***
За приготовлениями проходит еще два дня, в течение которых я почти не нахожусь в поместье. Отец, получив рапорт о соглашении с куноичи, унял гнев, и, взяв с меня обещание не дать младшему все испортить, велел больше времени уделять патрулям. Потому уже который день после собрания совета я передаю канцелярию Изуне и ухожу с отрядом в город. Сегодня выйдя из резиденции даймё, я не обнаруживаю брата на привычном месте, а потому направляюсь в сад. Погода прояснилась, на улице поразительно солнечно для сезона дождей, поют птицы, и на душе от этого становится легче. Пропадает сонливость, свежий воздух наполняет легкие, настроение стремительно идет вверх. Утро прекрасно, и еще большую радость я испытываю тогда, когда вижу любимого, идущего по каменной дорожке мне навстречу. Полы шелкового хаори развеваются на ходу, пальцы, еще недавно ласкавшие мое тело, сжимаются на ткани, придерживая одеяние на плечах, на лице улыбка, в глазах радость, будто не видел меня сотню лет. Я озираюсь, и, не найдя посторонних, ловлю подбежавшего ко мне братишку в объятия. — Тоже теплом насладиться решил? — целую его в ушко, маленькое, аккуратное, вдыхаю запах его кожи, смешанный со сладостью эфирных масел. Младший ведет плечом, подставляясь под еще один поцелуй, смеется и, погладив меня по рукам, принимается приводить мою одежду в порядок. — Решил, — улыбается он. — Вернешься из города, поможешь с одним делом? — строит глазки Изуна, довольный как никогда в жизни. — Я тут пока со своими подопечными разберусь. Кая, конечно, встанет нескоро, но надо бы ей работу под силу подобрать. А с Хито так тем более есть чем заняться! Да и отец, кажется, доволен. — Доволен, — улыбаюсь я в ответ. — Вернусь — помогу. — Хочу сказать, чтоб рано не радовался, с куноичи надо держать ухо востро. Особенно с одноглазой, не нравится она мне! Но в итоге решаю промолчать и не портить ему настроение. В конце концов, моя ведь ответственность, не Изу голову за это сложит. День проходит в заботах. В штабе я быстро раздаю указания, оцениваю количество человек, которым нужно выйти на улицы, помогаю командующим распределить бойцов по особо опасным районам, вроде рыбацкого. Пока все тихо, о своей потрясающей затее император еще не сообщал, а потому разговоры среди народа разве что об урожае да растущих налогах. И в этом ничего нового. Конечно, когда весть дойдет сюда, вспыхнут конфликты. И тут придется напрячься. А мне не помешал бы личный помощник. По возвращению домой я нахожу Изуну на тренировочной площадке. Облачившись в простую одежду и собрав волосы в высокий хвост, он отрабатывает, наверное, самый сложный выпад в бою на двуручных мечах. Получается прекрасно, а если брать в учет, что в руках у него не бокен, а настоящая катана, то и вовсе впечатляюще. — Что, к сражению готовишься? — спрашиваю я, остановившись напротив. Брат оборачивается, и, увидев меня, убирает меч в ножны. Поправляет ленту в волосах, смахивает пот со лба, и, подтянув пояс крепче, направляется в мою сторону. — Готовлюсь, куда деваться! Ты всех увел, в целом поместье ни одного самурая! — возмущается запыхавшийся Изу. Ловит мой взгляд, скользящий по вздымающейся юношеской груди, оглядывается по сторонам и манит к себе пальчиком. — Ну, братик, у нас еще дело есть, — смущенно шепчет мне в губы, когда я, подойдя вплотную, прижимаю его к себе. — А дело очень важное, не подождет ни капли? — снова лезу с поцелуем, и, уловив знакомый запах, подмигиваю: — Гвоздика? — Катану чистил!