Бумажные крылья Несбывшейся надежды Извечный символ
Последние дни нашего пребывания в землях клана Сарутоби ознаменовались поразительным событием. Мой маленький брат, мой изнеженный недавно сомневающийся в своих силах Изуна нанес поражение в тренировочном поединке сопернику в два раза крупнее и во много раз искуснее его. Причем не просто именитому самураю, а сыну дайме, легендарному воину и моему давнему другу — Хашираме Сенджу. Однако, это было бы невозможно, если бы Сенджу не зазевался, а если сказать точнее, не решил дать парню фору. Выйдя с ним на дуэль, Хаширама подпустил брата непозволительно близко, решив, что такой хрупкий мальчик однозначно не сможет ему навалять. Расплатой за эту глупость стал красивый скользящий удар, оставивший на щеке оппонента широкую ссадину. Когда это произошло, я просто потерял дар речи, осознавая, что вообще не понял, как Изу провернул такой выпад. И я в своей растерянности был не одинок. В додзё* тут же поднялся гул, самураи, прежде не видевшие такой техники, были поражены не меньше меня. Хаширама сам опешил, перехватил бокен, собираясь контратаковать, но судья остановил поединок. По правилам победил тот, кто нанес «смертельный удар», и дальнейший бой был невозможен. Я напрягся. Давно я не видел на лице друга такой смеси разнообразных эмоций. Поднявшись, я вознамерился встать между ним и братом, не зная, что ожидать от его растерявшегося оппонента. Если захочет, раскатает Изуну в пол-удара, даже глазом не моргнет. Но, вопреки ожиданиям, Сенжду вдруг мотнул головой и громко рассмеялся. Вечер после оглушительной победы мы провели в сборах. Братец недовольно ворчал, его эта победа скорее оскорбила, чем порадовала. Хаширама в самом деле отнесся к нему неуважительно, но я все же убежден, что этот поединок, хоть и с поддавками, был очень показателен. Брат понял, что такое дистанция, а главное, научился применять не только заученные на многолетних тренировках техники, но и любимые трюки Хито, что делало его стиль боя уникальным. Утром к нему даже попросились в ученики, на что Изу, показательно возмутившись, дал полный отказ. Перед отъездом к нам наведался сам Сенджу. Выразил младшему свое почтение, завуалированно извинился за несерьезность, а потом долго рассказывал мне, как рад был снова оказаться в моей компании. Я в общем-то тоже был доволен, за месяц в чужих краях мы много вспомнили, много обсудили и много раз надавали друг другу на дуэлях. Прям как когда-то, с единственной поправкой — в этот раз никакой войны или просто серьезного конфликта не было. Сёгун с принцессой благополучно добрались до Эдо. Часть войска сопроводила их процессию и осела в столице. Мы остались еще на две недели, но так как никаких мятежей так и не вспыхнуло, наконец собрались домой. Дорога назад куда приятнее. Все еще жарко, но ход бодрее. Перед нами рисовые поля, маленькие поселения, покатые берега реки, от которой веет легкой прохладой. Пыльные равнины остались за спиной, и кажется, что горячий ветер доносит аромат плодов из далеких садов родового поместья. Изуна шмыгает носом, опять подхватил какую-то заразу или продуло после купания в онсэне**. Но, несмотря на это, держится в седле, обменивается со мной фразами и выглядит прямо-таки счастливым. Поездка для него была крайне полезной. Поглядел, как воинский уклад изнутри работает, мастерство меча против разных противников попробовал, даже в ночной караул сходил. А чего стоили те пару дней под руководством полководца Того и говорить нечего. Я тоже по-своему счастлив. Изу полностью принял мою сторону. Стал больше прислушиваться, а еще признался, что наконец понял, как сильно я ему нужен. Брат всегда поймет, брат всегда поможет. А потому видеть во мне строгого узурпатора он перестал. Хоть и капризничает по мелочи. Несмотря на быстрый ход, в поместье прибываем за полночь. Слуги уводят лошадей и тут же предупреждают, что отец знает о нашем прибытии, но запретил его беспокоить. Что ж, так даже лучше. Сил и желания на рапорты сейчас нет. А вот пройтись по дорожке мимо склонившихся от тяжести персиковых деревьев, вдохнуть свежий ночной воздух, пропитанный запахом акации, смыть с себя дорожную грязь и упасть в свою постель — желание неимоверное. Нет вообще ничего приятнее, чем после дней на чужбине распластаться на родном футоне. Мышцы ноют, но тело постепенно расслабляется. Сознание окутывает покой, глаза закрываются. Я дома.***
