***
Я врываюсь в резиденцию даймё вихрем. Охрана хватается за рукояти мечей, но у них хватает ума не пытаться меня остановить. Уверенным шагом прохожу по коридору до отцовских покоев, словно точно знаю, что сотворю, когда зайду. Но, вопреки собственным помышлениям, при виде даймё останавливаюсь напротив, не зная, что делать дальше. Таджима молчит, сверлит меня взглядом не менее суровым, чем мой. Указывает на татами, явно раздражаясь от того, что моя тень нависла над его фигурой. Я сажусь молча, не представляя, с чего начать. Ничего, кроме обвинений, не идёт в голову. Хочется выпалить все, что на душе скопилось, вылить всю боль и тупую злобу на несомненного виновника случившегося. Но что-то внутри не даёт, удерживает от громких высказываний. Не страх перед его личностью, а что-то иное, будто мне еще придется об этом пожалеть. — Ну, говори, — начинает он первым, — не просто так пришёл ведь? Рассказывай, что ты там надумал. Хочешь спросить что, так не стесняйся. Я ощущаю, как моя злость переходит границы допустимого. Пальцы сами тянутся к мечу, но мне каким-то чудом удается сдержаться. Отец издевается, это явно ощущается в его голосе. Я с усилием убираю руку от пояса, набираю полную грудь воздуха и выдаю все, что на ум приходит. — Почему?! Зачем?! Зачем тебе это было надо?! — кричу я на отца. — Есть же я, есть Изуна. Мало тебе наследников?! К чему было мучать матушку, к чему было плодить детей, будто наследство принять некому! — голос срывается, перед глазами мутнеет от гнева, ногти впиваются в кожу, и я пытаюсь буквально удержать себя в руках. Самое паскудное, к горлу подкатывает комок, ещё немного, и сорвёт на мерзкие колючие слёзы, прямо здесь, перед даймё, во взгляде которого все та же издевка. — Она могла бы жить! Ещё долго жить… понимаешь ты?! Лекарь сказал, что все из-за родов. Ее тело не справлялось! Она до этого ребёнка сбросила! Нельзя ей было! Нельзя! —я опускаю голову пряча лицо за растрепанными волосами. Меня прорвало на откровения, и я все никак не могу уняться. Плевать на стыд, плевать на честь, невозможно держать в себе больше. Пусть Таджима делает со мной, что хочет! — Теперь доволен?! Трех тебе достаточно, или завтра еще одну жену возьмешь? С этой-то уже взять нечего! — шиплю сквозь зубы. — И будешь так же принуждать свое племя разводить, рожая по наследнику каждый год! — Дурак ты, — слышу я сквозь пелену гнева, — или слепой. — Я поднимаю взгляд, и мы с отцом встречаемся глазами. В нем что-то изменилось, а в голосе теперь скользит не высокомерие, а хорошо ощутимая горечь. — Думал, мой сын взрослый, сам понимает, как это бывает. Но нет, глупый ты, глупее Изуны, — Таджима вздыхает и, немного помолчав, продолжает. — Принуждать… ха! Да будет тебе известно, что, когда мужчина и женщина друг друга любят и часто ложатся вместе, у них появляются дети. Так вот ты получился, твои братья и все, кто умер, не родившись. Вы все плоды любви. Любви, а не боли и принуждения, понимаешь ты меня? Поначалу мне кажется, что я ослышался. Но нет, он правда это сказал. Не могу поверить! Должно же быть в человеке хоть что-то вроде совести? А мне еще показалось, что он сожалеет! Но он не сожалеет! Он продолжает издеваться, просто глумиться над общим горем! — Какая любовь?.. — шиплю я, подаваясь вперед. — О чем ты говоришь… — Большая! Через всю жизнь, такая, которая тебе, щенку, и не снилась! — теперь из себя выходит уже Таджима, краснеет от злости и что есть силы бьет кулаком по циновке, так, что тонкие прутья трещат от удара. — Говорю же, ты дурак. Дурак! И раз не понимаешь ни черта, я тебе подробно расскажу! Думаю, Нацу не будет против, если ты меня выслушаешь и перестанешь клевету разносить! Да ещё в глаза мне глядя! И даймё принимается за рассказ, о котором я его не просил. В самом деле рассказывает все, даже то, чего мне слышать не хотелось бы. О себе, своей жизни и деве, что перевернула своим появлением