Улисс

      Норт Ричмонд-стрит заканчивалась тупиком, и это было чудесное место для того, чтобы претворить мой план в жизнь. На самом деле, его в шутку за обедом предложил Мик, но, стоило ему заметить, что я погрузился в размышления, он струсил. Мик трусил почти всегда, когда дело касалось важных для меня вещей, но я не мог на него обижаться — после того, как в апреле он попал на учёт в полицейское управление за разбитую витрину, он старался не огорчать Мэри.       — И всё же… Ты уверен? — бормотал Мик себе под нос, подстраивая речь под ритм собственных шагов. Он отставал от меня на пару метров, показательно шаркая подошвами новых ботинок, и не мог увидеть того, как первозданная ярость исказила моё лицо, даже если бы очень захотел.       — Если бы не был уверен, то уже нёсся по Букингем-стрит, — напряжение, клокотавшее в крови, заставляло меня то крепко сжимать, то разжимать кулаки. Мне казалось, что я уже успел почувствовать на языке тяжелый привкус чужой крови.       — А деньги-то у тебя есть? За вход нужен шестипенсовик.       — Есть. И даже на то, чтобы купить ей одну из тех цветастых ленточек, с которыми по школе ходят девчонки. У неё я такой не видел.       — Ты что, снова у отца украл? Он же тебя побьёт, Сев…       — Заткнись, Коллинз, — меньше всего мне хотелось думать о том, что может ожидать меня по возвращении домой. И вообще я имел на эти деньги полное право. Хотя бы потому, что вынужден был носить одну и ту же куртку вот уже три года. Глядя на протёртые рукава и дырявые карманы, даже Мик качал головой, стыдливо пряча взгляд.       Мы добрались до тупичка, перемахнув через забор, отделявший четырёхугольную лужайку от мусорных баков. Мик закашлялся от смрада, попытавшись спрятать лицо в ладонях, но место менять не подумал — кажется, он, как и я, понял, что здесь его вряд ли кто-то будет искать, если я перестараюсь.       — Когда у них заканчиваются занятия? — я стал говорить тише, чтобы не привлекать к себе внимания, и устроился за брошенными друг на друга деревянными поддонами, сквозь щели просматривая главную дорогу.       — Во втором часу… И всё же, Сев, я не думаю, что это хорошая идея. Не проще было бы тебе просто позвать её?       Об этом я не подумал или просто не захотел думать. Я возвращался из колледжа по привычной длинной дороге, полагая, что зайду поздороваться и посмотреть на её милую форму — я точно знал, что она, вернувшись из школы, ещё не успела переодеться, занятая приготовлением обеда — но, вместо желанной встречи, обнаружил у её порога Смита. Этот идиот из муниципальной школы, говоривший на отвратительном кокни, что заставлял нас с Миком кривиться и отплёвываться, переехал к нам совсем недавно и, очевидно, поняв, что не может заручиться молчаливой поддержкой нашей компании, где сильна была неприязнь к пеленальщикам, стал пытаться привлечь внимание девочек. Девочки. Моей Лили.       Я не знал, почему считал её своей. Для меня, Мика, Мэри, которая кормила меня после колледжа и часто спрашивала про то, как у меня обстоят дела, для Джошуа, что возвращался из рейсов на несколько недель и только кивал мне, когда я проходил по переулку, ведущему ко входу в их дом, для тех ребят, с которыми мы играли в регби — для всех, кто нас окружал, это было самим собой разумеющимся. Её опасались обижать, так как знали, что она находится под защитой. Пусть я и выглядел довольно хило, особенно в сравнении с Миком, но вместе мы представляли грозную силу — он бил, а я думал.       