***
— Ак Фатая? — протянула Терами. — Я подготовила доклад, как вы и просили. Прагма сложила бумаги на стол и обернулась — на ее губах появилась легкая улыбка. — Хочешь рассказать сейчас? — уточнила она и, получив кивок, продолжила. — Чудесно, прочти еще раз и приготовься. Ан Лей! — мужчина за соседним столом поднял голову, показывая свою заинтересованность. — Ан Лей, нам пригодится ваша оценка, присоединитесь? Кивнув, он проследовал к импровизированной сцене и сел на предложенный стул. Терами взобралась на возвышенность из модельных блоков и нервно пролистала небольшой альбом, выискивая ключевые записи. — Тема моего вы-ыступления… — Голос дрожал и не слушался. Зажмурившись, девочка дала понять, что ей нужно еще немного времени — в ответ взрослые кивнули. Придя в себя, она продолжила. — Тема моего выступления: Кристаллия и ее влияние на организм. — Пальцы сильнее сдавили бумагу. — Кристаллия — это инфекция, которая заставляет человека покрыться кристаллами, за что и получила свое название. Существует две формы: открытая и закрытая. Если человек или животное заболеет ей в открытой форме, то он превратится в чудовище. Закрытая растет внутрь и рвет органы. Такие зараженные не доживают до превращения в монстра. — Она перевернула страницу. — Главную опасность представляют не внешние изменения, а внутренние: больной плохо спит, не может отличить съедобное от несъедобного, не может правильно думать, теряет возможность контролировать себя и свои чувства, сходит с ума. Заразиться можно от другого больного, если порезаться его кристаллами. Кристаллия — это опасное заболевание и нужно сразу же идти к сторге, — на этом Терами выдохнула и закрыла альбом. — Мой доклад окончен. Вирилим улыбнулась. — Прекрасно, Терами, ты хорошо держалась. С каждым разом все лучше. Лей показывал сомнение на своем лице. — Улучшение есть, это очевидно. Терами, могу я спросить, — он расслабился и посмотрел на нее с легкой заботой. — Как ты сама оцениваешь свое здоровье? — Я... — девочка замялась. — Я думаю, что ак Фатая и ан Церера правы, и контролю можно научиться. Лей кивнул и повернулся к коллеге: — Ак Фатая, вам еще требуется мое присутствие? — получив отрицательный ответ, он улыбнулся и вернулся к документам. — Ак Фатая? — Терами спрыгнула с блоков и подошла к ней. — Вы сейчас пойдете в крыло новорожденных? Можно с вами? Прагма показала задумчивость, а затем одобрительно кивнула. Косой коридор медленно уходил вниз, позволяя неспешно пройти к нужному месту. Из-за огромных дверей слышались едва различимые крики. Здесь пахло по-особому: резко и с горечью – Терами знала, что это запах спирта. Множество прагм разного возраста ходили из комнаты в комнату, носили вещи и общались между собой. В какой-то момент даже появилось несколько филий в специальной одежде и с уборочным инвентарем. А еще Терами удивило, что не она одна была из младших групп: другие дети тоже помогали взрослым, выполняя несложную работу. В какой-то момент Фатая зашла в одну из дверей и придержала ее, приглашая. Комната была просторной и светлой, в ней было множество цветов и чудный мягкий воздух. А еще четыре маленьких кроватки, в каждой из которых лежал совсем крохотный малыш. Почти как игрушечный. Две прагмы, что находились здесь, оторвались от своих дел и молчаливо поприветствовали Фатаю кивком. Кивнув в ответ, она повернулась к Терами и приложила палец к губам. Та понимающе моргнула и подошла к одной из кроваток. Младенец был такой странный: маленький, пухлый, он так странно щурился, словно испытывал боль. Отчего-то его стало жалко и захотелось прижать к себе и согреть. Аккуратно потянув за край одеяла, Терами неспешно укрыла его и подвернула края — так, как ей самой