезает в телефон и торчит во всех соцсетях практически час. Его глаза комически раздвигаются, когда он видит время. — Час пятнадцать, пиздец, — говорит вслух Шастун, выражая все свои мысли. Он набирает матери, быстро и кратко сообщает о своём состоянии и идёт на кухню. Слабость пропала, на место вернулось привычное обжорство и голод после малого количества пищи. Антон готовит омлет, ест его непривычно быстро и даже забывает про нелюбовь к приему пищи без людей; сейчас ему абсолютно все равно на тишину вокруг него. К двум часам он вспоминает про термометр и радостно замечает тридцать шесть и восемь. Это уже очень прекрасно, думает Шастун. Подросток составляет планы на эту неделю, думает пригласить Позова на ночевку к себе в субботу после школы. В поликлинику за выпиской Антон пойдёт завтра: мог и сегодня, но соблазн отдохнуть ещё денек слишком велик. Он морщится, когда представляет через что ему придётся пройти. К сожалению, все справки у мамы закончились* — он уже проверил — так бы ему не пришлось стоять в страшных очередях с бабушками-дедушками-мамами-папами и их орущими детьми. Да, ему семнадцать — практически восемнадцать, если быть точнее — но он все ещё ребёнок, поэтому наравне с ним идут семилетки, тринадцатилетки и все прочие. Не очень-то удобно. Шастун снова садится за уроки, сам себе удивляясь: кажется, даже во время учебы он не делал столько, сколько сейчас. Вообще-то, он ещё больше половины не делает, потому что на сто процентов уверен, что никто не будет интересоваться его заданиями. Шастун от души благодарит Пашу, ну, Добровольского — очередная кликуха в классе и школе — за то, что тот не задаёт много. Подумаешь, конспект. Как истинный гуманитарий, Шастун обожает писать конспекты, длинные сочинения и без ума от людей, которые различают «надеть» и «одеть». Шутка, конечно же — но ведь в каждой шутке есть доля правды, так что да, он обожает писать конспекты. Потом ему становится скучно, и он начинает прибираться в доме; слабость его не мучает, голос постепенно возвращается в норму, да и прежняя подвижность появляется на своём месте — гляди того, пойдёт гулять с Димой, опять без шапки и в расстегнутом легком пальто. Дима пишет ему на последнем уроке, докладывая обстановку. Попов спрашивает о Шастуне прямо на уроке, чем заставляет шипперящих одноклассниц вздыхать и умиленно пищать за последними партами. Дима в шутку говорит, чтобы Арсений Сергеевич сам ему написал и спросил. А ещё Антон приглашает Диму к себе на ночевку, тот с легкой руки соглашается, а потом диалог плавно заканчивается. А вечером ему пишет Попов. Антон дёргается, когда видит баннер со знакомой фамилией и усиленно моргает глазами. Арсений Попов 6:21 PM Здравствуй, Антон. Как ты себя чувствуешь? Я хотел уточнить про сроки олимпиады, а ещё спросить тебя по поводу сочинения)Антон Шастун 6:25 PM Здравствуйте! Я вроде бы выздоравливаю, вот завтра выписываться буду. Что за сочинение? :)
Антон ставит смайлик в конце, стирает его и снова ставит. Он, кажется, социофоб, поэтому понятия не имеет, как отписаться учителю. Надо же соблюдать субординацию, как никак… или в переписке можно позволить вольности? Антон понятия не имеет, но думает, что раз у Арсения стоит скобочка в конце, то и он может побаловаться относительно нейтральными смайликами. Да, он ненавидит их, считает старперскими, но для Попова именно они и подходят. А Попов отвечает моментально. Арсений Попов 6:25 PM Хорошо, будем ждать возвращения) Сочинение большое, для конкурса, темы указаны на сайте, я его попозже скину, если ты согласишься. Но мне нужно точно знать, будешь ты писать или нет. А олимпиаду перенесли на чуть попозже, после каникул будет. Антон застревает где-то на фразе «будем ждать», пялится минут десять — а нет, целых двенадцать — на экран телефона, а потом решает написать Диме. Конечно же, он уже все решил, но мнение лучшего друга точно поставит все точки.Антон Шастун 6:38 PM привет, ты будешь писать сочинение? тебе писал Сеня вообще?
