А не ставший моей могилой Ты гранитный Побледнел, помертвел, затих. (Анна Ахматова.)
сто двадцать седьмой год
За окном темно, там ночь непроглядная, страшная. Облака ползут по небу, собираясь в тучи, что дождь обещают пролить, немедля. Горячая земля истосковалась по влаге, от неё пар валит, когда первые капли падают на обожжённые дневным солнцем камни, когда гремит громкий, будто заполняющий собой всё пространство, раскат грома, а воздух пронзает вспышка молнии. Чонгук старается не плакать, но рыдания сотрясают всю тонкую омежью фигуру. Их ладонь, зажимающая рот, не заглушает, они прорываются сквозь стиснутые до боли губы, сжатые, скрежещущие друг о друга, зубы. Он всегда знал, что будет так, мысленно готовился скоро получить наказание, но что оно придёт за ним так скоро, в лице осуждающего взгляда брата, Чонгук не думал. Лицо Юнги, красное, печальное, залитое слезами, всё ещё стоит перед глазами нестираемой картиной, и омега в чувстве вины тонет сильнее, чем тогда, когда жизнь отнял человеческую. Чонгук хочет отмыть руки и кожу щёк в тех местах, где брат его целовал. Потому что недостоин он его поцелуев. И комнаты, куда его поселили сейчас, чтоб запереть, он тоже недостоин. Кровать слишком большая и мягкая, Чонгук на полу подле неё сидит, не смея даже присесть на тёплую перину, еда, которую принесли ему, излишне изысканная, он лучше бы простой воды выпил, так сильно себя не ненавидел. Чонгук понимает, что Юнги за него всё у Императора просит, и боится себе представить, что за это может потребовать альфа, поэтому слёзы текут по раздражённым уже, краснеющим щекам быстрее, а тихий скулёж рвётся из горла против воли. Ни от одного альфы ничего хорошего ждать не стоит: они — настоящие монстры, на всё способные, чтобы желаемое получить. А желают они лишь омег, крови и власти. Чонгук чувствует только головную боль, растущую, от непрекращающегося плача, в черепе, когда звук тихого щелчка замка, смазанного звуком раскатов грома, раздаётся. В комнату, сквозь маленькую щель проникает свет, заставляя омегу смежить опухшие веки, под которыми глаза налились кровью. А потом, спустя всего секунду, омега забивается в угол, жмётся к стене и старается не кричать. В помещение медленным шагом входит альфа. Он высокий и широкоплечий, выглядит сильнее и страшнее Хосока в несколько раз, а на его поясе, звучно звеня металлом, висит увесистый и тяжёлый даже на вид меч. Чонгук не может разглядеть лицо альфы в темноте, а он и не пытается, зажмуривается, руками себя обнимает, пытаясь закрыться от всего мира и от неожиданного гостя, проникшего в место заключения. — Привет, — слышит Чонгук низкий голос и закрывает уши руками, пряча лицо в коленях. Тело охватывает мелкая дрожь. Страх оправдан. Чонгук боится альф, боится за себя, боится снова попасть в западню. Слёзы капают на пол, ударяясь о камни в унисон дождю, что на улице, за широким оконным проёмом разыгрывается, превращаясь в бурю и наполняя воздух влажностью, от которой мокнут волосы, а на лбу пот выступает. Пусть альфа просто уйдёт, пусть закроет рот, чтоб с губ не срывались слова, вгоняя Чонгука в ужас, граничащий с паникой. — Не хочешь прогуляться? Отец разрешил вывести тебя, пройтись. Чонгук воет истошно, чувствуя, как тёплая большая ладонь накрывает его сотрясаемое в рыданиях плечо. Мужчина говорит что-то шёпотом, который в шуме дождевых капель разобрать невозможно, да и омега его предпочтёт не слышать, но отстраняется, когда сухие губы произносят отчаянно: — Уходите. Голос омеги хрипит и ломается, когда он говорит, до этого промолчав несколько часов, коря себя внутри, тихо ненавидя каждую клеточку собственного тела. В голове, в распалённом разуме, набатом стучало одно слово: убийца. — Хорошо. Я зайду ещё, когда ты успокоишься, — шепчет тихонько альфа, покидая комнату, оставляя Чонгука у стены, к которой он жмётся, будто спасти она его может, защитить. Незаживающие раны, наносимые омеге жизнью, снова начинают кровоточить, заливая багрянцем всё вокруг.***