все с ног на голову. И от истины этой никуда не деться, как бы ни хотелось цепляться за свою собственную правду, к которой так привык. Все началось за пару лет до моего рождения. Страну ещё терзали междоусобные войны, сёгун ещё не обладал абсолютной властью, и в землях наших не было покоя. Отец участвовал в битве у Цуруми, где встретил кровного врага Буцуму Сенджу, получил ранение и, изрядно потрёпанный, но живой, благополучно отбыл домой. В поместье его ожидала интересная находка. Юная девушка, дальняя родственница из побочной ветви клана, отправленная к нам под защиту тогдашнего даймё, моего деда. Она была настолько красива, настолько утонченна и благородна, что отец в секунду потерял голову. — Я помню, как она выглядела в тот день, — Таджима зажмуривается, будто оживляя в памяти ее образ. — Кимоно на ней было небесно-голубое с красными кленовыми листьями. Заколка в волосах… а глаза… какие у нее были глаза! Бросила на меня взгляд, и земля из-под ног ушла! Сначала девушка с ним не говорила толком, только глядела с интересом, находя причину сбежать, когда отец оказывался рядом. Но со временем ему все же удалось втянуть ее в светские беседы, на которые она соглашалась все более и более охотно. Так начались их прогулки по саду с долгими разговорами обо всем на свете. Таджима был приятно удивлен знаниями и начитанностью своей спутницы. Казалось, юная Нацуо понемногу разбиралась в любом вопросе, от поэм и спектаклей до политики и ковки оружия. Однажды она даже, смеясь, попросила его научить пользоваться ее мечом, и тогда отец впервые взял Нацу за руку. — Мне показалось, что меня коснулся весенний ветер, — вздыхает даймё. — С того дня я совсем лишился покоя. Интерес Таджимы был быстро замечен моим дедом. Его такое положение дел не устраивало. Он отчитал отца, велев забыть и думать о возможной связи с мамой. Пригрозил лишить наследства, если узнает, ведь их родство, хоть и дальнее, ставило под угрозу здоровье будущих потомков. Но он ослушался, и теперь их прогулки превратились в тайные свидания у озера прямо под стеной поместья. И от невинных разговоров ушли намного дальше. — Я был счастлив с ней… — улыбается Таджима. — И когда передал опасения отца, получил в ответ обещание. Обещание, что Инари смилостивится над нами, видя нашу любовь. И Нацу родит мне здоровых сыновей. Счастье их было коротким. Вскоре в поместье прогремела новость: Нацуо выдают замуж. И уж конечно, не за возлюбленного, а за проклятого Буцуму. Сёгун, уняв пламя войны, желал любым путем удержать мир между кланами, особенно теми, кто враждовал с незапамятных времен. Таджима был в бешенстве и отчаянии. Он был готов поставить на кон все, но не отдавать Нацуо ублюдкам Сенджу. И тогда мама подала ему идею. Отчаянную, опасную, но, пожалуй, единственно верную. — Не бойся. Так будет лучше всего. Не слушай глупостей старых людей, я рожу тебе здоровых сыновей. Твой клан и твоя кровь будет править Югом. Едино и без притязаний, — шептала она ему той ночью, когда специально подосланная служанка сообщила деду, что в покоях Нацу кто-то есть. Наутро был скандал. Дед грозился сослать обоих, а наследником сделать внука из побочной ветви. Гневался он долго, благо еще не укрепивший власть сёгун никак не повлиял на ситуацию, и в конечном счете дайме согласился на брак сына и Нацуо. Иначе не могло быть, ведь она уже носила под сердцем первенца. — К зиме ты родился, — произносит Таджима с усмешкой. — Крепким, крупным, здоровым. Измучил свою бедную мать, но знал бы ты, как она была рада. А обо мне и говорить не стоит. Знаешь, сколько я отцу высказал, а? — даймё смеется, снова закрывает глаза. Молчит и, смахнув слезу, продолжает. — Помню, года в три ты провалился под лед. Слуга, вытащивший тебя, слег с кашлем на пару месяцев. Тебя же холод не взял. Уже на другой день ты возился в снегу, как ни в чем не бывало. Да… Отец закрывает лицо ладонью, и я ощущаю перемену