Дмитрий Позов 6:40 PM привет, да Все. Антон все решил. Спустя двадцать минут он пишет Попову краткое «да, я согласен». На той стороне экрана улыбнулся Арсений. На секунду учитель подумал, что его грубо проигнорировали, но, наверно, Шастун советовался с кем-то — мамой, может быть — потому долго и не отвечал. Попов съезжает с тёплого кресла, морщится от боли в заднице и от того, как щиплет шея. Тихо шепчет «Заебал меня». — Не матерись, чертёнок, — шелестит за его спиной Артём, — не хочешь же, чтоб я тебя наказал? И ведь действительно заебал, думает Арсений.***
Суббота. Одиннадцать часов утра. Шастун стоит в коридоре поликлиники. Вокруг толпятся дети, кричащие и смирно сидящие, их родители и все дальние родственники, включая «тетину маму бабушкиной сестры». Антону душно, жарко и, кажется, его кроссовок только что кто-то облизал. Он опускает взгляд ниже, видит на полу маленькую девочку лет двух или трёх, которая с балдеющим видом высовывала язык, касаясь им темно-синих бахил, чёрных шастуновских кроссовок и иногда грязной плиткой. Антон морщится — не то чтобы он брезгливый, просто это… ну, реально противно. Он аккуратно выставляет руки вперёд, отодвигает ребёнка и ставит рядом со стеночкой. Рядом пробегает мамашка, громко крича женское имя, потом опускается на колени перед Шастуном, забирает девочку и смотрит крайне неодобрительно. Антон вопросительно выгибает бровь. — Че как истукан стоишь, не мог взять на руки, что ли? — и исчезает. Шастун даже ответить ничего не успевает. Ну и ладно, думает подросток, просто странная мамочка. Любимая детская поликлиника. Место, где достойно проводят детство щупленькие детишки — к счастью, не Шастун. Он торчит здесь уже час, а врач (врачиха, переиначивает Антон) все ещё не пришёл. Подросток замечает запыхавшуюся женщину в возрасте, которая заходит в кабинет, извиняясь. Ну наконец-то. Очередь, как это обычно и происходит, делится на два: первые, доблестные и прекрасные граждане России, как Антон, например, проходят по талончикам, а вторые — так называемые «просто спросить», без талончиков. Им приходится пропускать через одного не доблестную половину, чтобы конфликта не было. Через полтора часа, Антон, наконец, заходит в кабинет, судорожно раздевается, молясь побыстрее закончить, пока врачи не ушли на обед, даёт себя прослушать, говорит всякий бред про то, что к нему ходили врачи — хотя, такого, конечно же, не было. Никто не проверяет эту информацию, выписывают ему справку и отправляют домой. Шастун, наконец, успокоенный, отправляется домой. Через пять часов к нему приходит Дима, они играют в приставку, досматривают сериал, а потом зависают в телефонах на три часа. Как итог: в четыре утра у них сна ни в одном, как говорится, глазу. Шастун закидывает длинные ноги на стену, прикладывает тёплые ступни к очень холодной поверхности и удовлетворенно выдыхает. Делать ему нечего, потому он спрашивает у Димы тот самый вопрос, который покоя ему не даёт третий день. — Дим, ну правда, у тебя появился кто-то? — Достал ты меня, бля, — стонет Позов, тоже закидывая ноги на стену. Антон смотрит на конечности, удивляясь: неужели Дима такой низкий? — Нет у меня никого. Я в активном поиске, если тебя это устроит. — А тебе нравится кто-то? — гнёт своё Шастун. — Ну, может одноклассница или даже одноклассник. — Ой, да никто мне не нравится, — бурчит Дима. — Я пока не нашёл свою эстетику. И хватит шутить про парней, я не гей и даже не бисексуал, Шаст. — Ай, жалко, — говорит с обреченностью в голосе Антон, а Дима шлепает его по руке. Подросток ржёт и тут же закрывает себе рот: в соседней комнате мама отдыхает после очередных суток. Она приехала домой три или четыре часа назад, заставляя Антона снова нервничать — почему все происходит именно так? — Димас, как настроение? — вдруг неожиданно спрашивает Шастун. — Да все заебись, — Дима подозрительно смотрит на друга. — Ну и хорошо, — улыбается он, — ты помнишь, что при любой херне можешь обратиться ко мне? — Помню, Шаст, помню, — тихо смеется Позов, — давай спать, а? Устал уже. Уснуть не получается. В шесть они слышат, как мама Шастуна встаёт с постели и готовит кофе. В семь утра Антон зевает, трёт глаза и переворачивается на бок. Дима поступает так же. Около восьми друзья засыпают, а в одиннадцать встают, проспав ровным счётом всего-ничего. Они быстро завтракают и идут гулять по Галерее*. Если честно, делать там им нечего, но мысль посмотреть на дорогие и не очень шмотки прельщает их. Они заходят в магазин дорогого нижнего белья чисто для того, чтобы посмеяться. Шастун показывает Диме кружевные стринги, смотрит на ценник и удивлённо открывает рот. — Прикинь, пятнадцать за комплект… — Пи-издец, — протягивает Позов. Неужели кто-то покупает такое?***
