н и ч е г о
Он разворачивается ровно на сто восемьдесят, умоляя самого себя не поддаваться панике, идёт в сторону дуба с поломанными ветками, узнавая в нем своё пристанище. Ну пиздец, все, приехал. Антон шагает дальше, вновь уходя в густой лес, и возвращается обратно. Ноги дрожат, а перед глазами все расплывается: Шастун орет во все горло и, не слыша в ответ ни фразы, испуганно дрожит. Он начинает двигаться в третью сторону, когда слышит отдаленные крики. — Антон, Антон, — он с трудом различает голос, так и не может понять, кто кричит. Здравый смысл говорит кричать в ответ, и Шастун повинуется; его голос больше похож на писк, а сам подросток до крови оставляет раны на ладонях от ногтей в форме полумесяца. К нему подбегает взволнованный Арсений Сергеевич, что-то кричит, а Антону пиздецки страшно. Он вытирает слезу, которая вытекла то ли от холодного ветра, то ли от удушающего страха, и от былой истерики остаются только ярко-красный нос, сопли, которые можно списать на дикий дубак, и покрасневшие глаза — сойдёт, решает Антон. А вот Арсению не сойдёт. Он смотрит на потерянного и озябшего подростка, мечтая обнять его крепко-крепко и не отпускать. Учитель до чесотки хочет поднять худого подростка на руки, прежде закутав в тёплый плед, как шаверму, но сдерживает порыв, лишь обнимая тощее тело и накидывая на него парку, взятую с его места в автобусе. — Господи Боже, Антон, ты же весь дрожишь, — наконец различает речь преподавателя подросток. — Не «Господи Боже», а просто Антон, — устало шепчет подросток, усмехаясь несмешной шутке. Он греется в объятиях темноволосого парня, мечтая оказаться поднятым этими руками. — Где все, Арсений Сергеевич? — Ждут тебя в автобусе. Мы тебя долго искали, между прочим. — Я знаю. Можно на ручки? Я так устал… Учитель удивляется наглости подростка (Антон сам удивлён), но послушно берет его, укутывая в парку посильнее — Антон холодный и покрасневший от слез, а сине-фиолетовые губы выглядят так, будто больше двигаться не смогут. Он доносит его до того самого дерева, откуда кричал Шастуну, чтоб далеко не уходил, и ставит на землю, потрепав по русой макушке. — Дальше сам, Антон. Давай-давай, — и слабо ударяет чуть ниже поясницы. Подросток сдавленно выдыхает, практически бегом достигает салона автобуса и усаживается на своё место. На него не смотрят недовольно или зло, и это радует: Антон думал, что встреча произойдёт в стиле «Ну и нахрена ты сюда приперся?». Чуть позже к нему подсаживается Арсений Сергеевич, а Шастуну иррационально становится страшно; головой-то он понимает, что ничего плохого не должно произойти, но вот сердце почему-то беспокойно колотится в груди, доставляя дискомфорт, как ни странно, внизу живота. — Ну и как ты смог заблудиться в двухстах метрах от автобуса и трёх соснах, Тоша? — ласково спрашивает учитель, приобнимая того за плечи. — А я сам не знаю, Арсений Сергеевич, — тихо и смущенно пыхтит подросток, передернув плечами. — Ну, просто взял и потерялся. Я тропинку, по которой шёл, не нашёл. А можно не называть меня Тошей, пожалуйста? — В рифму, Антон. Ла-а-адно, — протягивает голубоглазый, — в следующий раз пойдёшь со мной, ей-Богу. Всегда сообщай, куда собираешься, хорошо? — Ладно, — шепчет подросток, откидываясь на спинку кресла: он собирается доспать те несчастные полтора часа, потому что ночью спал всего-ничего — два или три часа, не больше. На удивление, учитель не уходит на своё место, оставаясь рядом с Антоном и все также его приобнимая. Да хуй с ним, думает Антон, прикрывая глаза. Зато тепло. Во сне Шастун поворачивает голову так, что она ложится на руку учителя, используя ту словно подушку. Попов разглядывает тонкую шею, едва закрытую капюшоном парки, сильно выделяющуюся линию челюсти, на которой едва-едва видны коричневые волоски — скорее всего, Антон побрился сегодня утром, впрочем, как и Попов, и большинство мальчиков-подростков, сидящих в автобусе. Арсений размышляет о том, что хотел бы увидеть Шастуна с щетиной: ему просто интересно. По крайней мере, он так думает. Почему ему так понравился Шастун? Обычный подросток-неудачник, который частенько опаздывает и теряется… Антонов