Fallin' again, I need a pick-me-up
I've been callin' you «friend,» I might need to give it up.
I'm sick and I'm tired too
I can admit, I am not fireproof
I feel it burning me.
The Neighbourhood, The Beach.
— Ну, как ты себя чувствуешь? — чудом мне удалось просочиться через разгорячённую толпу ближе к центру зала. Мик, почувствовав мою ладонь на своём плече, резко дёрнулся и только мотнул головой. — А… апа, — указав в сторону неосвещённого и оттого немноголюдного участка, он кивнул мне, подав знак следовать за ним. Только когда нам удалось избежать вездесущего внимания его тренера из церкви святого Бернарда, Мик соизволил взглянуть на меня. Очевидно, он отчаянно старался скрыть дрожь, с каждой минутой подступающую всё сильнее и сильнее, но меня провести было не так просто. — Капа, — повторил он, вытащив кусок каучука изо рта. — Было неудобно говорить. Да, как чувствую… Паршиво, — вибрирующий звук гонга, отсчитавший очередной раунд, вновь заставил Мика дёрнуться. — Салливан сказал, что если этот бой я не возьму, мне нечего и думать о поясе. Мол, даже мои прошлые выезды не будут считаться. — Блеск, — пусть я и слабо понимал что-либо в том, как именно становятся чемпионами в виде спорта, в котором главным было как можно сильнее разукрасить лицо своего соперника, я точно знал, что Мик потратил на подготовку уйму времени и сил. Я не видел его неделями, пока он пропадал на очередных сборах. — А сам-то ты что думаешь? — Видел того быка? — очередной короткий кивок заставил меня обернуться. Долго цель наших наблюдений искать не пришлось: здоровый, похожий на кусок скалы парень сидел у самого края ринга, внимательно наблюдая за перемещениями других спортсменов, и дышал так тяжело, словно только что пробежал марафон. — Посчитай вероятность того, что я его отправлю в нокаут в третьем раунде, а не наоборот. Он же, мать его, больше меня раза в три. — А весовые категории? — Так он весит всего на пару фунтов больше, — устало махнул рукой Мик. — Просто телосложение и рост другой. Можно было бы попробовать оспорить, но контрольное взвешивание он прошёл на моих глазах. Чем в Корке только детей кормят, что вырастает… подобное вот этому? — Значит, ты переживаешь, — я позволил себе широко ухмыльнуться, но, получив в ответ угрюмый взгляд из-под нахмуренных бровей, вновь сжал его плечо. Под бледной кожей и россыпью веснушек перекатывались литые мышцы, и я прикусил внутреннюю сторону щеки: пусть и не говоря об этом вслух, но я завидовал физической форме Коллинза. Наверное, болей я в детстве чуть меньше, то мог бы с ним потягаться, а не представлять собой вешалку для пиджака. — Ну, во всяком случае, если тебе в кровь разобьют лицо, я смогу отвести тебя домой… — Очень трогательно с твоей стороны, — огрызнулся он. — Буду премного благодарен до конца своих дней. — …а если случится чудо, то с меня поход в «Грейстонс». Теперь настала очередь Мика широко ухмыляться — он душу готов был продать за местного ягнёнка и бокал «Гиннесса», который, в отличие от прочих забегаловок, в «Грейстонс» не разбавляли водой. — Идёт. Пожелай мне удачи, Сев. Как оказалось, удача Коллинзу так и не понадобилась — играючи отправив троих своих соперников в нокаут ещё в первом раунде, он, казалось, приободрился и даже выглядеть стал крупнее и сильнее. Свет электрических ламп, отражавшийся от резких, выточенных черт его развитой мускулатуры, ослеплял меня, и я пропускал удар за ударом, приходя в себя только после оглушительного звона гонга. Пару раз он даже улыбнулся мне, но вместо ряда белых зубов я увидел только кусок каучука и не сдержал тихого смешка. Когда на ринг, опуская мягкие заградительные канаты, вышел тот самый бык, которого мы разглядывали с час назад, Мик тяжело сглотнул и занял стойку, прижав перчатки к челюсти. Не размениваясь на рукопожатия и пару-тройку приветственных слов, он готов был вот-вот ринуться в бой: ноги, разведённые на ширину плеч, напряжённые мышцы спины, пульсирующая жилка на виске — Коллинз был собран и сконцентрирован, находясь на подступах в свой собственный мир, где уже был чемпионом. Он всегда делал так — на протяжении нескольких часов изводил себя, рыча проклятия, чтобы в самый ответственный момент стать холодным и неприступным. Он дожидался своего часа, пропуская мимо ушей гневные окрики Салливана — знал, что если пойдёт в атаку раньше положенного, то бой для него закончится уже через десяток секунд. Вместо того, чтобы заносить правую руку и продвигаться ближе, Мик высчитывал, прикидывал возможную траекторию удара и только отклонялся, двигаясь по настилу ринга легко и невесомо. Я видел, как его взгляд скользит то вверх, то вниз. Мне стоило лишь моргнуть. Одной секунды, одного единственного неправильного удара, от которого Мик уклонился, хватило для того, чтобы начать контратаку, перехватив инициативу. Грудь, снова грудь, потому что бык начинает закрывать лицо, живот, чтобы вывести его из равновесия, хук с левой для разогрева, хук с правой — и он отлетает назад под весом собственного тела, не в силах удержаться на ногах. Не видел я ещё в своей жизни человека, способного устоять от удара в челюсть за авторством Коллинза. Начался обратный отсчёт, и Мик позволил себе бросить в мою сторону короткий, но радостный взгляд, чтобы на десятой секунде поднять руки вверх и улыбнуться во весь рот. Только тогда, кажется, он начал дышать — я заметил, как тяжело и неровно вздымается его грудная клетка, покрытая блестящими капельками пота. Судьи, негромко переговаривающиеся между собой, Салливан, со звериным воем подхвативший его под руки, косые взгляды разочарованных соперников, гнусавый голос диктора, безэмоционально зачитывающий регламент, объявление нового чемпиона Ирландии — момент триумфа, который я рушить не стал, пряча ухмылку в кулаке. После третьего, десятого, двадцатого рукопожатия Мик напоминал мне выжатый лимон, и только когда он сошёл с ринга, утирая лоб полотенцем и бездумно сжимая в другой руке золотую медаль, я, оттолкнувшись от стены, направился к нему на встречу. — Я так и