Улисс

      После того, как за моей спиной с тихим скрипом закрылась входная дверь, в гостиной тёплым желтоватым светом моргнула настольная лампа. Медленно и тяжело сглотнув, я старался не шуметь больше положенного, всё ещё надеясь на то, что в очередном пьяном помутнении отец не уделит внимания моему позднему визиту. Тихо, прижимаясь плечом к ободранным газетным обоям, что по его желанию перекрыли деревянные панели на стене — стоит сказать, те были весьма добротного качества — я направился в сторону лестницы, задержав дыхание. Звон бокала и глубокий утробный кашель раздались прежде, чем я окончательно убедился в провале своей затеи.       — Щенок! — нечленораздельно промычал мой папаша, сплёвывая слюну на пол. От одного его вида: обрюзгший, больной человек, не напоминающий не то, что образ с фотографий юности моей матери, но и достойного члена общества — мне захотелось убраться вон, продолжить бесцельно бродить по примыкающим к Энфилд-роуд улочкам. — И где ты шлялся?       Я не хотел разговаривать с ним. С того момента, как умерла мама, любое моё долговременное отсутствие он воспринимал как болезненный укол. Следуя логике его поражённого алкоголем разума, мы с ней никогда не выказывали Тобиасу Снейпу, снизошедшему до того, чтобы вернуть жену и ребёнка на их родную землю, «полную смрада, грязи и мерзких католиков», должного уважения. Первое время, уповая на то, что агрессия в мой адрес, — это попытка пережить скрытую, но боль от утраты человека, вероятно, единственного, которого он искренне когда-то любил, я глотал и оскорбления, и участившиеся тумаки. Но в какой-то момент, я сам не до конца понял, в какой, хотя и смутно догадывался, вовсе перестал воспринимать его существование в этих стенах, присутствие в которых не приносило мне более ни спокойствия, ни радости.       — Видать, опять со своей шлюшкой рыжеволосой якшаешься… — он лишь рассмеялся, когда заметил, что мои кулаки от боли и внутреннего бессилия сжались до побелевших костяшек, а дыхание участилось. — Ну, хватит тебе, плоть от плоти и кровь от крови, я всё понимаю, но совершать тех же ошибок ты не должен. Она ведь такая же, как твоя мамашка — бестолковая и ветреная, дай только повод… Или решил, что она тебя, такого жалкого и чахоточного, полюбит?       — Плоть от плоти? — сквозь зубы выплюнул я, делая шаг в его сторону. Развалившийся в кресле, он лениво покачивал зажатый в пальцах бокал с неразбавленным джином, и только ухмыльнулся. — Никогда не смей говорить о них так. О них обеих.       — А то что, щенок? — мне удалось выудить из его груди подобие короткого смешка. Впрочем, судя по пульсирующей венке на его виске, он едва сдерживался, чтобы не придушить меня прямо на месте. Силу Тобиаса Снейпа не стоило недооценивать, несмотря на его нынешнее состояние, я хорошо знал, как именно он может выворачивать руки до глухого хруста, и как под его ударами ломаются рёбра. Я помню, хорошо помню, как, прячась в шкафу со сломанными дверцами, впервые услышал этот звук. Тогда он тоже был пьян, мама — слишком радостна, а я — слишком мал, чтобы противопоставить что-то человеку, который уничтожал главную женщину в моей жизни по кусочкам.       Я пережил одну потерю, но не позволю ему отнять то, что принадлежит отныне и навсегда — я помнил вкус карамели на своих губах — только мне.       — Я убью тебя.       Его взгляд, расфокусированный от количества выпитого, затянуло тёмной дымкой. Хрипло и тяжко дыша, словно после долгой погони, он медленно поднялся и, взяв опустевшую бутылку за горлышко, подошёл ко мне ближе.       — Повтори, мальчик.       Мне хорошо был знаком этот тон. Стараясь скрыть подступающий страх, чувство, которое ни в коем разе нельзя было показывать ему, чтобы не распалить ещё больше, я выпрямил плечи и, глядя прямо в глаза, ответил так твёрдо и чётко, как только мог:       — Ты убил её. А я убью тебя.       Я почувствовал, как от бессильной злобы вскипела кровь, и не осознал, в какой момент с силой выхватил у него бутылку, отбросив её в угол гостиной, и вцепился в него. Удар, глухое сопение у меня над ухом, растерянный смех, ещё один удар. Казалось, он даже не сопротивлялся, откровенно наслаждаясь моей беспомощностью.       — Я ненавижу тебя, ненавижу!       — Ненавидишь, значит? Тогда будет за что.       И со всей силы ударил меня по затылку. Последнее, что я увидел перед тем, как, потеряв сознание, безвольно обмякнуть у его ног, был остекленевший от ярости взгляд.       Пришёл в себя я лишь с рассветом. Перестук первых конок на мостовых бил по вискам маленькими молоточками, и от ноющей боли, расползавшейся по всему телу, я издал сдавленный протяжный стон. Судя по всему, переносица была в который раз сломана — чувство вставшего комка, мешающего нормально дышать, я бы не спутал ни с чем в своей жизни. Да и стёкла очков, в очередной раз треснутые, были заляпаны кровью, и точно моей.       Что-то определённо не сходилось. Лежа поверх стёганого покрывала на постели в своей комнате, я долго рассматривал вышитые на не слишком приятном к телу полотнище растительные узоры, прежде чем предпринял первую попытку подняться. Острая боль под лопатками, от которой с губ сорвался ещё один стон, более громкий, вынудила меня скривиться и спрятать лицо в подушках. Я не помнил, как оказался здесь, раздетый по пояс, и почему не мог заставить себя пошевелиться.       С первого этажа ещё долгое время раздавался звон пустых бутылок, перекатываемых по паркету, и тяжёлый кашель. Прошла целая вечность, как мне казалось, прежде чем я услышал удаляющиеся шаги и хлопок прогнившей в петлях входной двери. И только тогда попытался предпринять ещё одну попытку встать. Кожу на спине, словно стянутую десятками булавок, зажгло огнём, и, с трудом пытаясь уцепиться кончиками пальцев за дверной косяк, я на ощупь, жмурясь до мелких звёздочек перед глазами, побрёл в ванную.       