Ночь прошла спокойно, спал я как убитый. Знал бы, какие новости меня ждут, наверно, не сомкнул бы глаз. Возможно, потому отец и не желал вчера нас видеть. Пока нас не было, в поместье произошло множество различных событий, и далеко не все можно назвать приятными. Новый день приносит сонм нерадостных вестей, одна из которых — ухудшившееся состояние нашей матушки. Теперь она и вовсе не поднимается, почти все время спит, и Широ-сан не дает никаких прогнозов на скорейшее выздоровление. Традиционный завтрак без ее теплой улыбки превращается в вялотекущее обсуждение событий нашего похода. Кусок в глотку не лезет никому, отца будто бы совсем не интересует доклад, а Изуна с трудом держится, чтобы не сорваться и не сбежать к ней. Я и сам бы ушел, но лекарь очень просил ее не беспокоить. Только ближе к обеду приходит слуга, сообщающий, что Нацуо-сама проснулась и желает видеть сыновей. Мы тут же бросаем все дела, все равно из-за шалящих нервов ничего толкового не шло в голову. Я влетаю в ее покои вперед брата и на полминуты впадаю в ступор. Матушка бледная, как полотно, исхудавшая, будто с момента нашего отъезда совсем ничего не ела. Она поворачивает к нам голову и едва заметно улыбается. Видно, каких усилий ей стоит этот простой жест. — Мам, — Изуна падает перед футоном на колени. Кладет голову ей на ноги и крепко зажмуривается. Я тоже опускаюсь рядом, беру матушку за руку, ловлю радостную искорку в ее уставших глазах и натянуто улыбаюсь в ответ. — Вернулись. Скучала по вам, молила Инари о возможности вас увидеть, — еле слышно говорит она. У меня же падает сердце. — Ну рассказывайте… как поездка? — Поездка… хорошо, — замявшись, отвечаю я. Сжимаю ее пальцы, ледяные, и меня самого прошибает холод. — Видели Изуми. Она на сносях. Конечно, никому об этом не говорила, но у меня глаз наметан, — я усмехаюсь, мама довольно прикрывает глаза. — Такая, знаешь, госпожа, светится от счастья. Муж ее любит. Зря только плакала в день свадьбы. Я принимаюсь рассказывать больше. Говорю только о хорошем, о том, как нас принимали в землях Сарутоби, как я знакомил Изу с однополчанами, как он показал себя, и до чего я им горд. Изуна смущается, мягкий румянец трогает его щеки. Мама слушает эти вести с улыбкой и чуть не плачет. Кажется, даже болезнь немного отпустила ее, сдавшись под гнетом добрых вестей. — Я рада. Я очень рада, — говорит она полушепотом. Манит меня рукой ближе, и когда я наклоняюсь к ней, слышу то, отчего тревога в моем сердце возрастает стократ: — Пообещай мне кое-что. Пообещай, что будешь заботиться о Куро и Аки так же, как о моем Изу. На тебя, моего первенца, вся надежда. Сложно передать, что я сейчас чувствую. Казалось бы, нет ничего такого в этой просьбе. Конечно же я обеспечу достойное будущее брату и сыну. Какие тут могут быть сомнения? Но я догадываюсь о ходе ее мыслей. И как бы ни было горько, краем сознания понимаю, что худший исход, по-видимому, возможен. — Обещаю. Я позабочусь и о Куро, и об Акире. Чего бы мне это ни стоило. Если надо, я сделаю невозможное, мам. Сославшись на дела, я оставляю Изуну с матушкой, а сам выхожу в сад. Горячий ветер играет с волосами, шумит в кронах, кружит воронки из листьев, звенит стеклянным колокольчиком под карнизом беседки, будто напоминая, что за летним зноем обязательно придут прохладные дожди. За летом осень, за светом тьма, а за жизнью… Я зажмуриваясь. Тяжелые мысли вертятся в моей голове, не дают вдохнуть полной