* — краснеет младший, легонько отталкивая от себя. — А дело важное! Мама попросила. — Мама? О чем? — видел ее измученную утром. Чего ей могло понадобиться? Это тревожит, но Изуна улыбается, что немного успокаивает. — Лилий водяных собрать, — говорит он заговорщически, будто не за цветами, а за сокровищами идти зовет. А я теперь совсем ничего не понимаю. Все оказывается куда интереснее, чем просто поход к озеру. Лишний раз убеждаюсь, что стоит подумать о том, что все вокруг тебе известно, как тут же открывается что-то новое. Вот жил всегда и думал, что каждый угол в саду знаю, что ничем меня высоченные стены внутреннего двора не удивят. И оказалось, ошибался. За зарослями можжевельника в самом неприглядном месте обнаруживается каменная тропа, выходящая к маленькой двери, закрытой на простой засов. Я уж было возмутиться хотел, что в стене натурально дыра, в которую любой дурак пролезет, но недоуменно уставляюсь в проход, когда вижу за дверью темную поверхность воды. — Это что за… — высовываюсь следом за Изуной. За стеной совсем маленький клочок земли, обрывом уходящий в озеро. Чуть поодаль видны бело-розовые соцветия водяных лилий, горячо любимых нашей матушкой. — Мама утром рассказала, — сияет Изуна, обдирая листья с прихваченной в саду длинной ветки. Я качаю головой — с берега цветы не достать. — Интересно, конечно, — хмыкаю я. Лаз невесть какой, тут разве что на лодке подкрасться, но и то со стены засекут. И все-таки, это скрытый ход в поместье, а я ни сном ни духом! — Говорит, с отцом на свидания сюда бегали, — розовеет щеками братец, и я удивленно на него смотрю. — С отцом на свидание? Вот чего б не подумал! — скрещиваю руки на груди. Глупость. Всю жизнь только и помню, как Таджима на нее орал из-за бесконечных беременностей, а точнее из-за того, что они были неудачными. И тут надо же, свидание! — А то! И это далеко не все, гляди! — Изу опускает ветку в озеро, пару раз она уходит под воду, но потом втыкается во что-то твердое. Тут либо камни, либо отмель. — Схожу за лилиями! Не успеваю братишку за плечо схватить, как он прыгает вниз. Поднимается на ноги, и воды ему оказывается по щиколотку. Смеется негодник, а у меня сердце вылетает. — Ты что творишь?! А если камни скользкие? Вылезай немедленно! — кричу на него, но младшего даже угрозы выпороть не останавливают. — Ой, а дальше омут, — сообщает он, потянувшись за цветком. — Вылезай! Благо все заканчивается хорошо, возвращается он мокрый чуть ли не по пояс, с охапкой водяных лилий. Показывает мне язык, укладывая трофеи на траву. Растягивается рядом, игриво на меня поглядывая. — Не слушаешься, — заключаю я, косясь на разомлевшего братишку. — Опять пороть, выходит. — Выходит, — легко соглашается он. — Жаль, — говорю ровно, упираясь спиной о стену, — думал, помочь тебя попросить. Бунт со дня на день случиться может, мне человек надежный нужен. Кто поможет отрядами командовать. Но вижу, в голове у тебя ветер. — Командовать? — подскакивает братец. — Постой! Не думаешь же ты, что я настолько глупый? Я только поиграть хотел… невинно. Подразнить… — младший складывает бровки домиком. Очаровательный малыш, такой хорошенький, и такая зараза! — Ну что ты, братик? Я же вон какой план провернул, скоро отец получит своих наемников, а я сильнее стану! Прости, ну хочешь, я все это из головы выкину, самым послушным буду? Хочешь? — Не хочу, — я скрываю улыбку. — Но слушаться меня… — Должен! Буду! Только возьми в отряд, а? — клянчит Изуна, утягивая за собой на траву. — Я буду самым верным твоим слугой! — Не слугой, малыш, соратником, — взлохмачиваю его волосы, и, получая за это укус, остаюсь беззаботно лежать с ним на крошечном зеленом островке. На душе тяжко. Отчего-то кажется, что это последние наши спокойные деньки. — К слову, то, как ты по отмели шел, мне кое-что напомнило, — я прикрываю глаза, чувствуя весьма волнующие прикосновения. — Далеко на севере люди поклоняются человеку, который по воде ходит. — Так, как я сейчас? — смеется мой Изуна, опуская ладошку под ворот моего одеяния. — Ох и выдумщик ты, братик! Скажи еще, что он мертвых поднимать может!***
