***
2 сентября 1919. В подвальном помещении двухэтажного здания на Энфилд-роуд было не продохнуть от табачного смрада. Клубы, срываясь с губ присутствующих при очередной гневной, преисполненной страха реплике, собирались под низкими сводами каменного потолка, замирая бесформенными облаками. Спустя некоторое время, словно пресыщенные своим полётом, они опускались вниз, заставляя приглушённо кашлять в рукава и хлопчатые платки, щекоча заднюю стенку глотки и раздражая слизистую оболочку глаз до едва заметных в приглушённом свете керосиновой лампы слёз. Тайная вечеря, рокочущая на все лады, не сводила глаз с конца длинного дубового стола. Поправив топорщившийся на груди жилет, Майкл стал мерять расстояние между стен — ширина прибежища, куда они были закинуты для того, чтобы избежать лишних глаз и ушей, не превышала четыре его шага. — Я счёл необходимым, — он изредка прерывался, пытаясь глотнуть тяжёлого и пряного воздуха, — поставить всех вас в известность, джентльмены. Невероятной трагедией было бы лишиться одного из вас, но потерять всех сразу… Боюсь, такого удара мы не перенесём. Не только здесь присутствующие, но и, — мужчина сделал неопределённый жест, — все те, кто находятся вне этих стен. — У тебя есть основания доверять этому списку, Майкл? — мерно попыхивающий трубкой Гриффит сощурился, словно напряжённо о чём-то раздумывал. — Так поделись ими с нами. Я не уверен, что походить на крыс, бегущих с тонущего корабля, будет самым здравым поступком из тех, что мы совершали. — Я не прошу верить мне, — в напряжении Коллинз на мгновение впечатал сжатый кулак в каменную кладку. — Но прошу верить тому, что написано на этом треклятом листке бумаги. Я не уверен, что… что все вы давали охранительному корпусу знать о своих передвижениях и местах пребывания. Полные имена, даты рождения, министерские портфели — плевать я хотел на всё это, но информация о нашей личной жизни никогда не выходила за границы узкого круга лиц. — Слежка за Северусом, и тебе это прекрасно известно, ведётся с того самого момента, как он пересёк Атлантику, и за всё это время к нему ни разу наведывались с неофициальным визитом… — Северуса, мать его, здесь нет, Артур. — Майкл остановился, прекратив мысленный счёт своим шагам, и спрятал крепко сжатые в кулаки ладони в карманах. — Его здесь нет. Поэтому я прошу прислушаться к тому, что мы имеем… на текущий момент. Я прошу вас, я готов умолять, если потребуется, но на грядущую ночь вы все должны найти себе прибежище более надёжное, чем то, что указано в списке. — Если у тебя есть претензии к деятельности главы правительства, Майкл, то вырази вотум. Если это личные счёты, то и реши их лично. — Артур, — грузно осев на стул, Коллинз с силой сжал уголки глаз, — пусть его недоверие остаётся лишь на его совести, но я не готов рисковать всеми вами. Вы сами наделили меня полномочиями главы министерства обороны, и, как министра обороны, вы обязаны слушать меня в условиях военного времени. — Не сам ли ты, Майкл, и подвёл нас к черте военного времени? — Гриффит пожал плечами, вновь глубоко затягиваясь. — Твоё доверие к этому… документу… в условиях, которые ты упомянул, поражает. — Я готов поручиться за этого агента собственной жизнью, если хотите. Слишком долго и кропотливо мы пытались установить друг с другом связь, чтобы пренебрегать даже крохами информации. Я не буду просить у вас благодарности, если нам удастся избежать худшего из возможных вариантов развития событий, но… Ради Бога, Артур. Мы не готовы выступить сейчас, это будет походить на форменное самоубийство, как политическое, так и физическое. Я не уверен в том, что засовы на ваших входных дверях выдержат натиск обозлённых поданных короля. — И куда ты собираешься направиться? — Вытряхнув пепел из трубки, Артур откинулся на спинку стула, глухо закашлявшись. — Рискнёшь собрать все свои пожитки и вместе с молодой женой отправиться на край света? Не так я представлял себе деятельность, как ты выразился, министра обороны. — Маргарет вместе… вместе с ещё одним близким мне человеком уже несколько дней находится в Килкенни. Смею предположить, что о наличии у меня в собственности домика рядом с пивоварней никому из достопочтенных джентльменов, заседающих в Замке, неизвестно. — Ловко придумано, Майкл. — Словно по указке, волшебному мановению головы всех присутствующих повернулись в сторону распахнутого настежь дверного проёма. Тень высокой фигуры, выделявшаяся в мерном свечении керосиновой лампы, скользнула по каменной кладке неровным пятном. — В нашем деле целесообразно иметь пути отхода… если хочешь прослыть трусом, разумеется. Он видел, как дёрнулся уголок губы Коллинза, как крепко его пальцы сжали угол стола. Вероятно, подумалось ему, сейчас более всего на свете он желал, чтобы вместо кленовой доски следы оставались на его шее алыми пятнами. Майкл, бравый полевой командир, сорвиголова и человек дела; Мик, малыш с разбитыми в кровь коленками и отбитой на тренировке почкой никогда не простил бы ему подобных слов. С самого детства он пытался доказать всем — самому себе, своему окружению, лучшему и самому близкому другу — обратное. Он доказывал это, сбегая с уроков, молча глотая слёзы после встреч с отцом Батлером в стенах его кабинета, выбивая сущность каждого из тех, чьё тело грузным мешком падало на поверхность ринга, методично взводя винтовку на колоннаде Почтамта. Безрассудная, как ему всегда казалось, глупость. — Ты опоздал, — стиснул зубы Майкл. — Позволь узнать, чем таким важным занимался человек, которого назначили нашим чёртовым руководителем? — Кому, как не тебе, известно, что я никогда о подобном не просил? — Обменявшись рукопожатиями с мужчинами, Северус занял место за противоположным концом стола, прямо напротив Коллинза. — Но, тем не менее, в мои обязанности не входит решение столь глупых вопросов, лишь отнимающих драгоценное время. Куда сильнее меня беспокоит ситуация, сложившаяся в Ольстере после расквартировки там нескольких британских батальонов. Гарри, что по этому поводу думает Парламент? Поттер, переборов в себе злобу, поселившуюся после рассказа об измене — или как там это называла в пьяном помутнении девчонка, рыдая на его плече — набрал в грудь больше воздуха, но подняться со своего места так и не успел. Удар кулака о столешницу заставил подпрыгнуть хрустальную пепельницу, стоящую в центре стола. — Разве ты не понимаешь?! — Тон его голоса заставил Северуса спрятать усмешку в кулаке, с раннего детства Коллинз не умел держать свои эмоции под контролем. — Хватит валять дурака, Снейп! Я не позволю, слышишь меня? Не позволю никому пренебрегать безопасностью тех, кто пытается сделать хоть что-то для блага этой страны. — Воля твоя, — он только пожал плечами, глубоко вдыхая табачный дым с первой затяжкой, — и тех, кто тебя послушает. Повторюсь, я не вижу никакой необходимости ни заботиться о грядущем… набеге, ни покидать город. Мы должны быть здесь, и ты, Майкл, должен быть здесь в первую очередь. Готовиться к обороне, обезопасить мирное население, страдающее за твои грехи — за подрывы, за расстрелы посреди дня. Это, а не поиски наилучшего варианта отступления входит в твои обязанности как главы министерства. При всём уважении, — Северус вновь усмехнулся, — смелости в любом из твоих юнцов будет больше. — Ты встречался с ним, — Коллинз