нравилось. Краем глаза она заметила, что Фатая все это время следила за ней. Но раз наставница никак не пресекла ее действия, значит, все в порядке? Наверное. Кто-то дотронулся до плеча, и девочка испуганно обернулась: женщина-прагма жестом позвала ее к себе и отвела к столику рядом. На нем стояло множество разных баночек и странных приборов, но больше всего Терами заинтересовал огромный, размером с голову взрослого, пузатый бочонок. Он был металлическим, отливал каким-то голубоватым светом, а снизу у него располагался маленький краник. Прагма подставила к кранику прозрачную бутыль и набрала белой жидкости. Сладкий запах сразу дал понять, что это: свежее молоко. Облизнувшись, Терами взяла оставшиеся три бутылочки и с энтузиазмом помогла набрать в них чудесную сладость. Прагма ловко натягивала на них соски и одну за другой отдавала Фатае; та, в свою очередь, плавно приподнимала младенцев и неспешно кормила. Заметив голодный взгляд, женщина сочувственно приподняла брови, взяла небольшую пиалу и набрала в нее молоко. Терами с радостью приняла угощение и, припав губами к краю посуды, тут же зажмурилась: сладко-о-о! Как же сладко! Фатая как-то странно посмотрела на эту картину, но вернулась к своему занятию. Из коридора снова донесся плач. Девушка, что безучастно сидела поодаль, очертила всех равнодушным взглядом и вновь вернулась к бумагам, ловко водя по ним тонким пишущим стержнем. Терами осушила миску и довольно зажмурилась: пусть она всего лишь набрала несколько бутылочек — она все равно ощутила свое, пусть и небольшое, но участие в жизни других; осознала, что смогла помочь. Внутри от этого стало так хорошо. Даже слаще, чем от молока. Фатая вновь улыбнулась ей, а внутри от этого стало еще теплей.***
Аска почти не помнила, как добралась домой. Родное гнездо встретило ее холодом скользких ветвей и множеством удивленных лиц. От усталости она едва держалась, не могла говорить. Сестры взяли ее на руки и отнесли в кокон, укрыли одеялом, оставили наедине с собой. Даже мама не стала ее трогать. Сердце клокотало в груди, звучало болью, было словно чужим. Точно кто-то оставил дыру на месте ребер, обнажил сущность, позволил гнить и набухать страшнейшей из хворей. Всемать наказала ее за непослушание? Ведь так? Она не получила желанной души и забрала ее душу взамен? Зачем? Почему именно так? — Всемать... — в бреду шептала Аска. — За что ты так со мной? Он же недостоин смерти. Он спас меня, а я должна его убить? Так нельзя! Ты должна быть милостивой и справедливой, а разве это справедливо? Боль нарастала, рвала, терзала, ломала, желала похоронить под невыносимым грузом вины и бессилия. Кто-то из сестер принес сладких орехов и мешочек с водой, но Аска так и не притронулась к еде. Она не отвечала на зов, не открывала глаз. Сестры не понимали, не видели следов болезни, им было страшно оставлять ее наедине с собой. Но рано или поздно она придет в себя и все расскажет, правильно? Они просидели у кокона до самой ночи, боясь потревожить. Аска же была в совсем другом месте. Она видела Кальца, видела что-то в его руках. Мгновение, одна крошечная секунда, и он исчез, оставив после себя лишь сгоревший силуэт. Где-то там, в тени силуэта что-то сиротливо жалось, глупо хватало себя за ноги, было таким жалким. Аска осторожно проследовала ближе, боясь спугнуть столь крошечное создание. И им оказался ребенок. Он кутался в рваную бесформенную ткань и бесконечно что-то шептал. Нет, то была песня, что звучала его тихим охрипшим голосом. Аска подобралась почти вплотную и молчаливо взглянула. Малыш поднял свои заплаканные глаза, но его губы все шевелились в беззвучных навязчивых нотах: “То узнают люди, то забудут вдруг, Смерть придет за всеми, разорвет сей