Утром Изу подскакивает даже раньше Хито, которая все продолжает его будить, но больше в поместье не суется, ограничиваясь криками с улицы. Расталкивает меня, приносит мне одежду, заставляя встать и начинать собираться. Ему не терпится заняться, как он выразился, «серьезным делом», и все мои увещевания, что спешить некуда, совершенно его не волнуют. — А что тренировка? — зеваю я, продирая глаза. Изуна фыркает, расчесывая волосы. Уже и умыться успел, пока я досматривал сон. — Хито только уворачиваться и учит, — отвечает он, опустив гребень, и недовольно морщит носик. — Два дня подряд кидается в меня предметами! И знаешь, что говорит? — братик делает паузу, ожидая реакции, и я вопросительно киваю. — «Изуна-сама, у вас скорость ни к херу»! — снова фыркает он и гордо задирает голову. Не хохотнуть не получается, что взбешивает моего братца за секунду. Он замахивается на меня гребнем, но я успеваю увернуться и отскочить к выходу. У меня-то со скоростью все в порядке. Младший еще долго ворчит мне вслед, а когда ловит в комнате, где хранятся доспехи, и вовсе кусает за плечо. — Все, Изу, хватит дурачиться, — отмахиваюсь я, накидывая на него кирасу. Затягиваю кожаные шнуры, слыша, как тяжело братик дышит. Сложновато носить доспех с непривычки, свой он надевал пару раз, и то ходил всего несколько часов. Чую, твердые пластины натрут кожу за день, несмотря на то, с каким мастерством их делали. Но Изуна не жалуется на неудобства, молчаливо терпит облачение, кажется, он готов на что угодно, лишь бы я не передумал брать его с собой. Только возмущается, когда я водружаю на его голову кабуто.** — А это-то зачем! — шипит он, когда металлическая пластина защелкивается под подбородком. — Там же простые горожане, а не боевая конница! — Не спорь со мной, — продолжаю поправлять шнуровку, не обращая внимания на очередной поток ворчания, — никогда не знаешь, откуда прилетит. Традиционный семейный завтрак сегодня отменяется, поэтому, умывшись и при помощи Изуны облачившись доспех, я подхватываю что перекусить с кухни, после чего иду с братом к воротам. Там мы встречаем Хито, которая где-то умудрилась стащить полоску темно-зеленого шелка, которой теперь перевязана искалеченная половина ее лица. Вместе с неприглядной серой одеждой из грубой ткани и стоптанными дзори этот кусок роскоши выглядит нелепо. Девица похожа не то на разбойницу из детской сказки, не то на сумасшедшую. — И куда ты собралась такая красивая? — бросаю я куноичи, на что она демонстрирует неполный ряд кривых зубов. Решит еще, что господин к ней клинья подбивает, не дайте боги. — Выйду с вами город, Мадара—сама, вам мои навыки пригодятся, — подмигивает она, после чего отходит к брату. Я не нахожу, что ответить — действительно, во время бунта любая помощь сгодится. Весть о помолвке с госпожой Воды и ее свадебном подарке доходит до города ближе к полудню. Настроение людей меняется, все живо обсуждают грядущие изменения. Но пока никто не призывает народ к волнению, что неудивительно. Вооруженные патрули четко дают понять, что слова даймё о жестоких казнях зачинщиков — не шутки. Изуна не находит себе места, он не так представлял себе работу командующего. Не думал как-то, что большую часть времени придется выжидать, принимая рапорты от сменяющих друг друга отрядов. Все возмущается полному обмундированию, сетуя, что сидеть на татами он мог и в обычной одежде. Потому радостно подскакивает, когда я предлагаю ему прогуляться до площади. На улице идет дождь, ветер раскачивает вывески местных забегаловок, скользко и сыро, но народу на главной площади все равно немеряно. Торговцы с самыми разными товарами, горожане, мусолящие последние новости, вооружение самураи, следящие за порядком, их слуги в легком доспехе и грязные попрошайки, от которых порядочные жители города шарахаются как от чумных. Когда мы интереса ради останавливаемся у палатки с фруктами, одна из этих нищенок подходит к нам. — Господин, подайте убогой, — говорит она, и я убираю руку с рукояти меча. Этот голос. Хито. Надо же, как преобразилась! — Что слышно? — спрашиваю переодетую в лохмотья куноичи, и