Улисс

      — Новости о притеснениях коренного австралийского населения, публикуемые в газетах либерального направления, подконтрольных «Гардиан», несущественны и не имеют под собой никаких оснований, — на мгновение сухой голос отца Батлера затих, — прислонившись бедром к крышке учительского стола, он стал наблюдать за медленным танцем снежинок за окном. — Разумеется, это чудное зрелище, молодые люди, — произнёс он с некоторым недовольством, складывая руки на груди. Задетое серебряное распятие несколько раз качнулось из стороны в сторону, потревоженное неловким движением. — Но попрошу Вас не отвлекаться. Итак… не имеют под собой никаких оснований. Поголовье овечьего скота за последние десять лет было истреблено более чем на половину — бараньи туши используются для ритуалов примитивных религий. Мы с вами обсуждали их на одном из вводных занятий, если помните: к ним относятся фетишизм, магия, общение с духами и анимизм. Исходя из этой статистики, мы можем говорить, скорее, о притеснении наших… соотечественников, — отец Батлер на мгновение запнулся, словно подобранное слово не вполне точно отражало его истинное мнение, но продолжил всё тем же ровным тоном. Вряд ли его заминка привлекла внимание хоть кого-то из тех, кто сейчас старательно строчил — или делал вид — конспект на примятых тетрадных листах. — И попытках завладеть их имуществом. К слову о примитивных религиях — обряд инициации, являющийся ключевым таинством в примитивных религиях, в среде австралийских аборигенов включает в себя техники модификации тела. Молодые люди, достигшие возраста полового созревания, практикуют шрамирование. Отметины на теле, нанесённые своей рукой или, в иных племенах, рукой вождя, олицетворяли внутреннюю силу и смелость, присущие воину.       Отец Батлер не обратил внимания на стремительно взметнувшуюся темноволосую голову, продолжая пространно читать лекцию, глядя на покрытый тонким слоем свежего снега двор колледжа. Оторвавшись от несколько деформированной фигуры туземца без головы и правой руки, чей силуэт чернилами проступал на полях, я несколько раз моргнул и перевёл взгляд на собственные ладони, покрытые кляксами. Олицетворение силы и смелости… Я не понимал, что именно привлекло меня в небрежно брошенной преподавателем фразе, но комок, поселившийся в груди и пульсирующий с бешеной скоростью в такт биению сердца, не давал вздохнуть. Оттянув узел форменного галстука, я тяжело выдохнул через нос и несколько раз крепко зажмурился до тех пор, пока перед глазами не появились тёмные пятна. Когда мираж, состоящий из кругов разного размера, рассеялся, пришлось пристыженно опустить голову, встретившись взглядом с отцом Батлером.       — Мистер Снейп, — вкрадчиво начал он, подходя на несколько шагов ближе к нашей парте. Локтем я неловко толкнул мирно посапывающего Мика, который даже не пытался скрыть розовый отпечаток на своей щеке, — будьте добры следовать правилам нашего учебного заведения и носить форму, как положено.       — Могу я выйти? — мой голос показался мне до смешного тихим, я так и не рискнул поднять голову.       — Если Вы считаете, что материал, который я даю, Вам не понадобится, то можете выйти вплоть до конца занятия.       Оставалось только коротко кивнуть, скосив взгляд на циферблат часов над дверным проёмом — слава Богу, до конца урока оставалось не так много времени. Вероятно, мне хватит сил на то, чтобы скрыть предательски подступившую дрожь в пальцах и вновь научиться нормально дышать… и понять, наконец, что за чертовщина со мной происходит.       Стоило колоколу пробить в третий раз, знаменуя окончание занятия, ставшего моей личной пыткой, я неловко запихнул смятые листы в раскрытый портфель и постарался скрыться в коридорах колледжа раньше, чем мою поспешную пропажу заметит Мик. Я не был готов разговаривать с ним прямо сейчас и, накинув на плечи порванную в нескольких местах куртку, поспешил по ступенькам крыльца вниз, исчезая в переулках Бомонта нескладной серой тенью.       Судьба благоволила — дома никого не было. Неловко подпрыгнув, мне удалось, наконец, схватить самыми кончиками пальцев запасной ключ, лежащий под креплением керосиновой лампы, и, дважды повернув его в замочной скважине, я осторожно приоткрыл противно скрипящую дверь, боком прошмыгнув в щель. Гостиная, помимо приятной пустоты, встретила ставшим привычным запахом кислой капусты и дешёвого алкоголя. Скривившись, я на несколько секунд остановился, разглядывая наполовину опустевшую бутылку и бурую жидкость, испачкавшую мамин ковёр — отчего-то я был уверен, что в очередной раз получу затрещину за то, чего не совершал — и, передёрнув плечами, поднялся наверх, в единственный уголок, принадлежащий исключительно мне.       