знал, — радостно произнёс я, крепко его обнимая. Видно, ноги Мика уже совсем не держали, и он опёрся на меня, шумно выдыхая куда-то в шею. — Молодчина, Коллинз. — Поехали-ка домой, а? — несмотря на шум вокруг, он не повысил голоса. — Искренне надеюсь, что Мэри приготовила что-нибудь поесть. Я уже заметил активно размахивающего руками Салливана и хотел было спросить, как пройти к раздевалкам, как дорогу нам перегородили двое мужчин в аккуратных костюмах. Внешний вид их, сказать честно, абсолютно не подходил под местный интерьер. — Мистер Коллинз? — Мик лениво повернул голову и, тяжело сглотнув, всё-таки оторвался от меня, пошатываясь при каждом шаге. — Невероятная победа, поздравляем Вас. — Спасибо… — он замялся. — Вы?.. — О, да, разумеется. Эдмунд МакКалишер, Тринити-колледж. Мы переглянулись и, не сговариваясь, вытянулись по стойке смирно. Не каждый день с простыми учениками пусть и частного, но не самого лучшего католического колледжа заводят беседу представители главного университета страны. Мик очнулся первым, протянув потную ладонь мужчине. — Очень приятно, мистер МакКалишер. Чем могу помочь? — Мистер Коллинз, как я и сказал, Ваша победа была невероятной… Не хочу отвлекать Вас и лишать возможности отпраздновать получение столь ценного титула, потому буду краток. Насколько мне известно, этим летом Вы сдаёте выпускные экзамены. Уже думали, куда будете поступать? — Эм… нет, — глухо произнёс он, опуская голову. — Не было времени. Да я и не уверен, что буду их сдавать. Вы лучше… — Могу я попросить Вас не утруждать себя выбором дальнейшего места обучения? Мы хотим предложить Вам стипендию в нашем университете — несомненно, для любого учебного заведения иметь в своих стенах такого спортсмена было бы очень почётно. Кажется, Мик проговорил с ним ещё минут десять, обмениваясь любезностями. Не знаю. Я не слышал. После того, как ему стали описывать все те привилегии, которые появятся у него, стоит ему подать документы, я спрятал ладони в карманы и отошёл в тень, не желая мешаться. Не желая слышать. Разумеется, Мик не был дураком. Разумеется, он согласился тотчас и, скрепив свое согласие рукопожатием, расплылся в довольной улыбке — мне показалось, что даже самой победе он не был столь рад, сколько внезапно свалившейся на него манне небесной. Как и обещалось, через несколько дней мы пошли в «Грейстонс», но приятное празднование окончилось гораздо быстрее, чем мы оба рассчитывали — я не сдержался и рявкнул на него, когда разговор в очередной раз зашёл об университете. Пробормотав что-то отдалённо похожее на «ты завидуешь», Мик откинулся на спинку стула и весь оставшийся вечер молча потягивал «Гиннесс», даже не смотря в мою сторону. Разумеется, я завидовал. Вечерние прогулки в середине весны сошли на нет — мне, в отличие от Коллинза, необходимо было готовиться к выпускным экзаменам, надеясь на то, что я смогу поступить хоть куда-нибудь.***
Абсолютное ребячество. Вниз. Цирк. Вверх. Как ты вообще мог о подобном думать? Вниз. И что ты сейчас отчаянно пытаешься сделать? Привести мозг в порядок? Заставить себя не думать о произошедшем, списывая всё… да на что? На собственную глупость, неумение придерживаться собственных рамок, которые были чётко обозначены ещё лет десять назад? Всё ещё внизу — от напряжения руки начинают дубеть, мышцы сводит мелкой судорогой. С губ срывается глухое рычание, уж больно напоминающее разочарование. Объясни, наконец, самому себе, что ты к ней чувствуешь. Перестань бегать из стороны в сторону, ловя на себе насмешливые взгляды Коллинза, перестань искать точку опоры, перестань отводить глаза, стоит вам встретиться. Перестань избегать её, если она так сильно тебе нравится… Слишком сложно? Так нельзя? Или она просто тебе не нравится? Вот видишь, стал медленно, но верно подбираться ближе к правде… Спустя минуту снова вверх. Шумный выдох выдаёт его усталость и приходится свести руки ещё ближе. Твёрдость деревянных половиц под внутренней стороной ладони начинает раздражать, по спине градом льётся пот, словно выводя из него яд, уничтожающий нервную систему медленно, точечно. Так что же это такое? Обида на Лили, что внезапно — хотя, какой уж внезапно, прошло больше пятнадцати лет — перестала находить тебя милым? Обида на Майкла, которому всегда и всё удаётся, который волен менять девушек каждый вечер, а утром не особенно печалиться по этому поводу? Обида на девчонку, о знакомстве с которой ты не просил, заботы которой ты не ждал? Свалилась, как снег на голову в середине лета, не дав возможности жалеть себя ещё сильнее, ещё дольше, заливаясь алкоголем до беспамятства и валяясь среди грязных простыней. Ты серьезно, Северус? Вниз. Злоба нарастает прямо пропорционально усталости. Что случилось с тем Снейпом, который в одиночестве, полагаясь только на самого себя, зубами выгрызал себе право на существование в чужой стране? Что боялся до дрожи в коленях и блевоты, но отчаянно — всеми, твою мать, возможными силами — убегал от этого страха, петляя по переулкам Бронкса от полицейских патрулей? Размяк, почувствовав себя в тепле и уюте? Тюдор явно дал понять, что обольщаться не стоит. После того, как стал свидетелем казни, которую видеть не желал, решил зацепиться за что-то человечное, такое, что если и испытывал, то только в далёкой юности? А кто сказал — кроме трепла Коллинза — что ты ей нравишься? Что она не играет с тобой, пользуясь твоей податливой душонкой? Да ладно, старик, ну не можешь же ты быть настолько глуп — всю свою жизнь всё твоё окружение вертело тобой в собственных интересах. Вряд ли она чем-то отличается. Вверх. Капля пота, упавшая с кончика носа, заставляет его фыркнуть. А если отличается, то что тогда? Не просто ведь так прибегала к тебе, откармливала, щебеча что-то о твоей важности для общего дела и том, что ей совсем не тяжело… Смотрела на тебя так, будто доверила бы свою жизнь и саму себя. Ты стал анализировать эти взгляды позднее, уже после того, как обрёк себя на добровольный обрыв контакта — физического ли, заочного, без разницы. За взглядами