спрятал лицо в ладонях, мотая головой, — и видел этот список раньше всех, кто заседает сейчас здесь. Ты возглавляешь его… Неужели ты думаешь, что с твоим арестом… — Никакого ареста не будет. Таково моё последнее слово. Джентльмены, вы все вольны слушать своё собственное сердце и принимать решения самостоятельно без стороннего принуждения, но в среду я желал бы видеть вас всех на грядущем собрании — ситуация в Белфасте беспокоит меня много сильнее. Есть ли какие-то ещё… насущные вопросы… которые ты желал бы обсудить, Майкл, пока всё внимание публики отдано тебе? Коллинз неопределённо дёрнул головой, отворачиваясь. Он слышал, как скрипят по полу ножки стульев, слышал удаляющийся отзвук шагов, но пропустил прощальные похлопывания по плечу. Перед его глазами мелькали отрывки бессвязных воспоминаний, хоть как-то заглушая поселившуюся на подкорке тревогу, и, тяжело сглотнув, он сжал в зубах папиросу и потянулся за зажигалкой. Алый огонёк, вспыхнувший перед лицом, заставил его нахмуриться и резко выпустить дым через нос. — Не обессудь, — присев на край стола, Снейп лениво играл с креплением латунной крышки. То и дело свет касался примятого от множества падений металла, бережно обводя контуры именной гравировки. — Разумеется. — Майклу было больно смотреть на него, и, крепко зажмурившись, он вновь мотнул головой. — Но я в действительности считаю подобное поведение крайне неразумным. Тебе не кажется, что сейчас не лучшее время для того, чтобы показывать собственную слабость? — Ты волен трактовать и поступать так, как считаешь нужным, — устало произнёс он, сбивая пепел. — Твои же слова, Северус. Я устал… устал вечно преподносить тебе неопровержимые доказательства. — Это твоя работа, малыш Мик. — Снейп широко ухмыльнулся, когда во взгляде напротив промелькнули удивление и чувство, до сумасшествия похожее на тоску. — Тебе никогда не нравилось это прозвище. Они просидели в полной тишине несколько минут, лишь иногда выпуская под низкий потолок неровные колечки дыма. От повисшего дурмана кружилась голова и слезились уголки глаз, но никто из них не пошевелился, словно ожидая чего-то. — Она уехала с Маргарет. Я беспокоюсь за неё, Северус. Она стала мне сестрой, и я чертовски благодарен Генри за то, что он — хотя бы частично — но вправил тебе мозги. С этим дурацким шрамом на брови ты стал ещё больше похож на оборванца… Зато не будешь привлекательным персонажем для первых полос. — Покорно уступлю эту участь тебе, братец. — Он тихо хмыкнул, туша начавший жечь пальцы окурок. — А дурацких шрамов у меня предостаточно. Всё рассказала? — Ты повёл себя как идиот, — пробормотал Майкл. — Это ещё хуже, чем было тогда, со Смитом. Если бы не твоя измена, я бы посоветовал тебе принять очевидное и поехать в Килкенни вместе со мной. Ей больно, Северус, очень больно. — Я не изменял ей. Никогда в жизни… И никому. И тебе об этом известно лучше, чем кому бы то ни было. — Возможно, — подхватив пиджак, Майкл медленно поднялся и, не оборачиваясь, прошёл к выходу нетвёрдой походкой. — Но ещё мне известно, что ты был болен ей двадцать лет. Такое не забывается ни при каких обстоятельствах. Он дождался, пока звук грузных шагов стихнет вместе с тихим скрипом входной двери, и, запрокинув голову, едва слышно простонал — головная боль от утреннего похмелья в затхлом воздухе подвала вернулась с новой силой, разрывая виски металлическими щипцами. Он бы многое отдал за то, чтобы выспаться — в последние месяцы подобная роскошь обходила его стороной, сменяясь вселенской усталостью и странными, беспокойными снами, значение которых он так и не смог разгадать. Тем лучше, если Коллинз уедет на выходные — будет меньше поводов для того, чтобы подниматься в самую рань от раздающегося с улицы пронзительного гудка и выслушивать очередную обличительную речь, заготовленную и отрепетированную заранее. Поправив лацканы пиджака, он за несколько широких шагов преодолел лестничный пролёт и, толкнув дверь плечом, полной грудью вдохнул пряный воздух ранней дублинской осени — времени, которое он ценил более всего. Его ладони мелко подрагивали от предвкушения — уже через несколько дней он вернётся под могучие своды Тринити в той роли, которой добивался всю свою сознательную жизнь, и предастся делу, которое предпочитал больше, чем возложенную на него неподъемную ношу. Он верил, чеканя шаг по мостовым и проулкам, подводящим к Тэлбот-стрит, что это заставит его отвлечься от острой нужды и разъедающей душу ревности… Так она себя чувствовала в тот вечер? А как чувствует сейчас, после того, как застала его, безоружного и обнажённого, утирающего с лица следы своей и чужой крови? Проклинает ли она его за то, что он лишил её минутного удовольствия, на которое был способен мальчишка, или боготворит, выдыхая его имя в стенах собственной спальни, вспоминая его прикосновения?.. Бессознательно оттянув узел галстука чуть ниже линии ключиц, Северус поджал губы, до боли закусив шрам с левой стороны. Спорить с самим собой было бессмысленно, и, как ни пытался он сбежать, проводя мысленные разграничения и упорно утверждая, что всё это блеф, истина была проста — девчонка пробралась ему под кожу, завладела каждой клеточкой его тела, подобная бесконтрольно распространяющемуся вирусу, мешая свободно чувствовать, дышать, существовать. Одного единственного слова, сказанного мимоходом на одном из ближайших собраний, было бы достаточно для того, чтобы тем же вечером он вновь переступил порог «Крайдемн», вымаливая прощение. Как это… гадко. Как это не похоже на него! Ураган чувств, простое объяснение которым крутилось на языке, пригвоздил к полу его гордость, независимость и неприятие. Возможно, он слишком размяк, стал поразительно нежен и чувствителен, наблюдая за Майклом и Маргарет, ощущая тёплые ладошки на своей коже, ведь никто не касался его подобным образом уже больше десяти лет. Возможно, ему стоило лишь поддаться бурному потоку, позволив себе стать человеком? Но заслуживал ли этого алкоголик, сжимающий от тремора и подступающего гнева кулаки так, что белеют костяшки и мелко хрустят суставы? Заслуживала ли этого… она? Он помнит её взгляд, помнит, как при неярком отблеске единственной лампочки над их головами на её щеках мерцали следы пробежавших слёз, помнит, как она отступила, повинуясь его злобному приказу отойти прочь, убраться вон, чтобы не убеждать себя в невозможном. Как только за его спиной с тихим скрипом захлопнулась входная дверь, Северус позволил себе протяжно, прикрыв глаза, выдохнуть. Какой толк был тешить себя напрасными надеждами, если девчонка решила сбежать, повинуясь голосу, лишённому разума? Коллинз опасается, что она останется в Дублине, и не только потому, что существует мизерная вероятность быть уличённой в помощи террористам, как их недавно окрестили официальные власти, совсем нет — он боится оставлять её один на один с ним самим. Осознавать подобное было омерзительно, но он позволил себе кратко ухмыльнуться — стоило благодарить Бога хотя бы за то, что она не покинула его самостоятельно, ступив на палубу парохода, как сделала та, которую он… любил. Тишина упрямо давила на барабанные перепонки, заставляя невидимый металлический жгут сжиматься вокруг черепной коробки ещё сильнее, так, чтобы с прокушенных губ непроизвольно сорвался тихий стон. Привычным до боли в подушечках