грудью. Не верю я, что все может так закончиться. Что поместье сможет существовать без своей прекрасной хозяйки, которая, как воплощение самой Инари, хранит дом и всех, кто живет под его крышей. Невозможно представить, и хочется верить, что для госпожи Нацуо еще не все потеряно. — С возвращением, Мадара-сама! — передо мной будто из неоткуда возникает Хито. Я аж вздрагиваю, готов поклясться, секунду назад ее здесь не было. — А тут за время вашего отсутствия столько случилось! — воодушевленно начинает она. — Хито еще четырех куноичи нашла. Во внутреннем дворе прохлаждаются! — Это к Изуне, — мрачно отвечаю я, — вот освободится, займетесь этим. — А вам, господин, недосуг? — куноичи цокает языком, но не успеваю я отчитать наглую девку, как она меня обезоруживает. — У Нацуо-сама были? Сестричка говорит, что ей сильно хуже. Она-то теперь малышей ваших и нянчит. Ей Нацуо-сама лично поручила! — Что еще твоя сестричка говорит? — Я смеряю Хито грозным взглядом. Понятно, что чувство такта черни не знакомо, но надо же знать грань. — А ничего более, — разводит руками куноичи, — неразговорчивая она. — Вот и тебе бы у нее поучиться! — рявкаю на девку и, выдохнув, продолжаю. — Ладно, специально для тебя поручение есть, — протягиваю Хито листок с именами казненных. — Посмотри, может кого знакомого приметишь. Куноичи вертит лист в руках, а потом долго вчитывается в символы на бумаге, вдумчиво, будто имена ей и в самом деле что-то говорят. Пожимает плечами и вдруг резко меняется в лице. Сжимает листок в кулаке, зажмуривается, медленно выпуская воздух сквозь сжатые зубы. Я удивленно на нее смотрю, ожидая объяснений, чем вызвана такая реакция. — Это… тут этот, — сбивчиво начинает она, — Нарака Хэчиро! — вдруг выпаливает, будто это все объясняет. — Ну, Нарака же! Клан из Водоворотов! — Не слышал, чем знаменит? — я опираюсь спиной о дерево и скрещиваю руки на груди. Так и знал, что куноичи найдет знакомое имя. — Шелка красит, — шипит Хито. — И детей невинных убивает. От этих псин чего угодно ждать можно! Говорю вам! — Подробнее? — хмурюсь. Знал я, что в Водоворотах все кланы что змеиное гнездо. Не дорезали мы их в свое время. А зря. — Да что тут говорить? — Хито плюхается на траву и вытягивает ноги. — Нарака Хэчиро и сестра его Харуко, выблядки Нарака Айро. Он этих сучат от каждой девки плодит! А родню свою перерезал, чтоб после смерти отца никто его власть не оспорил! Эти кого угодно за деньги и влияние продадут. В любую затею вмажутся! — она вдруг прыскает от смеха. — Жаль я своими глазами не увидела, как Хэчиро болтается в петле! — Узнать, во что они здесь вмазались, можешь? — спрашиваю куноичи. Чую я, у нее в этом деле свой интерес и какие-то свои счеты с иноземным кланом. А это лишний повод шевелиться, помимо приказа и щедрого вознаграждения. — А то! — Хито хлопает себя по коленям. — Двойневые они, выблядки эти. Друг за другом по жизни таскаются. Раз Харуко не вздернули, где-то она затаилась. Хотя, может и сбежала. Но говорю вам, найдешь эту рыжую суку, найдешь откуда ветер дует! — Что ж, — сверкаю глазами, и губы сами растягиваются в улыбке. — Тогда поручаю Хито найти эту рыжую суку. Найти и сообщить, где она. Если брать, то только живой. Куноичи воодушевленно кивает. Подскакивает на ноги, отвешивает поклон и вскоре исчезает за деревьями. Я же снова ощущаю азарт, который помогает задвинуть переживания подальше. Нет, пока мама не поправится, думать я об этом не перестану. Но «охота» точно поможет отвлечься и делом полезным заняться. Остается только надеяться, что след не ложный, и Нарака Хэчиро под пытками назвал свое настоящее имя.***