характер практически не прочувствовать: он очевидно хорошо умеет прятать свою душу за шутками, смехом и улыбками, поэтому на первый взгляд кажется, что тот просто «клоун» и весельчак класса. Арс в психологии не силён, поэтому ничего не может сказать. Тем не менее, ему не нравится тот факт, что Антона не прочитать, как открытую книгу; это удручает. Попов уже не выглядит таким подавленным после расставания с Артемом, но где-то в душé он до сих пор горюет; Арсений напился только тогда, в день их расставания, но после уроков с похмельем передумал ещё раз доставать бокал. Он теперь спит, конечно, похуже, чем обычно — факт, но берет сверхурочные, из-за них уставая как собака — там хочешь-не хочешь, уснёшь сразу.***
Антон просыпается от того, что его кто-то трогает по плечу, едва-едва доходя до шеи; по коже пробегают щекотные мурашки, и подросток вздрагивает, приоткрывая один глаз. Перед ним (а лучше сказать — над ним) Арсений Сергеевич в забавной чёрной панамке, ярко и солнечно улыбающийся. Слепит, думает Шастун. — Да-да? — стараясь скрыть дрожь в голосе, хрипло произносит Антон, раскрывая наконец и второй глаз. — Приехали, Антон. Собирай вещи, не забудь ничего, пожалуйста. — Ладно, — бурчит подросток, резко подрываясь; учитель не успевает среагировать, и они больно стукаются лбами. — Бля-я-яск… блеск. Попов трёт лоб — впрочем, Антон делает тоже самое — и думает о шишке или синяке (и то, и то в равной степени неприятно, но что уж поделаешь). — Простите, — первым отходит Антон, начиная извиняться и параллельно собирая вещи. Рюкзак вываливается из рук, и Шастун наклоняется за ним, неловко кряхтя и заваливаясь на сиденье. Учитель сначала мельтешит, но уверенно подходит к ученику сзади, подхватывая под подмышки. — Спокойно, Антон. Не торопись, — говорит он, опаляя дыханием шею, щеку и ухо ученика. Антон дрожит, старается взять себя в руки и не обращать внимания на тёплое тело позади. Ебучие эрогенные зоны. С горем пополам Шастун забирает все свои вещи, следуя к выходу; он с трудом вытаскивает из багажного отделения мятный чемодан, кутаясь в парку. Холодно, думает подросток, уже мечтая оказаться в тёплой толстовке с мехом внутри. Территория лагеря действительно большая — Антон это быстро подмечает при том, что подростков сразу же повели к корпусам. Антон оглядывается по сторонам, не замечает камня под ногой и летит на холодный асфальт с бешеной скоростью. Асфальт опаляет колени и ладони жаром, и Шастун едва слышно матерится. Он поднимается кряхтя и замечает на темных джинсах дыру — вот черт. Из неё стремительно вытекает красная жидкость, отчего хочется громко хныкать. Мерзость. — Антон, вот какое у тебя отчество? — спрашивает преподаватель, подходя ближе и протягивая руку к ладони Шастуна, чтобы рассмотреть ее, совершенно позабыв о пустой строке в дневнике, замеченной практически на первой неделе знакомства. Он хочет стукнуть себя по лбу, но слово — не воробей, как известно. — Андреевич, — отвечает Антон, совершенно растерянный, но не расстроенный, подмечает Попов. Значит, все не так плохо. — Антон Андреевич, неужели вы совсем-совсем под ноги не смотрите? — иронично спрашивает преподаватель. Антон фыркает. — Арсений Сергеевич, неужели вас интересуют мои ноги? — в тон отвечает подросток, хмуро морщась. Колени болят. — Вопросом на вопрос, так нельзя, Антон Андреевич, — хихикает Попов, и Шастун позорно залипает на маленьких ямочках и прекрасной улыбке. Он тоже хихикает, расслабляясь, и продолжает идти в сторону корпуса номер три — судя по полустертой надписи на кирпичном здании. Антон критично разглядывает полупустой коридор с корзинами для обуви. Стягивает свои кроссовки и выуживает зелёные тапки-динозаврики. — Блять. Вот она и первая неудача: Шастун положил не те тапки. Да, он ходит по дому без тапок именно по одной-единственной причине — зелёные динозавры, купленные на рынке, совершенно точно не вписываются в образ подростка-меланхолика. Шастун отчетливо помнит, как положил рядом с чемоданом однотонные тапки из Икеи для гостей, но рядом лежали ещё и с динозаврами. Пиздец. Делать нечего, и Антон надевает смешную домашнюю обувь, надеясь, что