пальцев движением Северус открутил крышку стоящей на рабочем столе бутылки и сделал несколько щедрых глотков; можжевеловый нектар стекает по шее вниз, стремясь попасть за ослабленный ворот рубашки, но ему до этого нет никакого дела. На задворках проносится краткой искрой единственная мысль: может, стоит остановиться? Но он отмахивается от неё, потому что иного лекарства от внутренней боли, ставшей верным спутником, и разъедающего душу страха он не знает. Его ждёт очередной вечер, проведённый наедине с пыльными фолиантами и попытками составить очередной десяток указов, до которых никому не будет дела… Чёрт бы побрал их всех, потому что сунуть голову в петлю ему кажется идеей, стоящей большего внимания. Фиктивный президент, фиктивный друг и брат, фиктивный любовник. Когда за окном стали раздаваться первые вскрики полупьяных завсегдатаев местных пабов, Северус откинулся на спинку покачивающегося стула и, зажав папиросу в зубах, медленно подкурил. В задумчивости выпуская кольца неплотного дыма прямо перед собой, он расфокусированным взглядом пробежался по разложенным на столешнице табелям и документам, на заполнение которых ушли последние несколько часов, и крепко сжал переносицу, всё ещё болезненно ноющую. Во всяком случае, его нельзя было обвинить в уклонении от прямых обязанностей, пусть и насильно возложенных. В ближайшие несколько недель, как он смел надеяться, у него получиться уехать в Белфаст для того, чтобы разобраться с возникшими там проблемами самостоятельно, возможно, чуть более жёсткой, чем у мальчишки, рукой — разрываться между двумя полыхающими очагами на разных концах острова у него не было возможности… Как не было возможности вовремя среагировать на подозрительно воцарившуюся за окном тишину. Дверь в его квартиру была выломана одним крепким ударом, и лишь слыша топот нескольких пар армейских сапог на лестнице, он с силой сжал челюсти — старый дурак, что предпочёл в первую очередь приложиться к бутылке, чем озаботиться хоть толикой собственной безопасности. Верящий в то, что стал неприкасаемым, раз Тюдор за все эти годы не нанёс ни одного ощутимого удара. Что же, Мик был прав. Почувствовав, как между лопатками вжалось холодное дуло взведённого «Маузера», Северус неторопливо затушил сигарету, обжигая подушечки пальцев, и поднял ладони вверх. Очередной тычок дула заставил его столь же медленно подняться, вызывая явное неудовольствие желторотых юнцов в грязно-зелёных куртках с нашивками охранительного корпуса Его Величества — лорд-протектор, очевидно, поскупился отправлять за ним лучших из своих людей — и выдохнуть осевший в лёгких дым через нос. Один из мальчишек, явно бывший в отряде за главного, скривившись, оглядел его с ног до головы и, вытащив из нагрудного кармана примятый листок с гербовой печатью, откашлялся: — Северус Тобиас Снейп, по приказу Главного управления охранительного отделения Его Величества короля Георга V… — Быстрее, щенок, — он глухо рассмеялся от неуверенности и скованности их движений, за что почти сразу же поплатился ощутимым ударом в печень. Подхватив его под руки, двое из тех, кто именовали себя солдатами и присягали на верность короне, прижали его к покрытой деревянными панелями стене, заведя руки за спину. Лишь почувствовав, как запястья стягивает стальной браслет наручников, он попытался вырваться. — На Вашем месте, мистер Снейп, я бы не пытался делать подобное. У нас приказ доставить Вас живым… Возвращаясь к вышесказанному, по приказу Главного управления Вы обвиняетесь в государственной измене, посягательстве на территориальную целостностью Британской Империи и пособничестве терроризму. Мик Коллинз был чертовски прав. Возможно, голосом, лишённым разума, был он сам с того самого момента, как его избрали главой республики. Главой, который в очередной раз подвёл всех тех, кто ещё оставался ему дорог.***
23 сентября. Тюрьма Килмэнхем, в отличие от камер в Замке, не предполагала заточения в ней лишь осужденных по политическим статьям — огромный комплекс административных зданий и казематов растянулся на несколько кварталов, фактически упираясь в воды Дандлока. От пронизывающего ветра не спасали ни каменная кладка стен, ни розданные в качестве одеял армейские шинели, пропахшие уксусом и кислой капустой. Спать, если удавалось это сделать в клетушке, мимо которой с интервалом в десять минут проходил отряд тяжеловооруженных солдат, приходилось прямо на полу, забившись в самый угол, чтобы луч прожектора слепил чуть меньше, но Северус не жаловался. Свободное время, которым здесь он располагал в достатке, он проводил за измерением своей жилой площади шагами — пять в длину, три в ширину — петляя, словно раненый дикий зверь, и в физических упражнениях, от которых дубели мышцы, но хотя бы на мгновение забывался её голос, оглушительно воющий, стоило ему хотя бы на мгновение отпустить собственные мысли из жёсткой хватки. Всё для того, чтобы не думать о том, что, вероятно, последними словами, что он скажет ей, будут «не прикасайтесь ко мне». Расстрел без права последнего свидания, как он полагал, был с точки зрения лорда-протектора относительно мягким итогом его судьбы. Страшился ли он? Опасался, закрывая глаза, что они не остановятся только на нём, поочерёдно затаскивая в эти стены людей, что вернутся в город, зная о его аресте, людей, на которых он мог положиться? Возможно, но ни в сердце, ни в мыслях не было ничего, кроме необъятной пустоты — он с трудом мог назвать собственное имя, находясь в постоянном напряжении и ожидая, когда заветная дверь откроется и его в сопровождении конвоя проведут на задний двор. Ничего и никогда он не желал столь же страстно, как приведения приговора в исполнение, и потому чаще и чаще вдыхал затхлый воздух собственной камеры, отжимаясь на кулаках. Ни мыслей, ни чувств, ни-че-го, ведь смысла в том, чтобы быть человеком, более не было. Ему оставалось продержаться наедине со своими демонами каких-то два дня. Накануне он отправил в администрацию письменное прошение о встрече со священником и исповеди — в праве быть достойным христианином ему никто отказать не посмеет. В первую неделю, проведённую в стенах одиночной камеры — ему, как особо опасному преступнику, запрещалось контактировать с остальными заключёнными, выходить на ежедневные прогулки и отправлять корреспонденцию любого рода — он много размышлял и многое вспоминал. Он вспоминал с криком уносящегося вниз по Энфилд-роуд Мика, который, не удержав равновесие, со всего маху упал на булыжную мостовую, но, не обращая никакого внимания на содранные в кровь коленки, всё равно продолжал бежать — страх получить от Мэри мокрым полотенцем по спине за очередной вызов к отцу Батлеру пересиливал любую боль. Он вспоминал, как впервые напился до бессознательного состояния, заснув прямо в ванной, не слыша ни многозначительных стонов за стеной, ни утренней ругани с очередной потаскушкой из-за связи на одну ночь. Только спустя несколько часов он, очнувшись, увидел перед собой размытое и широко ухмыляющееся лицо — Мик приволок его на собственную постель, потешаясь над его неумением пить. В тот вечер, кажется, он впервые — пусть и неосознанно, погружённый в пучину странных витиеватых образов — сравнил себя с отцом. Известно ли Мику, который годами вытравливал из него обиду на окружающий мир своими руками, что его