Задёрнутые шторы, грязное и посеревшее со временем постельное бельё, укрытое прожжённым покрывалом, небольшой комод со сломанной дверцей — всё на что я мог рассчитывать, по словам отца. Но, признаться честно, я был рад и этому — в этих стенах меня не мог достать ни вечный ор, ни угрозы расправы, доносившиеся с первого этажа каждый вечер. Направляясь в смежную со спальней ванную комнату, я не сумел сдержать самодовольной усмешки — Тоби Снейп напивался до такого состояния, что преодолеть хотя бы одну ступень для него уже было бы подвигом. Но стоило мне переступить порог узкой, покрытой плесенью и ржавчиной ванной, как я понял, что все пренебрежительные мысли об отце были по меньшей мере смехотворны, ведь причиной сегодняшнего состояния является исключительно желание доказать ему… что я представляю из себя нечто большее, чем сгусток неоправдавшихся надежд.       Из отражения на меня смотрел нескладный, высокий, жилистый силуэт, обрамлённый в свете тусклой лампочки каким-то инфернальным свечением. Длинные чёрные лохмы, как называл их отец, закрывали большую часть лица, являя миру только несоразмерно крупный нос, искривлённый в переносице, так и не оправившийся после последнего перелома, полученного по совершенно дурацкой причине. Белки глаз много дней подряд были налиты кровью, словно я, уподобившись тому, кого презирал — или нет, раз стоял и смотрел на самого себя, дыша тяжело и часто — заливался алкоголем из горла, словно целительной влагой. Пришлось ухмыльнуться своему отражению ещё раз. Никто, даже Мик, не понял бы, что это происходит исключительно из-за непролитых по Лили слёз. Жалкое ничтожество, слабак, который не в силах, наконец, сказать ей всё прямо и не увиливая, вынужден наблюдать за тем, как вокруг неё околачиваются симпатичные и обеспеченные парни, а она… А она и не отказывается. Кто бы на её месте отказался ?       Порывистым движением я дёргаю воротник рубашки, не обращая внимания на громкий стук пуговиц по плитке. Приходится сделать ещё несколько рывков для того, чтобы поддались последние пуговицы, и, когда мне удалось, наконец, избавиться от мешающей ткани, я понял, что моё тело покрылось испариной. Выступившие на моей бледной коже капельки пота напоминали росу, а если повернуться к свету лампочки лицом, и вовсе становились похожими на жемчуг. Поразительно, как я до сих пор умел находить в себе хоть что-то красивое.       Стянув через голову майку, которая падает рядом с рубашкой, образовав неровную кучу, я со всей силы сжимаю пальцами пожелтевший фарфор раковины. Несколько глубоких вдохов настоятельно призывают меня успокоиться, перестать прожигать сумасшедшим взглядом собственное тело и стереть с лица хищный оскал, который я считал усмешкой… Но ощущение того, что усмехаюсь не я, а кто-то чужой, спрятавшийся за тонким стеклом, не покидает меня. Взгляд фокусируется на опрометчиво забытой бритве непроизвольно, но ком в груди постепенно начинает рассасываться, словно подталкивая к верному пути.       Стараясь как можно скорее приступить к священному действу — не стоит умалять важность подобного обряда для далёких представителей примитивных религий, с которыми внезапно сроднился — я открутил металлическую ручку, фиксирующую лезвие, и за ненадобностью отбросил её в сторону. Повезло, что ей удалось приземлиться поверх скомканной одежды, довершая картину. На моей ладони остался поразительно тонкий, поблескивающий кусочек нержавеющей стали — гравировка на лезвии сообщала о высоком качестве, но, вероятно, его всё равно стоило обработать спиртом. В тот момент я уже не мог думать о чём-то конкретном и, повинуясь пугающей эмоции, промелькнувшей в глазах напротив, поднял руку и приложил своего маленького проводника в мир внутренней силы и смелости к выемке под ключицей.       Первое движение было нервным и коротким — отчего-то оно напомнило мне о том стыде, что я испытал, когда впервые предстал перед Лили без рубашки — оставив за собой алую полосу не длиннее мизинца. Её оттенок менялся медленно, постепенно след проступал на коже не только маленькими капельками, густыми и не стекающими вниз, но и жалящей болью. Такое я ощущал, получая ожог — кажется, все нервные окончания в одно мгновение перекочевали в пострадавшую часть тела, заставляя красные лампочки на подкорке мигать с бешеной скоростью. Но нет. Этого определённо было мало. По крайней мере, обещанного течения внутренней силы я так и не почувствовал. Смелости, напротив, хватало с избытком, — пальцы больше не дрожали, поэтому лезвие продолжило свой путь без колебаний, взрезая бледную кожу играючи, будто она была маслом. И ещё раз по тому же самому месту, чтобы дать возможность стали войти глубже и чуть-чуть скривиться, ощущая, как под ней нехотя, но расступаются плотные стенки мышечной ткани.       Когда мне удалось, наконец, отвести руку и разжать пальцы, что, как мне показалось, сроднились с нагревшимся кусочком нержавеющей стали, я впервые за долгое время схватил воздух сухими губами. Перед глазами вновь замелькали тёмные пятна, расходящиеся в сторону, словно круги на воде, каждый вздох давался мне с трудом и через жалящую боль, прихода которой я ожидал, но всё равно не сумел выдержать натиска. Грудную клетку разрывало, лёгкие раскрывались ровно настолько, чтобы выпустить наружу новый поток багряной жидкости, которой становилось всё больше и больше и больше. Тоненькие ручейки сбегали от ключиц ниже, обводя выпирающие рёбра, капли наперегонки старались добраться до пояса брюк. Самые неудачные из них срывались со всё ещё покрытой испариной кожи вниз, оставляя на желтоватом фарфоре и заплесневелой плитке неровные разводы. Мне удалось поднять голову, чтобы вновь задержать дыхание.       