все подумают про высокое чувство стиля. Носки с бананами выглядят комично, и Шастун двигается в сторону мужского крыла, минуя главную комнату — потом рассмотрит. Антон заглядывает в комнату под номером семь и моментально уходит: все койки заняты, а подростки-мальчишки выглядят слишком агрессивно. В дверь с цифрой «восемь» он стучится и, не услышав отклика, заходит внутрь. Комната пустая. Шастун оглядывает четыре хлипкие кровати, стол около окна, шкаф и две тумбы — нет, четыре — и… все. Ну, больше ничего в комнате и не находилось, кроме, естественно, Шастуна и его мятного чемодана. Подросток усаживается на одну из кроватей около окна, кидая на нее свои вещи. В дверь стучатся, и Антон кричит «Открыто». — О, Шаст, привет, — выдыхает низкий парень с обросшей причёской* и огромной (по скромным меркам светловолосого и одновременно безбородого Антона) темной щетиной, практически бородой; Подросток распознаёт в нем Серёжу Матвиенко, просто обросшего и помотанного временем. — Здорóво! А я и не знал, что ты тоже поехал, — здоровается Антон, радуясь такой компании. Сергей Матвиенко — неплохой парень. Да, иногда его шутки граничат с оскорблениями, да, они часто пошлые — Антон хоть и не такой, но прекрасно понимает и не обижается. У Серёжи, как он просит называть себя, неплохой характер, он не лезет в душу, но не против послушать и поддержать. В общем и целом — прекрасный сосед по койке. — Знаешь, в последний момент решился, аж на автобус не успел, на машине катался! — Серёжа выглядит радостным, и Антон очень надеется, что это не маска. Матвиенко кидает телефон на тумбочку, раскладываясь на кровати пластом; следующим пацанам уже не так повезёт, ведь самые выгодные места заняты. Как по просьбе в дверь стучатся, сразу же раскрывая ее. На удивление, в помещение заходит Арсений Сергеевич в компании двух подростков, совершенно незнакомых Шастуну. — Так, парни, — начинает Попов, пододвигая новеньких мальчишек вперёд, — это Саша и Эд. Саша — Антон, Антон — Саша… в общем, Сереж, приютите их, хорошо? — Ладно, — как один отвечают подростки, вставая пожать руки новеньким. Саша — полный рыжеволосый мальчик среднего роста — он выше Серёжи, но ниже Антона; очень любит наносить косметику, мечтает стать визажистом: все это одноклассники поняли буквально за минуту их разговора. Да, Саша был болтливым, но не переходил границы, ровно рассчитывая все сразу. А вот Эд… Эд другой. Антон это понял как-то сразу, ещё когда новенький зашёл в комнату. Он попросил называть себя Скруджи. — Как утка, что ли? — спросил Антон. — Ну типа, — он засмеялся, и его смех напомнил Антону гиен. Хорошо, что хоть Шаст умеет свои эмоции сдерживать — сначала он вообще не понял, что происходит. У Эда темные короткие волосы, сбритые у висков, татуировки по всему телу (переводные ли или настоящие — история умалчивает) и максимально странный голос. Признаться честно, Скруджи Антону не очень понравился: что-то было в нем странное… что именно, Антон так и не понял. Потом, конечно, Шастун узнает, что и Серёже этот тип показался мутным. А потом они и узнают почему. А пока подростки здороваются, раскладывают постельное белье, застилая скрипящие кровати, прячут лапшу быстрого приготовления и энергетики по тайникам (ведь в лагере запрещены все эти продукты) и составляют план действий. На часах около двенадцати, когда в комнату опять заходит Попов; он спрашивает, как поживают подростки, и просит их собраться в холле. Кряхтя, Матвиенко поднимается с постели и громко орёт, когда мимо него с бешеной скоростью проносится Шастун. — Бля, Шаст, ты ахуел, что ли? — Ой, да иди ты, — кричит Антон, шлепая тапками по холодному полу. Мимо Серёжи опять проносится кто-то, и в этом «кто-то» он узнаёт рыжего Сашу, и подросток наконец чертыхается, догоняя их.***