были прикосновения, ненавязчивые, аккуратно-угловатые, наивные и полные тепла, которого ты не чувствовал… так долго. Настолько долго, что стал похож на дворового пса, утыкающегося мокрым носом в любую протянутую ладонь, повизгивающего от удовольствия, когда чьи-то пальцы чуть небрежно, но оттого ещё более приятно почёсывают свалявшуюся шерсть за ухом. Вниз. Самому от себя стало тошно. Нет, ты, несомненно, поступил правильно — не к чему тешить ни себя, ни её. Дать ты ей, даже если очень сильно захочешь, не сможешь ровным счётом ничего — за исключением особенно тщательного полицейского надзора, разумеется. Ты не можешь позволить себе размениваться на собственные чувства, даже если бы они и были, в нынешних условиях. Возвращаясь домой, ты знал, ты чётко осознавал, что жизнь для тебя теперь полностью завязана с массовой агитацией, политической деятельностью, от которой воротило — потому что многие продолжали видеть в тебе непререкаемого лидера в обход решений Коллинза — и попытками дожить до момента, когда страна, за которую ты столько лет отчаянно боролся, станет свободна. А если не дожить, то отдать себя во благо высшей цели. Лили ты ради этого смог отринуть. Вверх. И неважно, что, согласись она выйти за тебя, ты бы сбежал на континент, как и планировал, и даже не прикоснулся бы к Парнеллу, с которого всё для тебя началось. Ты отказался от чувств, чтобы спустя столько лет вновь поддаться на эту уловку?.. Ну, разумеется, нет. Вниз. Она миловидная, у неё хорошее молодое тело. А у тебя очень давно не было женщины, которая бы отвечала тебе взаимностью, не наигранной, продиктованной только чаевыми, которые напрямую зависят от подобного — настоящей. Вы бы переспали раз, другой, но на этом бы всё и закончилось. Она нашла бы себе другой объект для спасения, ты — для эротических фантазий… Вверх. Ну, вот и порешили. Для закрепления эффекта вам не стоит видеться ещё пару-тройку недель, а потом, быть может, даже удастся нормально относиться к тем… дружеским взаимоотношениям, предложенным с лёгкой руки девчонки. Это может стать даже забавным — держащая Майкла на коротком поводке, она несомненно заслуживала внимания… Кроме того, ума у неё не отнять. На сегодня хватит — отвыкшие от подобной нагрузки плечи свело судорогой, и Северус, не сдерживая глухого стона, потянулся. Отжимания с юности помогали структурировать снующие туда-сюда в голове мысли, расставляя их по полочкам, и поддерживать относительно нормальную физическую форму. Погружённый в вечную занятость последних месяцев он бы, вероятно, и не вспомнил о подобном способе личного успокоения, если бы не начавшее ныть с наступлением первых холодов плечо — полученный на Пасху шрам не приносил особых неудобств, но отвлекал постоянной жалящей болью, добавляя к пульсирующим очагам в разуме ещё один. Вместо того чтобы следить ещё и за ним, отмечая про себя, при каком положении боль беспокоит меньше, он нагружал себя до такой степени, чтобы забывать о ней вовсе. По крайней мере, этого хватало на несколько дней, а при увеличении количества незамысловатых тренировок — на неделю. Стоило отблагодарить Грейнджер — подлатала она его весьма недурно, могло быть гораздо хуже, настолько, что ему пришлось бы, как Поттеру, заниматься разработкой повреждённых мышц… Грейнджер. Нет, определённо, ему стоило потратить на отжимания ещё минут двадцать, ровно до тех пор, пока воспоминания о ней не будут задвинуты в самый дальний угол, чтобы не отвлекать от насущного. Но уже гораздо, гораздо лучше. Лучше, чем было, когда он, бурча себе под нос что-то нечленораздельное и отчаянно стараясь не покраснеть — хотя прекрасно знал, что никогда не краснеет — протягивал ей проигранный в пул учебник, стопку агитационных брошюр и выбивающуюся из общего натюрморта коробочку. Хвала всем Богам, папирусная бумага скрывала её цвет. После этого они не виделись — погружённый в необходимую, но навязанную партийную работу Северус метался то по Дублину, то, захватив саквояж, отбывал в Белфаст. Ему порой не хватало времени даже на здоровый восьмичасовой сон и собственные проекты, так и лежащие в самом дальнем ящике, что уж говорить о визитах в «Крайдемн». Напряжение, в которое он себя вовлёк, считая это собственными веригами, рисковало вот-вот выплеснуться через край. Но Снейп старательно игнорировал любые сигналы, посылаемые разумом — в последнее время эти сигналы были истолкованы им совсем не так, как ему бы хотелось. Он вытерпит. Бывало и хуже. Бросив взгляд на часы, тоскливо отбивающие ровный ритм на рабочем столе, мужчина выругался сквозь плотно сжатые зубы и, захватив полотенце, направился в душ — до встречи с Гриффитом у него оставалось чуть больше часа и, если он не хотел слышать нелестные комментарии в свой адрес, ему стоит поторопиться. Слабая улыбка, искривляющая уголки губ, не сходила с его лица каждый раз, когда он пересекал границу Энфилд-роуд, отделённую грязной набережной Лиффи. Само по себе расположение одного из координирующих центров Гэльской лиги отдавалось приятной тоской с ароматом малинового ситро и домашней выпечки где-то внутри, и, проходя мимо двухэтажных строений, бастионами вытянувшимися вдоль тротуаров, на которых сбивал в кровь колени, он упрямо отводил взгляд от двери, напротив которой проводил часы. Странно, что Лили не вернулась сюда — судя по грязным, скрытым пыльными занавесями окнам после их отплытия в этой квартире так никто и не поселился. Она оставалась пуста, представляя собой напоминание о конкретном эпизоде его существования, мимо которого он проходил твёрдым шагом. День за днём. С самого начала работы на Гриффита он так и не взглянул на ту чёртову дверь, ни разу не свернул к пустырю в тупике, отчётливо слыша там детские крики — теперь их места принадлежат другим. Такие, как он, были варварски выдвинуты отсюда, сброшены со скалы во взрослую, отличную жизнь. Оставался только аромат малинового ситро, слабая улыбка и грубость ручки саквояжа в ладони, подсказывающая, что он прибыл сюда совсем не для ностальгических угрызений. Скрип