Изуна, поняв, с кем я разговариваю, подходит ближе. — Северные ворота, господин, — хмыкает она самодовольно. — Толпа людей, человек сорок, вооружены как попало. Но лучше бы вам поспешить. Девица испаряется в толпе. Мы же быстро отправляемся в штаб, обсуждать дальнейшие действия. Капитан Ёшихиро утверждает, что лучше бы не снимать людей с рыбацкого района, и я на какое-то время задумываюсь. Какова вероятность, что бунт поднимут бедняки? Пошатнуть уверенность жителей в правильности действий сегуна? Просто найти повод для мародерства? Не самый правдоподобный расклад. А вот со стороны крестьянских поселений и в самом деле может прийти угроза. И скорее всего простых земледельцев с вилами в город пропустят без вопросов. Я смотрю на брата, и его тоже терзают сомнения. Но время идет, и больше тянуть нельзя. — Снимайте людей, — отдаю я приказ на свой страх и риск, — стягивайте всех в северной части города. Мы собираемся в полупустых кварталах недалеко от ворот. Изуна в предвкушении, просто не может устоять на месте. Молодая кровь кипит, сознание, взращенное на рассказах о войне, требует битвы, но наши противники не показываются. Я начинаю нервничать, думая, что зря так легко поверил, по сути, неизвестной девке с весьма мутным прошлым. И вдруг слышу крики. — Пожар! Горим! — вопят люди. Над крышами домов в противоположной части города поднимается густой дым. Горит рыбацкий район, и я, проклиная все на свете, принимаюсь созывать отряды. — Хито обманула нас? — взволнованно спрашивает Изуна, подбегая ко мне. Я качаю головой, не зная, что ответить. Зачем ей поступать так? Ведь Кая у нас! Ругаюсь под нос, вспоминая, как куноичи изучала дом. Как знать, может ее хромая сестричка каким-то чудом покинула поместье, и теперь они обе решили предательски с нами разделаться. Собираю волю в кулак, как бы то ни было, метаться в панике не имеет смысла. Разум воина всегда должен быть холодным. Даю указание сгруппироваться, собираю командиров, прикидывая новый план действий, и не сразу замечаю, что меня кто-то окликает. — Мадара—сама? Что вы тут устроили? — звучит откуда-то из-за спины, я резко оборачиваюсь и вижу одноглазую собственной персоной. Лохмотья она сбросила, зеленая повязка снова закрывает половину лица, а за поясом красуется внушительных размеров тесак. — Хито ведь жизнью рисковала, чтобы сведения для вас добыть! — как-то обиженно произносит она, и Изу, у которого таки сдают нервы, не выдерживает. — Что за шутки?! — вскрикивает брат, подлетая к девице. Дай волю — убьет. А я, глядя на столб дыма, наконец понимаю, что происходит. — Третий отряд, двенадцатый — к стенам, пятый, седьмой, первый — отрезайте эту часть города, — выдаю приказы, не терпящие отлагательств. — Второй, шестой и мы — центр. Ждем. — А огонь? — переспрашивает Изуна. — Там ведь не просто так подожгли! — Конечно, не просто так, Изуна—сама, — отвечает Хито отходя назад. — Отвлечь вас как слепых котят. Куноичи все-таки не обманывает и спустя мгновение бунтовщики появляются на улицах. Судя по выражениям лиц идущих впереди, они не ожидали встретить здесь настолько серьезное сопротивление. Но деваться уже некуда, никто не поверит, что люди вышли прогуляться толпой, вооруженные чем придется. Однако кто-то все же решает повернуть назад, не зная, что у стен тоже ждет засада. С остальными же начинается заварушка. Закаленные в боях самураи лихо сметают первые ряды, оставшиеся предатели начинают метаться по улицам, кто-то все же вспоминает о достоинстве и бежит верной смерти навстречу. Я срубаю одного на ходу, еще одного, размахивающего ржавым подобием ятагана, подрезает Изуна. Братик даже не сразу понимает, что сделал, замирает с окровавленной катаной, переводя на меня полный восхищения взгляд. Я не успеваю крикнуть, чтоб не стоял столбом, как на него налетает крестьянин с колуном. Бросаюсь в его сторону, но капитан опережает меня, вспарывая бунтовщику