À la guerre comme à la guerre.

Арсений мог поклясться, что путь в госпиталь показался ему совсем недолгим, но в родную часть придëтся выдвигаться вместе с колонной пехоты и танков, не отличающейся сверхскоростью. Больше всего ему не нравилось количество времени, которое он будет вынужден провести в машине почти наедине с собой. Это ведь придëтся слушать свои бесконечные мысли, вылезающие отовсюду из своих нор, словно змеи, вечно нашëптывающие что-то далеко не самое приятное и хорошее. Арсений хотел, чтобы вместо этих злых змей был его маленький дачный участок, тëплая летняя ночь и костëр, доедающий остатки сухих веток. Огонь в нëм уже не такой живой и игривый, потихоньку затухающий, но всë ещë старающийся отдать своë последнее тепло в воздух. Слышно, как потрескивают дрова, как заканчивают свои песни птицы, как вдалеке проезжает ночной поезд. Он хочет закрыть глаза и оказаться там. Дышать самым чистым воздухом в мире, растворяться в природном уюте, не думать больше ни о чëм. Но колонна на самом деле будто никуда и не спешила: автомобиль Арсения двигался на почти прогулочной скорости, но противиться этому было абсолютно бесполезно, так что всë, что оставалось, это ждать. Сидя под солнцем в трясущейся «полуторке», он делал зарисовки «из головы» в своей потëртой записной книжке. Арсению всегда нравилось создавать и детально продумывать элементы одежды, и сейчас он занимал свою перегруженную голову различными модификациями для военной формы. Понятно, к его дизайнерским идеям не прислушается ни одна живая душа, но развивать их всë же было достаточно занимательно, да и вечно тревожные руки при деле. Руки у графа постоянно были горячие, будто его кровь никогда не остывала. Арсений периодически оглядывался по сторонам, наблюдая за теми, кто разделяет с ним путешествие. Вот несколько молодых и весëлых солдат обсуждают, что каждый из них будет делать, когда армия дойдëт до Берлина. — Дойдëм, и весь город будет наш. Всë будет наше, все немецкие бабы, — сержант с винтовкой наперевес сделал акцент на этом слове, — будут наши! Компания рассмеялась. Лишь один лейтенант, высокий и худой, с живым вытянутым лицом и зелëными глазами, до этой поры хранивший молчание, подал голос. — Отчего же? Крепкий сержант перекинул через него свою тяжëлую руку, но этот жест не был похож на симпатию — скорее нечто вроде почти скрытой агрессии. Арсений только слегка склонил голову набок, всë ещë держа карандаш между пальцев. — Так положено. Победитель получает всë. Лейтенант небрежно сбросил с себя товарищескую руку и ничего не ответил. Арсений перевëл взгляд на тяжëлый танк, тоже нагруженный пассажирами, откуда раздался свист: из люка выглядывал танкист, командир машины. — Ты чего, — он обращался к тому высокому лейтенанту, и голос его звучал крайне враждебно, — в победу не веришь? Лейтенант смерил своего собеседника взглядом, приподнял голову, чтобы общаться с ним на равных, но ответил совсем не так, как тот ожидал. — Я верю в любовь. Губ Арсения коснулась едва заметная улыбка, которая тут же исчезла, стоило ему снова взглянуть на танкиста, которого такое заявление явно не устроило. — Ага, — протянул он, спускаясь и становясь тяжëлыми ногами на землю, — любовь, говоришь? Она вернëт мою семью с того света, любовь твоя? А может, она тебя спасëт? Лейтенант только поджал губы. — Миш! — продолжил танкист. — Ну-ка, поворачивай! Башня начала двигаться. Когда орудие уже было направлено прямо на лейтенанта, командир похлопал по танку. Башня остановилась. Молодой офицер продолжил стоять на месте. — Смотришь, а? Ответить нечего, Амур? Лейтенант, глядя на своего оппонента сверху вниз и игнорируя всех остальных, уже чувствующих, к чему это всë ведëт, немного помедлил с ответом. — Антон. И мне жаль, — холодно выпалил он. Танкист, окончательно вышедший из себя, уже почти набросился на офицера, но успел лишь нанести довольно болезненный удар в живот, когда в повернувшую не туда беседу наконец вступило третье лицо: сам того не ожидая и будто не