***
Зажимая меж пальцев огрызок грифельного карандаша, мужчина исписывал лист за листом, выходя за поля, перечёркивая целые абзацы, только бы не потерять мысль, только бы не чувствовать на себе последний взгляд Конноли, брошенный из-под опущенных ресниц. Стопка на его столе медленно, но верно уменьшалась, сменяясь лихорадочно разбросанными по всей камере посланиями. По его вискам стекали капельки пота, руки дрожали, карандаш ломался. Издав вопль, подобно дикому зверю, профессор Тринити-колледжа упал грудью на стол и, откинув очки, сдавившие переносицу, в противоположный угол камеры, крепко зажмурился. Перед глазами он видел стройные ряды кладбища в южной оконечности Белфаста и одну-единственную могилу.***
Мик, Я столько лет не обращался к тебе так, как привык. Мальчишка, что был гораздо крупнее своих однокашников, прилично играл в регби и разбивал носы всем, кто был с этим не согласен, давно канул в лету где-то на Энфилд-стрит. Помнишь, как мы сбегали с уроков отца Батлера, чтобы покурить до начала большого перерыва? Ты опасался, что твой серый пиджачок, за который Мэри отдала последние шиллинги, пропахнет дешёвой подделкой на индийские «Резо», которые мне удалось стащить у отца из-под носа. Все равно бы он ничего не заметил… Ты с невероятным усердием втягивал в себя тяжёлый дым и громко кашлял, сгибаясь пополам. В уголках твоих глаз проступали слёзы, и ты утирал нос рукавом, а я только ухмылялся, прижимаясь к пробитым доскам забора. Ты не умел курить, Мик, но всеми возможными способами старался показать мне, что это не так. Ты не мог позволить мне делать что-то лучше, чем выходило у тебя, потому что в нашей дружбе не могло быть лидера. Так и должно было оставаться. Тебе прекрасно это известно и понятно — в конце концов, это истина, которую мы пронесли почти через всю жизнь. Я знаком с тобой тридцать три года, Мик, и тридцать три года мы жили в полном согласии, доверии и уважении. Ты помнишь клятву над могилой моей матери? Пока я старался найти в себе силы подняться с колен и хотя бы на минуту перестать рыдать, сжимая пальцами влажную после дождя землю, ты достал из-за пояса кортик, который всюду с собой таскал, и провёл наточенным — я помню, как ты следил за его состоянием, буквально пылинки сдувал — лезвием по своей ладони. Схватил меня другой рукой за воротник куртки, грубо поднял, перехватил моё запястье и сделал ещё один надрез, уже на моей коже. Это единственный шрам, Мик, который не болел никогда и зажил быстрее всех. В твоих жилах течёт моя кровь, в моих — твоя. Клятву мы скрепили рукопожатием над простым деревянным крестом, над прахом моей матери. Среди всех бойцов республиканской армии, среди всех сочувствующих, слушающих и слышащих, ты единственный приходишься братом не только по духу, но и по крови. И как брат брату я говорю тебе, Мик, что тех, кто стал тебе ближе, расстреляли вчера в полдень. Конноли, Кларк и Планкет мертвы, и в скором времени придёт мой черёд. Возможно, меня ждёт особенная казнь — ведь я не выучил урок, который мне преподал семь лет назад Тюдор. Как брат брата я прошу тебя, Мик, захоронить то, что от меня останется, в Белфасте, рядом с матерью. Как брат брата я прощаю тебе, Мик, все обиды и прегрешения. Верую в то, что пройдет бедствие по морю, и поразит волны морские. Tiocfaidh ár lá! СС.***
До сих пор не могу понять, почему решился написать именно Вам. Конвоиры ежедневно приносят по два листа для налаживания личной переписки, и чаще всего они отходят матери и жене. Я не располагаю ни тем, ни другим, но пустой листок, лежащий по правую руку, невероятно раздражает. Я ожидал, что после моего возвращения в жизни дублинцев многое не изменится — мало кто из них знает меня в лицо, а если им и удавалось читать мои работы, то они всё равно никак не смогут соотнести их с профессором высшей математики и математической статистики. Возможно, в первые дни, проведённые здесь, я надеялся на поддержку кого-то из тех, кто посещал собрания нашего кружка по интересам, тех молодых людей, что смотрели мне в спину, раскрыв рты, и шептались громче положенного, но быстро изгнал подобные мысли прочь. Как-то слишком быстро я понял, что с момента своего возвращения