живот. Меня передергивает, а внутри закипает лютая ненависть ко всем, кто смеет представлять угрозу для моего брата. Я сам рвусь вперед, рубя налево и направо, напрочь забывая о том, что нам нужно взять как можно больше живыми. Сколько смертей видел, сколько раз сам ходил по тонкой грани, но никогда прежде меня настолько не срывало. И плевать, что вероятнее всего прочный доспех защитил бы младшего от удара, плевать, что это стало бы хорошим уроком, плевать и на кодекс, и на самурайскую честь. Никто не имеет на это права. Изу, глядя на это, наконец отмирает и вскоре оказывается рядом. Годы тренировок не проходят зря, и мы, не сговариваясь, переходим к парным атакам. Неистовым вихрем пробиваем брешь в нестройных рядах противника, и перепуганные таким напором крестьяне начинают отходить назад, где их встречает отряд, идущий от ворот. Кольцо соратников смыкается, кровь течет по мокрой брусчатке, и очень скоро оставшиеся падают на землю, умоляя о пощаде. Пару минут, и все утихает, дальше дело за малым. Командование принимает на себя Ёшихиро, часть людей отправляется тушить пожар, остальные скручивают поверженных предателей. Я же, не обращая внимания на крики и застилающий улицы дым, подхожу к брату вплотную. Изуна весь перемазан бурой жидкостью, тяжело дышит, рука, удерживающая меч, трясется, и кажется, что он вот-вот его уронит. Когда я приближаюсь, он явно пугается, и, замерев, несмело поднимает на меня глаза, ожидая, видимо, что я ему задам за промедление. Но вместо этого я крепко обнимаю его за плечи. — Молодец… — говорю непослушными губами, сжимая дрожащего брата в объятиях. Он что-то говорит в ответ неразборчиво и вскоре сам прижимается ко мне. Личный состав делает вид, что ничего не замечает, впрочем, как всегда. Конечно, за спиной станут обсуждать, что негоже самураю бояться смерти, даже не своей собственной, ибо это есть путь. Но для меня это не имеет значения. Мой путь сейчас успокаивается в моих руках.***
То, что бунт был спланирован не толпой земледельцев, коих пустили на убой, а кем-то более изворотливым, мы поняли сразу. Схваченных бунтовщиков в тот же день подвергли пыткам, но полученных сведений оказалось мало. Зачинщиков нашли, но в их показаниях явно не хватало весомой части. Все как один говорили о любви к родине и недопустимости того, чтоб раздавать земли, что для организации бунта было недостаточно. Законники еще долго допытывались, подгоняя палачей, чтобы те работали усерднее, но придумавший план с поджогом и отвлечением внимания так себя и не обнаружил. Тогда в дело вступила Хито. Проведав еще слабую Каю с утра, она вышла из ворот поместья и вернулась только глубокой ночью. И добытая ею информация оказалась куда полезнее, чем все, что палачи вытрясли из крестьян. Главным зачинщиком бунта оказался рыжеволосый переселенец из страны Водоворотов. Ничего нового он не сказал, только заверял, что страна Огня для него родная, а потому ему противно подобное решение. Под пытками больше ничего не выдал, и на следующий день в камере нашли его остывающий труп. Судя по выпученным глазам и пене, идущей изо рта, этот недостойный ублюдок принял яд. А вот кто его передал, пока остается загадкой. После получения этой информации я долго доказывал отцу, что дело с Водоворотами нечисто, недаром недавно здесь промышляла чертова Узумаки. Но даймё не стал меня слушать, говоря, что подобный скандал на фоне серьезных политических изменений никому не нужен. Да и вообще, если бы кому-то понадобилось развязать конфликт, волнения были бы куда больших масштабов, а план действий намного продуманней. Изуна, услышав мои выводы, недовольно фыркнул, его тема с Сейко по сей день задевает. Хотя парню и не до интриг, есть дела поинтереснее. После разбора ошибок он принялся тренироваться еще усерднее и уже несколько дней восхищенно и горделиво рассказывает о своих ощущениях в бою. Ждет похвалы, и когда щедро ее