в его голосе. Ненадолго отпустившая горечь снова принимается терзать его душу, отражаясь болью в моей. Я разминаю костяшки, не тороплю его, чуя, как назревает нарыв, мысленно готовясь принять неприятную истину. — Это было последнее воспоминание, не омраченное сожалением. Догадываешься, почему? Теперь догадываюсь, но тогда не знал. Мое детство прошло счастливо. Я подрастал, играл и учился. Со мной возились, меня любили, от меня скрывали все проблемы. Я не помню того времени толком, но знаю, что родители отдавали мне все, на что были способны. Я не замечал, да и не мог заметить, что происходило между ними, не знал, как мама плакала, в очередной раз сбросив плод, и как отец злился, узнавая об этом. Когда-то они держали это в тайне, не привлекая лишнего внимания. До тех пор, пока не родился Изуна. — Что может быть хуже утраченной надежды? — спрашивает Таджима заглядывая мне в глаза, и сам же отвечает на свой вопрос. — Ничего. Пока ты веришь, что все еще случится, не позволяешь себе опустить руки. Не позволяешь себе раствориться в бедах, живешь моментом, тем днем, когда твои усилия будут вознаграждены. И нет ничего ужаснее, чем осознать, что день этот никогда не настанет. Тем зимним вечером отец был на заставе. Гонец, что принес ему весть из дома, чуть было не загнал коня, но просьбу госпожи выполнил. В переданном ему письме сообщалось, что у даймё родился второй сын. Раньше срока, но повитуха уверяла, что мальчик здоров. Отец был счастлив. Он немедля передал дела доверенным и направился домой. Его сердце пело. Выходит, незачем переживать, что род его оборвется, если старший сын погибнет. Нацуо его не обманула. По приезду домой его ждало разочарование. Младенец был слаб, мал, с трудом ел. Повитуха явно кривила душой сообщая о его состоянии. Когда Таджима взял его на руки, ребенок пискнул, но не нашел в себе сил закричать. Его синюшное тельце почти не ощущалось на весу, и в то, что он доживет хотя бы до конца недели, верилось с трудом. Отец вернул ребенка служанке, вышел во двор и в бешенстве изрубил растущую там молодую осинку в щепки. Его душило отчаянье, а перед глазами стоял облик деда, кричащего, что из-за глупой любви прервётся их древний род, идущий еще от покорения народа Водоворотов. — Я возненавидел его, — Таджиму трясет от злости, я напрягаюсь и не свожу с него глаз. Он ведь о моем Изуне сейчас! — Знал бы ты, как я его ждал, как радовался, что у Нацу наконец все нормально. Думал, вот оно, не сбылось проклятие! В самом деле старики говорили глупости! — Отец хватает себя за плечи, будто пытаясь сдержать рвущуюся наружу боль. Прежде он так не откровенничал, могу представить, как ему тяжело. — Но она все же меня обманула. Знала, что так будет, знала, что ты — это счастливое исключение. Она хотела быть со мной рядом и лгала. Каждую ночь рассказывая о будущем, о неразделимых землях клана, во главе которых будут стоять наши сыновья. Горько обижалась на слова лекарей и убеждала меня в обратном. И только через девять лет, скинув три плода и родив больного ребенка, наконец созналась! — голос отца срывается, и клянусь, он плачет. Я никогда этого не видел, ни разу за всю жизнь, но прямо сейчас великий даймё Юга плачет! — Я хотел возненавидеть ее. Выгнать. Придушить той же ночью. Но не смог! Как покорный слуга вернулся в ее объятия, дав хилому отпрыску имя Изуна, которое отлично подходило этому вертлявому кричащему существу! Символу ее лжи! Я продолжал любить и ласкать ее, и всю свою злобу выплескивал на свою рухнувшую надежду. А надежда эта, это создание, как назло, собрало в себе все ее черты. У него ее глаза, ее волосы, ее привычки. Изуна… он так похож на мою Нацу! А теперь… теперь ее больше нет! Таджима больше не старается скрыть слезы. Его плечи дрожат, лицо, покрытое морщинами, перекошено болью. Я сижу, замерев, как каменная статуя. Происходящее кажется мне нереальным, страшным сном, кошмарным, пугающим, от