Шастун водит ложкой по дну тарелки, раздражая окружающих звуком; у Серёжи и Эда дергаются глаза, но они терпеливо молчат и ждут, когда Антон наконец-таки доест. Саша с молчаливого согласия Матвиенко переходит к его порции второго, запивая всё компотом. Так и проходит обед у одиннадцатиклассников. — Шаст, заебал, — морщится Скруджи от очередного «писка» тарелки, по дну которой беспощадно скребется ложка, — дожри уже свою порцию и не еби нам мозги, спасибо. Антон удивленно поднимает голову, оглядывая Эда. Вообще-то, имеет право: это была едва ли не первая фраза, произнесённая странным соседом по комнате, и Шастун удивлён. Он послушно отодвигает тарелку от себя, начав тихо хлюпать компотом. Подумаешь! Вдруг появляется Попов, торопящий их, он расталкивает и умоляет пойти в корпус. — Ну, парни, ну… пожалуйста! Погнали в корпус, а? У вас тихий час, между прочим. — Арсений Сергеевич, — недовольно пищит Антон, — но я же не доел булочку! — Да будет тебе булочка, Шастун! Я тебе целых пять принесу, если вы сейчас соберётесь и пойдёте со мной. — Арсений Сергеевич, а мы? — кричат парни, воспользовавшись шансом; громче всех, кажется, кричит Саша. — И вы, и вы… все, я коробку вам дам, идите спать, черти! Подростки плетутся за Поповым, словно утята за матерью-уткой; Шастун глупо хихикает от такого сравнения. Учитель галантно пропускает парней вовнутрь, минует коридор, пропуская в комнату номер восемь. — Ложитесь-ложитесь, — произносит голубоглазый, когда видит, что подростки не собираются раскладываться по постелям. — Но нам же надо переодеться! — Чего я там не видел, — шепчет Попов, но уходит из комнаты. Он терпеливо ждёт пять минут, думает, что парни уже по сто раз могли одеться и раздеться, и заходит обратно. Зря. Он видит, как натягивает на голое тело футболку Шастун: считает ребра, видит открытые ключицы и — господи Боже — тазовые косточки. Накормить бы это чудо, честное слово. — Простите, парни, — просто говорит он. Антон краснеет, кивает, запрыгивая в постель. — Все, спать! И уходит с четким желанием напиться. Плевать чем. Почему он чувствует это? Так нельзя. Арсений, помни, пожалуйста.***
Антон лежит в кровати, едва сдерживая дрожь. Серёжа и Саша смеются, Эд тихо хихикает — а вот Шастун хочет под землю провалиться. Нет, не то чтобы ему странно переодеваться перед мужчинами, парнями и прочими существами мужского пола — он делает это с завидной периодичностью на физкультуре, у Димы в гостях и в других местах — просто сам факт того, что это был Попов, его учитель по русскому и литературе, к тому же, классный руководитель, немного пугает и, ну ладно, возбуждает. Гормоны, что поделаешь. «Какие, нахрен, гормоны в семнадцать? Похуй.» Ну, а ещё Антон стесняется. Стесняется многого: своего тощего и нескладного тела, не самой эстетичной бледности, ушей-лопухов и непонятной прически. Да, и это можно исправить, но для подростка становится буквально невыполнимой задачей. Кто же знал, что Антон вообще не может переносить спорт и спортзалы? Кто ж знал, что и от яркого солнца Шастуну плохо? Вот и никто не знал. Подросток засыпает минут через тридцать с тяжестью на душе. Ему то холодно, то жарко, одеяло крутится туда-сюда, в итоге оказываясь на полу; длинные Антоновские ноги переплетаются, покрываясь мелкими мурашками: в комнате не так уж и тепло, но почему-то в этот момент все кажется идеальным. Остальные ребята тоже засыпают, изморенные поездкой — к тому же, как и положено подросткам, они не спят всю ночь перед ней — и в комнате стоит блаженная тишина, когда Арсений заходит. Он быстро оглядывает спящие тела, поднимает одеяло с пола, аккуратно накрывая Антона, старается не смотреть на обнаженные ноги. Перед выходом снова оглядывает помещение, направляясь в последнюю, девятую комнату. Обход завершён. Наконец-то можно посвятить время себе и своим мыслям. Попов заходит в последнюю комнату, выделенную ему в мужском крыле, падает на кровать и едва слышно скулит в подушку. Антон слишком блядский. Нет, в хорошем смысле. Однозначно. Но это неправильно. Попов, вроде бы, недавно только расстался; не то чтобы он однолюб — совсем нет, у него много бывших — но это не правильно… заменять одного другим, так ведь? Арсений уверен: это не влюблённость, но что-то определенно между ними есть. Да, он зарекся не начинать отношения с учениками, особенно несовершеннолетними, но Антону же семнадцать? А так, гляди — восемнадцать, в апреле, что ли… А откуда ты взял, что ты ему нравишься, Арс? Не надо здесь самовнушения, спасибо. Арсений, забудь об этом и засни. Ты зарекся, что не будешь — будь добр, и не начинай. Он — подросток, у которого вся жизнь впереди, а ты — дед (ну не дед конечно, не загибай совсем!) с устоявшейся жизнью. Кому же будет хорошо от такого? Но тянет же, бля-я-я-ять…***