Жизнь — причудливая штука. Удивительно, как сильно все может измениться за такое короткое время. Если прежде я был отцу помощником, то теперь практически все дела клана легли на мои плечи. Даймё не до того, он все время проводит рядом с матерью. Изредка слушает доклад и подписывает документы, которые мне подписывать не дозволено. В основном же с утра до ночи сидит в женской половине, даже завтракает теперь там. Мы с Изу живем сами по себе, будто осиротевшие дети при живых родителях. В общем-то мне давно пора было браться за управление, вот только пока я ума не приложу, как сочетать все обязанности. И пристроить к делу некого, у брата своих проблем по горло. Шпионский отряд ныне для него самая важная задача. А командирам довериться не могу. Вот сейчас смотр тех, кого они в ряды самураев понабрали. Сплошь юнцы, которых к поместью близко подпускать не стоит. На такого замахнешься — он сбежит. — Капитан Ёшихиро, как зовут вон того? — я киваю в сторону молодого самурая, пожалуй, единственного, кто на смотре выглядел достойно. — Кагеро Аято. Род обедневший, но знатный, — отвечает капитан. — Желаете удостоить чести служить даймё его? — я киваю, Ёшихиро соглашается. — Хороший выбор. Что до остальных? — Остальным еще придётся постараться. Пока согласие дать не могу. Но если порекомендуешь кого-то, — я устало вздыхаю. Тут и выбирать нечего. Еще немного, и начну брюзжать, как старик на ни на что негодную молодежь. — Мирные времена не порождают хороших воинов, — многозначительно изрекает капитан. — Эти юноши крови не видели. Но думаю, шанс дать стоит. Я пожимаю плечами и, окинув взглядом собравшихся новобранцев, молча покидаю додзё. Желает капитан с ними нянчиться, так пусть. Его голова слетит в случае чего. Уже полдень, скоро должна объявиться Хито, которая уходила на поиск интересующей меня информации. И это уж куда интереснее того неумелого представления, которое мне тут устроили. А потому я ускоряю шаг. Место встречи я выбрал необычное. По дороге от города до поместья виднеется мост, возведенный через некогда бурную реку. Ниже растут высокие голубые ели, клином уходящие к озеру Шикоцу, омывающему высоченную стену внешнего двора. Если свернуть у моста и углубиться в лесок, окажешься на живописной поляне подальше от любопытных глаз. Здесь я и решил поговорить с куноичи. В поместье сейчас полно посторонних. На помощь Широ-сану прибыли лекари из самого Эдо. Кроме того, наши неудавшиеся родственники из Вечноцветущей долины привезли новые сухоцветы и целебные чаи. Отец, принимая эту ораву, велел убрать девиц Изуны с глаз подальше. Разве что Кая осталась, ее мама в обиду не даст. — …у вас-то все складно выходит. Умеете вы с людьми договариваться, чего сомневаться? — слышу обрывки разговора, подходя к условленному месту. Хито кому-то что-то доказывает и, оказавшись ближе, я понимаю, что говорит она с Изуной. — Девочки вон уже молиться на вас готовы! И служить вам. Вот ваш бы брат за дело взялся, так распугал бы всех! Я навостряю уши, любопытные разговорчики. Крадусь ближе, как вор, и затаиваюсь за деревьями. Интересно знать, что обо мне болтают. — Не нужно так об уважаемом старшем брате, — осаждает ее Изу. — Он, конечно, вспыльчив, но безвинного никогда не тронет! Но на вид грозный, соглашусь. — Да что на вид? Как прикрикнет, и сердце в пятки! — не унимается куноичи. — И как вы с ним ладите, что он к вам прислушивается? Изуна молчит какое-то время, а меня прямо удивляет, чего он так с простолюдинкой откровенничает. Может, в этом и секрет того, что куноичи к нему по первому зову бегут. Хочу уже выйти и нарушить их идиллию, но братишка вдруг продолжает. — Братец хороший человек, просто к нему подход правильный нужен. Нельзя посягать на его власть и силу, нельзя казаться ему конкурентом, — говорит он тихо. — Я-то никогда ему ровней и не был. Да и не хочу. Не нужна мне власть эта, пусть один ее забирает, — умолкает снова, куноичи вопросов не задает, видимо, как и я, ожидая продолжения. — Сильный он, духом смелый. Сын любимый, для этой роли взращённый. Но я ему не завидую и зла не желаю. Хочу, чтобы он стал хозяином этих земель и моим господином. Я обязан ему всем, что имею. Мама не смогла бы защитить меня от отца, как бы ни хотела. А