получает, чуть ли не светится от счастья. И только Хито отнеслась к моим опасениям с пониманием. Она сама родом из страны Водоворотов, а потому согласилась, что с такими соседями нужно быть осторожнее, но в то же время дала клятву, что ничего о затеях тамошних кланов не знает. Я, прежде относящийся к ней с опаской, на этот раз поверил. Слишком много пользы девица принесла клану. Я даже выдал ей один рё и с абсолютными спокойствием выслушал восторженный рассказ о том, сколько всего она теперь понакупит Кае. И так который день голова кругом. Из высокопоставленных лиц меня никто не слушает, южнее вспыхивают новые бунты, которые, благо, успешно подавляют вассалы, к воротам приходят обездоленные рыбаки с просьбой помочь восстановить район после пожара, никуда не девается бесконечная канцелярия и личные поручения даймё. В итоге, день только начался, а я уже смертельно устал. Решаю бросить все и отвлечься, выхожу с этим намерением в сад. В руках у меня точильный камень, сумка с рисовой бумагой и гвоздичным маслом, за поясом два меча, которые я еще не удосужился привести в порядок. Так и сунул их в ножны после побоища, наскоро обтерев о рукав. Подобное отношение к оружию недопустимо, и я хочу до обеда как следует им заняться. Дождь едва накрапывает, шумят деревья, пахнет мокрыми листьями. Издалека слышно пение птиц, глухой лай дворовых псов, голоса поднявшихся в самую рань слуг. Я, не желая мокнуть, иду к каменной беседке в центре сада, украшенной пышными соцветиями камелий. И к своему удивлению нахожу там Изуну, который с нескрываемым интересом разглядывает содержимое огромного мешка, слушая наставления своей куноичи. — Наше дело не переть аки бешеный бык на недосягаемую преграду, — поучает младшего Хито, сидящая на толстой ветке низкой желтой сливы. Замечая меня, склоняет голову в приветственном жесте, и продолжает: — добыть сведенья и уйти. А вот как уйти — то целое искусство! — Да-да, понял я, никакой воинской доблести! — фыркает Изуна, продолжая изучать принесенный куноичи инвентарь. — Это же чтобы кинуться врагу навстречу смелость надо иметь! Ну а у вас что? — То, чему тебе поучиться надо, — отвечаю я за девку, ныряя под каменный свод. Устраиваюсь на скамье с мечами, не обращая внимания на то, как младший сверлит меня взглядом. После битвы я долго читал ему нравоучения о необходимости смотреть по сторонам, и, хотя он был безумно счастлив, что наконец обагрил меч кровью врага, все равно дулся и обиженно сопел. Вот и сейчас поджимает губы, давая понять, как этим замечанием недоволен. — Ну что? — Ничего. Я понял, уважаемый старший брат, — после минутного молчания выдает Изу и снова принимается копаться в мешке. — Что это? — Достав из кучи барахла старый бумажный веер, он взмахивает им и чихает. — Тьфу ты! — А это, Изуна-сама, самый ходовой товар! — спрыгивает с ветки девица, и, подходя к братишке, забирает у него это пыльное недоразумение. — Чтобы девушкой из высшего света притвориться. Танцовщицей… или вон гейко*** даже! — Хито прикрывает лицо расписным краем изысканной некогда вещицы, и выглядит это довольно убого. — Дай сюда! — братишка вырывает веер из ее рук, отряхивает его, и, сделав пару лёгких взмахов, красиво подбрасывает в воздух. — Какая из тебя гейко! Я б тебя в служанки-то не взял! — он выходит из беседки, становится напротив, по-настоящему изящно пряча личико за бумажными складками. Шаг вперед, полуоборот, поклон. Озорные глаза сморят прямо на меня, тонкая кисть грациозно разрезает воздух. Вещица подлетает, братик ловит ее другой рукой, расправляет и снова прячет за ней свою манящую улыбку. — С ума сойти! — Хито завороженно глядит, как ловко младший управляется с веером, танцуя среди опадающих листьев. Подбрасывает, ловит, чуть склоняется в танце, демонстрируя белые запястья, чарующую улыбку, слегка спущенное с плеча одеяние. Его тело будто создано для этого, и кажется, ветер кружит