которого я никак не могу проснуться. — Отец… — выдавливаю я, и он снова обращает внимание на мое присутствие. Хватает воздух, будто задыхается, и выкрикивает, так, что каждое слово, будто острие ножа, достигает моего сердца. — Она мертва! Куро — ее желание, она этого хотела! Она хотела доказать, что была честна со мной! Что ей удастся… И теперь он есть, а ее нет! — даймё поднимается на ноги, я подскакиваю следом. Гнев в его душе не думает утихать, и по его виду заметно, что унять бушующий ураган он желает в одиночестве. — Уходи! — кричит он на меня. — Иди утешать своего братца! Мне утешение не нужно! А он-то, небось, хнычет, как всегда! Не может принять удар с честью! Он и этого не может! А мне не нужно! И не смей… не смей больше так говорить со мной! Ты меня понял?! Я покидаю его покои на ватных ногах. Слышу тихий плач за стеной. Таджима, вопреки своим словам, сам отдается горю. Сочувствую тому, кто застанет его в таком состоянии. Мне же и правда пора к Изуне. В своей глупой злости я забыл, как сильно ему сейчас нужен. Но для начала надо прийти в себя. Там, где никто не увидит. Думая, куда приткнуться, я спускаюсь по узкой тропе меж сливовых деревьев, и тут же нахожу ответ. Прячусь под сенью вековых крон, где так спокойно и сегодня по-особенному тихо. Вокруг ни души. Все заняты подготовкой к мрачному ритуалу, и кажется, даже птицы умолкли, чувствуя всеобщую скорбь. Я упираюсь плечом в дерево, бессмысленно глядя в сторону пруда. Сколько лет он здесь? Вроде как, я помню его всю свою жизнь. Не в этот ли пруд белобрысый Сенджу пытался столкнуть Изуну, когда сёгун привез нам детей Буцумы под каким-то важным политическим предлогом? Да, наверное, это он. Темная гладь воды, недвижимая, как черное зеркало, в котором отразилось столько эпох и столько событий истории семьи Учиха. Как знать, может, именно у этого пруда прекрасная Нацуо впервые увидела так горячо любимого мужа? Может, с этого берега маленький Изу кидал камушки, думая о возвращении старшего брата, тогда еще не зная, какое чувство зарождается в его юном сердце? Может, проходящая мимо Койя думала утопиться в его водах, но, все же вспомнив о чести, предпочла нож? Я подхожу ближе и вздрагиваю не то от прохлады, не то от накативших воспоминаний. По поверхности идет рябь, размывая мое отражение. Легкий ветерок тревожит лепестки водяных лилий, и при взгляде на них у меня рождается мысль, которую я тут же произношу вслух. — Надо маме цветов нарвать, — глаза снова застилают слезы от простого осознания, что маме больше не нужны цветы. Ей ничего не нужно, ни скорбь наша, ни наши ссоры в попытке выяснить, кто виноват. Теперь она еще неуловимее этого ветра, что расходится рябью по воде. Она в нашей памяти, в наших глазах, ее тень всюду в этом поместье, но рядом ее нет. Никогда больше не прозвучит ее голос, никто больше не ощутит ее нежных рук, не услышит напутствий и слов искренней любви. Не будет больше ее смеха, не будет наших семейных завтраков, где Изу так старается быть на нее похожим. Все это позади, это рвет сердце так, что великий воин плачет навзрыд, как маленький ребенок. И нет в этом стыда, в чистых пролитых слезах, в боли от ухода родного человека. Только вывернув душу и упав на колени, можно подняться, встать и идти дальше, помня о ее последнем желании. О будущем клана, об общем счастье для самого дорогого, что у нее было. Для ее семьи.***