общался лишь с двумя людьми — Майклом и… Вами. Признаться честно, я ненавидел Вас. Ненавидел потому, что девчонка, что моложе меня на целую жизнь, оказалась гораздо меня храбрее. Ненавидел Вас за то, что Майкл смотрел на Вас, как на своё сокровище, и часто забывал о моём существовании прямо посреди беседы. Ненавидел за то, что Вы докидывали к моему счёту в «Крайдемн» несколько лишних шиллингов и никак это не объясняли. А теперь я обязан Вам спасением собственной жизни… Если бы я знал, что ждёт меня спустя несколько дней, то я прогнал бы Вас прочь и умер героем — хотя бы попытался! Но я не знал, и почему-то был твёрдо уверен в том, что ещё сумею поддеть Вас по этому поводу… Так вот, мисс Грейнджер, поддеваю. И, пользуясь случаем, прошу Вас о двух вещах: 1. Берегите Коллинза, он рискует пропасть без моего бдительного надзора. 2. Заклинаю Вас, носите платья, подобные тому, красному. От Вашей фигуры невозможно отвести взгляд, но только не тогда, когда Ваши хрупкие плечики скрываются под сдёрнутыми с чужого (и явно мужского) плеча свитерами. Я был бы рад узнать Вас ближе и понять, что движет такой милой, хрупкой девочкой, такой, что у меня возникает острое желание Вас защитить. Но я благородно уступлю эту возможность другому. СС.***
Северус ненавидел ожидание. Большую часть своей жизни он прожил, ожидая чего либо: того, что мама вновь станет улыбаться, того, что Лили перестанет стыдиться их отношений, того, что профессорский состав Тринити перестанет видеть в нём мальчика-посыльного. Ни в чём из подобного, что показательно, он не преуспел. А потому, лёжа на полусгнившем матрасе, в задумчивости покусывал дужку очков. Ожидание собственной смерти тяготило более всего, но он старался не поддаваться позывам собственной души, стоически игнорируя любые возникающие в разуме попытки побега или сведения счётов с жизнью самым простым из возможных способов. Всё необходимое было у него под рукой: казалось, солдаты британского охранительного корпуса закрывали глаза на лежавший в углу камеры кусок бечёвки и мыло на умывальнике. Словно всё было именно так, как должно было быть. Тяжело вздохнув, Северус повернулся на бок, подперев голову согнутой в локте рукой и, чуть прищурившись, стал наблюдать за перемещением кучевых облаков в сизой дымке небосклона. Его интересовало, что сейчас делает Майкл, получила ли мисс Грейнджер его глупое, абсолютно мальчишеское письмо. Вспоминает ли его Лили, плотнее кутаясь в шерстяное одеяло. Видения жизни прошлой и жизни нынешней смешались в один огромный ком, мешая здраво мыслить, дышать, существовать… И от созерцания бесконечно далёкой, но пустой дымки небосклона его отвлёк тихий скрип, с которым приоткрывалось дверное окошко. Не удержав вес собственного тела на одной руке, он подался вперёд, медленно поднимаясь на ноги. В последнюю неделю он получал местную благодать Господню, что ограничивалась миской пересоленной похлёбки нерегулярно, и по ощущениям порядочно сбросил вес. В последние сорок восемь часов он смог порадовать себя только неполной кружкой прокипячённой воды, а потому, забыв об осторожности, подошёл к окошку вплотную, тяжело сглатывая. — Тебя хочет видеть Тюдор, — небрежно бросил караульным, кивком показывая в сторону стены. — И лучше без шуток, Снейп, а то схлопочешь пулю в лоб прямо сейчас. Он привык спорить, но сейчас счёл нужным прикусить кончик языка, терпеливо ожидая, пока на запястьях затянется металлический обруч. Почти сразу стало понятно, что его сегодняшний конвоир прибыл с последним пополнением — больно неуверенными были его движения, да и браслеты были затянуты некрепко. Будь его воля, он мог бы освободиться за пару неловких, но неоспоримо эффектных движений. Но взвесив все возможные «за» и «против», Северус только мотнул головой. — Пошевеливайся, — пробасил парень, что был лет на десять младше его самого. Спасибо всем богам за то, что не решил ткнуть под рёбра прикладом — от любимой игры местного охранительного корпуса на его бледной коже проступили незаживающие синяки. Приёмная Тюдора располагалась намного ближе, чем он думал. Ему, как особо опасному преступнику, довелось преодолеть только внутренний двор — и мысленно содрогнуться, вспоминая