Я был похож на демоническое существо с гравюр Доре. Страдалец дантовского рая с не сходящей с губ усмешкой. Уголки рта подёргиваются, выражая реакцию сломленного тела на невероятную по силе боль, ту, которой я никогда ещё не испытывал, превращая гримасу в оскал. Лезвие выпало из моих пальцев, стукнувшись о плитку с едва слышимым звоном.       Обряд инициации был пройден. Таинственный дикарь и абориген нашёл в себе и смелость, и внутреннюю силу, раз решился на подобное самостоятельно, без указки вождя. Он не был сгустком неоправдавшихся надежд, потому что отныне считался воином. Алые разводы на бледной коже напоминали ему бутоны пионов.       Неловко привалившись плечом к стене, я осторожно сполз на пол и, прежде чем тёмные пятна стали единственным, что я мог увидеть, я притянул к себе негодную теперь к носке рубашку и постарался остановить кровотечение, накрыв свежие знаки собственного отличия грубой тканью.

***

      — Выглядишь так, будто выиграл по меньшей мере две сотни фунтов на скачках, — выйдя из-за стола, Артур приветливо улыбнулся и протянул ладонь. — Всё хорошо?       — Да, спасибо, — для того, чтобы ответить на рукопожатие, Снейпу пришлось перехватить кружку с кофе. Пальцы, сжавшие стенки, покрытые потрескавшейся эмалью, чуть закололо, но он и не обратил на это внимания, приподняв уголки губ в ответ. — В отказе от алкоголя есть свои существенные плюсы.       — Сколько лет ты пьёшь? — мимоходом спросил Артур, явно не настаивая на ответе. Стоит отдать ему должное — он вёл себя куда тактичнее Коллинза, который не упускал случая поддеть его.       — Скорее, я скажу тебе, сколько не пью. Сам понимаешь, что особых развлечений здесь во времена моей юности не было…       — Мою сестру полгода назад определили в клинику под Корком, — голос мужчины не дрогнул, хотя по тому, как задрожали в его пальцах агитационные листовки, Северус понял, что поднять подобную тему стоило ему больших сил. — Я навещал её несколько недель назад… Если тебе вдруг понадобится помощь добротного мозгоправа, то я знаю, к кому стоит обратиться для того, чтобы увидеть результат, а не просто сорить деньгами.       — Спасибо, Артур, — едва слышно выдохнул Снейп, проведя кончиками пальцев по затылку. — Я действительно ценю это… но, думаю, что нашёл способ справиться самостоятельно.       — Пока это не идёт в ущерб нашей работе, — Гриффит на мгновение задержал взгляд на худощавой фигуре, прислонившейся бедром к крышке письменного стола, — то хорошо. К слову, о работе. Я понимаю, что до ближайших выборов ещё целая вечность, и на протяжении этой вечности ты будешь выводить меня вопросами о том, почему я считаю твою кандидатуру единственно верной для управления «Шинн Фейн», но, учитывая поддержку со стороны некоторых издательств и весьма… неоднозначную позицию простого населения, я считаю, что нам необходимо начинать задумываться о программном манифесте.       Он не вовремя сделал глоток — подавившись горячим кофе, Северусу пришлось несколько раз откашляться в кулак. Язык неприятно жгло, он буквально чувствовал, как опухает нёбо и, сморгнув подступившие слёзы, хрипло произнёс:       — И кто, по-твоему, должен этим заниматься, Артур?       — Ты, разумеется.       — Превосходно, — слова, что должны были быть полны яда, напоминали скорее сдавленное шипение. — Если ты желаешь получить националистический памфлет, то, разумеется, обратишься по адресу. Я же считаю, что общество… стоит подготавливать другими мерами.       — Этого следовало ожидать, — мужчина откинулся на спинку кресла. — Но разве время, как ты сам говорил, не пришло? Мы достаточно долго увиливали за обтекаемыми формулировками. Продолжим действовать в том же духе и на предстоящих выборах лишимся всего представительства, даже столь мизерного.       — Не думаю, что представительство нам необходимо, Артур. Мы впервые за все эти годы беседуем с тобой на равных исключительно из-за того, что оба отказались от бессмысленного чинопочитания господ Палаты.       — Хорошо, — он поднял ладонь в примирительном жесте. — Но правительство без минимальной поддержки со стороны выборных представителей быстро становится диктатурой. Ты же, насколько я помню, всеми фибрами души желал провозгласить республику. Я говорил о представительстве в местном учредительном собрании, которое будет действовать вплоть до твоего вступления в должность.       — Я не намерен быть чёртовым руководителем этой страны. Партии — ладно, хоть как-то я смогу смириться с этим — но не страны. Я понятия не имею, как вести политику, не запачкав при этом руки по локоть в грязи.       — Последние… сколько, лет восемнадцать?.. Ты справлялся с этим на удивление успешно, как для человека, который понятия не имеет, что нужно делать. Впрочем, этот вопрос ещё будет подниматься и обсуждаться. Впоследствии в текст манифеста стоит внести распределение постов на ключевые должности, чтобы народ заранее знал, к кому стоит обращаться.       — У Вас есть предпочтения, господин заместитель руководителя партии? — Северус криво усмехнулся, потянувшись за портсигаром во внутренний карман пиджака.       — Министерство промышленного и экономического развития простаивает довольно долгое время… — задумчиво ответил Гриффит, не скрыв, впрочем, ответной ухмылки. — Министерство внутренних дел и обороны?       — Коллинз, — чуть резче, чем желал, произнёс он. — Как будто у нас есть на примете другие кандидаты.       — А Вы, господин руководитель партии?       — Образования, — глубоко затянувшись, Северус постарался скрыть подступивший к горлу ком. Как бы ни пытался он отнекиваться и изворачиваться, обходя подобные вопросы стороной, но ему чертовски не хватало преподавания. Там, под высокими потолками Тринити, наблюдая за тем, как нерадивые юнцы исписывают примятые листы один за другим, он чувствовал себя нужным. Пожалуй, сейчас подобные мысли выглядели смехотворно — и Майкл бы точно рассмеялся, хлопнув его по плечу — но взгляд Артура был серьёзным и осмысленным. Кивнув собственным мыслям, он, вторя движениям собеседника, достал из ящика собственный портсигар.       — Да. Это будет лучшим из возможных вариантов… да и самым логичным, признаюсь честно. Значит, отзыв ирландского представительства из британского парламента, созыв учредительного собрания и кабинета министров — разумеется, если наша доблестная кампания сможет получить большинство голосов — и… есть ещё предложения?       — Поддержка манифеста, подписанного накануне Пасхи. Каким бы ни было моё отношение к социалистам, я не могу не признать, что многое из того, чего мы добились, было достигнуто благодаря их жертве. Я могу искать слабости в их программе и вероучении, я могу испытывать личную неприязнь к Конноли, но недооценивать их вклад в наше дело не посмею.       На мгновение Артур отвёл взгляд, словно вновь о чём-то глубоко задумавшись, и, выпустив тяжёлый дым с ароматом древесной щепы через нос, тихо проговорил:       — Признаться честно, я не мог этого ожидать, Северус. Твоё… недовольство событиями, что предшествовали Пасхе, было слишком явным. И в очередной раз я могу сказать, что не ошибся, сделав ставку на твоё возможное назначение.       — И почему это?       — Ты в очередной раз доказал, что куда дальновиднее и человечнее нас всех, — пожал плечами Гриффит, неловким щелчком сбивая пепел. Не найдясь с ответом, Северус только кивнул и отвёл взгляд — изучение покрытой зелёным бархатом столешницы ему показалось куда более симпатичным занятием, чем раскрытие собственного смущения.       Он сумел оторваться от внушительной стопки, вольготно расположившейся на краю стола, только в тот момент, когда краем глаза заметил поспешные сборы Гриффита. Накидывая на плечи тяжёлое двубортное пальто, он едва заметно кивнул в сторону отбивающих незатейливый ритм напольных часов:       — Как знаешь, Северус, но рабочий день тоже имеет свойство заканчиваться. Не думаю, что в твои планы входило провести здесь все выходные.       — Да, — запнувшись, пробормотал он. — Прошу прощения, я… чуть увлёкся.       — Четыре с лишним часа твоя черноволосая голова не поднималась. Я перестал слушать твои разговоры часу на втором, когда понял, что ты обращаешься вовсе не ко мне. Плодотворно?       — Весьма и весьма, — Снейп крепко зажмурился и потянулся с таким наслаждением, что послышался хруст забившихся от напряжения суставов. — Я оставлю экземпляр на твоём столе, ознакомишься в понедельник. Прости, если задержал.       — Ерунда, — махнул рукой Артур. — У тебя есть ещё около часа до того, как Маргарет будет закрывать двери.       — К слову о ней… Не заметил ничего необычного в её поведении?       Артур замер, так и не надев на голову котелок, и чуть нахмурился.       — Только не говори мне, что знаешь о ней что-то… я проверял её лично.       — Бог с тобой. Её просто обхаживал Майкл.       — Коллинз? — удивление в его голосе сменилось раздражением в считанные секунды. — Чёртов кобель. Нет, нет, пока всё было… приемлемо, насколько это может быть в такой ситуации, разумеется. По крайней мере, слёз я не наблюдал. Я думаю, что Майклу и так известно, как именно мы относимся к его похождениям, но он должен понимать, что в случае чего я сумею доходчиво объяснить ему правила поведения. И меня не смутит даже треклятый чемпионский титул.       — Обещаю поставить его в известность, — пробормотал Снейп себе под нос. — До вторника, Артур.       Стоило двери, отделявшей их рабочий кабинет от основного помещения здания, полного снующих из стороны в сторону фейнеров, закрыться с тихим щелчком, Северус откинулся на потёртую спинку кресла и выверенным движением поджег, кажется, десятую сигарету за последний час. Он не был уверен в том, что повлияло на его работоспособность сильнее — отказ ли от алкоголя, отсутствие на Энфилд-роуд Коллинза, здоровый сон или понимание того, что сегодня вечером его ждёт вкусный ужин и тёплая постель — но впервые за прошедшие месяцы был искренне доволен результатом.       