контролируя себя, Арсений соскочил с багажника «полуторки» и направил пистолет ТТ на танкиста. Мимо уже готового к выстрелу дула неспешно пролетела большая яркая бабочка с голубым рисунком на крыле: павлиний глаз. Никто не обратил на неë внимания. — Достаточно, — произнëс граф так, что по лейтенанту, чей взгляд приковался к нему, пробежал табун мурашек. — Повыебывался? Не забывай, против кого воюешь. Ещë несколько минут дебатов, и оба танкиста вернулись в свои машины: Арсений — в «полуторку», разозлëнный безымянный командир — в танк. Его дальнейшая судьба неизвестна, но вот Арсений, только усевшись на своë место меж каких-то мешков, резко задумался о произошедшем: это он-то, вот только что, казалось, говоривший о том, как ужасны и странны убийцы, был сам готов лишить незнакомого человека жизни. И за что, спрашивается? За любовь? За победу и немецких женщин? За несчастного молодого лейтенанта, которого он видел впервые за всю свою жизнь? Рядом, прямо над ухом пролетела ещë одна бабочка — то ли та же самая, то ли просто такая же. Арсений старательно думал, но стоило закрыть глаза, и он снова на своëм крыльце слушает гул товарного поезда и бессмысленно наблюдает за маленьким пауком, плетущим свою сеть меж ножек стула. Теперь он сидел у костра, и казалось, что эта мирная тишина была незаслуженна. И в самый момент, когда он был готов признать, что является убийцей и одним из самых жалких и слабых офицеров, известных миру, все мысли заставил улетучиться резкий хлопок по машине; корпус чуть-чуть наклонился и опять вернулся в исходное положение: тот самый лейтенант-романтик забрался в «полуторку» и сел на дно багажника, облегчëнно выдохнув — удар давал о себе знать. Танкист поднял на него бегающие глаза и наконец смог детальнее рассмотреть виновника своего внутриличностного конфликта и недоумения. Мужчина лет тридцати действительно был крайне высокого роста — где-то на полголовы выше Арсения — при ближайшем рассмотрении оказалось, что его глаза не то карие, не то тëмно-серые, не то зелëные. Особой живости лицу придавали матовые губы цвета позднего весеннего заката. Под пристальным, выпытывающим, но почти жалеющим взглядом Арсения боец поднëс зажигалку к сигарете, зажатой между зубов. Длинные худые пальцы, которыми он оберегал огонëк, были украшены множеством узких бинтов, ещë пара таких же виднелась из-под рукавов, и только вокруг одного пальца был аккуратно, почти с любовью намотан маленький ярко-жëлтый цветок. Бросились в глаза несколько тех самых бабочек с голубыми «глазами» на крыльях, энергично летающих вокруг лейтенанта, которые не были замечены раньше, либо которых, возможно, раньше и не было, потому что к внимательности нашего танкиста придраться практически невозможно. — Ты лëтчик? — не ускользнула от его взгляда и военная форма. Боец поднял глаза, глядя из-под бровей и так и оставив огонь горящим на пару секунд. Закрыл зажигалку и убрал сигарету. Протянул руку, на которую тут же села бабочка, будто только и ждала, пока специально для неë подставят насест. — Антон. — Арсений, — граф пожал протянутую ладонь. Та оказалась на удивление холодной. — Неплохую сцену ты там устроил. — Ага, себя-то видел? — Антон кивнул на него без злости. — Впрочем, мне кажется, только танкисты могут тягаться с танкистами. — Некоторые люди прикрываются предрассудками и условностями, как бронëй, и пускают в ход целую сеть интриг, чтобы их поддержать, — пожал плечами Арсений. — Так ты лëтчик? Он понятия не имел, зачем спрашивал. — Лëтчик, лëтчик, — на выдохе произнëс лейтенант. — Долго летаешь? Антон приподнял одну бровь. — Ну долго. Тебе-то что? — Расскажи о полëтах, — Арсений наклонился ближе, оперевшись локтями на колени. — Схуяли мне тебе что-то рассказывать? — Я всегда мечтал попробовать, — Арсений сделал неуверенную паузу проигнорировав некоторую грубость в свою сторону, — полетать. Лëтчик сохранял молчание, то ли не зная, что ответить, то ли просто ожидая продолжения фразы. Арсений почти жалобно посмотрел на него снизу вверх