тот ужас, свидетелем которого он стал — блок камер предварительного заключения и административный центр, пестревший цветами Юнион Джека. Дверь из красного канадского клёна, на которой совершенно не к месту была прибита табличка, поддалась с первым стуком. Подгоняемый желавшим как можно скорее сдать караул солдатом, Северус вошёл в кабинет, потирая подушечкой большого пальца кожу у запястной косточки. — А! — с наигранной радостью произнёс лорд-протектор, хлопнув в ладоши, — ну конечно же, как я мог забыть! Данкан, Вы свободны. Мистер Снейп, прошу, присаживайтесь. Подобная вежливость выбила из колеи обоих участников незамысловатой процессии, но первым не выдержал молодой лейтенант. Пролепетав что-то, отдалённо похожее на извинение, он скрылся за надёжным укрытием. Северусу не оставалось ничего, кроме как занять предложенное место, продолжая потирать скованные запястья и бросая на главу охранного корпуса непонимающие, но заинтересованные взгляды. — Готов поставить сто фунтов на то, что Вы прямо сейчас гадаете, с какой целью я вызывал Вас, мистер Снейп, — улыбнулся Тюдор, откладывая нож и вилку. От одного вида запечённой грудинки, что так заманчиво лежала на тарелке перед ним, Снейп сглотнул. — У меня нет таких денег, — он удивился звуку собственного голоса — пустому и глухому, совершенно непохожему на привычный баритон. — Предлагаю Вам заключить спор с кем-нибудь другим. — И всё же… Неужели Вы не горите желанием узнать? На Вас это не похоже, вовсе нет, мистер Снейп. — Вы говорите так, будто помните, каким я был в те годы, — произнёс мужчина, качая головой, чем выудил полуулыбку из лорда, по обыкновению сдержанного. — Мне кажется, что Ваш крик до сих пор стоит в ушах. Впрочем, не стоит винить Вас за это — закрытый трюм решил и Ваши, и мои проблемы. — Наблюдая за тем, как крепко сжались челюсти собеседника, Тюдор не сдержал смешка. — Сейчас не об этом. Скажите мне, мистер Снейп, о чём Вы думали в последнюю неделю? Только честно, без прикрас. Молчание, повисшее в кабинете на несколько мгновений, было прервано полушёпотом: — Наверное, задавался вопросом, почему на двор вывели их, а не меня. Сейчас это не имеет особого значения, я прав? Мне остаётся только дожидаться. — Ваши… друзья в курсе того, что произошло? — Вероятно, — лениво протянул Северус, позволив себе откинуться на спинку стула. — Я отправил им письма. — Как думаете, это предостережёт их от дальнейших вылазок? С их стороны поступать таким образом было… довольно опрометчиво. Но я не могу винить в подобном мистера Коллинза — инициаторами выступления являлись люди, к Вам не причастные. Я прав? Кулаки за его спиной сжались непроизвольно, но натяжение металла не позволило ему выплеснуть весь накопившийся гнев. — Я прав, мистер Снейп? — Чёрт возьми, зачем Вы спрашиваете, если знаете обо всём лучше меня? Я не имел и не имею никакого отношения к действиям, что разворачивались в Главном Почтамте и близ него. Никакого, кроме того, что я встал на защиту своих интересов — насколько мне известно, подобное преследоваться не должно. — …и тут мы подходим к самой занимательной части, — вторя собеседнику, лорд-протектор лениво потянулся и, отставив блюдо в сторону, прижался к деревянной спинке. — Зачем Вам понадобилось так небрежно раскрывать свою личность? Я вновь готов поспорить, что Вы задавались вопросом, почему вместо Вас в это… Богом данное место не направился мистер Коллинз. Предполагаю, грехов у него за душой будет гораздо больше. Повернув голову в сторону стрельчатого окна, Северус медленно выдохнул через нос, всего на секунду прикрывая глаза. Ему нет смысла оставаться вежливым и аккуратным в своих формулировках, ведь исход был предрешён ровно в то мгновение, когда он оказался укрыт тяжёлым брезентом в прицепе армейского грузовика. — Я не собираюсь копаться в Вашей душе, Северус, — переход к имени произошёл много мягче, чем предполагали они оба, — и не собираюсь искать объяснение и оправдание Вашим действиям. У меня было подозрение, что Вы в достаточной степени поняли тот урок, что был Вам преподнесён, и потому события… конца апреля… я спишу на состояние аффекта. Все мы совершаем ошибки, но профессору Тринити-колледжа, — Тюдор