Они выходят из магазина, пропахшего дорогими духами, деньгами и, кажется, маразмом, и идут в сторону родненьких масс маркетов, радующих своими дипломатичными ценами. Они, как истинные практичные подростки, стараются сэкономить на всем, чем только можно, а Шастун — так вообще отдельная история, который лишнюю копейку сбережёт и отдаст только в самой трудной ситуации. Антон находит вполне себе симпатичные носки с забавным рисунком на них, а потом видит в дальнем зале потрясающую рубашку и влюбляется. Он бежит, чуть ли не сломя голову, на что Дима фыркает и невнятно произносит «Сволочь или просто asshole», растягивая гласные. Рубашка идеально сидит на его теле, делая его чуть толще, чем на самом деле, скрывая природную худобу, скорее даже дрыщавость; Антон довольно вертится по сторонам, приподнимая и тут же опуская приятную материю, приглаживает ее к телу и счастливо улыбается; Дима видит в его глазах огонь, сжигающий зелень и поражается: какой же Шастун… просто Шастун. Может, это так свет падал, думает Позов, но в любом случае, что-то в нем есть. Потом они заходят в ресторан быстрого питания или же просто «Забегаловку», как сказали бы обе матери друзей. Дима заказывает острый бургер и острые крылья, а Антон просто удивляется: как его друг вообще переносит такую остроту? Антоновский язык сразу же жжется от одной только мысли об острой пище, а желудок совершает кульбит. Сам пацан заказывает сладкую газировку и вкусные куриные наггетсы, заедает это все жареной картошкой и думает, что жизнь прекрасна; его настроение колеблется где-то между «отлично» и «великолепно», и мешает только усталость, которая тяжелым камнем ощущается в районе груди, ног, да и вообще, всего тела. Друзья выходят на улицу только тогда, когда на улице темно, как ночью; отголоски полярной ночи сказываются на городе, поэтому в семь вечера появляется ощущение, что на улице два ночи. Изо рта выходит облачко пара, и Антон по-детски выдыхает его, словно выкуривает сигарету; конечно же, он пробовал курить, и не один раз, но это ощущение крутости многого стоит. Он балуется сигаретами до сих пор, но пачки сигарет у него в кармане на данный момент нет: иногда может купить ее и выкурить за несколько дней, но не более того. Плевать, что он выглядит ребёнком. Шастун сейчас по-настоящему счастлив, от волосков на голове до пальцев на ногах. Он тихо смеется от столь забавного фразеологизма, переделанного под свой лад, а Дима вопросительно приподнимает брови. — Погнали домой, а? — спрашивает Позов, подходя ближе к другу. — Давай, — отворачивается Антон, неспешно двигаясь к метро.***
Шастун встаёт с постели, оглядывая мутным взглядом комнату; за окном темно, не видно даже света фонарей, ветки беспорядочно стучат по окнам, а ветер завывает где-то в ушах. Подросток переводит взгляд на часы, вглядывается, но ничего не видит. Он встаёт с постели, подходит к телефону, на мгновенье ослепляется, а потом видит те самые семь тридцать. Антон спал от силы пять часов, поэтому его зрение говорит ему «Пока», машет ручкой, оставляя лишь неприятную режущую боль в глазах; он морщится, когда слышит, как моргает. Шастун идёт на кухню, попутно заваривая кофе. Конечно же, он выпьет максимум половину кружки, потому что не сможет справиться с горечью во рту, но подростку надо хоть как-то проснуться. По телу проходит дрожь, потому что отопление все ещё не подключили. Пора бы спать в свитере. Антон пытается растормошить собственное тело, чтобы вялость исчезла, и совсем чуть-чуть — прямо чуточку — поспать. Он натягивает рубашку на тело, мучается со штанами, а потом видит чёрные шерстяные носки и тоже надевает их. Какая, к черту, разница — кто там смотрит на его носки? А в тёплой одежде всё равно приятнее, чем мёрзнуть. В этот раз Шастун