Но сегодня всё было наоборот. Ярость, которая была мне знакома по стычкам с отцом, что стали происходить всё чаще и чаще после того, как уехала мама, наполнила мою душу до краёв. Когда я увидел Смита на пороге её дома, когда я увидел, как она улыбается ему, теребя тонкий браслет на своём запястье и отводя взгляд, я почувствовал, как против воли сжались кулаки. Я слышал, как он позвал её в «Аравию» вечером воскресенья, и как она согласилась, даже не потратив время на раздумья. Как будто напрочь забыла о моём существовании, когда улыбалась этому…       Я был рад, что вижу так немного. Я повернул, так и не дойдя до её двери, и направился домой — до прихода отца у меня было время на то, чтобы всё хорошенько обдумать. Я был словно в тумане, казалось, все чувства, всё то хорошее, что она подарила мне, вот-вот меня покинет, и стискивал кулаки всё сильнее, до боли.       Я рассказал обо всём Мику, которого Смит раздражал, наверное, столь же сильно, как и меня — или это была солидарность, я не уверен — и, когда мы курили за школой, закинув пиджаки на перекладины, чтобы они не пропахли, он между делом обмолвился о том, что было бы неплохо его проучить. За то, что слишком уж хорошо для пеленальщика играет в регби и лезет к девчонке. Моей девчонке, с которой целуюсь я.       — А я думаю, что это одна из лучших идей, которые когда-либо приходили тебе в голову, старик. Сколько сейчас?       — Без десяти час, — пробубнил Мик за моей спиной, косясь на циферблат новеньких часов на кожаном ремешке.       Времени ещё хватало и, оторвавшись от своего наблюдательного пункта, я забрался наверх, соскальзывая ботинками по крышке мусорного бака, и, разместившись на самом верхнем поддоне, закурил. Мик смотрел на тлеющую меж моих пальцев папиросу с невероятным по силе желанием, чуть ли не облизываясь.       — Будешь? — когда я протянул ему папиросу, он только тяжело вздохнул, почёсывая затылок.       — Не могу. Мэри знает, — тоскливо произнёс он, пряча взгляд. — Мне стоит ради приличия побыть нормальным братом, а не…       — Только не говори мне, что она винит во всём меня.       — Нет, конечно нет, Сев, — вздохнув ещё раз, он вскарабкался следом, заняв место по левую руку от меня и жадно ловя ноздрями тонкие струйки дыма. — Наоборот говорит, что мне нужно брать с тебя пример. Что ты весь такой… правильный, что мне надо учиться так же хорошо, но я только и делаю, что попадаю в неприятности.       — Узнай она всю правду, боюсь, перестала бы пускать меня на порог, — я ухмыльнулся собственным мыслям, в красках представив то, как убегаю от Мэри по Энфилд-роуд вниз, к проулкам, только бы не попасть под горячую руку.       — Она говорит, что ты похож на Эйлин, — добавил он тихо, на грани слышимости, но его слова проникли в подкорку, заставив меня содрогнуться. Я не нашёлся что ему ответить и только глубоко затянулся, выпуская неровные колечки тяжелого дыма через нос. Мне не было никакого дела до того, что куртка пропахнет — дома среди вечного смрада дешевого пойла и кислой капусты этого бы никто не заметил.       Мик очнулся первым. Дёрнув меня за рукав, он указал пальцем на ближайшую улочку, выходившую прямо к тупику — Смит, закинув пиджак на плечо, неспешной, немного вразвалку походкой шёл в нашу сторону, полностью погружённый в пинание консервной банки. Мне потребовалась пара секунд, чтобы спрыгнуть на землю и, пусть и не слишком грациозно приземлившись, но преградить ему путь.       — Здоро́во, Снейп, — мне хотелось ударить его сходу, только из-за этого отвратительного говора. — А ты чего это здесь, а не с Эванс? Ты ж от подружки своей не отходишь…       — Мне показалось, Смит, — когда я стал наступать на него, заставляя отходить всё ближе и ближе к кирпичной стене, то увидел, как он подобрался, готовясь защищаться — я был значительно его выше, а Мик, что стоял за мной, показательно закатывая рукава рубашки, умел вселять в наших противников страх, — что ты немного запутался. Эванс не надо никуда водить.       — А она согласилась, — он самодовольно усмехнулся, не боясь смотреть мне прямо в глаза. Не могу сказать, что видел его лицо — взгляд застилала красная пелена. — Видимо, ей стало с тобой скучно. Все знают, что вы с ней целуетесь, а вот дальше дело не заходит.       — Это не твоё дело.       — Да? А мне кажется, что сегодняшним вечером всё, что касается Эванс, станет моим делом.       Кажется, Мик крикнул что-то и даже подался вперёд, стараясь схватить меня за плечи. Но я не слышал и ничего не чувствовал. Одного удара хватило, чтобы Смит сложился пополам, схватившись за живот, и всё, что происходило дальше, было делом техники — наблюдения за Коллинзом мне хватило на годы вперёд. Не жалея силы, я ударил его коленом по лицу — после того, как послышался глухой хруст, его ладони, что теперь закрывали разбитый нос, окрасились в багровый. Крови было много, но я ожидал этого и потому не испугался. Я схватил его за рубашку и, с силой толкнув, заставил повалиться на пыльную землю и взвыть от боли. Он не видел, как я возвышался над его скрюченным жалким телом, как я прожигал взглядом разорванную светлую ткань, что постепенно окрашивалась в алый неровными подтёками. Он закрывал голову, очевидно, ожидая ударов, но я не был таким же, как отец — я не бил лежачих. Смит, храбрившийся ещё пару минут назад, не смог мне ничего противопоставить даже тогда, когда стоял на ногах, а сейчас… Сейчас представлял из себя последнего неудачника.       — Ну, всё хорош, пойдём, — шепнул Мик мне на ухо, держась на почтительном расстоянии. — Сейчас повалят из муниципальной школы, нам бы лучше скрыться.       Он был прав — в таком состоянии я не был уверен, что сдюжу драться ещё и с его дружками. Мне было невероятно, до одури плохо, меня колотило, как в лихорадке, а кулаки продолжали сжиматься. Я чувствовал себя так не из-за того, что этот чертов Смит сейчас лежал у моих ног, а из-за его слов. Они кольнули меня сильнее, чем я мог ожидать.       Кинув рядом с его лицом тлеющий окурок, я молча развернулся и неспешным шагом побрёл по Норт Ричмонд-стрит вверх. Через несколько минут мы с Миком оказались на нашей улице и, хлопнув меня по плечу, он пошёл домой.       — Наверное, меня ждёт Мэри, — но я знал, что это было не так, ведь до конца наших занятий оставался ещё час. Он просто не хотел ощущать на себе ту тяжесть, что окутала меня с ног до головы, не давая возможности сделать вдох.       Я пробыл дома до семи часов вечера, благодаря всех богов за то, что отец так и не появился — вероятно, решил отметить конец выходных в своей любимой манере. Мне это было только на руку и, стянув пятифунтовую бумажку с комода, я направился в сторону Букингем-стрит. От вокзала отходил поезд, и в этот час я был единственным пассажиром в вагоне. Газовые фонари, проплывающие неровными белыми светилами мимо меня, не давали мне забыть о том, куда я направляюсь.       Поезд долго полз мимо пустующих домов и разорившихся предприятий, утопая в тени угольного дыма и силуэтов выхлопных труб, мимо мерцающей реки, где уже не виднелись силуэты рыбацких лодок, и наконец добрался до сколоченного на скорую руку перрона. Прямо передо мной красовалось большое строение, на фасаде которого светились арабские символы — нечто подобное я видел в книжке со сказками. Я решил не идти на базар, боясь потеряться там среди прилавков и упустить ту цель, ради которой я проделал весь путь и, примостившись у перил, стал ждать. Я был уверен, что она приедет к восьми — Джошуа не вернулся бы домой раньше, а уйти сама она не могла.       Моих денег, учитывая то, что я потратил четыре шиллинга на то, чтобы доехать, с головой бы хватило на то, чтобы купить ей какую-нибудь безделушку. Ту самую цветастую ленточку, с которыми по школе ходят девчонки. Или, может, ещё один браслет, который бы она носила на своём хрупком запястье.       