осклабился, — такое прощается только в самом крайнем случае. Я сообщу заступающему сегодня ночью конвою, что Вас следует откомандировать в место Вашего… нынешнего пребывания. Думаю, им оно доподлинно известно. — Вы… — медленно произнёс мужчина, расправляя плечи, — вы хотите сказать, что отпускаете меня? Что все эти несколько недель, проведённые здесь, были призваны меня запугать? — Ну, будет Вам, мистер Снейп, будьте аккуратнее и точнее в своих формулировках. Не запугать, а дать понять, что может произойти, если Вы не будете следовать простым условиям, поставленным как гарант Вашей свободы. — И что это за условия? Очередная высылка? Глубокий смех наполнил пространство кабинета, разрывая повисшее тяжёлым облаком напряжение. Наручники стали давить с такой силой, что Северус почувствовал пульсирующую боль и против воли скривился. — Я не люблю повторяться, — сжимая переносицу, пробормотал Тюдор. — Это попросту некрасиво. Нет, мистер Снейп, я лишь надеюсь, что Вы станете хорошим информатором — в благодарность за всё то, что я дал Вам за эти годы. Это не столь сложно, как можно подумать — стоит лишь обходить стороной неприятности и предоставить в ближайшее время полную письменную характеристику на всех тех, кому Вы писали письма и прокламации со времён своего возвращения. Ему вновь пришлось сглотнуть — ком в горле стал более, чем ощутимым. — Можете быть свободны, так как отказа я не принимаю. Рад был повидаться. Каждый шаг, отделявший его от двери из красного канадского клёна, отдавался глухим стуком где-то внутри. Перед глазами стали мерцать тёмные круги. Дрожь, пронзившая тело, не поддавалась голосу разума, который, казалось, и вовсе его покинул. Когда единственный путь отступления оказался открыт услужливым конвоиром, что уже успел смениться, он услышал за своей спиной вкрадчивый, тихий голос, произнёсший фразу, что грозилась разрушить само его существование: — Не дайте мне повода усомниться в своём решении, ведь даже отшельничество в Бронксе может показаться раем.***
Дышалось тяжело. У него было стойкое ощущение, что затхлость серой камеры в изоляторе предварительного заключения ещё не выветрилась из его лёгких, и он вновь попытался прогнать его глубокой затяжкой. На запястьях остались красные полосы, свидетельствующие, как и ставшие отрастать волосы, о перенесённом унижении. Полы плаща, перекинутого через согнутую в локте руку, влачились по земле, но он не обращал на это ровно никакого внимания — всё это не имело смысла. Лишь дрожь, заставлявшая кончики пальцев отплясывать неподвластный танец, стала его верной подругой. С момента беседы с Тюдором прошло несколько дней, но только сейчас он нашёл в себе силы дойти до скрытого в переулках Бомонта «Крайдемн». Непреодолимая тяга, что завлекала его сюда, прошла, вышла из-под кожи вместе с кровью и потом, с отвращением, испытанным накануне, и чувством, что он будет здесь лишним. В августе, когда он только прибыл домой, наслаждаясь позабытой свободой клеверных лугов и полноводных рек, Майкл приглашал его заходить, как своего. Но был ли он когда-то своим?.. За те шесть лет, что он пробыл в отдалении, учась жить заново, здесь поменялось слишком многое. Он чувствовал себя окаменелостью, доисторическим ископаемым времён неолита: не так выглядящий, мыслящий, говорящий, он представлял собой чудный объект насмешек. Похоже, снисходительное отношение девчонки Грейнджер было обусловлено ничем иным, кроме как жалостью. Очередной сеанс самокопания, который грозился затянуться на долгие часы, был прерван решительными шагами и скрипом входной двери. За момент его отсутствия никто так и не удосужился озаботиться смазкой петель… или этот пронзительный, давящий на виски звук заменял звон колокольчика? Бог свидетель, за последнее он отдал бы все свои накопленные сбережения. Он не до конца понял, в какой именно момент тишина, повисшая в пабе с его появлением, стала столь же давящей, сколь и скрип. Не затушивший у порога папиросу, Северус осторожно, стараясь не сильно тревожить до сих пор ноющее плечо, повесил плащ на вешалке у входной двери — он прекрасно помнил реакцию Гермионы на небрежно брошенную у барной стойки верхнюю одежду. Оглядевшись