Чимину приходится говорить с Тэхёном, выслушивать длинную речь, получить пару раз ладонью по плечу, слёзы чужие увидеть, и пообещать, что на рассвете он посетит берег моря. Он не знает, зачем клянётся, не понимает, зачем придёт, но молящему взгляду выглядящего жалко омеги отказать не может. Он уходит, стараясь не думать о муже, уходит, не оглядываясь. В комнате, не родной, но уже полюбившейся, совсем тихо. Лёгкий шум дождя будто не проникает в неё, боясь потревожить лежащего, такого маленького на широкой постели, омегу. Юнги укрыт покрывалом почти с головой, мелко дрожит, и Чимин спешит оказаться рядом, коря себя за то, что посмел оставить свою радость дольше, чем на несколько секунд. — Радость? — шепчет Чимин, обнимая трясущуюся фигуру, прижимает его к груди, — не плачь, моя радость. — Его убьют? — звучит голос Юнги неожиданно. Чимину почти больно смотреть в любимое лицо. Кажется, за все долгие годы жизни чужие страдания так яростно не вырывали сердце и не потрошили душу никогда. Лицо Юнги румяное, на нём дорожки слёз высыхают, а новые прозрачные капли скользят по щекам, чтобы потом скрыться в тканях одежды, оставляя на ней мокрые пятна. Чимин собирает их пальцами, губами дотронуться до покрасневших щёк не смеет, а омега глаза закрывает, тени от длинных ресниц падают на светлую кожу, на которой альфа с радостью обнаруживает рыжие точки веснушек. Юнги в руках альфы сейчас особенно разнеженный и хрупкий, от чего тому чудится, что любое неосторожное касание разбить его сможет, рассыпать на тысячи огоньков прекрасных звёзд. — Пока нет. Не только я решаю в таком случае. — Ты Император… — А в стране демократия. Твоего брата будут судить, поэтому до возвращения в Рим он точно доживет. Радость, — Чимин шепчет тихо-тихо, обдавая тёплым дыханием нежную кожу, — я так люблю тебя, что отпустил бы его, даже если бы он пытался убить меня. Только бы тебе больно не было. — Если бы он попытался убить тебя, я бы сам закончил его жизнь. Потому что люблю тебя не меньше, — вдруг меняется в лице Юнги и белые зубы обнажает, рыча тихонько, по-омежьи. Чимин целует его в ответ, нежно и мягко, губы чужие на вкус пробует, понимая, что слаще ничего в жизни не знал, несмотря на соль слёз, оставшуюся на сухой коже. Юнги в любви к альфе яростный и самоотверженный, поражающий решимостью. Мужчина точно не заслуживает этой любви. Он бы любил сам, не получая ничего взамен, смотрел на радость издалека и уже был бы счастлив по-настоящему, даже не имея права дотронуться, прикоснуться. Собирал бы цветы, осыпавшиеся с венка, украшающего шёлк чёрных волос, но не приближался бы. Юнги невозможно не любить. — Радость, чуть позже, когда мы вернёмся в Рим, — скользит альфа ладонью под тонкие ткани одежды, когда омега слегка успокаивается. Живот у Юнги плоский, но мягкий, Чимин с наслаждением пальцами по дрожащим мышцам проходится, целуя наконец тёплые ладошки, — ты родишь мне детей? — А ты хочешь детей со мной? Чимин секунду не понимает вопроса, повисшего в воздухе тяжестью. Глаза Юнги, и без того огромные, будто два океана, распахнуты широко, на ресницах блестят капли влаги, а в черноте глаз отражается обеспокоенное лицо альфы. Омега моргает часто, ссыпая последние оставшиеся слёзы на кожу, чтобы потом стереть их будто и не было. А потом позволяет себе блекло улыбнуться. Кажется, что Юнги выдуманный. Таких людей не может существовать, фантазия Чимина просто создала идеальный образ, которым альфа теперь надышаться не может, насмотреться не способен. Но, даже если омега лишь иллюзия, Чимин слишком её любит, чтоб