К половине десятого кругом настала такая тишина, которая бывает в церкви после службы. До прибытия последнего поезда оставалось совсем немного, и я верил — или хотел верить — что она обязательно будет там, раз не приехала раньше.       Послышался звон монет на металлических подносах. Я уже и не помнил, зачем я сюда приехал, дыша на начавшие замерзать пальцы — май хоть и вступил в свои права, но здесь, рядом с Дандлоком, вечерами было холодно. Чей-то голос, раздавшийся с галереи, объявил, что сейчас потушат свет. Последний поезд, что уже полчаса простаивал на другом конце платформы, стал медленно разворачиваться. Торгаши заполонили перрон, обсуждая выручку за сегодняшний день.       «Аравия» погрузилась во тьму. Поезд издал резкий гудок, призывающий всех пройти в вагоны как можно скорее.       Пока я ехал до Дублина, поигрывая монетами в своём кармане, я сильно жмурился — глаза жгло обидой и гневом.

***

      Ему казалось, что он с головой погрузился в пышное облако. Мягкость, окутавшая тело со всех сторон, утягивала со страшной силой, мешая открыть глаза. Даже солнечный свет, пробивавшийся сквозь неплотно зашторенные окна и бывший редкостью для конца сентября здесь, в Дублине, не смог заставить его вырваться из сладостной неги с отчётливым, но ненавязчивым ароматом мёда и лимонника. Чуть откинув одеяло, неровной кучей оставшееся лежать на другой стороне постели, он медленно потянулся, наслаждаясь тем, как каждая мышца и связка, каждая клеточка тела наполняется томительной сладостью. Похмелье, вопреки его ожиданиям, не мучило его страшной головной болью, и только сухость во рту намекала на то, что произошло накануне вечером…       Стоп. А что произошло накануне вечером?       Он поднялся с мягкой, набитой перьями подушки рывком, выпуская воздух через нос. Окружающие предметы встали перед глазами неясными размытыми пятнами, что, однако, не напоминали интерьер его собственной конуры. И чтобы разглядеть их и постараться вспомнить, где находится, мужчина потянулся к прикроватной тумбе за очками. Ладонь, сжавшая пустоту, отогнала последние сомнения — он был не в своей квартире. У него не было такой мягкой постели, укрытой свежим выглаженным бельём. На его матрасе, занимавшем скромный уголок в комнате, заваленной книгами, бумагами и бутылками, вряд ли могли расположиться два человека. Простыни же по правую сторону от него хранили практически неуловимое, ощутимое только кончиками пальцев тепло. Он был не в своей квартире и спал не один.       Он застонал, сжимая виски подрагивающими пальцами — видение было мимолётным и, стоило ему вырваться из неги, как боль пронзила его пульсирующими иглами, разгоняя по мозгу кровь, заставляя думать, заставляя вспоминать. Последнее, что отчётливо он видел перед своими глазами — наполовину опустевшую бутылку дешевого бурбона и слишком хитроумные для его воспалённого разума переплетения улочек родного города. Месяца завязки, устроенной добровольно для того, чтобы выдавить из тела весь яд, хватило для того, чтобы он напился как свинья. Он не позволял себе подобного… хотелось бы думать, что с далёкой юности. Но попойка, устроенная после увольнения, стала неприятным барьером, сил который перейти не было. Он хорошо помнил повод, по которому устроил подобное, помнил кипы листов, по которым пробегался взглядом, помнил Майкла, смотрящего на него с жалостью и нескрываемой грустью, помнил, кажется, как оказался в месте, в котором желал появляться в самую последнюю очередь.       Щелчок.       — Пригнитесь, Северус, — шепнула девчонка, аккуратно поддерживая его под грудь. Его пальцы были в опасной близости от распущенных кудрей и, если бы он захотел, то мог бы коснуться мягких локонов, обрамляющих её лицо, отвести их, а потом сделать один шаг. Его было бы достаточно для того, чтобы здесь, на узкой лестнице, не дать ей возможности сбежать… Но потолок был слишком низким, и мужчина счёл нужным последовать её указаниям — об остальном он может позаботиться позднее.       