по сторонам, что, впрочем, не возымело того эффекта, на который он надеялся — очки он отнёс к знакомому мастеру сразу после своего освобождения — практически наощупь прошёл вперёд, туда, где по ощущениям должна была располагаться стойка. Знакомого звона стаканов и тёплого голоса он не услышал, зато почувствовал крепкую хватку на своём предплечье и тяжёлое дыхание, опалявшее скрытую серым хлопком спину. — Неужели, — медленно протянул Майкл, сильнее сжимая пальцы, стараясь причинить боль незначительным прикосновением, будто это приносило ему особое удовольствие. — Здравствуй, — в тон ему ответил мужчина, обернувшись. — Если ты отпустишь меня, разговор, вероятно, пройдёт лучше. — С чего бы это? — нечёткое в свете керосиновых ламп табачное облако опалило лицо, смешиваясь с дымом его собственной папиросы. — Не каждый ведь день увидишь восставшего из мёртвых. Неосторожный толчок в плечо вынудил его отойти на несколько шагов назад, прижавшись бедром к высокому табурету. — Не расскажешь, как так получилось? — Майкл, по его ощущениям, уже порядочно набрался и потому игнорировал личное пространство всеми способами, которыми мог. — Как так получилось, что Конноли скинули в ров за замком, а ты сейчас стоишь передо мной, словно ничего и не было? Сколько времени тебе понадобится, чтобы добежать до полицейского департамента, Северус, и что тебе пообещали за информацию? Он почувствовал, как по спине прошла ставшая знакомой дрожь, но только мотнул головой, ладонями опершись о барную стойку. — Я не имею ни малейшего представления о том, что ты имеешь в виду. Конноли мёртв, но я при всём желании не помешал бы этому — он прекрасно знал, на что шёл. — И ты тоже знал, Северус, раз отправил то письмо, — прошипел Коллинз прямо в лицо,.— Знал, и сейчас ты здесь. Ты здесь, а Конноли гниет, твою мать, в земле! Я спрашиваю тебя в последний раз — сколько стоила информация обо всех, кто сейчас здесь находится? — Ты мог бы порадоваться тому, что человек, который знает тебя фактически с младенчества, Майкл, жив. Тому, что я пришёл сюда на своих двоих, а не оказался скинут в близлежащую канаву проезжающим патрулём королевской гвардии. Тому, что в кузове того грузовика оказался не ты, а я. Твоё желание спасать всех и каждого, кто имел неосмотрительность подписаться под этим гребаным планом исчезло сразу же, как твой любовник выслал приказ о капитуляции. Майкл больше ничего не говорил. Вместо низкого, грубого голоса Северус услышал характерный звон, с которым разбилась пустая бутылка, и едва успел увернуться от скользящего, но сильного удара, который должен был приходиться ему в живот. Схватив его за грудки, Майкл, пользуясь преимуществом в физической силе, оттащил Снейпа к ближайшей стене и, сжав горячими ладонями шею, крепко надавил на кожу над ключицами, вырывая из его груди хриплый стон. — Почему они, а не ты, Снейп? Почему, я тебя спрашиваю?! Назови мне хоть одну гребаную причину, по которой ты находишь в себе смелость заявиться сюда, будто ничего и не было? Они стоили с десяток таких, как ты… Ублюдок! Он не сопротивлялся, покорно принимая свою участь. В конце концов, кому, как не ему было знать, что от удара в челюсть за авторством Коллинза не имеет никакого смысла прятаться. Он был уверен, что кровь, хлынувшая из разбитой губы, испачкала и рубашку, и брюки, но старался не шевелиться. Коленом в живот. Сплоховал, малыш Мик, ты ведь знаешь, что за этим последует — один пропущенный удар и исход поединка разрешится совсем в другую сторону. Сплюнув на половицы, Северус глухо расхохотался, утирая рукавом рот. Были бы силы и желание, он упёрся бы ладонями в колени, сгибаясь напополам, настолько вся ситуация была смешна. Невероятно. За те шесть лет, что он пробыл в отдалении, в вынужденной ссылке, в которую попал во многом благодаря разрушительной деятельности Майкла и его неугомонного нрава, правила игры поменялись, перевернувшись с ног на голову — дружба, длившаяся всю чёртову жизнь, ушла, уступив место слепому поклонению не самым умным людям, что живут… жили в Ирландии. Осталось ли в его жизни хоть что-то постоянное? То, на что он может опереться? Возможно, но сейчас ему не стоит об этом думать. Прижавшись