развеять наваждение. Пусть оно на всю жизнь с ним останется. — Они были бы самыми желанными. Юнги весь мягкий: от кончиков пальцев ног до длинных прядей прекрасных волос, от круглых бёдер до розовых губ, которые сейчас снова целуют чиминовы, пробегая по ним языком едва ощутимо, играясь, от чего альфа урчит утробно, ладони укладывая на тонкую талию, успокаивая обволакивающее низ живота возбуждение. Не время сейчас. Омегу просто согреть нужно. — И очень красивыми, — добавляет альфа, всё ещё не находя силы в себе отстранить руки от чужого живота, что под ладонями подрагивает. — Тогда всё, что захочет мой Император. Я не могу отказывать ему. Чимин радости тоже отказать не может. Юнги улыбается, и его мягкие розовые щёки очаровательно округляются. Чимин не может удержаться и не поцеловать тёплую солёную кожу, слыша в ответ тихий, но такой прекрасный смех, от которого в груди сердце заходится, ускоряя пульс, стараясь проломить грудную клетку.***
Чимин приходит, как и обещал, на рассвете, когда солнце только показывается на востоке, окрашивая горизонт краснотой, превращая морскую гладь в подобие багровой крови. Воздух холодный, пропитанный влажностью и солью, но в альфе ещё теплом разливается любовь к омеге, ещё спящему сладко в согретой жаром тел постели. — Красивое море, верно? — хрипит Тэхён едва слышно. Чимин на него не смотрит, его больше интересуют волны, ударяющиеся о камни там, вдалеке, внизу. Под ногами огромная пропасть, высокие острые камни пронзают воздух, а сильный морской ветер встречается с ними, завывая звучно, громко. — Обычное. — Это потому, что смотреть на него ты сможешь ещё долго. Для меня вид сейчас самый красивый. Чимин, наконец, переводит взгляд на Тэхёна, замечая белые одежды, развевающиеся в порывах холодного воздуха, и растрёпанный шёлк волос, в которых блестели, в лучах восходящего солнца, лавровые листья. Омега в праздничном, церемониальном одеянии, с золотыми украшениями, что звенят тихо при каждом даже лёгком движении, взмахе высоко поднятой головы. Тэхён не тухнет, он погас. Его кожа серая, она даже в тёплом солнечном свете кажется слишком бледной, привычным бронзовым загаром не отливает. В глазах — пустота, и в воспоминания невольно пробирается яркость взгляда молодого тогда омеги, счастливо смотрящего в будущее, которое так много ему обещало, улыбка предстаёт пред взором, яркая и широкая, не играющая на пухлых губах годы. Чимин себя не винит и не должен. Тэхёна ему вручили насильно, любить он его не обязан, ответных чувств ожидать не мог. — Ты же не для себя это делаешь? — тихо говорит Чимин, впиваясь пальцами в предплечья собственные, будто обнимает что-то тёплое и приятное, нужное. Будто под его ладонями до сих пор, вырываясь из груди, стучит сердце юного омеги. — А для кого? — голос Тэхёна ломкий, хриплый, будто горло его сдавленно тисками. Он говорит, а тонкую фигуру охватывает кашель, сотрясая тонкие плечи и наполняя воздух горьким запахом крови. Багряная жидкость окрашивает бледные губы, скользит по подбородку и пачкает светлые ткани дорогой туники, Чимин следит за её путём, неотрывно, взгляд не отводя. Тэхён красивый, всегда таким был. И даже сейчас, когда кожа обтягивает череп слишком сильно, демонстрируя острые скулы, украшая лицо тенями боли, омега остаётся прекрасным, из легенды предков вышедшим, чтобы простой народ мог любоваться им, а Император пользоваться и не ценить вложенную в его руки драгоценность. — Не знаю для кого, но не для себя, — рычит Чимин в ответ, приближаясь к скованному судорогами кашля телу, — для Юнги, меня, в очередной раз для папы своего. Да кого угодно, но не себя. Ты никогда ничего не делал для себя. — Да, я прожил всю чертову жизнь чтобы её другие жили, — сухо отвечает Тэхён. Его ладонь, узкая и холодная, упирается