круг. Вам желают счастья, но втыкают нож, Сколько ни старайся — не укроешь ложь.” С каждым словом глаза ребенка становились все темнее, пока вовсе не обратились в две зияющие дыры. Тени поползли от него во все стороны и быстро достигли краев пустого мира. Аска даже не успела закричать, как пол исчез, а ее саму поглотила кромешная тьма. Лишь чьи-то заботливые теплые руки не позволили упасть и пропасть окончательно. Руки всематери. Они подняли ее высоко наверх, а на лбу отпечатался след теплых губ. Вздрогнув всем телом и беззвучно застонав, Аска обреченно сжалась в клубок. Песнь того малыша все еще стояла в голове навязчивым эхом, но медленно исчезала вместе с остатками сна. Нет-нет, всемать на ее стороне, на ее. Но тогда... Голова снова разболелась, заныло в висках. Зарывшись пальцами в волосы, Аска изо всех сил сжалась, а затем медленно вздохнула. Ответ пришел сам собой. Не всемать послала ее на убийство, не всемать. То были старейшины. Они сделали это от ее имени. Всемать не может противоречить сама себе, а значит... Сестры шарахнулись назад, когда Аска выскочила из своего кокона и стрелой помчалась на площадь. Она совершенно не заботилась ни о том, что одета в одну рубашку, ни о том, что другие провожают ее удивленным взглядом. Нет, ее сейчас волновал один-единственный вопрос. — О Аскария Сол, — поприветствовала ее младшая староста. Как назло, из всех старейшин в главном шатре была только она одна. — Мы как раз ожидали твоего пробуждения, — она замялась и неуверенно продолжила. — Аскария, все хорошо? Выглядишь нездоровой. Аска посмотрела по сторонам, а затем вновь одарила старосту растерянным взглядом. — А где остальные? — Обсуждают дела внешних границ, — Староста сказала так, словно это было какой-то глупостью. — Тебе не о чем переживать, они примут тебя, как только закончат. Дела внешних границ? Может, и правда что-то важное. Прикусив себя за язык, она замотала головой: что может быть важнее предательства всематери? Старейшины и правда оказались позади площади, что-то обсуждали с другими матерями. Кто-то с недоумением взглянул на внезапно возникшую Аску, а кто-то и вовсе оставил без внимания ее появление. Сидевшие рядом младшие сестры тут же схватили ее за руки, стремись усадить рядом с собой, а на возмущения грубо шикали, не желая прерывать собрание. Вырвавшись из нежеланных объятий, Аска встала перед всеми. — Вы отправили невиновного на смерть! — закричала она. Старейшины посмотрели на нее с недоумением, а окружающие заворожено замерли, не понимая, что происходит. — Воля прародительницы неоспорима, — холодно ответила одна из старейшин. — Не тебе, бездетной, осуждать ее. — Настркамны — живые люди! — продолжала Аска. — У них есть дети, есть семьи, мы не можем просто так решать их судьбы. Всемать однажды покарала нас за их смерти, это повторится вновь. Всемать на ее стороне. А значит, они должны ощутить ее вмешательство. — Аскария Сол, — грубо отозвалась другая старейшина. — Не смей так разговаривать со старшими. Прародительница дала тебе добро на его заточение, дала добро на его жертву, — она нахмурилась еще сильнее. — Ты даже не исполнила начертание на рождение, а смеешь трактовать ее волю. Ты вообще не имеешь право голоса. — Разве дала? — оскалилась Аска. — Вы неверно истолковали ее желания и теперь вините меня? Всемать не могла одобрить убийство невиновного. Богиня откликнется. Она подтвердит эти слова! — Да как ты смеешь. — Теперь уже все старейшины угрожающе изменились в лице. Самая уважаемая вышла в центр. — Аскария Сол, подобная дерзость дорого тебе обойдется. Ты защищаешь бездушных тварей, оскорбляешь нас и подвергаешь сомнению волю прародительницы. Ты понимаешь, чем это тебе грозит? — Аска! — На