затылком к стене, он приготовился к очередному граду ударов, позволяя злобе Коллинза заполнить каждую клеточку тела, но мягкий голос, раздавшийся откуда-то справа, заставил его выдохнуть, вознося молитвы всем Богам: — Что здесь происходит? Майкл! Она ринулась в самую гущу бушующего пожара, оттаскивая озверевшего мужчину за лацканы пиджака. Он видел тревогу, отразившуюся на её лице, видел, кажется, как она склонилась к нему, шепча что-то на ухо, и только потом соизволила обернуться уже в его сторону, не скрывая своего удивления и… облегчения? Он не смог разобрать, тяжело сглатывая кровь, смешанную со слюной, и улыбнулся ей так, как только мог — самыми уголками рта. — Пусть он убирается! — ревел Коллинз, вновь порываясь приблизиться к нему, но опасаясь задеть девчонку. — Пусть он убирается прочь, полицейская шавка, иначе я убью его прямо здесь. И ты уйди, Миона! Уйдите к чёрту! Все! — Очередной звон, и вот уже несколько хрустальных стаканов с соседнего стола оказываются на полу, разлетевшись на сотню мелких осколков. Его грудь тяжело вздымается, а кулаки бездумно сжимают воздух, словно он желает нащупать в нём подходящее оружие… Но внезапно весь запал, вся злость уходит, и в изумрудных глазах всего на мгновение, но мелькает тоска, от которой у Снейпа сжимается сердце. Он знал этот взгляд — малыш Мик сделал что-то не так. Когда-то давно — и теперь ему стало очевидно, что это было в прошлой жизни — он извинялся за свои ошибки и всеми способами старался их исправить. Но, к большому сожалению обоих, Северус видел перед собой совсем другого человека. Видения прошлого, нанесённые небрежным мазком, не сумеют изменить всю картину. — Убирайся, — глухо, срываясь на шёпот, произнёс Коллинз, подрагивающей ладонью указывая на дверь. Следующего приглашения он предпочёл не дожидаться и, сняв со стойки плащ, прижал рукав рубашки к рассечённой губе, стараясь хоть как-то замедлить кровотечение. От помощи, любезно, хоть и робко предложенной девчонкой, он отказался, произнеся что-то нечленораздельное. Вряд ли он мог внятно формулировать собственные мысли — перед глазами вновь замелькали тёмные круги, а на задворках сознания, подкреплённые тяжёлым металлическим ароматом, мелькали видения недавнего представления, устроенного Тюдором для одного единственного зрителя. Перед тем, как скрыться в единственном месте, что было теперь его прибежищем, он зашёл в ближайшую лавку, неловким движением вывалив на прилавок все деньги, которыми располагал, и покинул её с несколькими — он не занимался подсчётом — бутылками джина и бурбона. Ведь не только тебе, малыш Мик, нужно переосмыслить всё произошедшее. Только вот у мужчины, что вновь оказался отшельником, в голове до сих пор набатом отдавался звук выстрелов и предсмертный хрип. Чей именно он так и не смог разобрать. Последние несколько дней плохо отпечатались в его памяти, скрытые зеленоватым полумраком алкоголя. Напиться-проспаться, напиться-проспаться и так по кругу, забывая о таких, казалось бы, необходимых вещах, как приём пищи или банные процедуры. Он не покидал небольшой комнаты, заваленной книгами, запершись на щеколду, словно опасался, что кто-то может нарушить его мнимый покой. По утрам ему приходилось подниматься с продавленного матраса против собственной воли и зашторивать сквозящие оконные рамы, цепляясь босыми ногами за разбросанные тут и там пустые бутылки. После того, как нехитрая процедура была проделана, пряча раздражающие солнечные лучи за плотной тёмной тканью, он вновь заваливался на своё лежбище, постанывая от ноющей боли в висках. Чтобы хоть как-то облегчить её и тяжесть, поселившуюся глубоко внутри, вновь откупоривал сосуд с живительной влагой, припадая к узкому горлышку потрескавшимися губами. Из-за неудобной позы капли стекали по подбородку вниз, оставляя на хлопковой майке коричневые разводы. Морщась, мужчина проводил ладонью по шее, покрывшийся грубой, колкой щетиной с первыми признаками седины — она невероятно не шла ему, придавая вид побитого дворняги — и медленно, словно нехотя выдыхал через нос, закрывая глаза. Суставы ломило, выкручивая то назад, то вперёд, словно на дыбе, кололо правую сторону живота, но