Подобно тому, как вода точит камень, время обтачивает углы. То, что казалось концом всего, со временем становится новым началом. К боли от потери это не относится. Сколько бы месяцев ни пролетело, сколько бы фаз ни сменила Луна, воспоминания о прошедшем, сожаления о том, чего не сделал, и мысли о том, что мог бы сделать, никуда не уходят. Не заживают душевные раны, лишь затягиваются уродливыми шрамами, ноют, стоит подумать о чем-то отдаленно связанном, открываются, когда в памяти воскресают знакомые образы. Сколько ни беги от мест и связанных с ними событий, сколько ни ищи себя в чужих землях, все пойдет прахом. Ведь шрамы свои ты всегда носишь с собой. Я бреду вдоль осыпанных золотом осин, погруженный в свои мысли. Вчера пришла весть от Хито о том, что Нарака Харуко пересекла границу Южных земель. А значит, пора пробуждаться ото сна и заняться делами. Хотя не так давно я хотел махнуть рукой на эту затею. Прижимая к себе всхлипывающего во сне брата, я думал, что вся эта возня с Водоворотами такая мелочь, такое несущественное дельце, что зря я ухватился за него, как гончая собака за подбитую дичь. Все казалось мне нелепым, каким-то глупым, нестоящим внимания и затраченных сил. Теперь на моих плечах забота о поместье и успехах клана, теперь мне нужно помочь Изуне вернуться к нормальной жизни, а еще воспитать двух детей достойными носить фамилию Учиха. Какие тут могут быть раздумья о делах сёгуна, какая тут может быть подготовка неизвестно к чему. Все это юношеский вздор, бег за миражами в попытке доказать себе, что самый дальновидный. Это для незрелых мальчишек, а я будто постарел на десять лет. Однако, немного отрезвев от новостей с пограничных земель, я все же решился идти до конца. После заключения династического брака наши границы с Водой признаны почти условными. Народ Воды потянулся в наши края, в речных землях приказано возвести новые укрепления. Тенро Иссин, Великий сёгун страны Огня, подозрительно скор на решения, и как бы ни хотелось закрыться в своем мирке, не выходящем за пределы поместья, позволить себе подобное я не могу. Предупрежден — значит вооружен. Вряд ли Харуко известно что-то серьезное, но мне будет достаточно узнать, кто их нанял, а главное, что им пообещали. Кто помог им укрепиться, чей клан замешан и предаст даймё, не желал ли их наемщик поделиться с Водоворотами куском земли. Зная это, смогу предугадать, какие планы у сёгуна на Юг. И под какие знамена, по его словам, я должен буду встать. — Нет, Изуна-сама. Вас слышно, листья под вашими ногами Вас выдают, — слышится тонкий голосок куноичи, одной из тех, что привела Хито. Я останавливаюсь неподалеку, отвечаю на приветствие и даю понять, что не хочу прерывать тренировку. Сажусь, подобрав под себя ноги, наблюдая за тем, как брат пытается подкрасться к девице. Получается у него не очень. — Так Вы не подберетесь, — заключает она и указывает рукой на место, с которого он начал. — Конечно, меня слышно, листья повсюду, и они сухие, — ворчит Изу, возвращаясь на исходную позицию. Братишка схуднул, совсем не улыбается, толком не разговаривает ни с кем. Ушел с головой в тренировки, прерываясь только на помощь с управлением, которое ныне полностью перешло ко мне. Отец все время проводит в своих покоях, изредка выходя за стены поместья, чтобы принести дары храму и помолиться. Я чувствую себя одиноким, если не сказать брошенным. Со дня похорон прошло около двух месяцев, но тоска не убыла ни на крупицу. Тяжко. К тому же, невозможность с кем-то обсудить свою боль давит на меня могильным камнем. — Изуна-сама, если станете так подходить, то у Вас один шанс — убить меня, — снова поучает куноичи. — Но Ваша задача — взять противника живым. Соберитесь, юный господин. Братец оглядывает усеянную опавшими листьями землю, вздыхает и снова покорно отходит в сторону. Его новый сенсей куда суровее Хито и спуску ему не дает. Замечает едва уловимый звук, говорит, что так не годится, снова и снова заставляет начинать сначала. После шестой провальной попытки отправляет Изу отдыхать. Он недоволен, но с сенсеем не спорит. Подтягивает оби, вытирает пот и, подойдя ко мне, садится рядом. Утыкается в плечо носом, как кот, который просит ласки. Но отдаляется, когда я пытаюсь его обнять. — Ну ладно тебе, поначалу всегда тяжело, — пытаюсь подбодрить брата, он хмыкает, вытягивает ноги, подставляя лицо тусклому солнцу. Повисает тишина, Изуна будто собирается с