ожидает? Что думает Мик, как ведёт себя — хватается ли в бессильной злобе за волосы, меряя шагами спальню в домике под Килкенни, вспоминает ли он то же самое, сказал ли он об этом своей жене?.. Известно ли ему о том, что человек, которого он именовал своим шефом, предал его, не пытаясь сопротивляться? Понимает ли он, что этот человек предал его только из-за собственного недоверия? Он вспоминал стойкий аромат карамели и жженого сахара, который исходил от его джемпера в тот день, когда он впервые позволил себе поцеловать Лили. Он вспоминал, как страшился собственной уродливой худобы и выступающих рёбер в их первую проведённую вместе ночь, ночь, в которую стал мужчиной; как упрямо задёргивал занавески и гасил стоящую на тумбе в её комнате свечу. Он вспоминал, как изучал губами каждый дюйм её кожи, поблескивающей в лучах восходящего солнца, что пробивались сквозь оконную раму, и думал о том, что хочет обручиться с ней. Он вспоминал, как, заглушая поселившуюся внутри боль, целовал её до острой нехватки воздуха в лёгких и искусанных губ — всё ради того, чтобы вытравить из своей души её же предательство. Он вспоминал, как, оказавшись перед ней мужчиной, узревшим смерть, провёл с ней ночь, не почувствовав ничего, кроме пустоты — не его, и никогда ей не была. Он полагал, что, прочтя через несколько дней первую полосу «Ирландской Независимой», она лишь ухмыльнётся, покачав головой — в её глазах он был неудачником ровно столько, сколько помнил себя… Но в одном она явно ошиблась — на этот раз он не вернётся. Никогда уже не вернётся. Он вспоминал, как порывы ветра, отдающие солью и свободой, путались в прядях каштановых волос, которые столь упоительно скрывали его от всего окружающего мира: на диванчике ли в гостиной перед их первым сближением, когда она медленно раскачивалась, оседлав его, распаляя естество каждым ощутимым толчком; во время ли поцелуя, мягкого и невинного, которым она касалась его губ каждое утро. Вспоминал, как прятал ухмылку в кулаке, наблюдая за наивно-угловатыми движениями юного тела, что были призваны соблазнить его, и по вечерам, скрывшись в приюте собственной спальни, пытался контролировать дыхание, закусывая губы до алых меток, сдававших его с головой. Вспоминал, как искренне её ненавидел, мечтая вытравить из своего окружения, мыслей и чувств, потому что стыдился того, что девчонка в сотни раз храбрее и сильнее его самого… и продолжал упорно вытравливать, отжимаясь в искусственном полумраке квартиры и настоящем — камеры, в которую был заключён. Одна-единственная мысль неприятно ютилась на краю сознания, истачивая его, подобно червю, но с каждым сдавленным вздохом он крепче сжимал челюсти и переставлял ладони на скользком каменном полу — прочь. Ты умрёшь свободным человеком, не связавшим себя никакими обязательствами, ты не напишешь прощального письма, исчезнув столь же стремительно, как и вошёл в «Крайдемн» в августе пятнадцатого года… потому что она не заслуживает такого, как ты — вечного разочарования, болезненного нарыва, который возможно удалить исключительно хирургическим вмешательством… точечным, но с помощью ли «Маузера» или «Ли-Энфилда», он не знал. Но накануне расстрела — от чего-то он всё ещё надеялся, что экзекуция не будет показательной, а пройдёт в душном кабинете где-то на нижних этажах, в нескольких метрах под землёй — все душевные терзания исчезли, будто по волшебному щелчку. Впервые за долгие годы он почувствовал пустоту, но сил и желания заполнять её вновь не было. Медленно прикрыв глаза, Северус выдохнул через рот, едва заметно поворачивая головой из стороны в сторону — по всему телу прошла дрожь, и, достигнув кончиков пальцев, затихла. Никогда в жизни он не был столь спокоен, столь безмолвен — как оказалось, в том, что твоя жизнь распланировала по часам, есть своя неоспоримая прелесть. Он не помнил, сколько простоял в углу камеры, отрешённо глядя перед собой и отбивая подушечками пальцев по стене незатейливый ритм, прежде чем металлическая решётка с тихим скрипом отворилась, впуская в его келью неяркий лучик света керосиновой лампы, а следом за ним — двоих вооружённых солдат. — Снейп, лицом к стене, руки за спину. Возможно, ему стоило задать вопрос, но, не рискнув попытать удачу и вновь схлопотать парочку крепких ударов, он покорно исполнил приказ, задышав чуть чаще. Если его смерть внезапно приблизилась на несколько дней, он не пожалеет ни о чём, кроме того, что так и не сумел поговорить со святым отцом. В том, что он попадёт в Ад, он никогда не сомневался, но хотелось расквитаться с парочкой старых долгов. Наручники привычно и ощутимо стянули запястья, а крепкий удар прикладом в спину подсказал направление движения. Он чувствовал, как подрагивают колени, едва удерживая ослабевшее тело, но упрямо шёл вперёд, пусть и рискуя оступиться на каждом шагу. Проходил мимо камер, в которых из стороны в сторону бродили такие же, как он, не рискнувшие даже посмотреть в его сторону — каждый понимал, что сожаление и соболезнования в этих стенах никому не будут нужны. Бесконечные коридоры, забитые узкими клетушками, те, в которых омерзительно пахло потом и человеческим страхом. Хотелось вывернуть внутренности и заорать так громко, чтобы оглохнуть, но мужчина только передёрнул плечами, почувствовав, впервые за долгое время, лёгкое дуновение сквозняка. Пахло опавшей листвой и речной тиной — осенью в Дублине день без дождя, пронизывающего тебя насквозь, был чем-то фантастическим, и он вымученно улыбнулся уголком губ — возможно, его путь будет лёгким. Он умрёт в погожий день и останется костьми лежать в земле, которую подвёл, но которую любил всем сердцем. Задний двор, вплотную примыкающий к одной из стен с наблюдательными вышками, показался ему подозрительно пустынным — несмотря на глубокую ночь, погрузившую спящий город во тьму, несколько нарядов обязаны были патрулировать всю территорию согласно уставу. Он отвлёкся было на выключенный прожектор, что должен был следить за перемещением конвоя, но, получив очередной удар меж лопаток, покорно опустил голову — вероятно, к подобному эксцессу никто не хочет привлекать ненужное внимание. Тем лучше для него. Слишком много раз за свою жизнь он был выставлен, подобно цирковой обезьянке, на всеобщее обозрение. Деревянная дверь, которая, как он полагал, использовалась для доставки провианта к административным корпусам и блоку камер, поддалась с лёгкой руки одного из молодых людей без лишних усилий, и, в полном молчании повернув ключ, он покорно отступил, оставляя перед ним открытый проход. На обезлюдевшую улицу с обратной стороны от каменных утёсов, на которых по неосторожности легко можно было разбиться. Северус с минуту стоял перед свободной дорогой, сжимая ладони в кулаки и не осознавая, что именно происходит — очередная забава? стрелять убегающему в спину? — и только почувствовав, как ослабли браслеты наручников, обернулся. Несмотря на явное неудовольствие юнца, открывавшего дверь, и, вероятно, бившего его прикладом винтовки, второй из конвоиров одобрительно кивнул, широко ухмыльнувшись: — Вы думали, что останетесь без помощи, господин президент? Он чувствовал, как ощутимо грохочет в грудной клетке сердце, а крупная дрожь бьёт всё тело. Он чувствовал, как искусанные и обветренные губы изогнулись в ответной улыбке. — Мистер Коллинз ожидает Вас