второй, третий, десятый глоток становился его личным спасением, лекарством от всех болезней. Как только зеленоватый полумрак вновь затягивал взор, придавая предметам вокруг забавную форму, он хмыкал себе под нос и слушал тишину. Никаких тебе выстрелов, лязга металлических решёток и гудков парохода. Тишь и благодать. Он бы и продолжал сидеть так, поразительно похожий на человека, которого боялся и ненавидел всю свою жизнь, если бы из состояния неглубокой задумчивости его не вывел звук, ставший несколько непривычным. Он приподнялся, опираясь на ладони, подождал несколько мгновений, прежде чем звук повторился вновь и проклиная всё на свете, широким шагом преодолел разделяющее от входной двери расстояние. — Кто? — он удивился тому, насколько охрип его голос. Горло саднило от каждого звука, и он сглотнул, стараясь слюной смягчить раздражение. — Мистер Снейп… — о, Господь. Нет. Он не был готов ни к этому, ни к чему бы то ни было ещё. Желание сделать ещё один глоток, чтобы успокоить дрожь в пальцах, стало нестерпимым. — Мистер Снейп, откройте, пожалуйста. Нет. Не в его правилах было отказывать молодым девушкам, что сами приходили в его берлогу, да ещё и так жалобно умоляли. У неё всегда был такой мягкий голос или ему просто кажется? Неважно. Коротко вздохнув, он отодвинул щеколду и рывком открыл тяжелую дверь, заставив девчонку сдавленно вскрикнуть и податься вперёд. А потом, подняв на него взгляд, вскрикнуть ещё раз. — Чем обязан, мисс Грейнджер? — он осознавал, что представляет собой жалкое зрелище: потный, с взъерошенными волосами, в помятых шерстяных брюках, за которое отдал после возвращения целое состояние, и грязной белой майке. Глаза налились кровью, и от яркого света ему пришлось сощуриться, снова отступая в полумрак квартиры, и схватиться рукой за косяк — стоять на ногах, конечно, получалось, но не слишком уверенно. Примерно такую картину наблюдала каждый вечер мама, возвращаясь с работы. Он — чудесное продолжение Тоби Снейпа. — Могу я войти? — Не вижу необходимости, — отрезал он, сложив руки на груди. Кажется, он смог уловить то, как на мгновение опустился её взгляд, пристально очерчивающий контур вен на предплечье, и то, как заалели мочки её ушей. — А мне кажется, — бесцеремонно пробормотала она, протискиваясь между ним и косяком с удивительной резвостью и пронырливостью, — что необходимость как раз таки есть… О, Господи! Ну как же так можно? Вы ведь совсем себя извели. Он продолжил стоять на пороге, только прикрыл за ней дверь — сквозняк неприятно бил по босым ступням, заставляя поджимать пальцы — и молча следил за несколько хаотичными перемещениями девчонки. У него не было сил ругаться, не было сил хватать её за шкирку, как маленького котёнка, и вышвыривать вон, шипя вслед что-то нечленораздельное и грубое. Даже несмотря на то, что она сгребает пустые бутылки, ставшие лучшими друзьями, в одну кучу, даже несмотря на то, что смрад, повисший в квартире, уносится прочь в раскрытые впервые за долгие недели окна. — Как же так можно! — вновь воскликнула она, только громче, обнаружив, что рядом с умывальником не было ни единой тарелки. — Вы ведь даже не ели! — Индуктивным методом Вы, судя по всему, владеете прекрасно. Но почему бы Вам не подумать о том, что я просто вымыл всё… всё это? — Вы? Вымыли? — от того, как она фыркнула, у мужчины зачесалась ладонь. — Я работаю в пабе уже достаточно времени, чтобы понять, что в таком состоянии Вы бы скорее всё разбили, нежели вымыли. У Вас лицо, как у больного желтухой, глаза ввалились, и я даже не буду говорить о… — Так не говорите, — первое проявление эмоций, хоть как-то отличное от напускного спокойствия. Фраза, более напомнившая утробное рычание, была прервана на полуслове — горло вновь запершило, и ему пришлось откашляться в кулак. — Что Вы здесь делаете, Грейнджер? Девчонка замерла на мгновение, но тут же приняв страдальческий, невыносимо детский вид принялась теребить оборку юбки самыми кончиками пальцев. Судя по тому, как она сгорбила плечи, опустила голову и пролепетала ему в ответ что-то слишком тихое, вся прыть, что была в ней в начале визита, испарилась без следа. — Я подумала, что… Ну, сначала Ваше письмо, а потом ещё и эта стычка