Светя другим, сгораю сам/Aliis inserviendo consumor

Клеопатру я узнал сразу. Нет, это видео не было каким-то особенным, и на нем все еще не было видно "настоящих" лиц, но было в девушке, которая поднималась к микрофону, что-то такое... Истинно ее. Черные волосы, уложенные в изысканную прическу, хоть и острижены под каре. Простое синее платье, но белые чулки и изящные ботильоны. Ее можно было принять за стереотипную француженку, но я видел ее истинную суть слишком хорошо, хоть и видел всего однажды перед убийством Помпея. Марк Антоний гремел посудой на кухне, любезно предоставив мне свой ноутбук, на котором хранился целый архив имени Клеопатры, и это лишь за одну жизнь. Я не посмотрел, в каком году проходил этот творческий вечер, но Марк Антоний тогда еще не носил бороды. Она спросила что-то отвлеченное, но такое, что было понятно им двоим. Что-то про внутренний ветер, про его направление. А потом поднялась к нему. В зале было достаточно темно, я не видел лиц людей, обернувшихся к ней, но догадывался об их выражении. Марк Антоний сказал "К нам пришел архангел Гавриил", и это, в отличие от остального их разговора, было прекрасно слышно. Она посмеялась, забавно прикрывая рот ладошкой, ее всегдашняя привычка. Они обменялись чем-то, на какое-то время она скрылась за кулисами, а затем вернулась на свое место. - То, что ты сказал, какая-то ваша личная шутка или...? - Или, - Марк Антоний поставил передо мной огромную чашку кофе и уселся на соседний стул верхом, облокотившись на спинку. - Я знаю об этом с тех самых пор. - В таком случае становится понятно, почему ты решил остаться с ней, - я сделал небольшой глоток и одобрительно кивнул. - Я хоть и не жил тогда уже... Не могу знать, как там все развивалось, но, как и все, читал эту историю, и не раз. Он промолчал, а я не знал, как продолжить разговор. В комнате, привалившись к стенам, стояли огромные полотна. На этих полотнах легко угадывались очертания ее тела. Где-то - вполне светски. В шляпке, на фоне сирени, у озера, по-детски поджав ноги. Где-то - иконописно. В прямом смысле. - Почему тогда ты все еще здесь? - я спросил прежде, чем подумал. - Потому что она тоже здесь, - его огромные брови взметнулись в удивлении, подчеркивая мой неискоренимый идиотизм. - Ну и еще потому, что у меня здесь есть определенная работа. - Нет, я не то хотел спросить, я... Хотел спросить, почему тогда вы не вместе, если ты знаешь о ней, и она знает о тебе, и... - Не все так просто. - Марк Антоний помрачнел, и это новое выражение по-настоящему пугало. - Было бы прекрасно, если бы все могли делать именно то, что они хотят, но мир устроен не так. У каждого из нас есть своя задача, которую мы обязаны выполнить. Для всеобщего блага, если тебе угодно. Я мог бы... быть с ней, но это было бы неправильно. Он не сказал ни слова о семье, но я его понял. Сам я, наверное, никогда не смог бы поступиться своими чувствами ради кого-то другого. Тем более, если бы мои чувства были взаимны (а я был уверен, что это так в данном случае), и если бы все это длилось так долго. Собственно, я и не поступался. И куда это меня завело? Я закрыл видео, и моему взору предстала папка, в которой оно располагалось. Куча фотографий, среди которых обнаружилась даже одна в нижнем белье, явно предсвадебная фотосессия. Я покосился на Марка Антония, но на сей раз его взгляд не выражал ничего, и не был таким устрашающим. - Мы здесь не за этим, - он захлопнул ноутбук так внезапно, что я подскочил и облился. - Прежде чем ты вернешься, я обязан рассказать тебе, как обстоят дела. - Ты серьезно?! После того, как я сбросил его звонок и вырубил телефон? Убить меня хочешь?! - Если бы я хотел тебя убить, я бы это сделал, - совершенно