входной двери в краснокирпичное одноэтажное здание близ пересечения с Энфилд-парком не выдал его и, прежде чем пройти в дальнюю из комнат, где уже слышались приглушённые мужские голоса, Северус позволил себе налить чашку кофе. Лишённый завтрака желудок открыто протестовал, и мысли, так отчаянно структурированные, вновь ринулись вскачь. Но, стоило тяжёлой, вязкой жидкости с явным привкусом молотой арабики осесть на языке, полируя его от остатков табачного смрада, он почувствовал себя человеком. В том, что последний месяц он не прикасался к выпивке не под каким предлогом, были свои плюсы — стало проще находить мимолётные радости жизни в подобных мелочах. Скрытый от порывистого сквозняка, доносившего с Лиффи запах прелой почвы и тины, сжимающий меж пальцев ручку чашки с треснутой эмалью, он кратко улыбнулся ещё раз. Подгоняемый дозой желанного кофеина разум заработал с новой силой, закрывая на замок мысли, что не должны становиться предметом его забот в ближайшие несколько часов. — А, Северус, — Артур улыбнулся ему, кивнув в знак приветствия, и вновь углубился в разложенные по стопкам документы на столе. День выдался туманно-мрачным, и света керосиновой лампы за его правым плечом отчаянно не хватало, чтобы вникнуть в их содержание, но Снейп и не пытался — обо всём, что будет необходимо, он узнает если не самым первым, то одним из. — Как дела? Майкл в задней комнате, отправляет телеграмму в Килкенни. — А что там? — подув на обжигающе горячую жидкость, мужчина довольно прикрыл глаза — маленькое облачко пара обласкало его лицо, оставляя влажный, тут же исчезнувший отпечаток на подбородке. — Тот майор из головного управления проговорился, мол, в местном полицейском управлении есть несколько необходимых нам документов. Майкл не был бы собой, если бы не потребовал выслать их немедленно. Ты слышал, что он получил документ добровольческого корпуса? Теперь среди них всех, как свой. — Как свой… но в пособничестве охранительной власти винил меня. — Я и сам в первые недели так думал, — встретившись с тяжёлым взглядом тёмных глаз, Гриффит только пожал плечами. — А что? Именно так все и выглядело. — И что же заставило тебя отказаться от своих убеждений? Не поверю, что заставило отказаться и Майкла — он до сих пор точит на меня зуб. — Ты был бы уже мёртв. — Touchér, Артур, — сил хватило только на то, чтобы негромко рассмеяться, подняв раскрытую левую ладонь в воздух. — Тюдор не из тех, кто любит оставлять следы даже своих побед, не говоря уже о поражениях. Я могу только благодарить Бога за то, что характеристика на каждого из нас за твоим авторством так и не попала в его руки. И за то, что мы впервые за все эти годы работаем в одном лагере, а не по разные стороны баррикад. Сведённые с лёгкой руки Коллинза, что, однако, не давала возможности вырваться из хватки, мужчины первые несколько недель старались не показывать возникающих то тут, то там признаков взаимного раздражения. Оба в глубине души понимали, что споры и склоки, бывшие их соратниками во время прошлых встреч, не приведут ни к чему хорошему и уж точно не помогут найти выход из ситуации, в которой после Пасхи оказалось всё ирландское общество, но мало что могли поделать с собственными убеждениями. Один, хоть и не был сторонником монархии, но в качестве компромисса предлагал, чтобы Ирландия стала отдельным королевством, находящимся под неполным, но протекторатом Великобритании. Второй зубами и ногтями цеплялся за республику, искренне веря в то, что люди, прожившие под тяглом столько лет, могут рассчитывать на полное самоуправление. Они бы грызлись до скончания времён, осыпая друг друга взаимными проклятиями во время публичных выступлений и соревнуясь в тонкостях неочевидных шпилек на бумаге, если бы пресловутый Коллинз на одной из встреч не поднял вопрос о Парламенте. Так они и сошлись. С горящими глазами и пятнами от чернил на пальцах, стараясь не упустить ни единой вспыхнувшей идеи об отдельном ирландском парламенте, не считающимся с Вестминстером и заседающим здесь, в Дублине. В самом сердце страны, за которую оба бились, не щадя собственных сил, пусть и совсем разными способами. — Нам дали положительный ответ, — спустя несколько минут молчания продолжил Гриффит, потирая кончиками пальцев виски, — как раз-таки в Килкенни, Корке и… Грейстонсе. Майкл уже вызвался проехаться с инспекцией и убедиться в том, что наших людей перевели в разряд политических заключённых, но я, если честно, против. — Я тоже, — гневный басовитый окрик, раздавшийся из-за закрытой двери помещения в задней части, вынудил Северуса покачать головой. — Ему бы отсидеться и привести себя в порядок. Хотя бы внешне. — Не отсвечивать, — согласно кивнул мужчина. — Есть кто на примете? Кроме себя любимого, тебе бы самому не помешало оставаться дома — за последний месяц ты накрутил порядочно миль, разъезжая в Белфаст. — Поттер, — первая фамилия, пришедшая на ум, явно развеселила Артура. — Молодой протеже… — Не мой — Майкла, но предлагаю его кандидатуру я совсем по иной причине. У него, в отличие от нас всех, есть мандат на депутатскую неприкосновенность, и с ним в любом случае будут считаться как с представителем местной законодательной власти. Побоится ехать сам, чего я, кстати, не советовал бы ему — может взять нескольких своих коллег из тред-юнионов. — Мыслишь поразительно дальновидно, Снейп. — Снейп! — Коллинз, хлопнувший дверью с такой силой, что штукатурка на стене грозилась треснуть, скрыл раздражение, глубоко вздохнув, и с улыбкой протянул ладонь. — Давно тут? — Достаточно, чтобы понять, что тебя в очередной раз что-то не устраивает, — ответив на рукопожатие, Северус пожал плечами. — Но на данный момент я не вижу никаких проблем. Кофе? — Нет, спасибо, во мне уже два кофейника точно… Виски, виски бы не помешал. Ты поставил его в известность, Артур? — Касаемо твоих доносчиков — да. Касаемо инспекций — тоже да, но Северус, как и я, против твоего присутствия. Я бы тоже не отказался от виски, но, быть может, чуть позже — у нас ещё достаточно работы