Саша трясёт Антона за плечо, что-то крича на ухо; подросток стонет, переворачиваясь на другую сторону. — ВСТАВАЙ, БЛЯТЬ, — орет Саша, беспокойно переворачивая тощее тело обратно. Антон подрывается, как ужаленный, моргая непонятливо. Саша чуть успокаивается, произнося: «Мы проспали». — Проспали и проспали, че бубнить-то? — не понимает Антон, натягивая джинсы. — Потому что мы проебали перекус! А ещё они собираются в актовом зале через пять минут, а мы даже понятия не имеем, где он! — Бля, — бурчит Шастун, натягивая толстовку; по-хорошему, сейчас бы рубашку, но времени искать ее в недрах шкафа нет. — Шаст, прошу, давай побыстрее, — Серёжа накидывает кофту, торопя Антона. — Мы и так безбожно опаздываем, а ты тут наряды выбираешь! Подростки выходят из комнаты, натягивают кроссовки прямо в холле, где уличную обувь носить нельзя — плевать, все равно никого нет — и выходят на улицу, вертя головой во все стороны. Антон кивает на здание, похожее на актовый зал: если честно, он полагается на интуицию и собственный опыт (обычно актовые залы находятся там же, где кружки и дискотеки). Они бегут прямо по газону, игнорируя все правила. Антон был прав — актовый зал находится прямо внутри и встречает подростков прохладой и свежестью. Серёжа быстрее всех находит их группу, состоящую в основном из одиннадцатиклассников и десятиклассников, тянет своих в сторону свободных мест. Арсений Сергеевич смотрит на подростков недовольно, цедит едва слышно, практически одними губами: «Вы опоздали». Они кивают виновато в ответ, с интересом отворачиваясь на сцену. На сцене — молодые девушки лет двадцати (у Шастуна, конечно, проблемы с определением возраста, но он практически уверен), что говорят о начале смены, ответственности и про программу. Антон слушает вполуха, размышляя о чем-то своём; основной свет гаснет, оставшись лишь на сцене, — наверно, для привлечения внимания — но подросток наблюдает за людьми именно в зале, а не на сцене. Вот сидит рыжий (а без должного освещения практически черноволосый) Саша, неслышно переговариваясь с Серёжей. Чуть поодаль Антон замечает Арсения Сергеевича, призадумавшегося о чем-то, — или о ком-то, ревниво думает Шастун, стараясь отогнать такие мысли — лицо его немного печальное, но напряжённое; на лбу — складка, которую хотелось… поцеловать? Убрать? «Бля-я-ять, ну зачем?» Антона кто-то дёргает за руку, другой показывая на сцену. — В общем к завтрашнему дню ожидаем ваших оригинальных названий отрядов, уголок и девиз. Всем спасибо, вы можете быть свободными. Шастун встаёт со своего кресла, потягиваясь; через несколько минут к нему подходит Арсений с лицом убийцы и позади него кучка виноватых парней из его комнаты. Антон смотрит на их мины, уже примерно предполагая, что ему скажут. — Антон, поскольку вы опоздали на собрание… Господи Боже, как можно проспать его, Шастун? — причитает Попов, прерываясь. — Ваша комната делает отрядный уголок. Все, я все сказал! Даже не начинай!.. — Ну, Арсений Сергеев… — Нет! Ты прекрасно рисуешь, Антон, и я слышать ничего не хочу, — категорично заявляет преподаватель, зло смотря на подростка. В ответ он смотрит загнанно и испуганно — блять, он уже и забыл, как кисть в руках держать, какой там отрядный уголок? — шумно сглатывает, но покорно кивает, добровольно подписываясь на рабскую жизнь на всю смену. Какой же ужас, думает Антон, шаркая обувью по кафелю. — Ну прости, Шаст, правда! Мы же не нарисуем, как ты, красиво…а никто помогать не хочет… — Слышать ничего не хочу, Матвиенко. Пошёл вон, я рисую, — шипит Антон обиженно, закрывая плакат рукой. — Ну пожалуйста… — Пошёл. Вон. Серёжа уходит, громко хлопнув дверью. Шастун вздрагивает, но глаза не поднимает, тихо шмыгая носом. Заебало. Почему он должен делать все один? — Пускать слюни в лагере — это пиздец, — вслух говорит подросток, вытирая влагу с щёк. — Согласен. — Блять!