Он уже был здесь. За день до того, как всё пошло крахом, когда Майкл, променявший свою шкуру на социалистическое знамя, носился на первом этаже из угла в угол, инструктируя молодых парней в тонкостях устройства армейских винтовок, полученных обходными путями. Он был здесь, сидел на стуле во главе её стола и, скрепя зубами, ждал, пока импровизированная пытка закончится. Он не глянул на своё отражение, когда покидал её жилище, но унёс на себе запах душистой воды, запах её тела, ласку её движений, продиктованную заботой о ближнем.       Лампа, отбрасывающая неровные тени, была единственным источником света в помещении, что являлось и столовой, и гостиной. Вопреки его ожиданиям — ноги подкашивались, и он готов был осесть на любую поверхность, даже на тот треклятый стул, только бы мир перестал вращаться перед глазами — девчонка, пробормотав что-то себе под нос, повела его в скрытую за дубовой дверью комнату.       — Мгновение, Северус, я включу свет, — кажется, он кивнул и, прикрыв глаза, привалился к стене. Но от того, чтобы начать медленно соскальзывать по ней прямо на пол, его удержали мягкие блики. Он потянулся к ним, сделав нетвёрдый шаг вперёд, и вновь оказался в её руках. Наверное, будь он… трезвее, то задумался бы о личном пространстве, которое испарялось со скоростью света в присутствии этой девчонки.       Кажется, она усадила его на постель. Следить за перемещениями хрупкой фигурки из угла в угол было так тяжело, что он даже не пытался, вновь прикрыв глаза. Тепло, окутавшее его с головы до ног, грозилось поглотить его, так и не начавшего сопротивляться, и, издав хриплый полустон, он откинулся назад, зарываясь в лоскутное покрывало лицом.       — Нет, так дело не пойдёт, — он готов был поклясться, что она прижала кулачки к бокам, оглядывая его. — Нужно раздеться.       — Нет, мисс Грейнджер, — упрямо произнёс мужчина, не поднимая головы. — Я хочу только спать.       Его потянули за галстук. Сначала едва ощутимо, словно пытаясь привлечь внимание, а потом всё сильнее и сильнее, вынуждая, все же, подняться. Но как же ему не хотелось, как же… А, да чёрт с ним. Он слишком пьян, чтобы сопротивляться такому напору. Силы на то, чтобы стянуть с плеч пиджак и отправить его подальше в угол комнаты у него нашлись, но, кажется, весь запал пропал сразу же после подобных нехитрых действий. Упираясь ладонями в колени, он чуть наклонился вперёд.       — Я разделся, — произнёс мужчина по слогам, смотря в глаза цвета выдержанного виски. Так на солнце переливался «Джеймсон». Но, сказать честно, таких искорок — нежности, веселья — в нём не было. Только она могла смотреть на него так, что где-то в груди закручивался тугой узел, а по телу расползалось… что? О, нет. Только не повторение того сумасшествия в Белфасте. Ему хватит сил держать себя в руках.       Или нет. Не тогда, когда она, не отводя взгляда и улыбаясь самыми кончиками губ, опускается перед ним, сидящим на постели, на колени. Не тогда, когда её тонкие пальчики уверенными, но поразительно медленными и выверенными движениями развязывают «принца Альберта», доведённого у него до маниакального автоматизма.       Галстук отправляется следом за пиджаком, а пальчики, меняя маршрут, ласково обводят грубоватые линии подбородка, касаясь щетины. Опускаются ниже по шее, прослеживая сжатую воротом рубашки жилку, и расстёгивают первую из многочисленных пуговиц. Нет, определённо, эта пытка была придумана специально для него. Для того чтобы он, сжимая колени до дрожи в ладонях, медленно выпускал воздух через нос и смотрел в её глаза.       — Вы затихли, Северус, — нагло шепчет девчонка. Её пальцы достигли солнечного сплетения и ненавязчиво, словно желая раздразнить его, она проводит кончиками по выступающим из-под майки рёбрам, пересчитывая их. — Наслаждаетесь действом?       — Не каждый вечер, мисс Грейнджер, столь симпатичные девушки встают передо мной на колени.       — Хотите продолжения? — ладошка, опустившись чуть ниже, накрыла его, судорожно сжимающую колено. Боги. Даже если бы он хотел, даже если бы мир не расплывался сейчас перед глазами, он бы всё равно не нашёлся, что ей ответить. Действия в такой ситуации были бы гораздо предпочтительнее.       Оттянув белую хлопковую ткань за воротник назад, она заставила его завести руки за спину и за несколько движений лишила его последнего рубежа обороны, последнего намёка на доспех, на собственную неприступность. Он проследил за её оценивающим взглядом, пробегающим по линии плеч и отпечатку, оставленному до конца жизни шальной пулей там, на колоннаде Почтамта, по мышцам рук и проступающим сквозь бледную — слишком бледную — кожу венам и тяжело сглотнул. Даже сейчас он прекрасно понимал, что из себя представляет.       Но он не увидел отвращения. Вряд ли вспыхнувший в глубине карих омутов огонёк, от которого зрачок почти полостью слился с радужкой, можно было назвать отвращением.       Потёртые коричневые оксфорды и носки оказались заботливо отставлены к изножью постели. Ещё раз оглядев его с ног до головы и очевидно удовлетворившись трудом рук своих, девчонка попросила его чуть приподняться и откинула покрывало на небольшое кресло. Почувствовав мягкость постельного белья кончиками пальцев, он вновь тяжело вздохнул и осторожно забрался под одеяло, с наслаждением откидываясь на поразительно мягкие подушки. Господь свидетель, так хорошо ему не было… да чертовски давно.       — Спасибо, мисс Грейнджер, — ему хватило такта закрыть глаза в тот момент, когда она начала расстёгивать пуговицы собственной блузки, и с девичьих губ сорвался тихий смешок. Он всё ещё был не против того, что она находит его смешным.       — Когда Вы пьяны, то очень милы, Северус, — её голос раздался в поразительной близости и прежде, чем понять что либо, он почувствовал, как несильно прогнулся матрас по правую сторону от него. И как погас свет. — Доброй ночи.       Он был абсолютно не против того, что её буйные кудри щекочут лицо. Так, он продолжал ощущать её ненавязчивое присутствие, ставшее вдруг абсолютно правильным, даже сквозь сон.       Щелчок.       Отвращение к самому себе медленно поднималось вверх по пищеводу, обжигая внутренности. Лучшим из возможных решений было как можно скорее нацепить на себя одежду, которая, к слову сказать, аккуратной стопкой лежала на подлокотнике кресла, и сбежать, даже не прощаясь. Головная боль, разрывающая черепную коробку, стала меньшим из того, о чём он беспокоился — последствия бурно проведённого вечера он мог пережить самостоятельно, запершись в своей квартире за парочкой замков. Судя по тишине, окутавшей квартирку, Северус предположил, что девчонка уже спустилась вниз, готовя паб к открытию, а расположение пожарной лестницы было ему хорошо известно. Ладно, к чёрту. Ему нужно покинуть это место как можно скорее, оставляя здесь, на смятых простынях, свою добровольную капитуляцию и испуг с примесью нежности, поселившийся где-то внутри от её выверенных, аккуратных движений.       Пальцы неприятно подрагивали, и ему пришлось несколько раз сжать кулаки, чтобы успокоиться и вновь попытаться пропустить особенно сопротивляющуюся пуговицу сквозь прорезь на стойке рубашки. Галстук, пожалуй, можно просто сунуть в карман — дышать было тяжело, и утягивать шею удавкой не хотелось. По крайней мере не сейчас, когда ему не потребуется дополнительная защита, ещё один элемент доспеха, неосторожно растерянного накануне.       