на сегодня. — Не планируй ничего на вечер воскресенья, — мимоходом бросил Майкл, занимая место за столом напротив. — Не знай я тебя настолько хорошо, стал бы переживать о том, что это можно расценивать как попытку ухаживания… — только присутствие Гриффита спасло Северуса от нескольких грубых комментариев и, сдерживая в себе накопленное раздражение, он только цокнул кончиком языка. Несомненный прогресс в его анамнезе. В следующие полчаса их молчаливое, полностью сосредоточенное на стопках документации и прессы общество было разбавлено ещё четырьмя молодыми мужчинами, выполняющими скорее роль посыльных, чем координаторов и теоретиков. Подчиняющиеся напрямую Артуру, они входили в ячейку ещё первой «Шинн Фейн», вынуждая Северуса чувствовать себя несколько неловко в окружении людей с партийными корешками во внутренних карманах пиджаков. Ещё месяц назад ему приходилось невольно озираться по сторонам, ощущая внимательные изучающие взгляды, но со временем он сумел влиться в систему так, что стал неотделимой её частью, деталью механизма, без которого огромная бобина пропаганды более не могла функционировать. Прежде чем утопично строить новое светлое будущее, декламируя обществу идеи равенства и братства, им, как и французам — Северус, правда, старательно избегал брошенного Коллинзом сравнения с Робеспьером — стоило вновь планомерно подготавливать общество. Семена, посеянные агитационными брошюрами и выездами в погрязшие в британских долгах города начали всходить, пусть и задетые невероятной по масштабу и мощи реакцией правительства на пасхальные события, и сейчас требовали постоянного присмотра и ухода. Имеющие в своих руках куда больше козырей, споткнувшиеся о невозможность радикального перелома, они действовали постепенно, поселяя в доверенные им души людей крохи сомнений и всполохи ненависти к захватчикам — по-иному представители Короны в этих стенах не именовались. Артур и Северус, пользуясь не дюжими ораторскими и преподавательскими способностями, вернулись к отложенной в долгий ящик идее переложения своих догматов в удобоваримый для большинства простого населения формат, и, согласовав печать нескольких тысяч сигнальных экземпляров в типографиях Нью-Джерси, занялись публикацией собственной газеты с простым, но благозвучным названием «Нация». Майкл, выступавший в роли координатора, пышущий энергией и мчащийся вперёд, как локомотив, взял шефство над освобождёнными после прошений о помиловании республиканцами — вернее, теми, кто стал ими совсем недавно, испытав на своей шкуре горечь унижений в тюремных казематах — и медленно, но точечно и очень успешно увеличивал влияние организации, известной теперь широкой публике под именем Ирландского Республиканского братства, на территории всей страны. За несколько месяцев трое мужчин, обладая десятком верных последователей, сумели сделать гораздо больше, чем Конноли и его социалистическая группировка за несколько лет. Отчего-то на душе Северуса становилось всё светлее и светлее. Когда напольные часы прогрохотали семь раз, знаменуя наступление вечера, Коллинз устало откинулся на спинку стула и широко зевнул, даже не прикрыв рот ладонью. — Всё, всё остальное… После выходных. Поттер прислал телеграмму, согласен выезжать в Килкенни в начале следующей недели, чтобы успеть до открытия следующей сессии в Белфасте. Предлагаю, джентльмены, отметить наш скромный успех по вызволению — хотя бы частичному — из неволи наших братьев и пойти, наконец, выпить обещанный виски. Артур, твои парни идут с нами, это не обсуждается. — С самого утра мучаюсь головной болью, — порывисто поднявшись из-за стола, Гриффит размял затёкшую шею, сощурившись от ставшего неприлично ярким света керосиновой лампы. — Надеюсь, алкоголь хоть немного её притупит. А что за место? — О, достойное, — хрипло рассмеялся Майкл и, увидев, как на лице Северуса застыла странная гримаса, напоминающая что-то среднее между испугом и отвращением, приподнял бровь, безмолвно спрашивая причину такой реакции. — Действительно достойное. Снейп? Или заночуешь тут? — Я… — у него было меньше пяти секунд на то, чтобы придумать себе достойное оправдание. Уже три. — Я не пойду, Майкл. — Чем очень сильно меня обидишь — это наш общий успех. Кроме того, неужели тебе неинтересно узнать, что скрывается за… как ты там выразился… попыткой ухаживания? Крыть было нечем. Постаравшись спрятать разочарование за опущенной головой, Северус до боли прикусил губу. Значит, встретишься с ней раньше — от того, что ты убегаешь, легче не будет никому. Недаром же сегодня всё утро отчаянно донимал себя и своё тело физическим и умственным напряжением. — От подобного, с твоего позволения, я всё же воздержусь, — возблагодарив всех Богов за то, что Коллинз покинул комнату одним из первых, он позволил себе потянуть время, медленно застёгивая пуговицы сначала стеганого жилета, а затем и пиджака. Только нервная дробь, которую отбивал Артур по дверному косяку кончиками пальцев, заставила Северуса выйти на улицу, чтобы сразу же втянуть в себя сырой речной воздух. Затхлость тины и застоявшейся воды более не казалась ему омерзительной, приятно холодя затылок и, проигнорировав вскользь брошенное предложение Майкла пойти рядом, Снейп замыкал немногочисленную процессию, спрятав ладони в карманы брюк. Вопреки ожиданиям, не хотелось даже курить, и, предельно отстранённый от компании, он погрузился в собственные мысли. В «Крайдемн» было шумно. Вечер пятницы ознаменовал собой начало небольшого кутежа — работяги, уставшие за неделю, повалили в паб сразу после окончания смены, занимая места у стойки. Бокалы пива, покрытые испариной, сменялись один за другим; за полупьяными выкриками, приглушённым смехом, кашлем от дешевого табака и просьбами налить ещё у мужчин, зашедших в паб, была возможность не привлекать к себе внимания больше положенного. Разместившись в одном из самых тёмных углов заведения, вплотную примыкавших к злополучному бильярдному столу, что, слава Богу, не использовался сегодня столь активно, как можно было ожидать, Северус