мыслями. Наконец нарушает молчание, спрашивая, что отвлекло меня от дел и зачем я пришел сюда. — Мне нужна твоя помощь, — начинаю я. — Ночью ты должен встретить меня с Хито у задних ворот. С нами будет гостья, и стража не должна задавать вопросов. Прямо на мосту нас встреть и девиц своих возьми на всякий случай. Они-то точно даймё не донесут. — Думаешь, отцу есть дело хоть до чего-то? — отвечает братик мрачно. — Но если так нужно, то, конечно. — Я качаю головой. Изу и самому ни до чего дела нет. Все его занятия направлены на то, чтобы устать вусмерть и ни о чем не думать. Заметив, как я расстроен, он все же оттаивает. Щеку опаляет его дыхание и следом касаются его губы. — Я знаю, тебе это важно, — говорит он полушепотом. — Давай наконец покончим с этим. Хочу, чтобы на сердце у тебя был покой.***
К ночи воздух будто стекленеет. Холодно, вершина Миоко покрыта снегом, что говорит о ранней зиме. В этом году сама природа решила снять яркие цвета как можно раньше, и одеться в холодный белый саван. Начался фестиваль Цукими, и впервые на моей памяти лунный праздник пройдет под кучными снежными облаками. Но мне не до празднества, будь моя воля, я бы и вовсе не вспомнил ни о каком фестивале. Только желание закончить начатое и добраться до истины подгоняет меня, не давая предаваться унынию. Вокруг тихо. Мои нервы на пределе, я, будто вор, караулю переулок у забора постоялого двора. Хито внутри, ищет, с какой стороны зайти лучше. Ее нет уже больше часа, и когда она наконец объявляется, у меня вырывается вздох облегчения. Харуко не одна, ее стерегут два ронина*, и это прекрасная новость. Право убить и уйти есть только у самурая, единственное право ронина — умереть, не задавая вопросов. Не тратя времени на размышления, мы перелезаем через забор и крадемся вдоль стены к нужной комнате. На поясе у Хито выпрошенный ею вакидзаси. Не то, чтобы убить двоих ронинов — большая проблема, но с чьей-то помощью всяко лучше. Подобравшись ближе, замечаем стерегущих нашу цель врагов. В неполном доспехе без клановых знаков, с двумя мечами, как полагается. На голове у одного каса**, второй вовсе ничем не защищен. Так себе эскорт у внебрачной дочери Хэчиро, но недооценивать противника нельзя. Я смотрю на Хито и даю ей знак атаковать. Он выпрыгивает из тени, с невероятной скоростью сокращая расстояние до ронинов. Выпад — и тот, что стоял впереди, отражает ее удар. Будто готовился к нему заранее. Куноичи отпрыгивает, оттягивает внимание на себя, и тут я вступаю в бой. Лицо воина, обернувшегося на звон стали, перекашивает ужасом. Он чуть было не пропускает удар, но собирается и встает в оборону. Возможно, он меня узнал, потому стойка его стала напряженной, а движения более выверенными. Второй, поняв, с кем воюет, пытается поскорее отбиться от Хито и прийти на помощь соратнику, но не тут-то было. Куноичи атакует непредсказуемо, используя собственный стиль боя с коротким мечом. Отвязаться от нее никак не получается, как и достать лезвием катаны. Я понимаю ее намерения без слов. Не дать им сойтись вместе и отражать выпады в круговую. Хотя и этот вариант безнадежен, ведь в своих мыслях ронины уже проиграли. Остается только урвать момент, когда эта мысль окончательно выведет их из равновесия, и нанести последний удар. — Нет, нет, разве так гостей встречают? — слышу я со спины, и с удивлением замечаю, как мой противник поднимает меч перед собой открываясь для атаки. Поворачиваюсь корпусом вполоборота, желая разглядеть, кто вмешался в наш поединок. Стараясь поскорее отправить врага к предкам, я даже не заметил, как сдвинулись седзи, и на пороге показался невесомый силуэт, которому и принадлежит этот голос. — Хидео, Кадзиро, оставьте нас. Не поверив, что ронин подчинится, я держу катану наготове, чтобы в случае любого неосторожного движения снести ему голову. Но он и не думает дергаться, послушно опускает оружие и пятится назад. Второй, зажавший