Осторожно, стараясь не издавать лишнего шума, мужчина приоткрыл дверь, облегчённо выдохнув — хвала всем богам, петли были смазаны и комнату не разрезал скрип, что показался бы ему оглушительным. Мягкая подошва оксфордов заглушила звук его шагов по чуть потёртым половицам, он застегнул пуговицу пиджака. До заветной двери, запертой на одну единственную щеколду, было рукой подать, и он почти почувствовал соприкосновение своей кожи с медной ручкой…       — Кофе, Северус? — чтобы выругаться про себя и замереть, опустив плечи. Разумеется, она бы не оставила его одного в своей квартире. В своей спальне. И как же, чёрт подери, неудобно было то, что столовая, как и в его квартире, вплотную примыкала к прихожей.       Путь для отступления был один — продержаться в её обществе ещё немного, стараясь не сгореть от стыда, и поблагодарить за заботу, в очередной раз ему оказанную. Ни больше, ни меньше, ведь так?.. Но почему-то стойкое ощущение того, что он был первым мужчиной, спавшим в её постели, поселилось на задворках сознания и отчаянно не желало уходить со столь удобного места.       — Было бы… замечательно, мисс Грейнджер, — выдохнув и ознаменовав тем самым принятие своей участи, он развернулся и за несколько широких шагов оказался перед крепкой столешницей. Вцепившись в неё пальцами исключительно для того, чтобы удержать равновесие, он так и не поднял головы. — Я прошу у Вас прощения за принесённые неудобства. Состояние, в котором я находился, не может оправдать моего поведения, и мне искренне жаль.       — С Вами часто случается подобное? — он не был уверен, что она кивнула, принимая его извинения, потому что до сих пор находил изучение потемневшей от времени поверхности стола более интересным занятием. Появление в поле его зрения чашки с крепким кофе заставило его подернуть головой и, как только аромат, показавшийся в тот же миг целительным, достиг его, он шумно втянул в себя воздух. Полцарства за глоток.       — Подобное… что, мисс Грейнджер?       — Вы, несомненно, были милы… куда более милы, чем обычно, — девчонка подошла ближе, вынуждая повернуть голову и тут же отвернуться. Прикосновение к предплечью обжигало, обжигало столь сильно, что ему пришлось сжать челюсти. Стеганый халат, пояс которого эффектно подчёркивал тонкую талию и плавный изгиб бёдер, очевидно, в ближайшее время станет объектом его сновидений. — Но я беспокоюсь, Северус. То, о чём Вы рассказали, это…       — Я не должен был этого делать, — сухо произнёс мужчина, высвобождая свою руку, делая всё возможное, чтобы физический контакт прекратился. Для его внутреннего спокойствия. — За что так же прошу прощения. Я привык… справляться со своими проблемами самостоятельно, но алкоголь развязал мне язык сильнее, чем я мог предположить. Вам следует обратить внимание только на то, что общение со мной… сверх меры может повлечь за собой неприятности.       Девчонка фыркнула, занимая место за столом напротив. Закинув ногу на ногу она, очевидно, сама того не подозревая, подарила ему прекрасный обзор на показавшуюся под разошедшимися полами халата стройную ножку.       — Кажется, я дала Вам понять, Северус, что не намерена убегать.       — Мисс Грейнджер, — собственный голос был до того глух, что напомнил ему сиплое шипение. Он уже начинал поддаваться. — Боюсь, я должен потребовать от Вас не пытаться искать со мной контакта. Произошедшее вчерашним вечером было ошибкой.       — Мне показалось, что Ваши объятия говорят о другом.       Твою мать. Её волосы не просто так щекотали ему лицо.       — Я… — стараясь скрыть липкий страх, разливающийся по телу, он на несколько мгновений зажмурился, потирая уголки глаз. — Я надеюсь, что большего себе не позволил.       — Нет, — ему показалось, или в её голосе промелькнула печаль? — В любом случае, Вы были слишком пьяны, чтобы помнить всё.       — И чтобы контролировать себя. Это, повторюсь, никак не оправдывает моё поведение, и я вынужден извиниться перед Вами за то, что, возможно, ввёл Вас в заблуждение. После того, как я покину «Крайдемн», мисс Грейнджер, я сведу своё присутствие в его стенах к минимуму.       — Будете избегать меня, как делали это весь месяц, Северус?       — Бога ради, мисс Грейнджер…       — Перестаньте отрицать очевидное. Вчера вечером не произошло… не произошло бы всего этого, если бы Вам не нужна была помощь. Я хочу, — на секунду она замолчала, собираясь с мыслями. — Я хочу помочь тебе…       — Помочь мне? — он стискивает кулаки с такой силой, что белеют костяшки. Тон его голоса становится ядовитым и неприятным, но он должен — обязан — оттолкнуть её. — Что ты себе выдумала, девчонка?       — Пожалуйста, — этого хватило, чтобы она потеряла былую хватку, дрогнув перед ним, чтобы в глубине карих глаз, где вчера он видел нежность, адресованную ему — только ему — отразился испуг. — Пожалуйста, дай мне хотя бы попытаться облегчить твою жизнь, Северус…       — Разве у меня на спине написано «спаси меня», Грейнджер? — он рывком поднимается из-за стола. — Что непонятного в словах о том, что я, чёрт тебя дери, опасен?       — Я сказала, что не боюсь…       — Я выгляжу беспомощным? — собственные интонации напоминают ему о человеке, которого он старательно пытается забыть. Ярость, постепенно отравляющая кровь, разгоняемая сердцем по всему организму, затапливает его. Тоби Снейп разговаривал с ней так же. С мамой. — Отвечай!       — Нет… — с её губ, полных и прекрасных, срывается первый всхлип. — Я просто хочу помочь…       — Не ври мне, девчонка! — он переходит на крик в тот момент, когда кулак с грохотом обрушивается на столешницу. Чашка кофе, к которой он так и не притронулся, чуть подскакивает, и обжигающая жидкость растекается по деревянной поверхности тёмной лужицей. — Я не нуждаюсь в помощи. У тебя есть гребаный Коллинз, который смотрит на тебя, как на сокровище.       Она молчит, только хрупкие плечики под тканью насыщенного лавандового оттенка чуть подёргиваются после каждого резкого вздоха. Ты чудовище, Снейп, отплативший за то единственное светлое пятно, что появилось в твоей жизни, едва сдерживаемой истерикой.       — Я не терплю лжи, Грейнджер. Держись от меня подальше, если не хочешь пострадать.       Он не хотел хлопать входной дверью, чтобы не казаться самому себе окончательно потерянным, но у него не получилось. У него не получилось ни думать, ни слышать, ни вздохнуть. В горле встал ком. Окружающие предметы, возникшие перед глазами — пустующий задний двор «Крайдемн», несколько пустых бочек из-под пива, ящики, нагруженные стеклянной тарой — поплыли сначала влево, а затем вправо, словно мираж. Ему пришлось со всей силы вцепиться в металлические перила пожарной лестницы, не успевшие высохнуть после ночного дождя, чтобы сохранить равновесие и не скатиться вниз кубарем. Ещё несколько шагов, и он оказывается на твёрдой земле, но, чтобы продолжить путь, ему необходимо неловко прислониться плечом к кирпичной стене и закрыть глаза.       Он не нуждается в помощи, потому что он слишком жалок. У него нет возможности для того, чтобы хотя бы попытаться спастись. Он утягивает всех, кто его окружает, на дно. Мама умерла, сбежав из-за него. Отец спился, разочаровавшись в собственном сыне. Лили… решила, что продавать свою любовь за пятнадцать фунтов будет выходом лучшим, чем стать его женой.       Прикусив внутреннюю сторону щеки, он, отрезвлённый болью, медленно побрёл в сторону Энфилд-роуд. Глаза жгло обидой и гневом.