Треснутое по углам стекло над умывальником явило мне образ, походивший более на восставшего мертвеца: бледная, слишком бледная для здорового человека кожа, разводы запёкшейся крови на груди и подбородке, искривлённая — мои первые предположения оказались верны — переносица, заплывший от пропущенного удара глаз и странные маленькие точки, расходившиеся гроздьями ниже плеч. Стараясь не потерять сознание, я повернулся спиной к зеркалу, глотая подступившую слюну с явным металлическим привкусом. Глубокий вдох, от которого мир перед глазами вновь стал расползаться, кружась вокруг своей оси, и стремление сдержать очередной стон. Желтоватое свечение лампочки накаливания под потолком упало на мою кожу, обрисовывая контуры выступающих рёбер и алые отметины, любое прикосновение к которым отдавалось тонкой иглой, пробирающей до самого сердца.       Маленькие, походившие более на следы от оспы, сигаретные ожоги. Десять. Двенадцать. Двадцать.       Закусив нижнюю губу до проступившей крови, я сумел лишь сдавленно хмыкнуть. Были ли новые шрамы, оставленные рукой Тобиаса Снейпа, знаком моей храбрости, таким же, как стали несколько лет назад тонкие полоски под ключицами? Ярость, в одночасье затопившая меня с головой, слёзы, сдержать которые мне не хватило сил, подсказывали, что нет. Клеймление. Подобный скоту, я был отмечен, не сумев противопоставить ничего в ответ.       Я не смог. Не смог защитить маму, когда это было нужнее всего, и не смог защитить самого себя.

***

      Нью-Джерси, бывший придатком к Левиафану, что снился в кошмарах и вновь возник каменным гигантом наяву, никогда ему не нравился. Это могло показаться странным, в конце концов, он должен был испытывать некоторое подобие кровной ностальгии к городам Восточного побережья, ведь Бостон, из чрева которого вышел его отец, располагался чуть выше, у залива Мэн. Не шедший ни в какое сравнение с промышленными центрами, в которых небо было вечно серым из-за коптильных труб, с финансовыми Мекками, привлекавшими в своё нутро дельцов и мошенников, Джерси казался ненастоящим, почти что кукольным. Ряды одинаковых домиков на прямых улицах, улыбчивые домохозяйки, счастливые мужья, возвращающиеся с работы точно к ужину, и детский смех. Американская мечта, описание которой яркими картинками было представлено на последних страницах «Ивнинг Пост», здесь нашла своё живое воплощение: аккуратно подстриженный газон на лужайке, парочка фруктовых деревьев с побагровевшей листвой, футбольный мяч, закинутый в дальний угол участка, ближе к гаражу, в котором из-за открытых дверей был виден двухдверный «Форд». Послевоенное изобилие, затронувшее даже семьи среднего класса, превратившее эту страну в рай морозильных установок, круизов вокруг Карибских островов и честной зарплаты, которой с лихвой хватало на беспечную жизнь.       Ухмыльнувшись собственным мыслям, Северус свернул на мощёную мелким гравием тропинку и остановился у калитки, разглядывая замысловатый венок, украшающий входную дверь. Хрупкая ладонь чуть сжала его пальцы, словно желая подбодрить, но от внимательного взгляда не скрылась потерянность, нет-нет, но пробивавшаяся из-под маски напускного спокойствия. Окружающий пейзаж стал идиллией, к которой он никогда не смел прикасаться. Семейные гнёздышки, к одному из которых он, словно по ошибке, прибился, не жаловали подобных ему гостей, ограждаясь если не забором, то правом свободного применения оружия на частной собственности. Он был здесь совсем чужим… когда-то. Но девушка, шедшая по левую руку от него и смотревшая на него за задёрнутыми шторами их простенькой спальни, как на Бога, а при свете дня со всей нежностью и любовью, на которое только было способно человеческое сердце, вселяла надежду.       — Всё хорошо, милый?       Озноб, пробежавший по коже от слова, сказанного так спокойно и буднично, будто она делала это уже долгие-долгие годы, заставил его медленно выдохнуть и, склонившись над ней, перебороть собственный испуг коротким прикосновением к полуоткрытым губам.       — Признаться, я уже много лет не чувствовал себя так спокойно, как сейчас. Не в пример тем дням, когда впервые пересёк порог этого дома, разрушив чужой райский оазис голыми руками. Но от этого… ощущение, что я поступаю неправильно, гложет меня.       — Ты не чужой, — девочка, заглянув в его глаза, мягко коснулась покрытой проступившей щетиной щеки. — И никогда им для неё не был, как не будешь и для меня. Возможно… — её короткий смешок, подобный перезвону колокольчиков, заставил его сдавленно сглотнуть. Влюблённый старый дурак, не способный скрыть своего восторга и обожания так же, как это было во времена… другой женщины, чьё имя стёрлось из памяти, подобное миражу. — …Мэри не ожидает, что мы прибудем вдвоём, но, как мне показалось, я сумела произвести достойное впечатление в нашу первую встречу.       — Более чем. Признаться, я всё ещё не понимаю её восторга тобой, маленькая, заносчивая девчонка, увязавшаяся за своим горе-преподавателем на край света… Подумать только. — Шпилька, судя по нахмуренным бровям, угодившая в цель, заставила Снейпа глухо рассмеяться. — Ты очаровательна в гневе, Гермиона. Но, боюсь, сражаться сразу с двумя женщинами у меня не хватит ни сил, ни духу.       