спокойно заметил Марк Антоний. - Ты вернешься, расскажешь ему, где был, но не расскажешь, о чем мы говорили. Скажешь, что ты нашел ее, допустим. Его это удовлетворит, поверь мне. - Потому что...? Марк Антоний глубоко вздохнул и прикрыл глаза. Очевидно, я его утомлял. Я сам себя утомлял время от времени. - Послушай. Во время римских разборок параллельно шла другая война. Это началось задолго до появления Суллы, и закончилось спустя незначительное время после твоей смерти. Ваши боги проиграли, и отчасти этим обусловлены неполадки в системе воплощений. Новая система еще не была обустроена, а старая уже не работала, потому что просто некому было разбираться с душами. Поэтому некоторые из тех, кто в то время умер, не смогли попасть ни в свои загробные царства, ни в новое. Сулла это понял довольно быстро, разговоры о приходе Мессии ходили очень давно, а он умел слушать и, главное, слышать. Ясное дело, он решил, что, если кто-то смог разобраться с богами, то и на эту рыбку найдется рыба покрупнее. Догадываешься, наверняка, кого он считает такой рыбой. - Себя, что ли?! Выразительный взгляд Марка Антония оказался куда красноречивее слов. Я сделал большой глоток кофе. Даже с его самоуверенностью и непомерными амбициями все это выглядело весьма сомнительной авантюрой. - Императорская семья живет здесь с тех самых пор, поскольку сверху, как понимаешь, течение человеческой истории выглядит сумбурным. Ты наверняка сталкивался с этим. - Я вспомнил, как за один шаг в посмертии проносились целые года, и согласно кивнул. - Отсюда им проще корректировать деятельность соответствующих органов, принимать нужные решения и не забывать о том, что они несут ответственность за хрупкие человеческие жизни. Никто никогда не обещал рая на земле, люди сами должны его построить. Иногда представители императорской семьи пытаются направить людей по этому пути, но пока что... Пока что все эти попытки заканчивались неудачей. Я не могу знать, что творится у Суллы в голове, но план у него определенно есть. Я не знаю, каким образом он собирается убить их и здесь, и там, и собирается ли вообще, или ему достаточно лишь временно вывести их из игры. Но это определенно не то, что я могу допустить. Я уверен, что тебя такой расклад тоже не особенно устраивает. - Как ты верно заметил, - аккуратно проговорил я, тщательно подбирая слова. - Наши боги умерли, и никто не озаботился нашими душами. Почему мне должно быть не насрать? Марк Антоний улыбнулся. - Я спою тебе песню, а ты сам ответишь на свой вопрос. Это было предложение, от которого меломан во мне никак не мог отказаться. Я приручу тебя, терновник, Я приручу тебя, терновник. Я не палач и не любовник, Позволь, я приручу тебя. Я научу тебя, терновник Не жалить любящие пальцы. Не ранить преданные руки, А сердце доброе принять. Но если ты понять не в силах, Я не смогу спасти тебя. Мне жаль души твоей, терновник. Я не смогу спасти тебя. Твоя душа как плотный кокон, Твоя душа как плотный кокон, Твоя душа как плотный кокон, Закрыты двери, нет ключа. Любовь моя — тот ключ заветный, Любовь моя — тот ключ заветный, Любовь моя — тот ключ заветный, Она светла и горяча. Я призову всё настоящее, Всё доброе и драгоценное. Я призову всё настоящее, И клад души твоей спасу. Я хорошо помнил эту песню, но в акустике она звучала особенно пронзительно. Не было динамичных гитарных риффов, и каждое слово звучало во сто крат ярче. И достигало моего сердца. Я понял из этой песни, не по словам, а по звучанию, что у меня появился шанс, наконец-то, начать жить. И жить желательно достойно. Я мог вернуться к Сулле и рассказать ему правду, потом мы могли вернуться уже вдвоем и осуществить то, что он давно хотел сделать. Но в