привычно откинулся на спинку кресла, прижимаясь затылком к мягкой коже. Он хотел окликнуть Коллинза, что в красках описывал Артуру достоинство местного эля и явно собирался устроить масштабную попойку, что ограничится сегодня несколькими бутылками содовой, но не успел — словно почуявшая присутствие знакомых, из-за деревянных подпорок выглянула девчонка, мягко улыбаясь каждому из присутствующих. Недостаток света, казалось, исчез тотчас. — Ми! — подскочив, Майкл сжал хрупкую ладошку меж своих больших и грубых, оставляя аккуратный поцелуй на выпирающей косточке большого пальца. — Тебе совсем необязательно было подходить к нам — судя по аншлагу, который сегодня здесь, у тебя и так достаточно дел. — Ну же, Майкл, дай мне возможность поздороваться с достопочтенными джентльменами, — театральный книксен привёл Артура и его молодых товарищей в восторг и, не скрывая своей симпатии, каждый из них счёл своим долгом повторить галантный жест следом за Коллинзом. Северус нашёл изучение потёртой столешницы более интересным, и выдохнул, поняв, что крепко сжимает ладонью подпрыгивающее в напряжении колено. — Мистер Гриффит, рада приветствовать Вас в своём скромном заведении. — Заведение, которым владеет такая прекрасная девушка, не имеет права называться скромным, — слишком долго Артур сжимал её пальцы, слишком близко к ней стоял. Или нет. Какое ему дело. — Могу я попросить Вас угостить джентльменов за мой счёт? — За счёт заведения, — тихо рассмеялась Гермиона, — и за наше знакомство, которое состоялось чуть позже, чем должно было, но от того не стало менее приятным. Что Вы будете? — «Джеймсон», полагаю… Майкл? — То же самое. Предпочтения Северуса тебе знакомы. — Мисс Грейнджер, — окликнул Снейп поспешившую к барной стойке девушку, чем вызвал недоуменные перешёптывания. — Бутылку содовой, пожалуйста. Ей хватило такта коротко кивнуть и, не задавая вопросов, скрыться в подсобном помещении. Проследивший за ней взглядом мужчина очнулся, почувствовав на своём плече тяжёлую ладонь. — Ну ты даёшь, Северус, — Майкл не сдерживал хриплых смешков, придвинувшись ближе. — И с каких это пор ты не пьёшь, мой дорогой друг? Я что-то пропустил? — С тех самых, как не могу нормально уснуть, — за потягиванием до хруста в костях удалось скрыть попытку отстранения. — Я не против того, чтобы Вы пили — не обращайте на меня ровно никакого внимания, если хотите отдохнуть. Мне будет достаточно. — Или ты просто слишком близко к сердцу воспринял слова Ми о том, что очень много пьёшь? Клянусь Богом, только она могла с таким напором за тебя взяться, — благо, в планы Коллинза явно не входило развивать тему. Воспользовавшись тем, что Артур завёл разговор со своими подчинёнными, он понизил голос, уделяя внимания рукаву собственного пиджака гораздо больше, чем собеседнику. — Касательно воскресенья. Артур поставил тебя в известность о том, что у меня теперь есть пропуск добровольческого корпуса? — Да. Мне неинтересно, как именно ты его получил, так что давай сразу к делу. — Тот майор, с которым мне удалось договориться о… работе на нашу сторону, сообщил не только об архиве в Килкенни. Он не говорил прямо, но я уверен в том, что в головном управлении британской охранки на Энфилд-роуд есть достаточно интересные документы, с которыми нам стоит ознакомиться лично. В воскресенье вечером он принимает наряд, и присутствие меня как члена добровольцев не вызовет ни у кого подозрений. — Тебя — да. Я пропуском, как ты мог заметить, не располагаю. — Потому и прошу твоего присутствия именно в воскресенье — открыть дверь чёрного хода будет не слишком сложно. — Что за документы? Не юли, Коллинз, а говори напрямую — раньше всеми делами, что завязаны с архивами, занимался ты. — Отчего-то я подумал, что ознакомиться со своим делом, которое, по слухам, весит пару фунтов и начинается ещё с момента твоей первой профессорской ставки, ты захочешь лично, — он пожал плечами, потянувшись к портсигару во внутреннем кармане. — А после ознакомления сделать так, чтобы большая его часть оказалось, м-м-м… утраченной безвозвратно. Но как знаешь. Пододвинувшись к краю, Майкл переключился на беседу с Гриффитом, плавно набирающую обороты и без алкоголя. Он сообщил то, что считал нужным, и, хорошо зная своего товарища, не будет тратить время на бессмысленные уговоры — если Северус хочет, в воскресенье он откроет ему двери полицейского управления. Северус хотел. Оглушённый, он не пошевелился, и только судорожно проводил по прикушенной нижней губе пальцами, стараясь хоть каким-то образом переварить свалившийся ком информации. Возможность, за которую ещё несколько лет назад, отсиживаясь в Штатах, он бы отдал всё. Возможность обелить себя — хотя бы частично. Возможность… подчистить собственную жизнь, хотя бы на полках картотеки. Что там было? Сколько чёртовых лет за ним на самом деле следили и сколько информации о его жизни, не связанной с политикой, им известно? — Северус, — сладкое дыхание коснулось его виска, мягко поигрывая с тёмными прядями. Глубоко вздохнув через нос, он перевёл взгляд от стеклянной бутылки на её лицо, оказавшееся непозволительно близко… и не увидел ничего, потому что страх, страх животный, от которого он совсем отвык, стал подтапливать его с неумолимой скоростью. Он только кивнул и, когда девичья ладонь мягко сжала его напряженное плечо сквозь ткань пиджака, прикрыл глаза. Для начала ему стоит увидеть всё собственными глазами, ведь так? За два последующих дня напряжение, штормовой волной накатившее в стенах «Крайдемн», хоть немного, но отступило, передав бразды правления его душой апатии и отрешению. Забывший зонт, Северус не пытался скрыться от пронырливых холодных капель под небольшим козырьком у чёрного хода в головное управление, позволяя им нескончаемым потоком стекать по лицу вниз, оставляя неровные пятна на коричневой шерсти пиджака. С губ вместе с дыханием срывались маленькие облачка пара, тотчас исчезая под неярким светом керосиновой лампы, служившей единственным источником освещения на петляющей в проулке