Ему не хватило бы духу даже постучаться в покрытую свежим лаком дверь, если бы не её присутствие. Если бы он и не выпустил пулю в себе висок по пути к земле, ставшей его личным проклятием, то точно бы переживал новый этап отшельничества, запершись на три замка конуры на Лафайет-авеню. Несколько ночей, проведённых в постели забытой богом квартирки, ленивые ласки, после которых на его коже впервые в жизни остался знак незримого клеймления, казалось, сделали из него… подобие человека, коим он всегда хотел быть. Накрыв её хрупкую ладонь своей, мозолистой и тёплой, он пробежался кончиками пальцев по переплетениям вен на тыльной стороне и, коротко выдохнув, занёс кулак.       За дверью слышались звон расставляемой посуды, приглушённый смех ребёнка и чьи-то торопливые шаги, те, звук которых он помнил с самого детства. Ему открыли тут же, будто он вышел покурить на крыльцо, обещав вернуться через несколько минут, и, не сдержав широкой улыбки, пробравшейся поразительно близко к сердцу, заключили в объятия. Женщина, что, пытаясь скрыть слёзы, прижалась лицом к его солнечному сплетению, прошептала, будто не до конца верила в происходящее:       — Я могла ожидать любого подарка на День Благодарения, но только не такого, — выудив из его груди очередной смешок.       — Должно быть, я разрушил планы Пола на тихое и семейное празднование… Мик обещал…       — Разумеется, он написал мне. Почему ты не приехал раньше, Северус? — Мэри собиралась было ударить его по груди полотенцем, будто в укор, но, заметив за его спиной поразительно притихшую спутницу, отступила на несколько шагов и, окинув их, держащихся за руки, рассмеялась в ответ. — Впрочем, мне кажется, ответ на этот вопрос мне теперь известен. Я рада видеть тебя, Гермиона, и рада видеть вас вместе.       Её взгляд, тёплый, воистину материнский, видел его насквозь. Она видела его смятение, его стыд и потерянность, она чувствовала, что до сих пор он, казалось, не смог примириться и окончательно поверить в то счастье, которое испытывал в глубине души просто потому, что ничего подобного не испытывал никогда в жизни. Поцеловав Гермиону в щёку и крепко обняв, значительно крепче, чем его самого, Мэри Коллинз успокаивающе коснулась его плеча, коротко кивнув. Так, словно дала понять, что видит в его глазах и чувство, которое он всеми силами старался скрыть, оставив позабытым в волнах Гудзона у берега Либерти-Айленд. Не сумел. Не перед ней.       — Пол, Уилл, у нас гости! — он пропустил момент, когда задорный детский смех, раздававшийся с заднего двора, сменился тихим вздохом, ибо позволил себе маленькую вольность, которая была нужна, подобно воздуху: в момент, когда плотная ткань её плаща, словно повинуясь, упала к нему в руки, Северус коснулся губами бархатной кожи девичьей шеи. Отступив на почтительное расстояние и позволив Мэри в который раз подивиться тому, как прелестно выглядит его спутница — признаться, в этом он был с ней согласен — мужчина расправил плечи и не сдержал ухмылки, заметив небольшую тень на противоположной стене. Уставший от посещений многочисленных родственников со стороны отца, Уилл Фостер-Коллинз недовольно хмурился, глядя прямо перед собой, и, только услышав хриплое покашливание, поднял, наконец, голову. Чтобы уже спустя несколько мгновений с воем, напоминавшим клич индейских вождей, со всей силы сжать своими тонкими ручками его талию и, уткнувшись в живот, засопеть, скрывая предательски подступившие слёзы:       — Дядя Сев… Ты здесь! Мама, мама, дядя Сев! — его грудь, скрытая тёмно-синей жилеткой, судорожно вздымалась до тех пор, пока он не поднял его на руки, позволяя вцепиться в себя, подобно плющу, и не коснулся кончиками пальцев каштановых прядей на затылке.       — Ну же, парень… — его дрожащие ладошки, с усердием сжимающие твид пиджака, пробрались ближе к сердцу, туда, где произрастала, как ему казалось, извечная ледяная броня, для которой нежность и ласка были слабостью. — И вновь скажу это: ты порядочно подрос с момента нашей последней встречи… и всё ещё плачешь, когда видишь меня. Что на это скажет дядя Мик?       — Его здесь нет, — недовольно пробурчал Уилл, утирая нос тыльной стороной ладошки. — А ты же ему тоже не скажешь… — он запнулся на полуслове, когда, чуть повернув голову, увидел тёплую улыбку девочки. Его девочки, что, подойдя чуть ближе, мягко коснулась детского плеча. Заметив, как заалели кончики мальчишеских ушей, Северус не сдержал тихого смешка.       — Только посмотри, Гермиона, как он вырос. Разве такие крепкие, умные и взрослые ребята должны плакать по таким пустякам?       — Это не пустяк, — маленький кулачок с силой ударил его в грудь. — Здравствуйте, мисс…       — Ты ведь помнишь, что я просила называть меня Гермионой, ведь так? Приятно увидеться с тобой снова, Уилл.       — Да, я помню, — зачарованный, Фостер-Коллинз-младший перестал обращать на него всякое внимание, продолжая цепляться ногами за его тело, чтобы не соскользнуть вниз, похожий на своего дядю не только внешне, но и внутренне. — Ты… Здравствуйте, Гермиона. Ты приехала вместе с дядей Северусом?       Вопрос, опасный и невинный вопрос ребёнка, который должен был последовать за её кивком и мягкой улыбкой, был прерван тяжёлыми шагами хозяина дома. Коротко выдохнув, — хвала Господу, ему не нужно было впутывать маленького ребёнка в перипетии своих отношений с той, в которой он нуждался отныне более всего, но никогда не признал бы этого — Северус напоследок потрепал мягкие локоны на его макушке. Выпрямить плечи оказалось сложнее, чем он мыслил в начале. Холодный взгляд голубых глаз был ровно таким, каким он его запомнил — оценивающим и требовательным.       — Быстро же ты, Снейп, — кратко ухмыльнувшись, Пол Фостер, значительно постаревший с момента их последней встречи, протянул мужчине сухую и крепкую ладонь. Скупой на эмоции и любивший иногда выпить больше положенного, он слишком напоминал его самого. Боготворил жену, вознося её на пьедестал, собранный собственными руками, отменно играл в гольф и слыл неплохим преподавателем. До кандидата наук ему было далеко, но первый пункт характеристики точно перекрывал всё остальное. — Рад видеть. Дома, я слышал, всё не слишком радужно… Ты надолго?       — Не бойся, я не собираюсь тереться здесь так же, как в прошлый раз.       — Вижу, теперь у тебя есть та, кто позаботиться о тебе в достаточной степени. — Словно потеряв к нему всякий интерес, Фостер обратился к Гермионе. — Северус поразительно упрям, порой зол и груб, но, кажется, Вас это не особенно испугало. Не могу назвать Вас счастливицей, но, судя по тому, как боготворят Вашего спутника и здесь, и на родине, человек он достойный. Зовите меня Пол.       — Он более чем достоин. Ради Бога, Пол, прояви хоть капельку гостеприимства!.. Не обращай на него внимания, милая… И пойдёмте уже за стол.       Перейдя порог мира, в котором, как он точно знал, будет принят вне зависимости от внешних обстоятельств, Северус перестал скрывать свои чувства. Тёмные и тягучие, наполнявшие кровь, они заставляли его прикасаться к желанному телу ненавязчиво, но не прерывая физического контакта ни на мгновение. Её тёплая маленькая ладонь лежала в его руке на удивление правильно, так, словно спустя долгие годы он наконец сумел найти свою истинное предназначение. Быть рядом, смотреть на неё, как на самое дорогое сокровище, не отвлекаясь ни на многозначительную ухмылку Фостера-старшего, ни на тихий вздох женщины, что заменила ему мать. Его колено касалось подола шерстяного платья под столом и точка их соединения — пылающий очаг, обозначавший принадлежность его ей и спокойствие, позволил мужчине раскрепоститься. Он помог на правах гостя разделать хозяину дома запечённого гуся, глубоко рассмеявшись над его сказанной в полголоса шуткой, перехватил у Мэри бутылку красного итальянского вина, купленную ими в эмигрантском ресторане по пути в Джерси за целое состояние, и, наполнив бокалы багряной жидкостью, в редком осеннем солнце играющей на тонком стекле алыми нотками, вновь занял место по левую руку от своей спутницы.       — Боюсь, что я могу быть многословен… — взгляды всех присутствующих задержались на Поле лишь на несколько мгновений, чтобы вскоре вновь вернуться к изучению многочисленных блюд, приготовленных его супругой. — …Но на то есть свои причины. Впервые за много лет мы празднуем этот праздник не узким семейным кругом, хотя, казалось бы, для этой земли он куда более значим, чем Рождество. Как мне кажется, всё дело заключается как раз в том, что те, кого мы привыкли считать своей семьёй, находятся от нас на расстоянии недели корабельного хода. Мэри, — он бросил краткий, но полный неприкрытой любви взгляд на жену, чем вынудил её покраснеть и нежно улыбнуться в ответ, — всегда, с того самого дня, когда я впервые увидел её на педсовете перед началом нового учебного года, говорила мне, что у неё два брата. Столь разительно отличающиеся друг от друга, воспитанные в разных семьях, но те, кто провели всю свою жизнь вместе, в том числе и с ней. К моему большому сожалению, я плохо знаю Мика. Его визиты были редкими и краткими… Но я сумел в достаточной степени узнать тебя, Северус. Признаюсь, что в первый раз, когда ты пересёк порог этого дома… ты был потерян, испуган и, вероятно, искал что-то привычное во всём том ужасе, что стал твоей жизнью. Я не был готов дать тебе то, что ты искал, но я знал, насколько ты дорог моей жене. Я видел, с какой нежностью ты относишься к ней, я видел твою благодарность, и я видел, насколько ты привязался к моему сыну. Парень боготворит тебя, и кричал на весь дом, когда узнал о твоём скором возвращении. — Северус почувствовал, как девочка бережно коснулась его запястья и, мягко улыбнувшись, он на мгновение приник к тыльной стороне её ладони нежным поцелуем. — И я… рад, я действительно рад, что на этот раз ты прибыл к нам не один. Гермиона, — Фостер поднял бокал, — мы рады принять тебя в нашу семью. Северус, знай же, что в этом доме тебя всегда будут ждать, что бы ни происходило на берегах Ирландии. А теперь окажи нам честь.       Он знал, что католики, перебежавшие от имперского гнёта в Штаты, порой были куда более набожны, чем его сограждане — сказывалось отсутствие ощущения постоянного страха. На его памяти молитву перед едой читала только мама в самом раннем детстве и в те дни, когда отец пропадал где-то в дрянных пивнушках под Дублином вместе со своими товарищами. Узнай он, что его сына с ранних лет воспитывали в традициях, отличных от его собственных представлений и верований, то начал бы отравлять их жизнь крепкими тумаками и режущими фразами гораздо раньше. Тем не менее, Северус, считая себя правоверным католиком, никогда в жизни не благословлял стол и сидящих за ним. Внимательный взгляд девочки придал ему сил, и, прикрыв глаза, он попытался воспроизвести в памяти слова из далёкого детства:       — Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Благослови, Господи, нас и дары Твои, благослови тех, кто их вырастил, принес и приготовил, и научи нас делиться хлебом и радостью с другими. Через Христа, Господа нашего. Аминь.       Тишина и покой, что он ощутил впервые с момента начала своего нового вынужденного заточения, разморили его. Медленно смакуя вино, Северус лениво посмеивался над колкими шпильками хозяина дома, кивал на причитания Мэри и порой подмигивал явно заскучавшему за столом Уиллу. К его облегчению, Гермиона, казалось, не чувствовала себя потерянной и ненужной: она успела поведать и о жизни Майкла в статусе счастливого мужа, и пожаловаться на его собственную упрямость и нелюдимость. Ближе ко второму часу, когда от неспешных разговоров веки стали медленно закрываться, он, подавив зевок, заговорщически кивнул мальчишке.       — Пойдём, парень, посмотрим, как хорошо янки учат тебя играть в регби.       На залитом закатным солнцем заднем дворе небрежной грудой валялась футбольная форма. С недовольством откинув шлем на противоположный конец газона, Уилл крепко вцепился в мяч, отходя на пару метров назад.       — Это ужасно, дядя Сев! Они абсолютно не умеют играть, боятся каждого прикосновения к себе и тут же начинают плакать, стоит толкнуть их сильнее, чем написано в правилах… Кто вообще играет в регби в защите? И они заставляют носить её и меня! Хорошо, что здесь нет дяди Мика, он бы точно начал смеяться надо мной…       — Но он ведь научил тебя многим хорошим вещам, так ведь?       — Конечно! Просто… порой мне кажется, что он недоволен мной. Совсем как папа. В последний раз, когда мы с мамой приехали в Дублин, он решил показать мне несколько ударов. Сказал, что я бью, как девчонка…       — Эй, малыш, — присев перед притихшим мальчишкой на корточки, Северус мягко привлёк его в свои объятия, позволив уткнуться носом в плечо и сдавленно засопеть. — Готов поспорить на всё то, что у меня есть, ты для Мика дороже всех на свете, и никого он не любит так же сильно, как тебя. Он может быть… грубым и бестактным, но зачастую не имеет в виду то, что говорит. Он хочет, чтобы его племянник был самым сильным, умным и замечательным парнишкой, и, я признаюсь честно, у него это отлично получается. А теперь вставай вон в тот угол и покажи мне, как научился пасовать.       Слепящие лучи, бликами отражающиеся от стёкол его очков, заставили пропустить несколько ударов под громкое улюлюканье Фостера-Коллинза-младшего. Мальчишка, что, казалось, позабыл о возникших так нелепо обидах, носился из стороны в сторону, подошвы его ботиночек скользили по влажной после дождя накануне траве. Стоило признать, что он порядочно прибавил в выносливости с их последней встречи. Вероятно, свою роль в этом сыграла постоянная необходимость тренировок в тяжёлой защите, сковывающей всё тело. После получаса перемещений по кромке газона Снейп прислонился спиной к забору, медленно и чуть хрипло дыша через нос. Лёгкие горели огнём, и он в очередной раз проклял себя за страсть к насыщению собственной крови ядами, что рано или поздно должны были свести его в могилу. Махнув рукой Полу, наблюдающему за ними из-за стола, он провел ладонью по лицу, кратко выдохнув, и вновь улыбнулся:       — Очень достойно, Уилл. Я предложу тебе задачку посложнее: мы с твоим отцом расположимся в зоне защиты, а ты должен будешь нас обойти на скорости и собственной ловкости. Порой стоит выходить один на один и вести игру за собой… Не уверен, что твои товарищи по команде будут способны на подобное. Кто ваш капитан?       — Я, — Уилл гордо расправил плечи, но смутился, стоило Снейпу ласково потрепать его по каштановым прядям. — Тренер говорит, что я хорошо чувствую игру и вижу площадку… Не знаю, что это значит, если честно, но…       — Это значит, сын, что ты не должен останавливаться на достигнутом, — небрежным движением затушив сигарету в пепельнице, Пол принял подачу, — и продолжать трудиться. Два против одного?       — Нет, ему стоит попрактиковаться в атаке. Ты не теряешься на поле, Уилл?       — Не всегда, то есть… — мальчишка смутился, потупив взгляд. — Я распасовщик. Они привыкли, что в любом случае заработают очки самостоятельно, а я помогу.       — Сущая глупость. Помогать должны тебе, уверен, ты гораздо ловчее и сильнее, чем все они вместе взятые. Не поверю, что с Коллинзом может быть иначе.       Они играли до тех пор, пока солнце, окрасив небосклон в кроваво-алый, не спряталось за крышами домов на противоположной стороне улицы. В изнеможении скинув мешающий пиджак на скамью близ террасы, Северус опёрся руками на перила, стараясь отдышаться, и нехотя, но признал, что подобные физические нагрузки в его возрасте становятся лишними. Чуть расфокусированным взглядом наблюдая за тем, как две фигуры продолжают ритмично перемещаться по газону, изредка перебрасываясь мячом, он упустил появление в поле зрения третьей. Нежное прикосновение к шее вынудило его покорно откинуть голову и прикрыть глаза, поддаваясь ненастойчивой ласке, живительной и необходимой.       — Милый, пойдём в дом. Мэри хочет поговорить с тобой.       — Как оно? Успели перемыть мне все кости? — он ухмыльнулся, ощутив несильный толчок в плечо.       — Брось. Она лишь спросила, как ты себя чувствуешь…       — И что ты ответила, девочка? — он повернулся к ней, притягивая ближе к своему разгорячённому телу, мечтая коснуться губ мягким поцелуем, но не смея делать это на чужой территории. — Что я вовсе не похож на рыцаря из твоих мечтаний?       — Я сказала правду. О том, что в первые месяцы нашего знакомства ты был… нелюдим и запуган. Я помню твой взгляд, когда ты оказался вместе с Конноли под брезентом бронетранспортёра. Мне кажется, я никогда не забуду и то, как ты смотрел на меня после того, как обнаружил, что вся твоя жизнь была задокументирована в глубинах архива охранительного корпуса. Сейчас же я вижу перед собой… мужчину, с которым, если он позволит мне подобное, я согласна провести всю свою жизнь.       Не сумевший побороть собственных демонов, истошно воющих где-то в глубинах сознания, он осторожно, словно боясь вспугнуть, привлёк её ещё ближе и нежно коснулся губ, наслаждаясь её сладостным дыханием и терпким вкусом красного вина. На мгновение ему показалось, что он чувствует биение их сердец, соединённых воедино, и осознание этого заставило его разум полыхнуть десятками, сотнями огней. Вот она, сотворённая из его самых сокровенных желаний и дум, нежно касается тёплой ладонью щетины на его скулах, и, отстраняясь, он видит в её глазах отсветы спрятавшихся солнечных лучей. Мягко обхватив пальцами подбородок, он выдыхает в припухшие губы, на мгновение прикрывая глаза:       — Я твой. Помни это, — и утягивает за собой следом под крышу дома, чувствуя, что краснеет, как мальчишка.       