Мадара, он не обязан… но столько для меня делает, — братишка громко вздыхает, Хито хмыкает в ответ. — Но не в том дело. Люблю я его. Просто люблю, что бы он ни сделал. Даже если отвернётся от меня однажды, даже если меч на меня направит. Понимаешь? Я готов растаять и расползтись лужицей. Эх, Изу, что ж ты, паршивец, делаешь. Куноичи же посмеивается, а мне прямо интересно, чего такого забавного она услышала. Или ж я, на ее взгляд, в даймё не гожусь? — Знаете Изуна-сама, Хито за сестру тоже кому угодно глотку порвет! — выдает она. — Злилась очень на вашего брата. Но больше обиды не держу. Так и знайте, — меня прям перекашивает. Какая наглость. Обиды она не держит! — Но что до меча, не верю, что Мадара-сама когда-нибудь причинит вам вред. Скорее вон в том озере утопится! — Слышал бы он тебя, Хито! — смеется Изуна. — Имей в виду, я перед ним никого защищать не стану! Близки мы очень. Знай, я и невинного оговорю, если надо будет. Под виселицу подведу. Не то, что какую-то простолюдинку наказать. — Хито ж ничего такого не имела в виду! — принимается оправдываться куноичи. — Хито не самоубийца, чтоб о вашем возлюбленном… брате гадости какие говорить. Что она сейчас сказала? Послышалось или в тоне ее что-то такое проскользнуло? Или я уже каждой тени боюсь, утаивая наш с братом секрет. Так или иначе хватит, пора прерывать эту милую беседу. Громко кашлянув, я раздвигаю ветви, тем самым сообщая, что я вообще-то здесь. Переговорщики подскакивают на месте, делая вид, что совершенно ничего интересного тут не обсуждалось. Изуна прячет глаза, видно, как раскраснелся от откровений. Хито улыбается до ушей и кланяется мне в ноги. — Задержался на смотре, — оглядываю эту парочку с ног до головы. Изу- Изу, зачем ты ей душу изливаешь? Ишь как скалится. — Сразу к делу. Что… — Мадара-сама, — начинает она, опережая вопрос, — у меня вести, и не могу сказать, что плохие, но и не то, чтобы хорошие, — глядит на меня все с той же улыбкой. Я даю понять, что весь во внимании. — Харуко жива, она отбыла в сторону столицы вместе с купцами. Вернется к празднику Цукими***. Известно даже, на каком постоялом дворе ее будут ждать. На том пока все. — К празднику Цукими? — Вот же дрянь! У меня вырывается переполненный досадой вздох. — В середине осени? — К сожалению так, уважаемый старший брат, — произносит Изуна с огорчением. — Но мы ведь не пойдем в столицу? Куноичи могли бы, но… сёгун не оценит шпионок в Эдо. Узнает — бед не оберемся. Изу прав. Сёгуну лучше повода не давать, и уж тем более не идти против его воли. Это опасно для жизни всего клана разом. В общем-то затея это в принципе опасная. Никто еще в здравом уме не искал способа узнать о планах военачальника чтобы пойти на упреждение. — Ладно, — отмахиваюсь. Есть вещи нам неподвластные. Да и как знать? Может, Боги милуют нас, позволяя сосредоточиться на чем-то другом. — Следи за тем двором, Хито. Возьмем ее, как только объявится. Ну а пока… Я оглядываюсь на стену, за которой сегодня множество гостей. К сожалению, повод для их приезда оказался не лучшим. Однако, столько светлых умов под одной крышей может чего полезного и сделают. Остается только ждать.***
Время к полудню, лучи света, пробивающиеся сквозь ветви, усеянные спеющими плодами, рисуют на татами причудливый узор. Передо мной кипа документов, которые нужно разобрать. Отец совершенно забросил канцелярию, и за это время бумаг скопилось немеряно. Сонно, ничего толкового не идет в голову, благо Изуна помогает, но и он делает работу вяло. Не спит толком, переживает. На его ясном личике уже какой день не замечается улыбки. Дом вообще погружен в атмосферу неясного ожидания. Развязки, о которой я думать не хочу. — Может, отдохнешь? — тяну к брату руку, он качает головой, вздыхает и делает на документе пометку. Справа от него куча забракованных обращений, попусту переведенная бумага. Я задерживаю свой взгляд на исписанных листах. Что-то знакомое воскресает