достаёт из шкафа тёплую куртку и находит тёмный шарф где-то в недрах; подросток даже сменяет легкие кроссовки на более тёплые ботинки с шерстью — или чем-то таким — внутри. Антон все ещё хочет спать, но сборы приводят его в себя, и он выходит из подъезда. Под куртку тут же задувает, и по тощему телу проходится дрожь; потом Шастун вспоминает, что он забыл рюкзак дома и тихо чертыхается. Настроение опускается, появляется неконтролируемое раздражение, которое может перерасти в открытую злобу. Антон снова выходит из парадной, громко чертыхаясь и проклиная мир: его бесит сейчас буквально все, а ещё он сдерживается из последних сил, чтобы не пнуть камень. Около школы Антон с грохотом, матом и криками летит прямо в лужу, больно сдирая кожу на руках — в очередной раз, думает Шастун, когда видит едва зажившую рану, снова открытую и кровоточащую; в этот раз в медкабинет он не пойдёт, а то точно подумают, что у него непорядки в семье. Антон, тем не менее, встаёт из лужи, не желая намокнуть ещё больше. Да, куртка и шарф относительно спасли его положение, но вот джинсы намокли насквозь, прилипая к ногам. К нему кто-то подлетает, и по знакомой обуви с желтой строчкой Шастун узнаёт; честное слово, наверное, у него дежавю. — Антон? — удивлённо спрашивает Арсений Сергеевич, а названный тихо фыркает. «Нет, блять, Юра!». — Да-да! — поворачивается подросток, глядя на преподавателя слегка исподлобья. — Ты же весь намок, Антон! — причитает Попов, оглядывая его намокшие джинсы и грязную куртку. — Ну да… я знаю, что-нибудь придумаю, — смущается Шастун, не зная, куда себя деть. Он все ещё помнит, как впервые встретился с Арсением, и это не даёт ему покоя. — Точно? У тебя-то сменная одежда есть, Антоша? — Ну, физ-ра там… — Понятно, — резко прерывает его учитель, хватая за плечи. — Погнали, у меня там есть сменная одежда. Давай-давай! — подгоняет он подростка. — Ну что же вы… Шастуна хватают за руку, дергают на себя и предостерегающе смотрят; Антон испуганно сглатывает, шарит взглядом по лицу Попова, не возникая. Арсений Сергеевич заводит его в учительскую, открывает шкафчик ключом, пока Шастун разглядывает обстановку. Современно так. И аккуратно. Преподаватель протягивает в антоновские худые руки клетчатые брюки и чуть слышно выдаёт извиняющуюся фразу. — Штаны, конечно, не очень новые, но чистые…и наверняка будут тебе коротковаты… — Все в порядке. Спасибо большое, правда, — прерывает поток речи Антон; он вообще рад, что с ним действительно поделились одеждой. Шастун заходит в раздевалку около спортзала, с трудом стягивает джинсы, прилипшие к тощим ногам, и натягивает тёплые клетчатые штаны. Они действительно короткие ему, но в пределах нормы; футболисты в их школе, вон, вообще какие-то велосипедки носят. Брюки чуть-чуть большеваты ему в бёдрах и спадают с худого живота и задницы, но к этому Антон уже привык, поэтому вставляет в петли темный ремень. — Стиляга, блять, — бормочет Шастун перед зеркалом в туалете. Хотя, впрочем, дареному коню в зубы не смотрят — подросток просто рад тому, что мерзнуть он будет в другой день. Шерстяные носки вызывающе выглядывают из тёплой обуви. Пиздец, думает Антон. Надо было мерзнуть, зато не выглядел бы как клоун. За дверью его поджидает Позов. Антон громко матерится и хватается за сердце, когда встречается с Димой; тот смеется громко и заливисто. «Сердце не там, Шаст!..» — Ты как меня вообще нашёл? — А-а-а секре-е-ет, — протягивает Дима лениво, приобнимая друга за плечи. — Да Сеня сказал, не злись ты. Классные штаны, кстати. Я не замечал их на тебе раньше. — Ты и не должен. Мне их Сеня как раз и дал. — Ого… Они идут по коридору, разговаривая на отвлеченные темы. Сегодня понедельник, а это значит, что у Шастуна его (не)любимые предметы. Он спешит на физику, даже не помня последние темы. Вообще ничего не помня. Темноволосая женщина средних лет, их физичка, громко усмехается, когда видит семенящего к последней парте подростка. — Нет-нет, Шастун! Садись-ка ты за первую парту, а то я тебя не вижу. — Мария… — он запинается, не в силах даже вспомнить отчество преподавательницы, — извините! А точно никак нельзя за последнюю? Может быть хотя бы за третью или, я не знаю… — Не-ет, хитромудрый мой мальчик, именно за первую. Давай-давай!.. Антон фырчит, разворачивается и кидает рюкзак на первую парту. Физичка смотрит на него сквозь стёкла квадратных очков, произнося одну-единственную фразу, после которой желание что-то делать моментально пропадает. — Ты неделю не появлялся на моих уроках, Шастун. Готовься, я тебя спрошу сегодня. — Черт. — Что-что? Я не расслышала, — произносит она, чуть хмурясь. — Ничего, ничего. Его ожидает позор на время вечности. Фу, блять, носки надо было хотя бы снять.***