Мэри не сумела сдержать тёплой улыбки, увидев их вместе, и, передав ему чашку крепкого чая, приступила к своему допросу. Признаться, этой части он боялся более всего, прекрасно зная, что не сумел бы скрыть от этой женщины ни один из своих секретов. Как в раннем детстве, представ перед ней в рваной курточке, так и сейчас, сидя за столом её нового дома в достойного вида костюме-тройке, держа за руку девушку, что стала первой, сказавшей ему три слова, которые он так страстно желал услышать всю свою жизнь.       — Майкл продолжает храбриться? — покачав головой, спросила она. — Мне стоило догадаться, что супруга не сумеет в достаточной степени успокоить его пыл.       — Почему же? Сейчас даже Артур понимает, что любому из тех, кто позволил себе взвалить на свои плечи груз ответственности, есть что терять. Мик Коллинз ныне семейный человек, который не бросится на баррикады… И признайся, что от осознания этого тебе гораздо спокойнее.       — Я не думала, что он когда-нибудь женится. Я слишком хорошо знаю… или знала своего брата, чтобы думать обратное. Его супруга мила, вероятно, ему и нужна была подобная женщина, но я не чувствую между ними той искренности, которую чувствую между вами двумя. Повторюсь, Гермиона, тот факт, что ты приехала в Америку вместе с ним, спас ему жизнь.       Он ощутил, как её хрупкая ладонь накрыла подпрыгивающее колено, и выдохнул сквозь зубы. Он ненавидел представать перед кем-либо, перед двумя женщинами, что в его жизни значили слишком многое, открытой книгой, доступным и ранимым, ибо никогда таким не был. Сжав кулаки так, что ногти неприятно впились в кожу, он лишь кивнул на вопросительный взгляд Гермионы, хрипло прошептав:       — Мэри права. В крышке моего саквояжа всё ещё лежит револьвер. Я вытащил патроны, но…       — Я говорила тебе, что всегда буду рядом. — Он увидел в её глазах непролитые слёзы и боль, и это кольнуло душу ещё сильнее. — Слышишь? Всегда.       — Я знаю. — Ему хватило смелости улыбнуться уголком губ, и бастионы, возводимые в его душе на протяжении множества лет, продолжили рушиться до самого основания.       — Как твои шрамы? Всё ещё болят?       На мгновение он запнулся и, вновь переведя взгляд на Мэри, покачал головой. Кончики пальцев предательски задрожали.       — Иногда. При смене погоды, в основном… Жаловаться не приходится.       — Даже те?       — Даже те.       Челюсти вновь непреднамеренно сжались. Не дать загнать себя в ловушку, поведав всю постыдную историю собственной жизни. Единственное, что он бросил в сторону взволнованной девчонки, было слово «оспа», но по тяжёлому и полному боли взгляду Мэри он понял, что будет скрывать истинную причину их появления от девочки до самой смерти. Или до их окончательного разрыва, что виделся ему сроком более скорым. Лишь спустя несколько секунд повисшего напряжённого молчания он понял, что, возможно, ей уже была известна вся правда.       «Мэри рассказала и о тебе много интересного… Сказала, что ты боишься щекотки и никогда не болел оспой».       — Сыграй, Северус. Признаться, я невероятно скучала по живой музыке здесь, за океаном… С момента твоего отъезда её никто не трогал, поэтому, возможно, она может быть расстроена.       Пытаясь хоть каким-то образом разрядить обстановку, женщина преподнесла ему футляр из тёмной кожи, потрескавшейся с течением времени. Щёлкнув креплением на корпусе, он почувствовал под своими пальцами лакированное дерево скрипки, бережно обтёр корпус от пыли и, разместив её на своём плече, несколько раз провёл смычком по струнам. Звук, раздавшийся под потолком гостиной, заставил его чуть скривиться и подкрутить колки: здесь — чуть выше, а здесь, наоборот, ниже. Восторженный взгляд девочки и её тихий вздох вынудил его спрятать взгляд, и как только ненужное сейчас внимание было чуть притуплено, он, прикрыв глаза, самозабвенно стал играть мелодию, заученную наизусть с самого детства.       — Средь бушующих вод наш корабль идёт       Из любимого города Дерри.       Мы летим по волнам, а на руки всем нам       Эти ржавые цепи надели.       Он коротко ухмыльнулся, услышав голос Мэри. Степенная хранительница очага и скромная учительница, она, тем не менее, была сестрой и родной, и названной людям, что положили свои жизни на алтарь спасения обескровленной вековой кабалой отчизны. С заднего двора послышались недовольный полустон Фостера-старшего и очередной вскрик Уилла, принявшегося подпрыгивать в такт музыке почти в высоту собственного роста.       — Нас от милой земли в океан увели,       Наших женщин оставив в печали.       Вот звенят паруса, и на все голоса       Проклинаем мы вас, англичане.       В этот момент он почувствовал, насколько схожей его собственная жизнь стала с жизнью тех, о ком вполголоса на уроках истории рассказывал отец Батлер. Майкл молчал уже несколько недель, упорно не желая посвящать его в дела, происходящие на острове, и единственным связным в его жизни, оставленной где-то в казематах Килмэнхем, стал мальчишка Поттер, упрямо рапортующий обо всех своих действиях. Сложивший полномочия президента Республики в тот момент, когда его нога ступила на палубу треклятого теплохода, он взвалил весь груз ответственности на Артура, сбежав, словно трус, пытаясь скрыться от теней, отбрасываемых охранительным управлением. Считавшийся легитимной властью с не менее легитимным заместителем, он с тревогой читал передовицы «Индепендент», доставляемой ему под дверь членами местного братства каждый день, и молился Богу о том, чтобы Коллинз не натворил глупостей. Он хотел верить, что если ему и суждено было когда-либо вернуться домой, то, сойдя на благословенную землю, подарившую ему жизнь и свободу, он не увидит полыхающих развалин покинутых всеми домов.       