в автомобиле ниже по улице. Постарайтесь вести себя тихо, до объявления тревоги у Вас есть около десяти минут. Бегите, мистер Снейп, и делайте то, что должно. И он побежал. Скрываясь в тени могучих стен, пережидая в подворотнях, оставляя за собой лишь неясную тень, он бежал так, что лёгкие горели огнём. Он забыл собственное имя, забыл всё то, о чём думал с начала своего заключения, забыл о задубевших мышцах и подрагивающих коленях, но фигуру, прислонившуюся к капоту неприметного полицейского «Рено», узнал бы и на смертном одре. — Чтоб тебя! — торопливо выкинув окурок в сточную канаву, Майкл открыл пассажирскую дверь и силой затолкал его на задние сидения, заставляя пригнуться. — И не думай высовываться до того момента, пока мы не окажемся в городе. Иначе собственными руками придушу, ублюдок… — Я рад видеть тебя, Мик, — он заметил, как ощутимо дёрнулся кадык на крепкой шее, и вновь усмехнулся — похоже, на этот раз малыш расчувствовался, услышав обращение, которое не произносилось никем долгий десяток лет. Облачённый в форму дублинского полицейского управления, Коллинз вёл машину уверенно, и лишь мерное отстукивание пальцами по рулю той самой мелодии — трям-раз-трям-два-завести палец-трям-три — подсказали Северусу, что сейчас старый товарищ боится не меньше, чем он сам. Преодолевая один блокпост за другим — где-то рядовые предпочитали не вылазить из натопленных будок, а где-то, произнося пару слов на гэльском, отдавали Майклу честь как своему истинному генералу — они в полной тишине приближались к растянувшемуся вдоль побережья гиганту, погружённому в глубокий сон, и лишь в окрестностях Тэлбот-стрит Коллинз, щёлкнув поворотником, остановился у края проезжей части. — Времени мало, так что слушай меня внимательно… Курить хочешь? — Душу продам за папиросу. — Не благодаря, Снейп выхватил из рук Майкла портсигар и сделал несколько глубоких затяжек, откинувшись на спинку сидения. Табачный дым, спускаясь ниже, к лёгким, пропитывал каждый капилляр, погружая его в блаженную полудрёму. — Я не буду распинаться тебе о том, что произошло и почему именно таким образом… Ты — чёртов ублюдок! Хоть раз в этой жизни ты мог не играть в вершителя людских судеб и послушаться меня? Но какой толк мне говорить об этом тебе, сорокалетнему дураку? Всё, что необходимо, ты узнаешь позже, а сейчас будь уверен, они не отцепятся от тебя до тех пор, пока не доведут дело до самого конца. Ты нужен мне живым, Снейп, потому что без тебя я не справлюсь… Но оставаться в Дублине — да что там, в стране — тебе опасно. У тебя будет около часа на то, чтобы собрать самое необходимое — насколько мне известно, в твоей конуре так и не провели достойного обыска — после чего я отвезу тебя в порт. Тебе нужно убраться отсюда до тех пор, пока я не разберусь со всем, что ты наворотил по собственной глупости… — Куда, Мик? — тяжело сглотнув, Северус прикрыл глаза. Он прекрасно знал, что Коллинз скажет ему, прекрасно знал, что будет чувствовать, но словно пытался отсрочить неизбежное, ошибиться в собственных предположениях… — В Нью-Йорке есть свои люди, Северус, и тебе об этом известно многим лучше, чем мне. Рано или поздно кто-то из нас должен был направиться туда, но, раз подвернулся такой шанс… Он не слышал ни продолжения речи, ни подробного инструктажа от главы министерства обороны, которого назначил собственноручно, и пожалел, что британское охранительное отделение не довело дело до конца. Он предпочёл бы смерть возвращению в город, что уничтожил его до основания. — …Там свяжешься с главой местной национальной ячейки, кроме того, полагаю, тебя захочет видеть Вильсон… но с этим позже, когда устроишься. Ему важно наладить контакт с теми, кто может извести вечно мозолящую глаз Британскую империю изнутри… Ты вообще меня слушаешь? — Разумеется. — Я написал Мэри, Северус. Она будет тебя ждать и поможет со всем, чего бы ты ни просил. Я надеюсь, что ты… удовлетворишь её гостеприимство и навестишь её и Уилла, а после расскажешь обо всём мне. Не знаю, когда увижу их… когда увижу их снова… Давай быстрее, чтоб тебя! Саквояжа будет достаточно, возьми необходимые документы и пару сменных рубашек, остальным тебя обеспечат на месте. В верхнем ящике его письменного стола, если охранка не добралась туда, лежал заряженный револьвер, вручённый Коллинзом несколько лет назад. Он с лёгкостью может выпустить себе в висок пулю, что будет вариантом куда более предпочтительным. — Северус… — Когда он открыл пассажирскую дверь, Майкл обернулся, и после секундного молчания пробормотал нечленораздельно, не желая, по всей видимости, чтобы он слышал: — Ми вернулась в город сразу после того, как узнала о твоём аресте. Единственной фразы Коллинза было достаточно для того, чтобы он пересмотрел своё спонтанное решение. Револьвер можно убрать во внутренний карман на крышке саквояжа и пустить пулю в висок уже в каюте — быть замороженным в холодильном отделении казалось делом не столь обидным, сколь не увидеть её… ещё раз. Насытить разгорячённый разум и потерянную душу, не опасаясь отказа, не опасаясь вновь увидеть её слёзы. Он понимал, на что это похоже, прекрасно понимал, но так и не признал окончательно. В старый, потрёпанный саквояж с меткой порта Нью-Джерси — какая ирония — изуродовавшей некогда светло-коричневую кожу, он не глядя закинул сменное бельё, несколько рубашек — бледно-голубую для повседневной носки и белую для случая, если удастся претворить план Майкла в жизнь, бритву с начавшим ржаветь лезвием — бриташки после обыска не удосужились раскрыть её, оставив валяться на полке над умывальником, флягу с джином, которого пусть и не хватит на несколько дней пути до большой земли, но будет достаточно для того, чтобы набраться храбрости, да пачку документов первой необходимости, лежащих под матрасом. Поразительно, как псы, перевернув его захудалую конуру вверх дном — скинутые на пол вещи из шкафа лишь подтверждали догадку — не удосужились найти самого главного. Револьвер, впрочем, тоже остался лежать на своём месте, бережно обёрнутый носовым платком. Аккуратно перехватив дрожащими от скопившегося внутри напряжения пальцами рукоять, он, пусть и не с первой попытки, но открыл барабан, провернув механизм ладонью — пять из шести. Можно даже понадеяться на осечку и дать судьбе шанс. Северус ухмыльнулся уголком губ, окидывая прощальным взглядом своё холостяцкое пристанище — он был бы дураком, если бы понадеялся вернуться сюда ещё раз… Запыленные занавески, не дававшие свету газовых фонарей прыгать по дубовым половицам и стенам, оставляя неясные блики, продавленный матрас со сбитой простынёй, валяющийся в самом углу комнаты, ящик — два, три — полный пустых бутылок и пачек из-под табака и учебники высшей математики, сиротливо скинутые на пол. Кошмар, представляющий собой прекрасную зарисовку всей его жизни. Из посторонних звуков — только едва слышимое завывание ветра в оконных рамах. Старый, одинокий, сломленный ублюдок. Не став запирать входную дверь на замок — какой сейчас в этом толк? — Северус отдал ключ Майклу, небрежно выпускающему облачка табачного дыма в опущенное стекло автомобиля и, хлопнув ладонью по капоту, вновь забрался на задние сидения. — Только честно, Мик, — Коллинз мотнул головой, показав, что слушает, но не отрывал взгляда от едва освещённой фонарями мостовой, щёлкая рычагом