конечном итоге это нисколько не приблизило бы нас к его цели. Потом он с такой же легкостью избавился бы и от меня. Его желание достичь немыслимых высот никогда не было для меня тайной. Но я задался вопросом, что станет с этим миром, стань он Императором. Я слишком хорошо помнил, что происходило в Риме во времена его правления. Да, он многое дал. Но многое и отнял. И что-то подсказывало мне, что в этот раз он отнимет еще больше. И на этом не остановится. Не остановится, пока не завоюет все миры, какие только можно завоевать. Славные победы, которые мы могли бы одержать вместе, пронеслись перед моим мысленным взором за считанные секунды. Я видел себя на борту флагмана имперского флота, я видел себя за штурвалом истребителя, я видел себя командующим, я видел себя правителем множества удаленных миров, чьи виллы ломятся от трофеев и наград. И все это не принесло мне никакого удовлетворения. Я все еще не был готов отказаться от него совершенно, все еще не был готов окончательно принять противоположную сторону, ведь я почти ничего не знал о ней. Но я видел перед собой человека, который, в отличие от меня, изменился так, что я не узнал его ни по голосу, ни по песням. И мне нравилось то, каким он стал. Предыдущий Марк Антоний бесил меня и всех вокруг, он был амбициозным и довольно мерзким, пусть и талантливым. И он был способен на предательство. Человек, которого я видел перед собой сейчас, был его полной противоположностью. И для этого ему потребовалось... Не знаю, сколько точно лет, но явно меньше, чем мне. - Хорошо, - сказал я, наконец. - Я вернусь к нему. И я могу дать тебе слово... - Нет, не надо никаких слов. Никаких клятв. Просто возвращайся и помни о том, что я тебе сказал. Пока этого достаточно. - Мы еще увидимся? - это прозвучало несколько более жалобно, чем я хотел. - Конечно, если захочешь. У тебя есть мой номер. Но будь внимателен: Сулла наверняка будет за тобой следить. Я кивнул и хлопнул себя по бедрам, обозначая намерение уехать. Взгляд мой поневоле зацепился за накрытый тканью холст. Марк Антоний криво усмехнулся, встал и поманил меня пальцем. Когда холст обнажился, я не смог найти слов, чтобы выразить свои чувства. Это, безусловно, была она. Клеопатра. Темные волосы, но на сей раз не остриженные под каре, а волнами опускающиеся на плечи. Овальное лицо, узкие плечи, изящные кисти рук. Крылья за спиной - глубочайшего синего цвета, будто гладь океана. Каждое перышко прописано так, будто вот-вот встрепенется. За ее спиной возвышалась громадина в золотистой кирасе и алом плаще с такими же алыми крыльями. - Это Император? - поинтересовался я, заинтригованный тем, насколько любовно и скрупулезно были прорисованы мельчайшие детали в глазах, которые, казалось, следили за мной неотрывно. Марк Антоний молча кивнул. Несмотря на то, что я не получил вербального ответа, было очевидно, что персона Императора не вызывает в нем негативных эмоций, что было весьма странно, учитывая чувства, которые он питал к, по всей видимости, его супруге. До боли знакомый профиль с кустистыми бровями и окладистой бородой, сквозь который проступал облик того Антония, которого я все еще хорошо помнил, буквально излучал вполне искреннюю любовь к этому устрашающему мужику, черты лица которого вовсе не были по-иконописному мягкими. Я не мог припомнить, чтобы Антоний при моей жизни любил кого-то больше, чем самого себя, при этом не рассматривая секс в качестве причины взаимной приязни, так что находился в существенной растерянности, совершенно не зная, как на это реагировать. - Ты стал... Как будто монахом, знаешь, - неловко выдавил я. - Проповедником каким-то. Не то чтобы мне это не нравилось, совсем нет! Просто... - Непривычно, да? - Марк