Последняя нота прозвучала несколько громче, чем было необходимо, выдавая его напряжение. Почувствовав, как горят от соприкосновения со струнами отвыкшие подушечки пальцев, он осторожно отложил инструмент, не рискуя поднимать головы.       — Я никогда не слышала, как ты играешь. Даже подумать не могла, — задумчиво произнесла Гермиона, накрывая его подрагивающую ладонь. Он лишь коротко пожал плечами, не желая вдаваться в подробности.       — И немудрено. Этот мужчина будет скрывать все свои таланты до того момента, пока не окажется загнанным в угол, — Мэри ласково приобняла его, коснувшись тёмных с проседью прядей на висках, прежде чем вновь занять место за столом напротив. — Как здорово вы звучали с Эйлин, храни её Господи…       — Меня воспитали еврей и ирландка. Было бы странно, если бы музыка, особенно скрипка, не звучали в нашем доме… до определённого момента, когда в этом ещё была нужда, — бросил он гулко. — Но, Мэри, я прошу тебя…       — Неужели ты до сих пор винишь себя в её смерти? Северус, мальчик мой, столько лет прошло.       — Пожалуйста, — голос его надломился до шёпота, и на мгновение он зажмурился с такой силой, что перед глазами замелькали белые пятна. Лишь ощутив, как тонкие пальчики, словно пытаясь успокоить, осторожно проводят по сгибам фаланг, Снейп с шумом выпустил воздух, осевший в лёгких, и, извинившись, привычным жестом потянулся к лежащему во внутреннем кармане пиджака портсигару.       — Она была очень красивой женщиной. — Алый огонёк отразился в его взгляде, явив ей скрытые в душе боль и разъедающую вину, что не ушли с годами, и исчез сразу же, потонув в светло-сером облаке, утянувшим все его чувства под потолок чужого дома. — Мэри показала мне фотографии.       — Красивой… — сдавленно ухмыльнулся он, резким жестом сбивая пепел в полупустой бокал вина. — Все говорили, что она была красивой. Говорили об этом моему папаше, умело отыгрывающему роль скорбящего мужа.       — Северус…       — Она была сильной, свободной и гордой женщиной. Матерью, которую у меня отняли, и единственной, кого я искренне и беззаветно любил.       Слишком многое. Этот вечер, что должен был стать целительным бальзамом для его души, возможностью вновь почувствовать себя в месте, где его всегда ждут, рассказал девчонке, по собственной глупости отправившейся с ним на край света, слишком многое, вновь подставив его под удар. Лишь когда окурок стал жечь пальцы, он рискнул встретиться с ней взглядом — потерянным, одичавшим и полным беззаветной тоски по всему, что в его жизни было утрачено. И, к своему удивлению, не встретил ни разочарования, ни обиды, ни, что уничтожило бы его сильнее всего, жалости. Она смотрела на него так же, как много лет назад смотрела Эйлин, принимая его всего.       Он не сказал матери, не успел, что любит так сильно, что разрывается сердце. Что не желает отпускать никогда в жизни. Не скажет и ей.       Они покинули Джерси глубокой ночью, едва успев на последнюю паромную переправу. Проливной дождь, решивший очистить нутро многомиллионного гиганта, пройтись крупными каплями по заброшенным переулкам, окропил их, заставляя бегом сорваться с пирса под первый попавшийся козырёк круглосуточного бистро. Девочку рассмешил его вид: промокший почти насквозь плащ, всколоченные волосы, мокрые следы на линзах очков, в которых отражались огни никогда не засыпающего большого города. Пока они пытались отловить кэб, он, поддавшись, дал ей возможность прижаться к его губам нежным поцелуем, впитавшим в себя всё то, что, казалось, так трепетно хранилось в её сердце. Что-то скрытое, недоступное никому, кроме него. Холодные капли и привкус красного вина на языке позволили ему чуть расслабиться, оставив сгусток чувств, объяснения которым он не сумел найти за всю свою жизнь, где-то в грязных водах Гудзона.       В берлоге на Лафайет-авеню было на удивление тепло. Скинув мешающую ткань у самого порога и не озаботившись даже тем, чтобы расправить складки отпаренного и вычищенного накануне пиджака, Северус, обессиленный, упал на кровать прямо поверх покрывала, подавив зевок.       — Как тебе родня Коллинза? — он ухмыльнулся, отметив, как недовольна была Гермиона тому, что к нему вернулась отвратительная, по её мнению, привычка курить в помещениях, и провернул колёсико латунной зажигалки. Прикусив губу, чтобы не дать своему возмущению вырваться обличающей тирадой, она, прежде чем ответить, подняла с пола небрежно брошенный пиджак, с заботой поправив лацканы и повесив его на дверцу шкафа, разместилась у ног мужчины, прижавшись щекой к бедру.       — Моё мнение о Мэри не изменилось — она в действительности невероятная женщина. Хотя бы потому, что ей хватило сил и терпения возиться с вами двумя… Не рискну даже предположить, насколько скверными вы были в детстве.       — У неё всегда было чудесное средство для того, чтобы бороться с нашим характером: несколько ударов мокрым полотенцем по спине быстро приводили в чувство.       — И она безумно, безумно, Северус, переживает за тебя…       — …Но, увидев тебя рядом, поняла, что я попал в достойные руки.       — Не думаю, что в этом есть моя заслуга, — под его тихий смешок Гермиона, покраснев, спрятала лицо от изучающего взгляда тёмных глаз. — Но ты в действительности стал спокойнее, чем в наши первые встречи. Смею надеяться, что хотя бы часть тех дум, что тревожили тебя раньше, ушла.       — Стоит отдать должное Майклу, да и Тюдору. Лишив меня возможности координировать наши общие действия, они наделили меня спокойным сном. Расстояние в чёртову неделю корабельного хода накладывает свои… сложности.       — Артур и Гарри непременно поставят тебя в известность, если что-то произойдёт. Я уверена в этом.       — Если что-то произойдёт, — он глубоко затянулся, задержав воздух в лёгких. Дым неприятно щипал заднюю стенку горла. — В том-то и дело. Я чувствую себя… выброшенной за ненадобностью игрушкой. В прошлый раз, когда я проводил дни в этой квартире, у меня хотя бы была цель, была возможность.       — Все знают — и Майкл, и Артур, и Гарри — сколько ты отдал во имя общего дела. Они избрали тебя своим лидером и продолжают считаться с тобой, как со своим лидером. Ни один из тех ребят, что с винтовкой наперевес храбрится своими подвигами в пабах, не достоит считать себя частью движения, ради существования которого ты пожертвовал собственной жизнью. Минутная передышка после того, как мы все считали, я считала… что тебя расстреляют… не может считаться слабостью.       — Ты не пожалела, — его пальцы зарылись в мягкие кудрявые локоны, ласково перебирая пряди, — что поехала со мной?       — Если это помогло спасти тебя от необдуманного шага и хоть немного, но облегчить боль, что взращивалась годами, то я добилась всего, чего желала.       Его пальца замерли. Очередная глубокая затяжка спрятала в себе страх, и, спустившись по взбитым подушкам ниже, он лёг на бок рядом с ней, опаляя горячим дыханием макушку. Тишина их мнимого рая в самом центре обезумевшего чудовища прерывалась лишь потрескиванием электрической лампочки в коридоре, да сиренами проезжающих под окнами полицейских патрулей. Ленивым движением затушив в пепельнице на прикроватной тумбе сигарету, он хотел было провалиться в полудрёму, разморенный теплом её тела рядом, как мелкая дрожь пронзила каждую мышцу, сковав, не давая возможности пошевелиться, от одного-единственного вопроса:       — Ты никогда не задумывался о детях, Северус?       Опершись на локти, он медленно приподнялся. Во рту пересохло, и, дабы хоть как-то прийти в себя, он провёл ладонью по лицу:       — Мне стоит волноваться?       Умоляю, скажи, что мы не совершили ошибку. Скажи это, потому что сейчас одно лишь слово способно уничтожить всё. Всю жизнь.       — Что ты, нет! — его шумный выдох не укрылся от Гермионы. Пришлось вновь потянуться за сигаретой, правда, в этот раз корпус латунной зажигалки, словно измываясь, подрагивал в ладони. — Просто… ты так заботлив с Уиллом, что мне показалось…       — Тебе показалось, Гермиона. Он — сын женщины, что не раз спасала мне жизнь, и я не могу относиться к нему иначе.       — Но всё же…       — Я советую тебе хорошенько подумать, прежде чем в следующий раз поднимать эту тему.       — Бога ради! В таком случае, я прошу тебя составить список. Это становится просто невозможным…       — …Как невозможно и обсуждать подобную девичью дурость. Я не желаю говорить об этом, Гермиона. Никогда.       — Но я… я хочу детей, Северус, — она посмотрела на него с мольбой и, словно желая приникнуть к его телу ближе, вцепилась в его напряжённые предплечья. — Не сейчас, но когда-нибудь.       С силой сжав челюсти, он вырвался из её объятий и, рывком поднявшись с постели, потянулся за валявшейся у изголовья рубашкой. Всё тело дрожало, выдавая клокочущую внутри ярость, но он только выпустил сизый дым через нос, стараясь попасть пуговицей в прорезь на стойке.       — В таком случае, тебе не стоило уезжать из Дублина. Если не Генри, то та шеренга мальцов, что ежедневно наведывалась в «Крайдемн», способна была бы удовлетворить твои… потребности в нужной степени. — Северус неприятно хохотнул. — Они бы сочли подобное за честь, правда, свалили бы с рассветом, но это мелочи.       Гермиона оцепенела. Вцепившись побелевшими пальцами в простынь, она дышала тяжело и надрывисто, так, словно он наотмашь ударил её. В этот момент он ненавидел её настолько сильно, что, возможно… убил бы.       Или любил настолько сильно, что ненавидел.       — Как ты смеешь…       — А как смеешь ты, глупая девчонка, даже помыслить о подобном, когда наша страна сгорает заживо? Как ты можешь помыслить о подобном, если прекрасно знаешь, что трахаешься по собственной жалости с алкоголиком, который не может быть уверен в том, что доживёт до рассвета?! Отвечай!       Лёгкие горели огнём. Не сумевший с первого раза продеть запонку в манжет, он откинул ненужный предмет собственного гардероба — какая кому, к чёрту, разница, носит ли пьянь запонки? — в противоположный конец комнаты и с силой ударил кулаком по стене. И ещё. До заалевших костяшек.       — Молчишь… — произнёс он в повисшую тишину, рассмеявшись. — Молчишь, конечно. Я не Коллинз и не желаю исполнять твои прихоти, играя в блядскую счастливую семью, потому что не имею ни малейшего представления о том, что это такое.       Широким шагом пройдя на кухню, он открутил крышку дешёвой бутылки бурбона, купленной в бакалейной на соседней улице, и сделал несколько щедрых глотков. Вслед за теплом вниз по пищеводу разливалось и спокойствие, медленно разгоняя кровь, но и этого было недостаточно. Его трусило, а перед глазами мелькали тёмные пятна. Тяжело было даже вздохнуть.       Благо, он знал средство, способное здесь, в этих широтах, вернуть ему утраченный покой. Стоило лишь добраться до Квинса.       Накинув на плечи плащ, он, не прощаясь, оставив её одну, испуганную и уязвлённую, на смятых простынях, с раздражением открывал замки, когда всё-таки услышал фразу, уничтожившую всё:       — В глубине души ты прекрасно знаешь, что это не так. Ты был бы замечательным отцом, Северус.       Её дрожащий плач потонул в хлопке входной двери, настолько сильном, что на лестничной клетке обсыпалась штукатурка.