передачи, — есть ли возможность… ей пожить в Килкенни? — Кому? — на мгновение мужчина нахмурился, утерев рукавом форменной не по размеру куртки усы. — Ми? — Я бы не стал спрашивать ни о ком другом сейчас. — Да кто же тебя уже знает, старик… Есть, конечно, и я не хотел её пускать, собирался встать в дверном проёме, но Ми как всегда всех перехитрила — сбежала на железнодорожную станцию и приехала ночным поездом, пока я был в городе. Маргарет ещё там — и будет, я думаю — так что скучать ей не придётся. Кроме того, в том, что мой дом хорошо охраняется, я уверен чуть больше, чем в том, что хорошо охраняется паб… Особенно после совершенной тобой глупости. — Я понял, — стремясь хоть чем-то занять руки и сделать так, чтобы голос стал твёрже, Северус поигрывал креплением латунной зажигалки. — Мик… — Да, старик? — Отвези меня в «Крайдемн». Сейчас. Он видел, как побелели лежащие на руле пальцы Коллинза, как грозно сошлись на переносице брови и поджались губы, но, словно приняв неизбежное, мужчина не произнёс более ни слова, развернувшись в соседнем переулке. Северус прекрасно понимал, что любая попытка их возможного — чисто гипотетически — сближения будет воспринята им в штыки, но сказать о том, что эта встреча определённо будет последней, не мог. Вероятно, Коллинз даже обрадуется, узнав новости — более к его драгоценной девчонке, которую он взялся трепетно оберегать несмотря на вполне счастливый брак, никто подобный ему не приблизится. Больше она не будет плакать, не будет, сжимая подрагивающими пальчиками твид его пиджака, причитать и вопрошать, что не так с ней, почему он не замечает её, не чувствует того, что чувствует она сама… Всё станет значительно проще для всех, кто окружал его. Прижавшись виском к ветровому стеклу, Северус отрешённо наблюдал за неяркими вспышками — город, погружённый в сон, лишь изредка переворачивался с боку на бок, мелькая вывесками пабов и борделей. От неровной глади Лиффи отражался свет газовых фонарей и, чуть более приятный глазу — лунного диска, то и дело скрывавшегося за низкими облаками. Он знал каждую из улиц, что проносилась перед расфокусированным взглядом, наизусть, он прощупал булыжники каждой мостовой, несметное количество раз находил себя, пьяного до бессознательного состояния, в ближайших подворотнях, где, как и во всём городе, удушливо пахло сельдью, уксусом и речной тиной… Уже отсюда, из окрестностей Сент-Эннс парка виднелись массивные и изогнутые, будто в муках, тени подъемных кранов и силуэты круизных лайнеров и пароходов. Совсем рядом с тем местом, мимо которого они пронеслись на всей скорости, что способно было выдать подвластное рукам Коллинза чудовище, находились Утюг и Норт-Булл, места его юности, места всей его чёртовой жизни… Он был бесконечно благодарен Мику за то, что тот решил объехать знакомую до боли в висках Энфилд-стрит с тупичком в конце улицы и скамьёй перед домом другой женщины, на которой он просиживал и в жару, и в холода. Бомонт погрузился во тьму, не было видно даже завсегдатаев-выпивох. Очевидно, за время своего отсутствия девчонка сумела растерять многих постоянных клиентов. Впрочем, как ему думалось, вскоре всё обязательно вернётся на круги своя: ирландцы — народ, подвластный старым привычкам во всём, тем более в потреблении стаута или солодовой амброзии. Всю свою жизнь, за исключением шести лет, проведённых в отрыве от родины, он прожил в этом городе, и ни разу — ни разу, хоть и был частым гостем в питейных заведениях — не видел ничего, что походило бы на неприметный паб с покрашенной в красную краску дверью и канделябрами под самым потолком. Ему казалось, что частичка его собственной души навсегда осталась в этих стенах, погребённая в полумраке угла рядом с бильярдным столом, дававшем прекрасный обзор. — У тебя есть пятнадцать минут, не больше. — Ты не пойдёшь, благородный идальго? — Взгляд, который послал Коллинз через зеркало заднего вида в ответ на неуместную, как оказалось, шпильку, вероятно, мог бы спалить его заживо. — Полагаю, тебе есть, что сказать. Можешь считать это… очередным моим подарком. Рыжий комок шерсти, примостившийся на перилах, внимательно оглядел его с головы до ног, стоило ему подняться на первую ступеньку, и благодарно заурчал, почувствовав небрежное прикосновение за ухом. Сколь раздражало его это животное, бывшее одним из её извечных стражей, заставлявших из раза в раз сдавать экзамен — достоин ли ты, двуногий, войти в её обитель? Увидев собственное отражение в окне, он горько усмехнулся, покачав головой: с взъерошенными волосами и колкой, уродующей его щетиной, скинувший добрую пару стоунов из-за вынужденной голодовки и нервотрёпки, он напоминал скорее привидение, призрака, восставшего из мёртвых, чем мужчину, делившего с ней постель под крышей этого дома… Поправив ворот рубашки, которую не снимал с момента своего заточения, он, не стучась, вошёл. Над барной стойкой горела одна-единственная электрическая лампочка, мерный и мягкий свет которой отражался от бутылок на полках, но задёрнутые бордовые шторы не давали ему возможности рассмотреть обстановку с улицы. Поднятые вверх ножками стулья, аккуратно выставленные в пирамидку бильярдные шары на зелёном сукне, запыленные и поскрипывающие под каждым его шагом половицы и сгорбленная фигурка в самом конце зала, механически натирающая тряпкой поверхность стола. Облачённая в мужской кардиган, явно не подходящий по размеру, и юбку в пол, она выглядела гораздо старше, болезненнее… — Мы закрыты, — не поворачивая головы, произнесла Гермиона. Несколько непослушных прядей выбились из слабого пучка на затылке, обрамляя её порозовевшие от физического труда скулы, и в этот момент он понял, что пропал. Что не просто кусочек, но вся его душа останется здесь, погребённая под каждым её неспешным шагом и аккуратным жестом. Как тих, как сломлен был её голос, которым она под покровом ночи шептала раз за разом его собственное имя. — Я проделал долгий путь, чтобы добраться сюда… Неужели Вы не угостите странника рюмкой «Джеймсона»? Медленно, словно не веря или не желая верить, девчонка отложила тряпку и обернулась, с силой, до крови закусывая подрагивающие губы. Он видел, как дрожали её ладони, как подёргивались плечи, как с каждым шагом, что приближал её в нему, собирались в уголках её бесконечно красивых карих глаз солёные осколки хрусталя. Как первый из них стекает по бархатной коже щеки, как раздаётся едва слышный всхлип, и как, сорвавшись с места, она подбегает к нему. Как прижимается всем своим телом, что била крупная дрожь, как сжимает его плечи до, он был уверен, алых меток, спрятанных под мятым хлопком, и как тихо выдыхает куда-то в район солнечного сплетения, опасаясь открывать глаза. — Живой… Ты жив… Он не сумел отказать себе в удовольствии обнять её в ответ, зажимая в кольце рук, и, коснувшись кончиками пальцев мягких прядей, прижаться губами к макушке в отеческом, полном невысказанной горечи и нежности поцелуе. Аромат мёда и лимонника, наполнивший его лёгкие, растёкся по венам вместе с кровью, и похоронил его окончательно. — Я думала, что больше никогда тебя не увижу… Майкл ничего не говорил мне, и я… Северус! — Перестав сдерживать слёзы, она вжалась в его грудь ещё сильнее, так, будто желала сродниться с ним навечно, став одним целым. — Я скучала по тебе, я так скучала… — Я