вместе с ним, развевая черные пряди его волос. Я давно оторвался от заточки меча, и, хотя видел подобное и в более откровенной манере, глаз отвести не могу. Он прекрасен. И сражается так же великолепно, как танцует. Каждое движение четкое и выверенное, в каждом читается мастерство, но в то же время легкость, абсолютная непринужденность. Про куноичи и сказать нечего, она от удивления челюсть подобрать не может. — Вот искусство! — тяжело дыша, выдает Изуна, слегка склонившись перед зрителями. Хито от охватившего ее восторга выругивается в голос. Я же одариваю брата восхищённым взглядом. — Изуна—сама! Да Вы никак в доме гейш росли! — восклицает куноичи и тут же получает в ответ надменный взгляд. — Нет, — хмыкает Изу, — я рос у моей мамочки.— И в самом деле, этим сказано все. Девка просто недостаточно знакома с хозяйкой поместья. — Говорят, что Нацуо-сама в молодости была прекраснее луны на небе! — не может успокоиться Хито. — Неудивительно, что всю жизнь пузатая! Да еще с такими умениями! Изуну перекашивает от такой наглости. Он швыряет в наглую девку яблоко, которое та легко ловит, и принимается бранить ее на чем свет стоит. Я откладываю меч в сторону и тихо смеюсь, и в конечном счете внимание младшего переводится на меня. — А чего тут смешного, уважаемый старший брат?! — кричит на меня Изуна, и я, не дав ему высказать мне, что он думает о таком неуважении к матушке, говорю: — Был бы ты девицей, тоже всю жизнь на сносях проходил бы. Изу краснеет, его зрачки сужаются, мелкие зубки стучат друг о друга. Настоящий волчонок. Волчонок, который кинется на двух тигров, загрызет и не почувствует. — Конец Вам, святейший наследник, — ворчит он и, резко отвернувшись, шагает прочь. Хито откусывает добытое яблоко, кислое, зеленое, и морщится. Я качаю головой. Малыш отыграется ночью.***
Отыгрался. Сидя за завтраком в кругу семьи, цепляя белый рис палочками, я усердно прикрываю волосами шею, на которой хорошо различимы синеющие засосы. Кое-где даже следы от зубов, до того негодник разошелся. И сидит теперь, абсолютно счастливый, иногда касаясь моего колена, или задевая меня плечом, отчего по телу проходят разряды молний. Отец не обращает на его сияющее личико внимания, ведет со мной непринужденную беседу по мелочам. К младшему вообще уже несколько дней не придирается, но и похвалой не балует. Хотя Изуне этого и не нужно, он вполне доволен положением дел. Мама, как и обычно, только едва улыбается, не встревая в разговор. Она сильно исхудала, щеки впали, в руках появилась дрожь. Взяв чайник, чтобы подлить горячий напиток отцу, она невольно расплескивает часть на низкий стол, но с гордым выражением лица отвергает попытку помочь. — Я еще в состоянии налить чай моему мужу, — говорит матушка своим мягким голосом подскочившей к ней девице. В лице ее ничего не изменилось, но я заметил угрозу в глазах, будто служанка своим действием посягнула на что-то святое. Изу тут же стирает улыбку, вздыхает и тянется за моей чашкой. Таджима на него косится. А решаю нарушить тишину. — Как… спала? — спрашиваю, не зная, как осторожнее узнать о мамином состоянии. Меня крайне беспокоит ее здоровье, и, хотя стараюсь не смотреть на нее с сожалением, все-таки что-то скользит в моем взгляде и тоне, от чего матушка начинает показательно бодрится. Зная, что для такой гордой женщины слабость не менее унизительна, чем для прославленного воина, я слежу за словами и действиями, но скрыть волнение основательно не удается. Отец, ощущая упаднические настроения, решает перевести разговор на излюбленную тему, а именно прицепиться к моему Изу. И наше утро наконец приобретает традиционный вид. Рано я радовался. — Видели, как ты с куноичи тренируешься, — начинает Таджима. Как всегда спокойно, чтобы к концу разговора сорваться и как следует отчитать. — И как же это понимать? — он вопросительно поднимает бровь, глядя прямо на младшего. Изуна опускает