площадь выскочила ее мама. — Послушайте, моя дочь не в себе, она бы в жизнь не сказала подобного! — В слезах она взглянула на старейшин. — Прошу, позвольте очистить ее разум, это точно колдовство бездушных, она одумается! Присутствующие медленно переглянулись. — Аска-Аска, милая, все будет хорошо, ты придешь в себя, вот увидишь. Всемать простит тебя, то не твоя воля, все будет хорошо! — тараторила она, сжимая плечи дочери. Но Аска отвела ее ладони от себя и с легким пренебрежением отвернулась. — Аска? Аска, ты не узнаешь меня? Я твоя мать, послушай, я смогу тебе помочь, Аска... — Нет, мама. Я в своем уме и прекрасно понимаю, что все, во что мы верили веками — ложь. — И все из-за настркамна, — с трудом протянула та, задыхаясь от страха. — Он одурманил тебя, это он внушил тебе ложь, Аскария! Неужели какой-то чужак тебе важнее семьи? Аска не нашла, что ответить, но всей своей сущностью уловила, как к щекам прильнул жар, отразившись предательским румянцем. В голове всплыл его взгляд, руки, то, как он ее слушал, как поддерживал. Было что-то очаровательное в его попытках понять ее язык, в стремлении помочь. Тому, кто преследует фальшивые цели, несет за собой груз лжи, такое не под силу. И в этот момент ее пронзило одно простое и вместе с тем чудовищное осознание. Всемать не слышит. — Аскария Сол, — зазвучал голос старейшины. — За надругательство над волей прародительницы, за попытку защитить наших врагов и за сомнение в словах старших матерей ты приговариваешься к изгнанию, — эти слова прозвучали громом. — Если появишься на наших землях, любая из нас может тебя убить, — все вокруг испуганно замерли. Старейшина нахмурилась и продолжила. — Уходи и не возвращайся. — АСКА! — в истерике забилась мать, но другие марине’хе быстро схватили ее за руки. На изгнанницу направились злые и даже довольные взгляды теперь уже бывших сестер. И лишь несколько глаз смотрели с ужасом — то были ничего не понимающие дети. — Аска? — протянул кто-то из них, готовый вот-вот заплакать. Аскария оттолкнула потянувшиеся к ней руки матери и сама последовала к выходу из гнезда. — Оставьте настркамнов в покое, — напоследок сказала она. — Иначе вас ждет кара. И спрыгнула вниз, заскользив по веревке.***
Прагма на пограничном пункте — персона бесполезная. А вот эрос, чья задача — изучение и понимание древних технологий, уже другой вопрос. И как хорошо, что профессия Кальца — это как раз обучение и подготовка эросов. Соответственно, всеми навыками этой касты он владел превосходно, за что часто отправлялся на различные задания. И в этот раз не обошлось без работы: рабочие обнаружили несколько интересных артефактов, а поскольку отправить их в столицу не представлялось возможным, то людусы разрешили изучать на месте. В двух молодых эросах, что работали здесь, Кальц сразу же признал своих учеников, оттого и работа пошла куда как бодрее. — Ан Церера, — начал один из них. — Мы применили ключи, но система не поддается. Кивнув в знак понимания, Кальц прошел к устройству и внимательно его рассмотрел: это была довольно легкая прозрачная пластина, длиной примерно в две мужских ладони, ограниченная тонкой округлой рамкой. Такие уже встречались, но с той разницей, что обладали внушительными трещинами или вовсе были разбиты. Эта же не только была целой, но еще и работала. Проведя пальцами вдоль белой линии на рамке, Кальц вгляделся в пластину: дисплей засветился и выдал огромное сообщение о запрете доступа. Эросы разместили на столике рядом все имеющиеся у них ключи: маленькие камешки взломанных паспортов. Это были небольшие овальные черные чипы, служившие Древним для идентификации личности. В глаза сразу же бросались изломанные линии с множеством полос внутри каждого из