в углу куночи, следует его примеру. Отпускает Хито и, выставив вперед меч, отходит к стене. Рыжая девушка, стоящая на террасе, довольно кивает, и, спрыгнув вниз, идет нам навстречу. Она такая маленькая в широких алых одеждах, что напоминает ребенка, примерившего кимоно матери. Но от этого хрупкого создания исходит властность и сила, отражающаяся в ее походке и тембре голоса. Что бы она ни задумала, нужно быть настороже. — Я ждала Вас, и признаться, Мадара-сан, немного разочарована, — она показательно дует губы и переводит взгляд на Хито, подобравшуюся ближе. — Я надеялась встретить Вас в компании Вашего прекрасного брата, а не какого-то отребья. Какая жалость… Куноичи цыкает, готов поспорить, хочет порвать девчонку на куски. Удерживает ее только мой приказ не наносить увечий дочери вельможи. Харуко же, изящно взмахнув рукой, вынимает из рукава свернутое письмо, и без доли страха подойдя ближе, протягивает его мне. — Вам послание, думаю, это привнесет немного ясности, — скалится она, у меня же застывает сердце. На плотной выбеленной бумаге отчетливо видна печать с завитками, символизирующими бесконечность. Личный знак сёгуна. — Ну, открывайте же. Прочтите, и мы прекратим эти бессмысленные разговоры. Я стараюсь не подавать вида, насколько меня взволновало это послание. Ткнув Хито в бок, я киваю в сторону забора. Та поначалу не реагирует, не отрываясь смотря в зеленые глаза девицы, как заворожённая скрытым в них колдовством, но все же сделав над собой усилие отходит. — Иди. Ворота закрой, и котенка на улице не забудь. — Бросаю ей вслед, зная, что она поймет, о ком речь. Изуны здесь нет, он совершенно никак с этим не связан. В дела с Иссином впутался я один. Пусть попробуют доказать обратное. — Ну же, читайте, — снова подает голос Харуко. — Вы меня слышите? — Она роняет смешок. — Конечно, мне говорили, что Вы неразговорчивы. Хотя насколько мне известно, питаете особый интерес к девушкам из Водоворотов. Или же Сейко вам нравилась больше? Выдохнув сквозь зубы, я пропускаю это издевательство мимо. Вскрываю письмо и вчитываюсь в единственное предложение на бумаге. Клянусь, если б не проклятая девка, я бы взвыл от отчаянья. Этот почерк я видел множество раз, сомнений быть не может. Так размашисто и четко сёгун оформляет личные послания. «Настало время закрыть глаза на истину, Учиха Мадара».***
Ветер раскачивает праздничные фонари, на улицах шумно, хоть час и поздний. Горожане готовятся к любованию Луной, разливаются горячительные напитки, готовят данго. Смеются дети, которым разрешено сегодня не ложиться спать и, кроме этого, дозволено таскать угощения. Когда-то я тоже любил этот праздник, брал Изу на коленки и пересказывал ему легенду о лунном кролике и мудреце, спустившемся с небес. Он слушал, затаив дыхание, вглядывался в ясный лик ночного светила, изредка показывая пальчиком в усеянное звездами небо. И так из года в год, одна и та же история, сладость приготовленных к фестивалю моти, а после уже сладость его губ и взгляд, устремленный в мои глаза, будто в них отражаются все созвездия, все тайны вселенной. В этот раз все будет иначе, он предпочтет молчать и лежать, уткнувшись мне в плечо, а я — смотреть в безжизненное небо, затянутое плотными облаками, через которые ни за что не пробьется лунный свет. Холодает сильнее, на землю падают первые снежинки, кружатся с ветром, танцуют в тусклом свете фонарей. Я кутаюсь в хаори, пряча озябшие пальцы, и медленно бреду по украшенным улицам. На душе гадко, в голову лезут мысли еще мрачнее прежних. Все это время, пока я искал ответы, мне казалось, что я осторожен. Мне казалось, что я смогу играть на опережение, невзирая на то, кем является мой соперник. Но я жестоко ошибался. Человек, пославший убийц к химе и поставивший под удар своих соратников из Водоворотов, ни за что бы не упустил из внимания сына даймё, задававшегося ненужными вопросами. Неизвестно, что