Антоний хулигански усмехнулся, и образ, который уже почти выстроился, мгновенно разрушился, заставив меня удивиться в очередной раз. - Я - это все еще я, Тит Лабиен. Просто я еще не достиг состояния покоя, и разные стороны моей души берут надо мной верх в разное время. В предыдущей жизни, когда Сулла достал меня, я прекрасным образом сочетал в себе довольно буйный нрав, воспоминания о котором должны быть свежи для тебя, и то, что ты называешь "проповедничеством". Он повернулся ко мне полностью, продолжая усмехаться, но взгляд его темных бездонных глаз из-под широких бровей был безулыбчив. И я вспомнил, где уже видел эти глаза. - Господи боже, да ты же Григорий! Ебена кочерга! Я открывал и закрывал рот, не зная, как еще на это отреагировать, пока он смеялся вполне доброжелательно, накрывая картину (иконой я не смог бы назвать этот холст, хоть работа и была выполнена, как кажется, в соответствии с канонами: было в ней что-то неправильное) тяжелой тканью. - Ты так мило удивляешься, - заметил он, забирая чашки со стола и всем своим видом показывая, что мне пора, - только потому, что не хочешь вспомнить собственные жизни. Между тем, там есть, о чем поговорить и чему удивиться. Спорить с ним я не стал. *** Когда я вернулся, Сулла расслабленно лежал в круглой ванне, наполненной ароматной водой, смягченной сразу множеством масел и украшенной лепестками цветов. Вообще-то он не очень любил все эти штуки, но напряжение подобные процедуры снимали прекрасно, поэтому приблизительно раз в месяц мы устраивали совместный водный вечер, выдавливая в ванну все тюбики, какие только удавалось найти. - Где ты был? - обманчиво спокойно поинтересовался он, когда я скинул тапки и переступил порог ванной, которую проще было назвать целым купальным комплексом. - Встречался с Марком Антонием, - я решил не отступать от намеченной легенды и вести себя так, как вел всегда. Сулла запрокинул голову, позволяя длинным волосам полностью напитаться водой, расплываясь вокруг его головы рыжими ручьями солнечных лучей. Сейчас я мог бы перерезать ему горло так же, как он перерезал горло Юлию. Это было бы весьма красиво. - О чем вы говорили? - поинтересовался он все тем же спокойным тоном, и лишь легкое дрожание его мизинца показывало, что ему трудно владеть собой. - О тебе, - я скинул халат, подошел к ванне и опустился на бортик, легко касаясь его руки кончиками пальцев. - О том, как ты пытался упокоить его в прошлый раз, но у тебя ничего не вышло. Сулла рассмеялся. Я завороженно следил за тем, как дрожит его кадык. Мне хотелось выгрызть его зубами. Всего лишь наклониться. Всего пара секунд - и все было бы кончено. Но по каким-то причинам я больше не мог так поступить. Даже если он вполне этого заслуживал. - О, да, - он открыл глаза и окинул меня долгим оценивающим взглядом. - Мне пришлось постараться. Он все не хотел помирать, знаешь... Да все ты знаешь, если уж вы обсуждали это. Тот период вообще оказался не самым удачным для меня: англичанам ничего нельзя доверить, ссаные чаехлебы... Все засрали. И с ним... И не только с ним. - Но в итоге ты все же его достал, - я нежно погладил его кисть, улыбаясь так, как улыбался бы раньше в такой ситуации. - Верно, но какой от этого толк? Как видишь, он снова здесь. Я запорол свой прошлый шанс, поэтому он оказался в твоем списке. - Уверен, что я смогу это сделать? Я встал только для того, чтобы избавиться от трусов, а затем осторожно, чтобы не расплескать воду, погрузился в ванну. Сулла подобрал ноги, я же, не смущаясь, закинул ступни на бортик ванны поверх его плеч. На его тонких губах появилась задумчивая улыбка. Он не мог не подозревать что-то. Я никогда раньше не поступал так: не сбрасывал его