дорожке. Оно, да несильный озноб, укутавший тело, выдавало то, что простоял он здесь… порядочно. Страстное желание закурить, появившееся из неоткуда, было прервано на самом важном месте — широко распахнувший дверь и явно не заботящийся даже о крохах конспирации Коллинз застал его подносящим зажигалку к кончику сигареты и, прежде чем Северус успел бы совершить это таинство, затащил мужчину внутрь тёмного узкого коридора. — Прости, что так долго, — устало пробормотал он, мановением пальцев призвав следовать за собой. — Джеймс принимал наряд дольше положенного, возникли непредвиденные… трудности. Постарайся не давать знать о своём присутствии никому, кроме меня. — Твой цепной пёс на попечении охранного отделения знает о том, что я здесь, ведь так? — Знает, — утвердительно кивнул Мик, придерживая металлическую дверь. — Но не видит. Оно и лучше. Нам прямо по коридору, не ошибёшься. Пустующее помещение, погружённое в полумрак, нагоняло тоску. С первого этажа, который мужчины преодолели широкой поступью, доносились приглушённые шаги, словно половицы были устланы мягким ковром, да изредка слышался скрип дверных петель. Дозорный, очевидно, старался найти себе хоть какое-то развлечение, в десятый раз проходился мимо запертых на ключ кабинетов майоров, лейтенантов и старшего офицерского состава, наивно полагая, что самое интересное не проходит мимо этих помещений, в то время как главное сокровище, надёжно укреплённое металлическим каркасом с решетками, подвергалось разграблению с его же лёгкой подачки. Самое главное, чтобы эти двое — а он не сомневался, глядя на напряжённого Коллинза, что архив он посетит в паре с кем-то из своих дружков-католиков — не оставили следов больше, чем он сможет убрать. Грохот железной двери на втором этаже отразился от стен, подобный грому, и молодой человек устало прикрыл глаза — у них есть около получаса до прибытия ночной поверки. — Тут всё в алфавитном порядке, все папки, — торопливо начал Майкл, хлопая себя по карманам. — Лампу зажечь не смогу, она останется тёплой ещё надолго, так что пользуйся зажигалкой. Нужна помощь? — Нет, нет, — бросил мужчина через плечо, направляясь к дальнему стеллажу, отмеченному буквой «С». — Смотри то, что было необходимо тебе. — У нас минут двадцать, не больше. То, что сочтёшь нужным уничтожить, прячь под пиджак и не особо вдавайся в чтение. Рослая фигура Коллинза потонула меж бесконечных, казалось, папок, карточек и кип печатных изданий быстрее, чем Северус сумел найти документы со своими инициалами на корешке. Мужчина ухмыльнулся себе под нос, прикусывая внутреннюю сторону щеки с такой силой, что на язык, неприятно кольнув, скатилось несколько капелек со стойким металлическим привкусом. Предчувствие, которое он отгонял от себя несколько дней, подкралось с новой силой, выбивая из-под ног почву и заставляя окончательно потерять равновесие. Когда пальцы, отплясывающие дикий танец на плотном картоне всё же сумели развязать так неохотно поддававшуюся бечёвку, он замер, скользя взглядом по машинописным страницам, чтобы с глухим стоном привалиться к металлическому стеллажу. На первом же листе, открывавшим личное дело Северуса Тобиаса Снейпа, были выделены четыре адреса. Энфилд-роуд, на которой он жил ребёнком. Фениан-стрит, где на преподавательскую ставку снимал квартиру до вынужденной ссылки. Лафайет-авеню, где собирал себя, разорванного, по кусочкам, наблюдая за тем, как алый солнечный диск лениво поднимается над водами Верхней Нью-Йоркской бухты, бросая тень на южную оконечность Манхэттена и корону статуи Свободы. Тэлбот-стрит, ставшая новым домом, местом, которое он считал оплотом… какого-никакого, но спокойствия, местом, где он мог позволить себе упасть на продавленный матрас, опустошая «Джеймсон» из горла. Четыре адреса, знаменующие всю его жизнь. Четыре адреса, по которым за ним следили изо дня в день. Хоть где-то он мог вздохнуть… спокойно? Национальность, напротив которой был поставлен знак вопроса. Вторая национальность, по их мнению, более вероятная, но заключённая в скобки — в том народе, к которому его причислили, всё идёт от матери. Дата рождения. Дата защиты диссертации и присуждения звания профессора. Дата отстранения от преподавания и приказ проректора, вклеенный особенно бережно. Вероисповедание. Группа блядской крови. Они знали о нём больше снующего меж стеллажами Коллинза, что старательно подчищал следы за оставшимися за решёткой членами братства, а ведь Северус открыл только первую из пяти папок. — Ещё минут пять, Северус, — бросил Майкл, и сквозняк, потянувшийся за ним следом, затушил слабое пламя зажигалки. У него было пять минут на то, чтобы судорожно пробежать глазами по сотням строчек, повествующих о каждом его шаге и сделать выбор, что ему — или им — дороже. Препарировать своё существование, выдёргивая дрожащими пальцами целые эпизоды. Он не был уверен, что справился с поставленной задачей хорошо — не каждый день выпадает возможность посмотреть на каждое прожитое мгновение со стороны, решая, что является самым важным — но, когда они покинули здание головного офиса охранного управления, всё так же выйдя через чёрный ход, его колотило. — Выглядишь жутко, — философски изрёк Майкл, жадно затягиваясь. — Давай сюда, я сожгу завтра вместе с тем, что сам взял. Вцепился, как в самое дорогое. — Там были документы на твоё имя? — собственный голос показался глухим и безжизненным, а пальцы, до сих пор сжимающие кипу листов и несколько небольших папок, заболели от напряжения. — Ничего интересного. Так, выписка из Тринити о спортивной стипендии да справка о парочке приводов в полицию. Они даже мою фотографию не сумели найти, гребанные сыщики… — Я… — ему пришлось сглотнуть, чтобы из горла не вырвался разочарованный, полный боли и отчаяния стон. — Ладно, наверное, это хорошо. Я пойду, Майкл. — Не переживай, и уголька не останется. Завтра со всем разберусь, обещаю. Кажется, он протянул ему ладонь, но Северус скрылся в полумраке пустующих проулков. Свет фонарей, бликуя сначала на линзах очков, а затем и на