в памяти. С раннего детства меня окружали разнообразные учителя. Наследнику даймё требовалось иметь широкий кругозор, с малых лет уметь держать меч, знать историю страны и самурайский кодекс. С этими учениями у меня проблем не возникало, я все хватал на лету. Но вот уроки грамоты — другое дело. Я их ненавидел. Нет ничего тягомотнее, чем часами прописывать один и тот же иероглиф. Сенсей был крайне строг, все время упоминал, что письмо должно быть написано так, чтобы его хотелось прочитать и повесить на стену. Спуску он мне не давал, и я подолгу сидел среди бумаг, измазавшись тушью, переписывая раз за разом никак не дающийся символ. Маленький Изуна, не привыкший скучать в одиночестве, то и дело тянул играть, но получая отказ, топал куда-то в сад развлекаться самостоятельно или же шел донимать расспросами матушку. Иногда, оставшись без внимания, придумывал какую-то шалость, за которую получал взбучку. Словесную, всерьез малыша не наказывали, не пороли и не лишали вкусного. До одного дня. Не знаю, что он такого натворил, но по итогу своими действиями напоролся на гнев отца. Таджима братишку не жалел, его младший вообще с рождения раздражал, и не замечать его плаксивой мордашки он был готов только до того момента, пока Изу сам не нарывался. Что малыш, собственно, и сделал. Не помню, что произошло до этого, помню только, как братишка влетел в комнату, закрывая ладошками опухшее от слез лицо. Как упал мне на колени и зашелся громким плачем. На его спинке красовались темнеющие полосы, идущие от плеч до поясницы. Даймё стеганул его розгами. Я пытался его обнять, утешить, укачать на руках, но младший никак не унимался. Тогда впервые во мне проснулась жуткая обида на отца. Я просто не мог понять, как можно было так жестоко наказать ребенка, совсем несмышленыша, который говорить недавно научился. — Тише… тише… испугался, маленький? Больно… — Изуна не отвечал, только жался сильнее, пачкая слезами ворот моего юката. Я не знал, что делать. Будь обидчиком кто угодно другой, я непременно бы вступился за брата. Но что можно возразить даймё? Ища глазами, чем можно отвлечь напуганного малыша, я наткнулся на исписанные бумажки. Сообразив, что можно сделать, и ухватив Изуну удобнее, я принялся мастерить оригами. Бумажный журавль вышел на удивление уродливым, уже тогда было понятно, что мастером тонких искусств мне не стать. Однако, мое жуткое творение быстро отвлекло братишку от боли и страшных мыслей. Следующего уродца мы мастерили вместе, и надо сказать, совместная работа была куда приличнее оригинала. Вскоре заплаканный малыш уже смеялся, и я радостно за ним наблюдал. Собственное наказание было не за горами, сенсей не выносил самовольства, но мне было все равно. Улыбка братишки грела мне душу. Сейчас сотворить что-то похожее оказывается еще сложнее, чем тогда, но руки помнят. Бумага сгибается пополам, затем вдоль, еще несколько нехитрых движений, и будущее творение обретает форму. Ну вот, готово. — Изу, — зову я младшего, — гляди, какой красавец. Брат поднимает глаза от документа и недоуменно смотрит на бумажного журавлика на моей ладони. За годы я так и не научился искусству оригами, и ничего, кроме бумажной птицы, сложить не могу. Но эффект, однако, тот же, что и в далекий день нашего общего детства. Изуна улыбается, тепло и искренне. Тянется ко мне, обнимает за плечи и целует в щеку. — Спасибо. Забавный… — роняет смешок и ложится головой мне на колени. Журавлик занимает место напротив, и Изу поглаживает его пальчиком. — Мадара? — вдруг говорит он, отрывая меня от теплых воспоминаний. — Скажи мне… все ведь будет хорошо? Я все еще тяну улыбку. Проблем у нас полно, и все это меркнет на фоне болезни родного человека, о дальнейшей судьбе которого ничего не может сказать лучший лекарь Южных земель. Но все же где-то внутри еще теплится надежда, и я очень хочу вселить ее в душу брата. — Конечно, Изу. Все будет хорошо. Даже не сомневайся.