них. Паспорт, что нашел он, взломать еще не удалось: там сияли очертания аккуратного змеиного глаза. Всего тут было четыре эроса, каждый из которых имел довольно узкую специализацию. Почти все указания они получали из столицы, да и служили скорее оценщиками, чем полноценными исследователями, потому совсем неудивительно, что Кальц оказался выше их по статусу. И тем более не удивительно, что на фоне творящихся событий людусы передали управление ему. Руки привычно заскользили по панели, ноготь ловко поддел едва заметную щель между поверхностями. Один за другими взломанные паспорта были оценены на предмет совместимости, а эросы отправлены на проверку структур. Тому, кто разбирался в цепях различных функций — поиск уравнения; тому, кто разбирался в синхронизации частей — поиск соприкосновений. Это было очевидно, но любая, даже самая простая работа превращается в кошмар, если нет нормального руководства. В какой-то момент Кальц поймал себя на мысли, что справляется с этим даже слишком хорошо. Лучше, чем мог бы позволить его опыт. Словно он занимался этим куда как дольше. Голова резко затрещала от возникших беспорядочных образов, и он показал на лице боль. Рядом стоящий эрос тут же заметил это и поспешил помочь. Пластину он отложил в сторону, а Кальца отвел к ближайшему стулу. Вместе с этим другой эрос поспешил за помощью. Кальц постарался здраво оценить свое состояние: боль, ее охват, возможные причины и нежелательные последствия. Но ни к чему не пришел. Боль была, была чудовищной, но шла словно не из головы, а откуда-то извне. Мимикой он успел указать следящему за ним эросу на свое состояние, а дальше все заволокло странным шумом. Глаза закрылись, а боль внезапно перестала интересовать. Он вновь оказался в темном пространстве. — Итак, что мы имеем, — раздался позади уже знакомый голос. — С нашей последней встречи прошло семь дней, а каких-то ощутимых изменений не наблюдается, — торговец говорил спокойно, без агрессии. Просто констатировал факт. — Я знаю, что у вас нет возможности попасть к богине напрямую, но попрошу быть усерднее. Условия изменились, и теперь у вас не так много времени, как то было рассчитано изначально. — Вы говорите о надвигающейся войне? — Кальц даже не стал оборачиваться, точно зная, что никого за собой не увидит. — Поскольку это событие несет изменения в тексте контракта, предлагаю вам выбрать новые условия. Движением бровей Церера показал свою заинтересованность. — Отлично, — продолжил торговец. — Я предлагаю вам один из трех вариантов. Первый: я позволю вам сейчас задать любые вопросы, касающиеся достижения вашей цели. Второе: я открою для вас одно доступное творение Древних. Третье: я один раз спасу вашу жизнь, если на то будет необходимость. — Не похоже на щедрый подарок, — заметил Кальц. — И тем более не похоже на равноценный обмен. От вопросов вы уже уклонялись, технологии Древних могут оказаться бесполезными, а мою жизнь вы и без того хотите отнять. — Интересный способ мышления для настркамна. — В голосе зазвучала усмешка. — Я не пытаюсь вас обмануть, исполнение контракта — моя первостепенная задача. — Но у меня нет уверенности в ваших словах. — Ан Церера, хочу вам напомнить, что у вас нет поводов сомневаться. Свои слова я держу: вы получили новую жизнь, как и ваша супруга. Сверх того, хочу заметить, что мною было позволено немного больше: ваша супруга не способна любить никого, кроме вас. Это освобождает вас от конкуренции, не так ли? Кальц глубоко вздохнул и небольшим взмахом руки дал понять, что ему нужно подумать. Непростая ситуация. Непростая. Даже если опустить возможность подвоха, то все равно остается шанс остаться ни с чем. Первые два подразумевают выбор, что ведет к увеличению