тёмной радужке, сливающейся со зрачком, слепил, вынуждая его жмуриться. За бликами подступали тени — сначала длинные и тёмные, а потом светлые всполохи, отдающиеся в висках тупой ноющей болью. Кажется, Майкл окликнул его с противоположного конца улицы — «Так Тэлбот же наверх!» — но ему не было никакого дела. Он может орать во всю глотку, не жалея ни лёгких, ни связок — у него чистая жизнь, следов которой не было на стеллажах головного архива британского охранительного управления. Даже фотографии. Если в первые минуты бакалейщик и хочет выставить его вон, памятуя вновь введённые с началом войны ограничения на продажу крепкого алкоголя, то потом, пересчитывая шиллинги, упавшие на прилавок из вывернутого кармана, сгребает всё — Бог ему судья — и молча ставит перед полуночным покупателем бутылку светло-коричневого, явно перемешенного с чистым спиртом бурбона. Ему всё равно: желание напиться, даже нет — желание выблевать собственную душу — слишком явное и сильное, и подобная жидкость, на вкус столь же противная, сколь и на запах, справляется с этой целью отлично. Он откупоривает пробку, стоя посередине широкой мостовой и, делая несколько больших глотков, от которых кадык ходит ходуном, ловит на себе последний осуждающий взгляд лавочника. Он не знает, куда несут его ноги, но постепенно священной жидкости в бутылке становится всё меньше и меньше и меньше… Когда он плечом толкает дверь паба, название которого крутится на языке, но упрямо не хочет произноситься, в ней остаётся дай Бог, чтобы четверть. Мало, неприлично мало, и он не находит ничего лучше, чтобы, не обращая внимания на изучающие взгляды засидевшихся завсегдатаев, занять место за стойкой, укладываясь щекой на согнутую в локте руку. Если он не уснёт сейчас, то совсем скоро будет грызть себя за неосмотрительность — надо было брать две, чёрт бы тебя побрал… — Северус, — ему знаком этот голос, эти чарующие, мягкие интонации, полные искренности и заботы. Так говорила с ним мама. Но мама давно умерла. — Северус, просыпайтесь. — Не надо, — устало произносит он, пряча лицо в сгибе локтя. — Я хочу просто… поспать. — Не думаю, что это самое удобное для этого место, Северус. — Её прикосновения столь же мягки, как и голос. — Почему Вы пьяны? Пьян… Странное слово, но знакомое и поразительно подходящее. А какое ей вообще до этого дело? — А какое Вам дело? — пальчики, пробегаясь по его затылку, зарываются в тёмные пряди. — Я бы и слова Вам не сказала, если бы Вы не заявились сюда за двадцать минут до закрытия и не распугали последних клиентов бранной речью. Ещё, кажется, говорили что-то про Майкла, но я не расслышала. Чёрт. Оттолкнувшись ладонями от шершавой поверхности стойки, он рывком поднимается, чтобы спустя мгновение столкнуться взглядом с бесконечно глубокими карими омутами. Ну, разумеется, он знает название этого треклятого паба и даже знает, по какой причине ноги привели его именно сюда. Хотя разум подавал отчаянные сигналы о том, что так поступать не стоит. — Так почему Вы пьяны? — тихонько произносит Гермиона, не нарушая физического контакта. Теперь подушечки её пальцев обводят каждую фалангу, каждую выступающую косточку на его бледных, покрытых мозолями ладонях. Он молчит минуту, две, пять, словно собирается с силами, словно открывает ящик Пандоры… который, если быть честным, поддаётся под её испытающим взглядом без особых усилий. — Потому что, мисс Грейнджер, моя жизнь мне не принадлежит. — Фраза тонет в болезненном выдохе, и ему приходится крепко зажмуриться, собирая мысли воедино. — Я наивно полагал, что для снятия полицейского надзора, с которым я, как мне казалось, впервые столкнулся в… Нью-Йорке, — название треклятого города оставляет на языке неприятный осадок, — мне нужно всего лишь вернуться к работе. Вновь читать лекции после возвращения и не особенно часто попадаться на глаза охранителям. Чтобы… чтобы узнать, что под надзором я был не только во время ссылки, но и до, и после неё. Чтобы узнать, что в моей жизни, что скрывалась под псевдонимами и выпущенными на подпольных типографиях брошюрами, не осталось ничего тайного… ничего личного. Чтобы понять, что каждый мой шаг, мисс Грейнджер, будет отслежен и описан десятью разными способами. Я так тщательно пытался… — ком в горле, явный признак слабости, пришлось сглотнуть, — обрести покой, что принимал за него абсолютную открытость. Я как… как лягушка в кабинете биологии. Они препарируют меня, мою жизнь… уже больше десяти лет, мисс Грейнджер. И я просчитался. Я опасен для всех, кто меня окружает, а не только для самого себя. Он замолкает и закрывает глаза. Тупая ноющая боль продолжает методично разрывать виски, и невесомое прикосновение к покрытой грубой щетиной щеке он в начале даже не чувствует — настолько оно… нереально. Невозможно. Желанно. Её пальчики скользят по щеке ниже, и он всё ещё не рискует открыть глаза, боясь, что видение, мираж рассыплется. Обводят пульсирующую в бешеном ритме жилку на правой стороне шеи, на фалангу — не больше — мизинец ныряет под ослабленный на одну пуговицу ворот рубашки, не замечая преграды, созданной галстуком. Замедлившись на секунду, они вновь поднимаются, выше, ещё выше, теряясь в тёмных прядях на виске, оставляя следы на чувствительной коже за ухом. Ладонь, тёплая и бархатная, накрывает щёку, не боясь колкости щетины. — Беги, девочка, — глухо произносит он, открывая, наконец, глаза. Смотрит в бесконечные карие омуты, преследующие его, куда бы он ни направился. Старается поселить в них зёрна ужаса и отвращения к самому себе. — Беги, пока не поздно, пока они не взялись… и за тебя. Она осторожно улыбается, не отводя взгляда. Придвигается чуть ближе, опираясь о стойку и шепчет — как неосторожно — в поразительной близости от его губ: — А что, если я не хочу убегать? — чтобы сломать последний оплот в самой глубине его души, чтобы поработить его. Но он не противится, поддаваясь такому нереальному, невозможному… желанному порыву. И приникает сухими, потрескавшимися губами к переплетению голубых вен на тонком запястье.