Благодаря поддержке и советам Артура, который пусть и упрямо утверждал, что посвятил борьбе за права ирландского народа времени меньше, чем он сам, но был непревзойдённым практиком — и теоретику-Снейпу подобного товарища не хватало долгие годы — манифест начал обретать первые очертания. Северусу не до конца верилось в то, что он, беспартийный борец за пламенную свободу, решился, наконец, действовать структурировано и чётко, опираясь не только на поддержку братства, во многом непостоянную — община, созданная их с Майклом руками, имела свойство метаться от одного негласного лидера к другому — но и на политическую организацию. Равных ей на островах не было — он был бы дураком, если бы не признал подобного: социалисты, разбитые после событий Пасхи, так и не смогли организоваться вновь, предпочитая слиться с массой рабочих, заседающих во время собраний братства на дальних рядах; тред-юнионы, хоть и представляли собой весомую силу, но руководствовались во многом собственными интересами, завязанными только на экономическом благосостоянии; республиканцы, представлявшие собой меньшинство, действовали либо отдельными малочисленными летучими отрядами, не представляющими особой ценности и склонными к насильственным урегулированиям любых конфликтов, либо также со временем растворились в его собственном детище; юнионисты… Юнионисты, воспользовавшись однозначной реакцией британских властей, не намерены были отступать, то и дело преподнося существование под короной как дар Божий, как единственно верное, да что там, возможное решение. Упрямые, жадные до денег, считающие голодомор прошлого века не самым страшным бедствием, иссушившим страну, а необходимостью. Именно их, изменников, «Шинн Фейн» считала своими главными врагами и единственной возможной оппозицией на ближайших выборах, и именно их господство должны были разрушить написанные угловатым неразборчивым почерком статуты.       Главный вопрос, который множество раз задавал он и сам себе, и своим товарищам, обрёл, наконец, воплощение на бумаге: желает ли будущее поколение выйти на солнечный свет, дарованный свободой, или же должно оставаться в тени низменного империализма, навязанного захватчиками, того, кто не принёс и не принесёт ничего, кроме зла для ирландской нации? Он, полукровка, воспитанный сбежавшей в Америку в поисках спасения от голодомора ирландкой и раввином, брал на себя непомерную ответственность, взваливая очередной камень на свои плечи. Но, вопреки воющему на задворках сознания голосу разума, он понимал, что в этот раз не будет подобен Сизифу — его путь обрёл, наконец, свою реальную, ощутимую на кончиках пальцев цель. «Шинн Фейн» дала и ему, и его стране возможность отстоять свою честь и с новой уверенностью пройти по пути национального спасения, сплотившись под трёхцветным знаменем.       От осознания подобного ему пришлось крепко зажмуриться и шумно втянуть воздух. Ещё ни разу в своей жизни он не чувствовал такого душевного подъема… если не брать в расчёт годы, которые он предпочёл бы забыть, разумеется.       Право нации на суверенность основывается на непреложном естественном законе и не может быть предметом каких-либо посягательств, — так было заведено ещё задолго до прихода британцев. Ни он, ни один из его товарищей и братьев по духу не обменяет священные и неприкосновенные права на бесчестье, которое закончится катастрофой. В эмиграции миллионов людей, в распаде экономики и полнейшем разрушении производств, в постоянно растущих грабежах в их стране были виноваты не жители, но люди, ведущие её к национальной гибели. Те, кто пытался запрячь народ Ирландии в военную колесницу, игнорировали тот факт, что только свободно избранное правительство в свободной Ирландии имеет право решать вопрос о мире и войне. Отправившие на смерть миллионы, они утратили право говорить от имени угнетённого народа. Флаг, за который он был готов отдать жизнь, стал красным в руках лондонских чинуш.       Крепко сжав кулаки, он поклялся самому себе в том, что если Господь и позволит ему взять бразды правления в свои руки, то он сделает всё возможное для того, чтобы вновь увидеть трёхцветное полотнище над зданием Главного Почтамта. Чистое, не окроплённое кровью.       Дрожащими пальцами затушив в переполненной пепельнице папиросу, он, бросив взгляд на часы, стал медленно собираться. У него было два часа до того момента, как девчонка начнёт выставлять засидевшихся посетителей на улицу, и, решив потратить это время на то, чтобы успокоить бросившееся вскачь сердце, Снейп, попрощавшись с Маргарет, пешком направился в сторону Бомонта. Промозглый ветер, дующий со стороны Дандлока, впервые за долгое время не заставлял запахивать полы пальто плотнее, а, пробираясь под слои одежды, умиротворял его, разгорячённого и полного надежд.       Когда он, уставший, отбросивший все мучавшие его мысли и непреодолимые желания на набережной Лиффи, добрался, наконец, до заднего дворика «Крайдемн», заполненного пустыми тарами и деревянными ящиками, свет на первом этаже уже не горел. Ухмыльнувшись себе под нос, Северус, перешагивая через ступеньку, поднялся к двери в её квартиру, но, прежде чем успел постучаться, путь ему перегородил спрыгнувший с перил страж. Пронзительное мяуканье заставило его на мгновение скривиться.       — Ну, будет тебе, — тихо произнёс он, склонив голову. — Признаю, что вёл себя неправильно, но подобного больше не повторится.       Толстый комок рыжей шерсти, как ему на мгновение показалось, смерил его подозрительным взглядом. Тяжело вздохнув, Северус занёс сжатый кулак над деревянным полотном, но, почувствовав прилив тепла окоченевшими после долгой прогулки икрами, хрипло рассмеялся.       — Признал меня? — мурча, кот несколько раз ткнулся лбом в его ноги, словно признав, наконец, в нём достойного. — Так ты разрешишь мне войти?       Ответа, как он и ожидал, не последовало. Всё ещё посмеиваясь, ему удалось, наконец, переступить порог, чтобы оказаться в тёплых объятиях с едва заметным ароматом тимьяна. Колдующая у газовой плитки Гермиона, кажется, и вовсе не заметила его появления, продолжая самозабвенно что-то напевать себе под нос, мастерски орудуя ножом. Прислонившись плечом к стене он, прежде чем раздеться, позволил себе полюбоваться зрелищем — комок в его груди медленно, словно под воздействием тепла, рассасывался, и, тихо выдохнув через нос, он признался самому себе, что мечтал о подобном так долго, что уже не верил в исполнение абсолютно ребяческого желания. Снейп не знал, чем сумел подкупить Фортуну, но она, очевидно, ему благоволила.       — Пахнет восхитительно, — положив руки на тонкую талию, произнёс он. — Здравствуй.       Гермиона, дёрнувшаяся под первым прикосновением, едва слышно вздохнула и позволила себе отойти на полшага назад, прижавшись к его груди и, чуть повернув голову, оставила неловкий поцелуй на его скуле.       — Здравствуй, — ответила она ему в тон, улыбнувшись уголками губ. — Ты задержался.       — Прости, — Северус позволил себе короткий смешок. — Я заработался. Были некоторые… моменты, которые требовали разъяснения, но я клятвенно могу заверить, что в ближайшие несколько дней я в твоём полном распоряжении.       — Полном? — он не знал, что именно — упругое молодое тело рядом, жар сковороды, тон, с которым она произнесла, казалось, ничего не значащее слово — но что-то заставило его дрогнуть, сильнее сжав длинными пальцами талию.       — В рамках приличия, юная леди, — игриво поддев указательным пальцем нижнюю пуговицу её кардигана, он вновь ухмыльнулся. — Ведите себя так, как подобает.       — Разумеется, профессор, — судя по тихому цоканью, раздавшемуся у неё над ухом, шпилька попала точно в цель. — Ужин будет готов через полчаса. Подождёшь?       — Конечно. Я, признаться честно, порядочно устал. С моей стороны будет очень большой наглостью воспользоваться твоей ванной комнатой?       — Конечно, нет! — оторвавшись от нарезки мяса, девушка повернулась к нему лицом, скользя ладошкой по скрытому тканью пиджака плечу. — Чистые полотенца в комоде с правой стороны — откроешь створки и увидишь стопку.       — Благодарю, — галантно коснувшись тыльной стороны её ладони губами, Северус отступил. — Постараюсь не злоупотреблять твоим гостеприимством и не особо увеличить счета за воду.       Её смех, подобный перезвону колокольчиков, сопровождал его вплоть до того момента, пока он не закрыл за собой дверь. Пользоваться щеколдой, как ему показалось, было не только глупо, но и невежливо — раз он был здесь на правах гостя, во что до сих пор не мог поверить, то не мог позволить себе подобные вольности. Ванная, хоть и была относительно небольшой, во многом превосходила ту, что находилась в его квартире — он довольствовался только душем да раковиной с треснувшим зеркалом. Достав из комода полотенце, что пахло, как ему показалось, её кожей, он ухмыльнулся себе под нос и за несколько минут скинул с себя одежду. Старой привычкой пришлось пренебречь — он пожалел, что не захватил с собой сменного белья — потому и рубашка, и пиджак, и брюки, да даже треклятый галстук в красную полоску, который он ненавидел, оказались аккуратно сложенными в стопку на комоде, чуть потеснив немногочисленные фиалы и пузырьки.       Вероятно, он не услышал щелчка дверного замка из-за шума воды. Намыливая голову куском банного мыла, он несколько раз фыркнул из-за того, что вода норовила залиться в уши и нос, и, отвернувшись лицом к стене, услышал перелив колокольчиков слишком поздно для того, чтобы схватить полотенце. Или задёрнуть шторку. Да сделать что угодно.       Почему-то сейчас идея запирать за собой дверь более не казалась ему глупой.       — Твой подарок был чудесен, Северус, — тихо произнесла девчонка, заставляя его крепче сжать кулаки. Он ощущал, как мыльная вода стекает по спине. — Когда я распаковала его, то не могла поверить, что ты решился на такой шаг. Когда ткань ласкала моё тело, я представляла на себе твои ладони… но, боюсь, ты несколько прогадал с размером. Мне кажется, ты должен запомнить мои… параметры на будущее.       