После того, как Шастуна вызвали к доске, в кабинет вошёл Арсений Сергеевич. Он с важным видом попросил украсть Антона и Диму, пока те огромными глазами смотрели на преподавателя; у обоих в голове была тысяча отговорок, хотя на деле причин для недовольства не было. — Антон, с возвращением, кстати, — произносит голубоглазый, когда друзья выходят из кабинета. — Тебе идут штаны. — Спасибо, — тихо произносит Антон, смущаясь. — За все спасибо, — и благодарно улыбается. «С каким, в жопу, возвращением?», — думает Шастун, идя следом за учителем. Очередная загадка дыры. Попов разгребает документы, тетради и бумаги на столе, и садится задницей прямо на парту. Позов и Шастун, немного осмелев, отзеркаливают движения учителя. Тот позволяет вольность, и подростки расслабляются. — Я чего сказать вам хотел… притащил вам пробные варианты, давайте порешаем их сейчас. Под моим присмотром, я буду направлять вас. Вы же не против, что прогуляете физику? — Совсем не против, Арсень Сергееич!..— Антон говорит быстро, и выходит слишком смешно. Попов улыбается. — Арсень Сергеевич,— и подмигивает. Антон смущенно отворачивается, краснея. Учитель направляет их, мягко, но правдиво указывает на ошибки учеников, и Антону нравится. Он ловит кайф от незначительных взглядов, от правильной и грамотной речи Арсения Сергеевича, сам того не замечая — он думает, что искренне восхищается таким человеком; а ещё подросток опять смелеет, и его любопытство вновь выливается быстро и неожиданно. Он даже не успевает подумать и сам теряется от того, что произносит вслух это. — Арсений Сергеевич, а как вас ласково зовут? Сеней? — Все тебе расскажи, Антон, — журит его преподаватель, треплет по волосам и спустя какое-то время продолжает. — Меня зовут Арсом. Если быть до конца откровенным, мне не нравится, когда мое имя сокращают как «Сеня». А ещё я знаю, что меня так зовут внутри школы, и не надо отнекиваться, — сразу говорит он, замечая открывшийся рот Шастуна, — я все понимаю. «Все он понимает», — мысленно закатывает глаза Антон. Ладно, соблюдай субординацию, пожалуйста, не облажайся. Через пятнадцать минут Попов чуть отстраняется от ребят, облокачиваясь на спинку кресла. Голубоглазый объявляет перерыв. Антон неловко переглядывается с Димой, а потом опять начинает разговор. Они разговаривают на отвлеченные темы, сами того не замечая, как переходят на литературу. — Ой, а у нас сегодня тест будет, кстати. Совсем забыл сказать. — Чего-чего? — ошалело переспрашивает Антон. — В смысле, Арсений Сергеевич? Вы же не говорили!..— обиженно протягивает Дима, скрещивая руки на груди. — А вы должны всегда быть готовы! — отвечает Попов, сверкнув глазами; это выглядит так по-старперски, что Антон фыркает. К слову, он совсем не готов… черт. — Да ладно, я пошутил, — улыбается Попов. Пиздун ёбанный. — Вы пока заканчивайте свои варианты, я схожу за ещё одними. Это вам на дом, хорошо? И Арсений уходит. Антон с Димой для виду делают парочку номеров, но им это надоедает. — Я в туалет, — Дима приставляет два пальца ко рту, изображая курение. Да уж, Антон сам с удовольствием выкурил бы сейчас одну. — Хочешь со мной? Ещё бы Антон отказался. — Дождёмся только Арсения, чтобы он не злился, хорошо? — Дима кивает. — Поговорим пока о чем-нибудь? Они сидят в кабинете литературы, негромко переговариваясь. Антон машет ногами туда-сюда, ударяясь голыми лодыжками об угол парты — носки сползли, а ещё подростку жарко; Диму этот звук раздражает, но он не подаёт виду. — Скоро там Попович придёт? — спрашивает в пустоту Дима и тут же слышит шаги в коридоре. — Ура. — Попович? — Антон смеется. — Я думаю, он оценит. — Я оценил, — Арсений появляется в кабинете с кипой бумаг, — разбирайте варианты, вперёд. Антон раскрывает рот, как лягушка, мечтая провалиться под землю.