из-под ресниц. Антон помолчал ещë немного, потом смахнул очередную бабочку, копошившуюся в его русых волосах, вздохнул и тоже наклонился. — Смотри, землеройка, летать это не так интересно и радужно, как тебе кажется. Я недавно ведомого потерял, так я думал, что меня прямо на месте расстреляют, не успею приземлиться, — он жестом показал собеседнику молчать, когда тот уже набрал воздуха, чтобы выразить сожаление(или оспорить сказанное чем-то очень умным, неважно). — И мог бы хотеть еë вернуть... Выдохнув, Антон откинулся назад и отвернул голову в сторону. Арсений смотрел на него, как внук на интересного и опытного дедушку, в ожидании продолжения. Ему показалось даже, что глаза Антона были слегка на мокром месте. Тот снова заговорил, но на этот раз медленнее и спокойнее. — Мы были обручены, — из голоса пропала вся агрессия и недовольство, осталась только едва заметная тоска. — У нас свадьба почти была. «Как это почти?» — хотел спросить танкист, но не стал. — Война, — ответил Антон на незаданный, но очевидный вопрос. — А потом эта сука переспала с механиком у меня под носом. Счастья им, конечно, но, знаешь, я думаю, что мëртвым нельзя возвращаться. Мëртвым не место там, где живые. Арсений, несколько удивлëнный такой откровенной, на его взгляд, историей, кивнул, соглашаясь. — Иногда кажется, что судьба ставит неодолимую преграду твоему инстинктивному стремлению любить, и тебя охватывает отвращение вообще ко всему... Но он действительно не хотел бы снова увидеть того, кого забрала война, живым, ведь умершие и так живут вечно. Он не хотел бы, чтобы погибшие погибали снова. Одной смерти, одной потери определëнно хватит. Да и неправильно это как-то. — Я был рад, что сам выжил. Я не хочу, — Антон снова выдернул его из мыслей, — чтобы маме моей похоронка приходила. Каково ей будет узнать, что она совсем-совсем одна осталась? — Я бы тоже не хотел, — подтвердил Арсений и понял, что он, оказывается, очень много чего не хотел. Потом, слегка подумав, воодушевлëнно добавил. — Давай, мне придëт? Танкист потянулся за записной книжкой, отвернувшись от ошарашенного собеседника. — Так тебе же не придëт... — Антон не спорил, просто старался понять, что происходит. Арсений даже не поднял на него глаз, вырывая маленький листок и что-то на нëм записывая. — Тогда приди ты сам, — граф буквально сиял, протягивая Антону свëрнутый вчетверо листок. Тот заглянул в содержимое. — Омск, серьëзно? — спросил он, подняв скептический взгляд. Арсений снова закивал. — Quel est le problème? Если погибнешь — проиграешь. Сказать, что шокированный Антон не находил слов — ничего не сказать. Перебирая помятый листок в руках, он задумчиво разглядывал быстрые, но ровные буквы — граф занимался каллиграфией — и думал, что делать. Он уже, впрочем, знал об Арсении больше, чем Арсений о нëм, и бабочки вокруг него тоже нетерпеливо зашелестели крыльями. Антон сложил листок в карман, дотянулся до записной книжки в руках танкиста, аккуратно забрал себе и тоже что-то там записал, потом закрыл книжку, ещë немного подержал еë в неуверенности и вернул хозяину. Антон думал о том, что кое о чëм он всë-таки умолчал, а ещë о том, что для Арсения война — это игра, как и вся жизнь. Антон думал, что «как-то странно получилось». Арсений думал, что человек несëт в своей душе яркое пламя, но никто не хочет пригреться у него. Прохожие видят лишь дымок, исходящий из трубы, и продолжают свой путь, не обращая даже внимания. И что же тогда делать? Лелеять свой огонëк, сидя у него в трепетном ожидании, пока кто-нибудь всë-таки остановится? Наверное, именно так. Арсений думал — нет, он верил, он точно верил, что они обязательно встретятся. Нет, ему не казалось это странным или неприемлимым — напротив, он был очень рад, что лëтчик согласился такое провернуть, потому что в противном случае как раз получилось бы très embаrrassant. Он вновь и вновь пробегался по двум строчкам в своей записной книжке. «[...], г. Воронеж, Шастун Антон Андреевич». Арсений нашëл, за что он будет сражаться.