Он честно хотел зарычать. Он хотел ударить кулаком по плитке отвратительного салатового цвета. Он хотел прогнать её из её же собственной ванной, пресекая подобные вольности на корню, отчитать её, будто она была провинившейся школьницей, — да и кем она, собственно, могла ещё быть? Маленькая, глупая девчонка — но, обернувшись, понял, что все слова, которые были готовы сорваться с языка, забылись. Он разучился не только говорить, но и дышать. Сил хватило только на то, чтобы крепко сжать челюсти и постараться успокоить бурю, поднявшуюся из самых глубин.       Ходившая по тонкому льду, она в одно мгновение провалилась в холодные воды без возможности всплыть. Теперь — и он был уверен — он не даст ей такой возможности.       Её тело, преследующее его во снах с той злополучной ночи в поттеровской квартире, было идеальным. Она показалась ему мраморной статуей, богиней работы Праксителя, но от рукотворных символов ушедших эпох её отличал алый румянец, разливавшийся от щёк к шее и ниже, да плавно опадающая грудь. Он пожирал её взглядом и был уверен, что она, наплевав на смущение, делает то же самое. Он почувствовал, как дёрнулась плоть, коснувшись его бедра, и тяжело сглотнул.       Он не видел женщины прекраснее. О, в этот момент она была для него женщиной. Искусительницей. Змей, притворившийся Евой, стоял перед ним, обнажённым Адамом, заставляя все желания, погребённые под могильными плитами, явиться на поверхность. Изящная шея, которой он имел счастье любоваться и — о, Боже — касаться губами, оставляя на бархатной коже алеющие знаки; хрупкие, чуть выпирающие ключицы с соблазнительной впадинкой, по границам которой нестерпимо хотелось пройтись языком; полная, изящная, будто у Венеры грудь, небольшая и упругая, уместившаяся в его ладони, с розовыми вершинами, столь… манящими и идеальными. Взгляд скользнул ниже, лаская тонкую талию, отмечая родимое пятно с правой стороны упругого живота, обводя изгиб бёдер, кожа на которых искрилась, подобно жемчугу, отмечая завитки кудрявых волос над самым сокровенным местом тела, хранящим в себе контроль над её удовольствием.       Он вновь сравнил себя с дворовым псом — худой, нескладный, слишком высокий, тот, чья грудь и спина были покрыты незаживающими отметинами, напоминающими о собственных ошибках. Струи горячей воды, бившие по затылку, обводили каждую его выпирающую кость, распадаясь на капли.       Но он не увидел отвращения. Вряд ли вспыхнувший в глубине карих омутов огонёк, от которого зрачок почти полостью слился с радужкой, можно было назвать отвращением.       Заглушая протестующий где-то на задворках сознания голос разума, что алыми всполохами принуждал его отступить и скрыться как можно скорее, чтобы зализать очередную рану, нанесённую его самолюбию, которое, впрочем, и так было втоптано в грязь, он протянул ей ладонь и помог переступить покрытый эмалью бортик. Пышный ореол её каштановых волос намок, пряди обрамляли нежные черты девичьего лица и, не сдержавшись, он с едва слышным рыком прижал её спиной к покрытой плиткой стене, чтобы спустя мгновение впиться зубами в тонкую кожу на шее.       Господь.       Она была соткана из пламени — отвечая на грубую ласку мужчины, изголодавшегося по вниманию, по женскому телу, она подалась вперёд, призывно потираясь грудью о его торс. Вода, попадающая на язык, заглушала её вкус, который он желал впитать себе под кожу и, шумно выпустив воздух сквозь плотно сжатые зубы, Северус проложил дорожку мокрых, коротких поцелуев от местечка за мочкой уха, чем заставил её вздрогнуть и застонать в такт движениям его губ, до мягкого полушария.       В том, что касалось внимания к женскому телу, он был педантичен. Сжав напрягшуюся вершину левой груди, он припал к правой, зажимая сосок меж зубов с той же силой. Очередной стон, сорвавшийся с прикушенных губ, стал ему наградой, послужившей пусковым сигналом, — он мог двигаться дальше. Он мог перекатывать сосок по своему языку, наслаждаясь тем, как хрупкие пальчики сжимают пряди на его затылке, он мог втягивать его губами, заставляя её сдавленно выдыхать что-то, отдалённо похожее на слово «пожалуйста» — и эту мольбу он вобьет себе в подкорку, воскрешая в памяти одинокими вечерами — он мог, оторвавшись всего на мгновение, коротко прикусить нежную кожу под грудью, зализывая покраснение долгим движением языка, вынуждая её выгибаться навстречу. Он мог делать это, не боясь быть осужденным ни ей, ни собственной совестью, чьи попытки остановить его были прерваны в тот же миг, когда он позволил себе перейти возведённые самим собой границы… по крайней мере, сейчас.       Пальцы его левой руки, высвободив из мнимого плена трепещущее полушарие, скользнули вниз, рисуя письмена на перламутровой в свете тусклой лампы коже, обводя границы родимого пятна, заучивая их, составляя карту границ по памяти, пробежались по чуть выпирающей тазовой косточке, и остановились, почувствовав мягкость волосков.       — Пожалуйста… — ещё громче простонала Гермиона, прижавшись затылком к мокрой плитке. Капли, стекающие по её груди, повторяли путь его губ, языка и пальцев, дразня её, воспаляя желание, аромат которого он чувствовал, с новой силой. — Молю тебя…       В том, что касалось внимания к женскому телу, он был педантичен. Опустившись на колени перед пышущим жаром цветком, сосредоточием всех тех ощущений, которые он сумел ей подарить, Северус глубоко втянул ноздрями воздух и сглотнул подступившую слюну.       — Положи ногу на моё плечо, — хрипло и глухо произнёс Северус, и, стоило ей, переборов так некстати подступившее смущение, раскрыться перед ним, он припал ртом к её губам.       Он не ошибся — на вкус она была как мёд.       Сдавленный стон, вырвавшийся из его груди, служил аккомпанементом её стону, самому громкому из тех, что ему довелось услышать. Коснувшись влажных складочек мягким поцелуем, он позволил себе осторожно втянуть податливую плоть всего на мгновение, но и этого хватило, чтобы её пальчики сжали тёмные пряди ещё сильнее, а дыхание сбилось, чередуясь с тихими поскуливаниями. Самый кончик языка проник чуть глубже, собирая порцию сладостного нектара, и невзначай коснулся узелка обнажённых нервов, вынуждая Гермиону задрожать под мягкими ласками. Он ласкал её плоть порхающими, лёгкими движениями, обводя контуры, очерчивая изгибы, кружа над клитором с нехарактерной для себя нежностью и осторожностью, чтобы быть вознаграждённым за свои старания. Почувствовав, что каждое новое касание места, хранящего контроль над её мыслями и чувствами в этот момент, вынуждает её выгибаться ему навстречу, только бы продлить чарующее и — он готов был поклясться — доселе неизведанное ощущение, Северус, подняв подрагивающую от напряжения ладонь, коснулся пальцем сочащегося соками входа. Он позволил ей привыкнуть к новым ощущениям, прослеживая подушечкой путь следом за языком, и вновь втянул воздух носом перед тем как, осторожно растягивая податливое его рукам тело, ввести сначала средний, а затем и указательный палец. От ощущения тепла и влаги на своих фалангах он глухо простонал, запечатлев очередной поцелуй на её плоти, и почувствовал, как его собственное желание, крепкое и горячее, дало о себе знать, коснувшись живота. Собирая мускусную влагу языком и губами, он чувствовал её изнутри, то усиливая частоту и ритмичность касаний, то отступая назад, сбиваясь с темпа для того, чтобы усилить впечатление от каждого своего действия. Он совершал поступательные движения пальцами в едином ритме, с каждым разом входя всё глубже, вплоть до того момента, пока она не стала насаживаться на них самостоятельно, покачивая бёдрами.       Она была на грани. Он довёл её до состояния, близкого к помешательству. Он подвёл её к вратам Рая, и только ему принадлежало право открыть их для неё. Запястье левой руки надавливает на низ живота, в то время как пальцы правой находят в глубине её тела бугристую стенку, отрывисто лаская. Губы смыкаются на узелке обнажённых нервов, чтобы в последний раз обвести его контуры языком.       Она распадается над ним на десятки, сотни, тысячи осколков. Он чувствует тяжесть её обмякшего в судорогах наслаждения тела и, оставляя целомудренный поцелуй на внутренней стороне бедра, отстраняется, поддерживая девушку за талию. Спазмы, пронзающие её тело подобно разрядам электрического тока, — лучшее из возможных зрелищ.       Медленно поднявшись, Северус чуть закрутил вентиль, ослабляя поток ниспадающей по их телам воды. Отведя несколько каштановых прядей от её лица, покрывшегося алым румянцем, он мягко приподнял его за подбородок, заставляя смотреть в глаза.       — Всё хорошо, девочка? — не в силах произнести ни слова, она отрывисто кивнула, пытаясь отдышаться. Коснувшись костяшками её раскрасневшейся щеки, Северус позволил себе улыбнуться.       — Я хотел принять душ.       — Но… — Гермиона подалась вперёд, вновь прижимаясь к его торсу грудью. — Я думала…       — Что? — её наивное, абсолютно детское смущение развеселило его.       — Позволь мне… тоже.       — Нет, — мягко ответил мужчина, коснувшись губами покрытого влагой лба. — Не стоит.       — Но я хочу!.. — почуявшая несправедливость, она чуть нахмурилась, до одури соблазнительно выпятив нижнюю губу.       — Нет, Гермиона, — Северус покачал головой, но, отметив, как поникли её плечи, мысленно дал себе хорошего пинка. — Я не…       — Верно, — тихо пробормотала она, потянувшись за лежащим на комоде полотенцем. Проигнорировав протянутую ладонь, она переступила через бортик без его помощи. — Ты хотел принять душ.       Она исчезла также быстро, как и появилась здесь. На одно единственное мгновение ему показалось, что всё произошедшее — мираж, дымка, продиктованная его воспалённым разумом, что рассеялась, стоило ему почувствовать изменение температуры воды. Крепко сжав челюсти, он мотнул головой, проклиная себя за бестактность, и, не обращая внимания на ту часть тела, что, по мнению организма, требовала к себе наибольшего внимания, стал судорожно намыливаться. Он подумал, что кусок банного мыла сумеет вытравить из-под кожи то ядовитое ощущение, что, подгоняемое кровью, расползалось по внутренностям, унося томительное наслаждение прочь.       И только её вкус на губах удерживал его от того, чтобы, наконец, ударить кулаком по стене.