вариантов многократно, а это усложняет подсчет. Последний вариант также не видится единственно надежным: если торговец предлагает подобное, то очевидно, что он знает куда как больше, раз уверен в угрозе жизни. Лучшим способом получить наиболее благоприятный исход будет выбор всех трех вариантов разом. Или же поиск четвертого пути. Но есть в этих вариантах что-то странное. Вопросы — самые простые здесь. А технологии Древних и спасение жизни уже интереснее. Древние на то и Древние, что их артефакты не так просто понять. Торговец пользуется устройством переноса личности, и, видимо, владеет редактированием этой самой личности, но доступ к чему угодно? Каким же ключом он пользуется? И можно ли предположить, что под спасением он имеет в виду перенос сознания? Вопросы могли бы дать ответ, но не факт, что торговец будет отвечать. — Прежде чем я сделаю выбор, я хотел бы точно знать, с кем имею дело, — твердо заявил Кальц. — И как же это отразится на выполнении контракта? — В голосе появились нотки издевки. — Это даст мне иллюзорный контроль над ситуацией. — Кальц скрестил руки. Торговец рассмеялся. Один пункт можно вычеркнуть: это не один из них. Но затем произошло то, чего прагма совершенно не ожидал: прямо перед ним появилось множество зеркал, из которых сложился силуэт человека. Мгновение, и силуэт приобрел краски. Это был юноша возраста посвящения в граждане, если не младше, но в глаза бросилось далеко не это — Кальц впервые в жизни видел кого-то с золотыми волосами. Черные, каштановые, серые и белые, но никак не золотые. Затем взгляд медленно перешел на одежду: это был немного измененный наряд эросов в тех же золотых тонах с богатой вышивкой. А завершали почти кукольную внешность глаза: в них сверкал неестественно широкий зрачок, точно их обладатель был слепым. — По такому случаю я никак не могу не назваться, — ухмыльнулся торговец и посмотрел исподлобья. — Я Воржа, разрешаю обращаться именно так. Только сейчас Кальц заметил, что Воржа все это время парил на некотором расстоянии от пола, отчего казался выше. Это сделало его образ еще более детским. — Разочарованы? — издевательски спросил он. — Могу принять иной облик, если желаете. — Нет, я принимаю вашу внешность, — Церера подавил свою растерянность и осмотрел торговца на наличие внешних подсказок. И такая была: на груди чернел камень-паспорт. Одна только эта деталь вызвала волну внутреннего жара, ведь это был не взломанный образец, а настоящий именной – в нем виднелся силуэт змеиного глаза. — У настркамнов потрясающая мимика, — улыбнулся Воржа. — Движение пары мышц, напряжение нескольких связок — и вы уже сообщаете друг другу информацию, проговаривать которую пришлось бы непозволительно долго. И ваша свобода от ношения душ. Потрясающая черта, потрясающая. Подобным трудно не восхищаться, — он резко изменился в лице и стал серьезнее. — Но вернемся к теме, ан Церера, данное вам время окончено. — Вы можете предлагать помощь только за счет ужесточения контракта, так? — поинтересовался Кальц. — Верно. — Лицо Воржи стало дружелюбным. — Желаете обговорить условия? — Да. — Кальц также принял более спокойный вид. — Желаю.***
Аска не знала, что делать, не знала, куда податься: всемать не заступилась за нее, не дала поддержки. Без оружия, без снаряжения она была практически голой. И эта боль в груди. Она даже не смогла пройти к священной реке — ей закрыли туда путь. Ни одна из сестер не решилась помочь. Или они любили ее не так сильно, как говорили, или правда так боялись старейшин — неизвестно. Известно было одно: Аска осталась предоставлена сама себе. Даже всемать не откликалась на молитвы, что окончательно сбило с толку: так она на ее стороне, или нет? Божества порою так