знаю, моя девочка, — хрипло произнёс Снейп, прикрывая глаза. — Всё хорошо. Я рядом. Они простояли в молчании несколько минут, не в силах отстраниться. Северус чувствовал, как надрывно и быстро, словно у маленькой пташки, бьётся её сердечко, но не мог ручаться сам за себя. Прильнувшая щекой к его груди, она слышала, как тяжело он дышал, пытаясь впитать аромат её кожи и волос в себя. Исхудавшая, измученная, она искала в нём защиту и опору, стискивая в пальцах ткань грязной рубашки. Его — и только его — девочка, которая не заслуживает всей боли, павшей на хрупкие плечи. — Могу я… поцеловать тебя? — наконец, Гермиона чуть отстранилась от него, являя взгляду тёмных глаз своё лицо — покрасневшее, заплаканное, бесконечно уставшее, но столь же бесконечно красивое. Коснувшись припухшей нижней губы кончиком пальца, он чуть прищурился, но медленно, словно ожидая, что её предложение будет розыгрышем, моргнул. Влажные, на вкус подобные мёду губы коснулись его губ, прокушенных до крови и обветренных. Мгновение — дыхание разделено на двоих, он чувствует её тепло, её неопытность и нежность, смешанную с щемящей душу тоской. Мгновение, и он касается её нёба самым кончиком языка, вырывая тихий вздох, и понимает, что может ступить на тропу, которую, как казалось, утерял. Мгновение — он зарывается пальцами в пышные пряди, вынимая шпильки из пучка, с силой тянет за волосы и целует её так, как хочет — со всей страстью, со всем голодом, который только есть в его душе. Он прижимает её к барной стойке и, оторвавшись от покрасневших губ, делает глубокий вдох, чтобы тут же припасть к обнажённой впадинке у ключиц, оставляя метку. Будущий багровый знак её принадлежности ему и, возможно… его принадлежности ей. Он чувствует, как раз за разом меж их телами пробегает искра, чувствует, как она вновь льнёт к нему, и как останавливается время. Ему понадобилась вся сила воли, чтобы, прикрыв глаза, отстраниться, коснувшись ладонью её щеки, но, словно желая сломить его окончательно, девчонка трётся об огрубевшую кожу, подобная кошке. — Ты должна выслушать меня, Гермиона. Пожалуйста. — Всё потом — ты здесь, ты жив и здесь… — шепчет она, не открывая глаз, опасаясь, что чудесное видение развеется от одного неверного движения. — Пойдём, — он мягко сжимает её ладошку, призывая следовать за собой неотступно, наощупь, и, спрятав её под покров полумрака треклятого угла, в котором проводил часы на пролёт, присел перед ней на корточки, ни на секунду не отпуская её руки, не прерывая физического контакта, необходимого для того, чтобы существовать. — Прежде чем я начну, я попрошу тебя не перебивать меня и с точностью выполнять каждое моё указание. — Прости меня, если сможешь, — прошептала девчонка, утирая глаза рукавом кардигана. — В тот вечер… Я думала, что никогда не была для тебя чем-то большим, чем простым развлечением. Я знаю, что ты не изменял мне, Северус, и только моя вина в том, что в тот вечер… в тот вечер ты был дома, что они забрали тебя. — Глупости, — Снейп коснулся мягким поцелуем выступающей косточки большого пальца, не отрывая взгляда от её лица. — Всё это потом, милая. У меня мало времени, потому… Я настаиваю на том, чтобы завтра утром ты добралась до Клонтарф-роуд, села на поезд и уехала в Килкенни. Твоё нахождение в городе, тем более в пабе, небезопасно, и тебе известно об этом лучше меня. Ты вольна была ослушаться Майкла, милая, но ты не ослушаешься меня… Так ведь? Гермиона отрывисто кивнула, крепко сжав его пальцы в кулачке: — Я не могла находиться там, зная о приговоре. Я бы не пережила, если бы не увидела тебя… — Я жив, девочка, и всё будет хорошо. Когда-нибудь всё обязательно будет хорошо. Но я прошу, ради меня, ради Майкла, не рискуй своей собственной жизнью. Ты — единственное, что у меня осталось, и я готов пожертвовать всем ради твоей безопасности. Пожалуйста, уезжай, пока не стало слишком поздно. — А ты? — она подалась вперёд, касаясь левой рукой спавших на лоб тёмных прядей. — Они ведь узнают о побеге, Северус. — Я должен быть благодарен Майклу за то, что у него всегда есть козырь в рукаве. Он ждёт на улице, отвезёт меня… отвезёт меня в порт. Через несколько дней я буду в Нью-Йорке, и я не могу сказать тебе, когда вернусь. Никогда. Девушка вновь кивнула, погрузившись в долгое молчание. Лишь её невесомые прикосновения к вискам, к вечной морщинке меж бровей, искривлённой переносице подсказывали Северусу, что вот она, рядом, а не в тёмных глубинах воспалённого разума. Покосившись на циферблат настенных часов, он, коротко вздохнув, поднялся. В горле вновь встал ком, и он не знал, что можно сказать в такую минуту — последнюю минуту. И получиться ли у него сказать обо всём, что тлело на душе так долго, что прожгло его насквозь? Карие глаза напротив полыхнули решимостью, от которой вниз по позвоночнику прошла дрожь и, крепко сжав его ладонь, девчонка без запинки, стараясь расправить плечи, прошептала: — Я еду с тобой. Нет, она определённо не похожа на Лили. И никогда не будет. Взрослая, умудрённая опытом шлюха, без зазрения совести продавшая её ради мечты, походившей более на воздушный замок, и храбрая, милая храбрая пташка, вверившая ему в руки свою душу, тело, всю свою жизнь. Бесконечно преданная, с горящими глазами, подобная древнегреческой богине… — Это не обсуждается, Гермиона, — отрезал Снейп, поджав губы. — И не будет обсуждаться. — Ты такой глупец… — впервые за вечер она позволила себе улыбнуться, подойдя вплотную к нему и коснувшись невинным поцелуем грубой щетины на скуле. — Я сказала, что никогда не уйду, Северус. Никогда и ни за что я не оставлю тебя одного. Огонь, спаливший его изнутри, поглотил всё тело. Несколько раз медленно моргнув, он достал из кармана брюк зажигалку и портсигар и, прижавшись бедром к крышке столешницы, глубоко затянулся, словно взвешивая все возможные «за» и «против». Впрочем, решение было принято в тот же миг, как она произнесла последнюю свою фразу. Револьвер, лежащий в саквояже, останется завёрнутым в хлопковую ткань платка — ради неё. Всё ради неё. — У тебя есть десять минут на то, чтобы собрать всё самое необходимое. С остальным разберёмся на месте. Стоило отдать девчонке должное: не пререкаясь с ним, она удалилась наверх, в квартиру, что хранила в себе их сдавленные стоны, оставив его наедине с бутылкой «Джеймсона» и на четверть полным бокалом. Он не успел разобраться с ним, смакуя забытый привкус на кончике языка, до конца, к тому моменту, как она вернулась. Небольшой, схожий с его собственным саквояж и наспех надетое пальто — вот и все её скромные пожитки. Словно она знала, к чему стоит готовиться, заранее продумывала план отхода, не теша себя лишними надеждами… Затушив окурок в пепельнице, он, забрав у неё чемоданчик, крепко сжал дрожащую от страха и предвкушения ладонь и, в последний раз обернувшись, покинул паб, погасив свет. — Ты точно уверена? — Это что такое? Ми? Ты что делаешь, мать твою?! — распахнув дверь, из машины вылез Коллинз, за несколько широких шагов преодолев разделяющее их расстояние. — Ты на что её надоумил, чёртов ублюдок? — Майкл, — выступившая вперёд, Гермиона аккуратным взмахом ладони призвала его, испепелявшегося их взглядом из-под нахмуренных бровей, к молчанию, — я сделала то, что должна. Уверена, Маргарет на моём месте поступила бы точно так же. — Но… ты хоть