с Майклом. Не знаю, чем он думал, так нельзя было поступать, но сейчас он и говорить о Вас не хочет, всё отмахивается. Я расспрашивала у ребят, что заходили вечером. Они сказали, что Вас не видели, и что в полицейский участок Вы не ходили, — немой вопрос, повисший в воздухе, потонул в её торопливой речи. — Ну, конечно же, Вы не ходили. Вы не можете так поступить. У Майкла там есть ребята, я их тоже знаю и я… В общем, я подумала, что что-то случилось — и ведь случилось, мистер Снейп. Вы бледный, как сама смерть, и выглядите… — Отвратительно, знаю, — медленно кивнул мужчина, тяжело опустившись на стул у стенки. — Только прошу Вас, давайте обойдёмся без нотаций. Я уже совсем взрослый мальчик и, полагаю, знаю, как стоит поступать. Не удержав маску напускной серьёзности, Гермиона едва слышно прыснула, пряча лицо за распущенными кудрями. — О, да, разумеется! — сквозь смех пробормотала она, и потянулась к стоящему на кухонной столешнице мешку — и когда только успела его сюда притащить? — Я как знала. Вот, мистер Снейп, возможно, не самое лучшее из того, что Вы когда-либо ели, но у Вас тут и церковной мыши голодно будет. Стоило ему увидеть стеклянную банку, полную фасоли с томатами и маленькими, но кусками настоящего мяса, как мужчина почувствовал, что живот скрутило тугим узлом — он уже и не помнил, когда ел что-то подобное. Тяжело сглотнув, Северус придвинулся ближе к столу и, неловким движением протерев запыленную вилку краем майки, принялся, быстро жуя, поглощать пищу, и не обращая внимания — абсолютно никакого, конечно же — на довольную улыбку девчонки. — Вы спрашивали, что я здесь делаю, мистер Снейп… Мы, если помните, договорились поддерживать с Вами дружеские отношения, а друзьям необходимо помогать в тяжелых ситуациях. Мерные интонации её голоса успокаивали, и по телу разливалось приятное тепло — хотя, быть может, это всё из-за того, что фасоль после вынужденной голодовки казалось манной небесной. Он только кивнул на её слова, а Гермиона, заняв место напротив, вновь рассмеялась. Впервые он не был против того, чтобы показаться кому-то смешным.***
Грейстонс был небольшим прибрежным городком, пустившим корни на побережье Ирландского моря. Такие городки не меняются ни с течением времени, ни со сменой времён года, вечно оставаясь медлительно-спящими, наполненными простым людом, основной целью которого является добиться уверенности в том, что завтра будет на что выпить. Его тянуло сюда из пропахшего углём Дублина. Он вливался в тихую и размеренную жизнь, теряя любое желание что-либо в ней менять. В таких городках всё всегда было правильно, спокойно и по-простому, так, как было в его прошлой жизни, закончившейся с поступлением в университет. Он довольно долго стоял на влажной после проливного ночного дождя лестнице и не решался постучать в дверь. Настолько долго, что мальчик, по просьбе матери убежавший в пекарню на противоположном конце улицы, уже успел вернуться и по пути оглядел его с ног до головы. Разумеется, ему было интересно — не каждый день в их сонный, маленький городок приезжают уставшие, понурые дяденьки в строгих костюмах. Мальчик постоял около своего крыльца ещё пару минут, в задумчивости отщипывая от ржаной булки маленькие кусочки и закидывая себе в рот, и только пожал плечами, поняв, что ничего интересного он так и не увидит. «Какая глупость!» — наверняка подумалось ему — «Так оделся, будто сейчас не май месяц. Жарко же». Мужчина чувствовал, как под тонкой тканью нательной рубашки скатилась капелька пота — но, разумеется, не от жары — и коротко выдохнув, занёс ладонь, сжатую в кулак. Когда он постучал в первый раз, ему никто не ответил. Когда он постучал во второй раз, за дверью послышалось шуршание и торопливые шаги. Ему не пришлось стучать в третий раз. Дверь открылась без единого вопроса, без единой фразы, и он замер, медленно опуская руку. Он не мог найти в себе силы, чтобы пошевелиться, чтобы даже кивнуть в знак приветствия, но, услышав тихую, полную тоски и горечи фразу — «Я читала о том, что случилось в апреле» — сделал шаг вперёд и, заключив женщину в крепкие объятия, уткнулся лицом в непослушные рыжие пряди. Они пахли карамелью, как и много лет назад.