непостижимы. Боль нарастала и резала. Вскоре пришел кашель, а за ним и плевки кровью. В таком состоянии она не могла не то что охотиться — она двигалась с трудом. Загнанным зверем Аска взобралась в одно из временных убежищ и попыталась согреться: руки стали болезненно холодными, а голод заставлял сжиматься в один огромный комок. Всемать все так же не отвечала на молитвы. И ее молчание пугало. Видимо, это все-таки было ошибкой, неправильной трактовкой воли. Похоже, она так и умрет: глупой, покинутой. Бездетной. Умереть и не оставить за собой хоть одну дочь — значит не попасть к всематери. Таким уготована одна судьба: падение далеко вниз в сплошную темноту. В забвение. — Эрна, моя мать, — шептала Аска в бреду. — Шаншарэ, моя вторая мать, — то было имя бабушки. — Ируу — третья мать. Онаскарья — четвертая. Пермирая — великая охотница, пятая. Лиска — шестая и Мурач'и — седьмая. Я помню своих предков, я почитаю, я взываю. Прошу, укажите мне верный путь, простите мои ошибки, примите. Я верная дочь своих матерей, я верная дочь всематери Чум Лоус. Прошу... — голос перестал слушаться. Аска вновь ощутила слезы на своих щеках. В тишине вокруг не было ответа. Жжение скреблось где-то глубоко внутри, ненависть к собственной сущности кричала прямо в голове. Больно. Больно, очень больно. Бесполезна. Нежеланна. Отвратительна. Эти слова крутились по кругу, искажались, теряли смысл и превращались в страшные образы в масках родных. Неправильная, глупая, бессмысленная. Теперь уже сложно сказать, что именно руководило тогда затуманенным рассудком. Может, то действительно было проклятье бездушных? Может, именно так и наказывают непокорных? На пальцах снова оказалась кровь, отдаваясь таким отвратительно сладким вкусом. Всемать, за что? За то, что не было любви к сородичам? За то, что нарушила обряд, не взяв своего? За что, ответь, за что? Тело дрожало, кутика едва шевелилась, отдельные ложноножки и вовсе не слушались. Аска ощущала накатывающую слабость, но не сходила с пути. Она просто не видела другого выхода, но вместе с тем понимала неотвратимость судьбы. Сейчас она направлялась к тому месту, где последний раз видела Кальца, но теперь хотела подойти ближе. Пусть ее жизнь отнимут те, чей представитель был к ней добр. Может, тогда ей станет легче? Осталось совсем немного. Аска упала, но подняться уже не смогла. Свет башен достиг глаз, и Аска грустно улыбнулась. Скоро ее заметят и поразят тем волшебным лучом, которым Кальц снес мост под собой. Все же странно, что, упав с такой высоты, он так легко отделался. Видимо, он и правда благословлен всематерью. Аска почти перестала видеть: дрожь хлестала ее, кололась в каждом малейшем клочке кожи, каждой жилке; глаза неумолимо закрывались, а пальцы белели. Возникло какое-то пятно, и, собрав последние силы, она подняла голову и вгляделась в странный образ. Напротив нее стоял совершенно незнакомый настркамн, а на его лице были отражены ее же эмоции.***
Фигурка в форме крошечного механизма отправилась на соседнюю клетку, встав напротив двух других: песочных часов и вполне обычной пешки. — Сложные партии заставляют тратить на себя незаслуженно много времени, но стоит им закончиться, как результат окупает любые ресурсы. Противник показал улыбку и ловко составил рядом стройный ряд одинаковых фигур, сверкнув острыми ногтями. — Главное удовольствие таится в процессе. Но игра лишь развлечение. Настоящий раж начинается, когда есть, что поставить на кон. — Верно. Хах, — Пальцы покачали одинокую фигурку с короной. — Сколь ни был бы велик король, он никто без своей свиты. И даже так, поставить мат он может и с одним-единственным сообщником. — Но для этого нужно лишить сторонников другого короля. — Тоже верно.