понимаешь, на что можешь обречь себя? — Понимаю, Майкл, но я никогда его не покину. Тебе это известно лучше, чем кому бы то ни было. Он знал, что Коллинз, сложивший руки на груди, едва сдерживается от того, чтобы в очередной раз не разбить в кровь его лицо. Чтобы в очередной раз не доказать ему никчёмность каждого из поступков, им совершаемых, и не высказать всё без прикрас, не размениваясь на цензурные слова. Впрочем, хлопок пассажирской двери заставил его лишь покачать головой и, сжав челюсти до проступивших желваков, вернуться за руль. Северус не отпускал её руки всю дорогу до порта, бережно очерчивая каждое из переплетений мелких морщинок на сгибах тонких пальцев, касаясь фаланг губами и стараясь не задумываться о том, что ждёт его через несколько дней. Пустить себе пулю в висок было бы проще, чем пытаться объяснить ей причину расширившихся от страха зрачков, бешеного биения сердца, колотящей всё тело дрожи и неспособности мыслить. Она поклялась, что не покинет его, сопроводив в город, в котором он умирал каждый день на протяжении шести лет, город, улицы которого впитали его кровь и животный вой. Он знал, что за несколько дней предстоящего им пути сломается, представ перед ней призраком, бестелесной оболочкой, что будет бездумно, как рыба, разевать рот и убегать от себя самого, раз за разом сталкиваясь с причиной собственной смерти. У трапа парохода размеренно вышагивал из стороны в сторону мальчишка Поттер — Северус узнал его в неярком свете фар, стоило Майклу завернуть тарахтящее ручное животное на пирс. Всё ещё не говоря ни слова, он вышел на улицу, закурив: — Мы ведь не опоздали, Поттер? — Всё в порядке, мистер Коллинз, беспокоиться не о чем. Грузовое отделение досмотрели уже несколько раз, поэтому путь открыт. Добрый вечер, мистер Снейп. — Несмотря на тягость их последней встречи, Гарри широко улыбнулся и, не обратив внимания на протянутую ладонь, заключил его в объятия. — Рад видеть Вас, несмотря на все обстоятельства… Гермиона? — Здравствуй, Гарри, — короткий поцелуй в щёку, что она подарила мальчишке, более не вызывал в нём и следа ревности — начавшая проступать багровая метка показывала всем присутствующим, кому она принадлежит. — Я… почему ты здесь? — он стушевался, отойдя на несколько шагов, и поправил сползшие на переносицу очки. — Я думал, что ты в Килкенни… — Планы несколько изменились, — Майкл, выпустив дым в лицо Снейпу, сложил руки на груди. — Я согласился отвезти этого дурака в «Крайдемн». Исход… можно было предположить. Ми всегда была сумасбродной глупышкой, потому я так с ней возился. — Вот и неправда, — пользуясь своим положением, Гермиона мягко стукнула его ладошкой по лбу, всего на мгновение, но выдавив из сурового Коллинза ухмылку. — Ты возился со мной только потому, что я наливала тебе бесплатно. — Гарри, введи его в курс дела, а я пока попрощаюсь с этой несносной девчонкой. Они, в обнимку, чуть отошли от трапа — Северус был уверен, что разговор не должен был предназначаться для его ушей. Вполне возможно, что, ощущая, как из-под пальцев ускользает последняя возможность, благородный идальго всё-таки решил признаться в любви своей даме сердца. На мгновение в его разуме промелькнула мысль о том, что они были бы превосходной парой, идеально дополняя друг друга. В конце концов, всё лучшее всегда перепадало его брату по духу и крови. — Мистер Снейп, пароход доставит Вас до Нью-Джерси, а дальше, я думаю, Вы разберётесь, как добраться до города, что знаком Вам не хуже, чем Дублин. Для того, чтобы Вам было проще сориентироваться, мы связались с местными республиканскими сообществами — хорошо бывает иметь за океаном твёрдое плечо. Они сказали, что квартира на Лафайет-авеню, в которой Вы жили шесть лет, пустует… Первое время придётся вести себя тихо и залечь на дно, чтобы не привлекать ненужного внимания, а когда шторм пройдёт, мистер Коллинз телеграфирует Вам и введёт в курс дела. Я, в свою очередь, спешу заверить Вас, что благодарен Вам за оказанную честь и сделаю всё, что от меня зависит, чтобы не подвести Вас и наше общее дело… — Достаточно, — Северус улыбнулся, вновь протягивая ладонь. — Я понял Вас, Гарри. Спасибо. Рукопожатие вышло крепким и долгим. Глядя в изумрудные глаза, скрытые за поблёскивающими линзами очков, он понял, что не имеет более никакого права называть его мальчишкой: щетина на подбородке, выправка, схожая с армейской, решимость и стойкость в каждой мысли и действии — Гарри вырос, став достойным соратником и верным другом. Несомненно, он был рад лицезреть подобное превращение, пусть и жалел в глубине души, что не сумеет проследить за тем, как он станет опорой для всего народа. — Доброй дороги. Я поговорю с Гермионой, а Вам, я думаю, есть, что обсудить с мистером Коллинзом. Майкл всё ещё упрямо хмурился, выкуривая папиросы одну за другой, но покорно поделился одной, стоило ему подойти. В его ритмичных, отбивающих по бетону пирса незатейливый ритм шагах слышалась невероятная усталость и потерянность, и, схватив Коллинза за плечо, Северус крепко сжал ладонью литые мускулы, спрятанные под тканью куртки. — Всё, малыш Мик? — Ты ведь знаешь, что я ненавидел, когда ты меня так называл… И сейчас ненавижу более всего на свете, мне кажется. Всё, Сев. Всё, братец. — Умоляю тебя, сделай так, чтобы после моего возвращения страна не полыхала в руинах. Я смею надеяться, что в глубине души ты ещё осознаёшь, что делаешь. — Не знаю, какой срок ты мне дашь, но я постараюсь, чтобы к твоему возвращению над Замком развевался наш стяг. Все те, кто умерли за него, и ты сам заслуживают этого… Иди сюда, ублюдок. Они обнялись. Крепко, будто не было ни недомолвок, ни извечных споров, ни драк до крови и сломанных костей, ни скрытого в кулуарах соперничества. Будто они остались теми же двумя юнцами, убегающими с криками и улюлюканьем вниз по Энфилд-роуд, мальчишками, что скрепили на крови клятву над могилой Эйлин Снейп. Уткнувшись носом в плечо Коллинза, Северус глубоко вздохнул — малыш Мик был самым близким для него человеком, и таковым останется до самой смерти. Несмотря ни на что. — Ты — мой шеф. Всегда помни об этом. — Старайся сглаживать на поворотах и не забываться сам… Иначе я пожалуюсь Мэри. — Ай, да чёрт с тобой! — Майкл глухо рассмеялся, ударив его по спине и, отстранившись, подозрительно потупил взгляд, потирая переносицу. — Идите уже, капитан не будет дожидаться прибытия в трюм президента признанной террористической Республики… Он слышал, как за его спиной продолжала что-то бормотать девчонка, слышал, как просвистел Поттер, прокричав ему в спину что-то, что казалось сейчас откровенно неуместным, но даже не обернулся, поднимаясь на палубу огромного, изрыгающего из глотки клубы тёмного пара парохода. Совсем как мама. Совсем как Лили.***
Лёгкие сдавило металлическим обручем, а вниз по спине стекал холодный пот. Сжав челюсти до проступивших желваков и характерного щелчка, он вцепился пальцами в трубу и попытался вздохнуть. Из-за невозможности удержаться на дрожащих ногах ему пришлось привалиться боком к металлическому борту, тяжело сглатывая раз за разом подступающую слюну, горькую, отдающую его собственной кровью, и наблюдать за тем, как алый солнечный диск лениво поднимается над водами Верхней Нью-Йоркской бухты, бросая тень на южную оконечность Манхэттена и корону статуи Свободы.