в альфью грудь. Чимин пышет жаром, он горячий и живой, а Тэхён рядом с ним, кажется, уже умер, тело его, остывающее, продолжает двигаться под действием каких-то, только лишь Богам известных, сил. Ветер пробирается под одежду, мурашки по коже бегать заставляя, а мелкая дрожь охватывает мощную фигуру. Тэхён не дрожит, он человеческих эмоций и чувств не проявляет, замирает мраморной статуей, маску блеклую на лицо надевает. Чимин обнимает Тэхёна второй раз в жизни, скользит руками по узкой спине, понимая, что горло сдавливает что-то. Сил сопротивляться привязанности, привычке, которая четверть века с ним была, нет. — Я устал, Чимин, — вдруг скулит Тэхён, поддаваясь чужим рукам, — двадцать пять лет. Представь, твой Юнги прожил едва ли не в два раза меньше, ему всего шестнадцать. А я столько живу, как в Аду, не выйти не зайти обратно. Пожалуйста, отпусти меня сейчас. Хочу побыть свободным хоть немного. Полетать хочу. — И выбора нет? — спрашивает Чимин, прижимая омегу за талию к себе. Альфу трясёт. Кажется, отпусти они друг друга, он на землю рухнет, а омега упадёт вниз со скалы, разбиваясь об острые камни, шпилями упирающиеся в воздух. Тэхён мотает головой, утыкаясь лбом в чужое сильное плечо, находя необходимую опору. Аромат лаванды совсем слабый, горький слишком, в нем нет и капли былой сладости, которая очаровывала мужчин и заставляла других омег завидовать. У Тэхёна были все шансы стать самым счастливым омегой Империи, так почему его жизнь в один момент обратилась в нескончаемую череду страданий? — Я умираю, муж мой. Так позволь мне уйти красиво, пока никто не видит. — Прости. Чимин не понимает, зачем Тэхён позвал его в этот рассвет. Зачем заставляет смотреть, как он самостоятельно идёт на шаг роковой. Альфа остановить его себя не заставит, руку больше не поднимет, просто ласково погладит по спутанным ветром волосам, прижимаясь губами к коже, которая даже сейчас покрыта мелкими каплями испарины. Оковы звенят, снимаясь, а ключ Чимин выбрасывает в бурное, бушующее море. Тэхён свободен теперь пусть будет. — Ты любил меня? — спрашивает омега сипло, натыкаясь на взгляд альфы. В глазах Тэхёна теперь стоят слёзы, красивыми бусинами собираясь на ресницах, длинных и пушистых, стекающих на бледные щёки крупными каплями. Омега отчего-то плачет, но и звука не издаёт, кусает покрытые кровавой корочкой сухие губы, пока кожа не лопается, выпуская на поверхность багровую влагу. — Нет, не любил, — коротко отвечает Чимин, разжимая пальцы. Тэхён свободен, его ничто не держит. Альфа не имеет смысла врать. — Хорошо. Я тоже. Рука в последний раз ласкает альфью щёку, касаясь нежно губ и гладя высокую линию скулы. Пальцы омеги ледяные, а в тонком теле жизни нет, оно погибло до того, как упало на камни, разбиваясь. Альфе чудится, что Тэхён светится, что улыбается, отходя от него на расстояние всего несколько шагов, чтоб просто в недосягаемости оставаться. И пусть его ноги трясутся, шаги омеги уверенны, нет в них сомнений. Вся фигура переполнена решимостью, когда Тэхён подходит к краю, за которым лишь синева холодного моря и жёсткие камни, разрезающие волны. — Прощай, я надеюсь не встретиться вновь. — говорит Тэхён, оборачиваясь. За его спиной восходит солнце, круглым диском света поднимаясь из моря, и кажется, что только ветер держит его наверху, не даёт последний шаг сделать. Внутри Чимина сердце ускоряет пульс, чтобы потом остановить его в одно короткое мгновение, когда омега, улыбаясь уже по-настоящему, срывается со скалы, что-то шепча так тихо, что альфа разобрать не может из-за свиста ветра. Тэхён не перестает улыбаться, когда одним коротким шагом отправляется навстречу Богам и безграничной свободе. В полях Аида он страдать не будет. Чимин не понимает, что чувствует, и почему из горла рвётся крик.