глаза в пол, я готовлюсь встрять и получить выговор за роль вечного защитника. — Все так, уважаемый отец, — опережает меня братик, — я лишь совершенствую свои навыки, чтобы лучше служить клану, — говорит совершенно искренне, но от Таджимы так просто не отделаешься. — С безродной девкой в метание ножей играть — это совершенствоваться? Или танцевать в саду?! — начинает вскипать он, сжимая бамбуковые палочки до треска. В такие моменты с ним лучше не спорить, дождаться, когда остынет. Но младший находит, что ответить, и ответ получается вполне достойный. — Это часть обучения, — говорит Изу спокойно, но кулаки, что он прячет под столом, нервно сжаты. — «Каждый день становись более искусным, чем ты был за день до этого, а на следующий день — более искусным, чем сегодня», — цитирует кодекс, видимо, желая оправдать им свое недостойное занятие. Впрочем, как ни странно, на Таджиму это действует. Хоть и недолго. — Учиться не возбраняется, вопрос в том, чему! — спустя минутное замешательство взрывается он. — Не думаешь же ты… — Таджима-сама! — перебивает влетевший в залу слуга. Запыхавшийся, дёрганный. Падает даймё в ноги и протягивает скрепленное печатью письмо. Внимание последнего тут же переключается с младшего сына на послание. Из-за глупостей главу клана никто не посмел бы дергать. — Вот как, — отец внимательно вчитывается в строки, молчит и, вздыхая, возвращает письмо слуге. Становится тихо, все мы ждем, что за весть принесли от клана Сарутоби, если судить по печати с языками пламени. — Собирай людей, около полусотни, — кидает мне отец, — на госпожу Воды совершили покушение. Вассалы просят помощи. — Он смотрит на меня, ожидая реакции, а я впадаю в некоторый ступор. — Покушение? Она прибыла в страну Огня? — непонятливо переспрашиваю я. До помолвки пару недель, и принцессе здесь точно нечего делать. А значит, что-то крайне нечистое происходит у наших соседей, и мне совсем это не нравится. Но Таджима не удостаивает меня ответом, безразлично повторяя приказ: — Полсотни и на помощь Сарутоби. К границам стягиваются самурайские кланы Огня, — он задумывается, будто прикидывая, не посчитает ли сегун такое количество недостаточным. — Принимать госпожу выпала честь генералу. Мы должны поддержать соратника, теперь еще и родственника, — напоминает он о договоренностях после брака Изуми, и тут нечего возразить. — Я займусь этим сейчас же, — я кланяюсь даймё, мысленно переключаясь на сборы в дорогу. Кошусь на младшего и решаю, что оставлять его здесь точно не намерен. Таджима уже начал задавать нехорошие вопросы, не хочу вернуться и узнать, что брата куда-то сослали. — Позволь Изуне поехать со мной, — прошу я отца, на что он недовольно хмурится. Но благо в разговор вступает молчащая до этого мама, которая тоже понимает, что Изу будет лучше отправиться со мной. — Позвольте ему поехать, — говорит она нежным голосом, положив бледную кисть на широкую ладонь Таджимы, — мне будет так радостно от того, что оба наших сына представят в клан в таком важном деле! — она смотрит на отца своими глазами-омутами, черными, глубокими. Так же, как Изу на меня, и я, наблюдая это, понимаю, что он эту битву проиграл. — Помощь не только Сарутоби, но и самому сёгуну! Прошу Вас, — почти умоляет мама, и гордый даёме сдается. — Забирай, — отмахивает он. Изуна все это время дышавший через раз, судя по всему, готов кинуться мне на шею. Я осторожно беру его за руку под столом, успокаивающе поглаживая. Незачем при отце демонстрировать свою радость, передумает еще. — Но знайте, на промах вы права не имеете. Не погляжу что сыновья, — вдруг мрачнеет Таджима. — Сегун приказал созвать многих, не только южан. Там кланы Востока. Сенджу тоже там, — его взгляд наполняется плохо скрываемой злобой, — не смейте ударить в грязь лицом перед этими… — он отворачивается, не желая резать бранным словом нежные уши нашей матушки. Я вздыхаю. Вот уж чего не хватало.