сорвало его планы, но теперь он явно заметает следы. Если бы я не был ему нужен для каких-то своих целей, то тело мое давно бы лежало на дне озера. Конечно же за мной следили. Всякий раз, как я пытался откопать побольше информации, кто-то, находившийся поблизости, передавал все людям сёгуна. И на приеме в землях Сарутоби он уже знал, чем я озадачен, и тогда предупредил в первый раз. Кто шпионил за мной? Вряд ли это кто-то значимый. Сёгун намеренно связался с иноземными кланами, чтобы в случае успеха переложить на них ответственность за содеянное. Известно ведь, что Водовороты не могут простить свое покорение и мечтают уничтожить страну Огня уже несколько столетий. В их вину поверят без доказательств. Жестоко, но что поделать. В общем-то, я даже могу его понять. Сёгун явно не желал этого брака, не хотел, чтобы наследник императора связывал себя с принцессой такой могущественной страны. Но молодой господин тем и не похож на отца, что не желает вслушиваться в речи престарелого военачальника и хочет сам управлять своей страной. Когда он взойдет на престол, Иссин потеряет свою власть, и этот демон не мог бы допустить подобное. Поэтому я уверен, именно он привел сюда рыжих проходимцев, раздул бунты и подкупил служанку химе. Но что-то его остановило, что-то заставило отказаться от своей затеи, или же замыслы его были глубже, и так мне до конца и не ясны. Но это уже не важно. Иссин Тенро раскрыл меня и дал возможность уйти. И этой возможностью нужно воспользоваться. На подходе к поместью тихо. Обилие стражи отбивает желание случайных прохожих подходить ближе. Часовые на стене замечают меня быстро. Со скрипом открываются тяжелые двери, за которыми видна припорошенная мягким снегом дорога. Деревья, не до конца сбросившие листву, мягко покачиваются на крепчающем ветру. Фонари не горят, но вокруг светло, как бывает зимними вечерами. В холодном освещении хорошо заметна неподвижная тень, притаившаяся на мосту через рукотворный канал. Мой Изуна ждет меня с вестями. В теплом хантене*** с узорами и зонтом в руке он напоминает лесного духа, охраняющего проход в другой мир. Снежинки, летящие в лицо, оседают на выбившихся из хвоста прядках, в больших глазах печаль и немой вопрос. Я, не в силах выдержать его взгляд, отворачиваюсь, но он ловит меня за плечо и сам тянется ближе. Я опускаю голову, прикрываю глаза, ощущая шершавую от бесконечных тренировок ладошку на своей щеке. Принимаю у него зонт, чтобы укрыть нас обоих от ледяных хлопьев, и все так же молчу. — Что-то случилось, да? — он первым нарушает тишину. Я лишь киваю в ответ. Письмо сёгуна сгорело в ближайшем очаге, и как же мне не хочется объяснять все это брату. Что заигрался и чуть было не подставил его под удар. Прав был Хаширама, во всяком случае в этом был прав. — Я ошибся, — отвечаю наконец. — Я все неверно истолковал. Нам больше не нужно никого преследовать, нужно сосредоточиться на своих проблемах. Изуна качает головой, чувствует, что я ему вру. Но не спорит, не задает вопросов, а только отряхивает снег с моего одеяния. Накрывает мою руку своей и, приподнявшись на пальчиках, тянется ко мне губами. Кожу обдает теплом, рожденным в его душе. Оно передается мне, расходится живительной силой по телу, отзывается в сердце, заставляя его сжаться. Нет ничего слаще поцелуя любимого человека, разгоняющего тоску и наполняющего серый холодный мир весенними красками жизни. И пусть этот мир враждебен и непонятен, а я — лишь заблудший путник, не видящий конечной цели. Пока впереди моя ясная звезда, освещающая извилистую дорогу во тьме, я знаю, куда идти. ___________________ На этом первая часть закончена, автор берет передышку и переходит ко второй. Надеюсь вам понравилась история, смогла подарить вам эмоции и вы будете ждать продолжения. Надеюсь персонажи смогли вас зацепить. Было бы интересно услышать ваше мнение на этот счёт. Спасибо за поддержку и приятного вам чтения!