звонков, не выключал телефон, хоть и отсутствовал, бывало, по несколько дней. И, тем не менее, он не мог поймать меня на лжи, потому что я говорил правду. И действительно хотел его: тут хрен соврешь, мужской организм устроен таким образом, что все становится весьма очевидным при прозрачной воде и достаточной близости. - У меня не так уж много вариантов, - ответил он, наконец. - Я не могу этого сделать, потому что он меня ждет. А ты... Ты все еще можешь. - Но я не совсем понимаю, зачем, - я слегка согнул правую ногу и коснулся кончиком большого пальца его щеки. - Знаешь, у меня складывается впечатление, что ты рассказал мне не всю правду тогда. - А тебе нужна была правда? - искренне удивился Сулла, прикусывая мой палец и тут же касаясь его кончиком языка. - Я думал, тебе нужна была убедительная причина убить Юлия и навсегда закрыть этот гештальт. - Теперь я хочу слышать правду, - я не дал сбить себя с толку, хоть его ласковые покусывания и заставляли сконцентрироваться на том, что происходило чуть ниже живота. - Это долго, - Сулла вздохнул и опустился в ванне чуть ниже, помещая мой член между собственных ступней и начиная медленно ими двигать, вверх-вниз, вперед-назад, приласкать головку пальцами, мазнуть по яйцам, будто бы случайно задеть чувствительную зону под ними, повторить сначала. - Если бы ты не ходил как мешком пришибленный все эти годы, было бы проще, но ты вообще-то до хрена пропустил мимо себя. Если я сейчас начну рассказывать, мы угробим на это весь вечер, а у меня были другие планы... - И все равно, - моя решимость таяла, но я решил настаивать на своем до последнего. - Я должен знать правду. Иначе ты ничем не отличаешься от Юлия, а значит - я зря теряю время. На мгновение Сулла остановился и взглянул на меня по-настоящему удивленно. Ему и в голову, очевидно, не приходило, что я вообще могу их сравнивать. Однако мое замечание он счел справедливым, потому что быстро вернулся к своему занятию, мечтательно улыбаясь и легко касаясь пальцами собственного напряженного члена. - Что ж, я расскажу тебе краткую версию, а длинную мы оставим на потом. Итак, давным-давно, тысячи лет назад в привычное течение жизни здесь внизу решили вмешаться какие-то твари. Ну, это для нас они твари, для себя-то они, безусловно, освободители. Я понятия не имею, с чего все началось, но наши боги, которые действительно когда-то существовали, пытались отстоять свое право на жизнь, однако же, ничуть в этом не преуспев. В результате все они были истреблены. Так как этот процесс длился не один год, как ты понимаешь, под замес попали люди вроде нас с тобой. Наших жнецов уже не было, а новые еще не появились, и мы оказались будто бы за бортом. Я быстро сообразил, что с этим делать, а вот ты что-то затупил. - Но разве не все люди тогда должны были оказаться, как ты выражаешься, за бортом? - Хорошее замечание, - Сулла вознаградил меня весьма сладострастным взглядом, его щеки алели неровными пятнами, что говорило о том, что он близок к разрядке. - Поначалу так и было, и небожители быстро просекли это. Некоторые из них спустились, чтобы лично контролировать исполнение своих же собственных законов. Иногда система все еще лагает, но уже не так критично, почти доведена до автоматизма. - И как это приближает нас к правде о том, зачем тебе идти по этим спискам? Я что-то не вижу, чтобы наличие этих людей здесь как-то вредило мирозданию, как ты говорил изначально. Да, это баг системы, но, если я тебя правильно понял, он и так будет своевременно устранен, без нашего вмешательства. - Верно, - Сулла запрокинул голову, тяжело дыша, его движения становились все более рваными и резкими, но мне это даже нравилось. - Но ты упускаешь из виду, что эта ситуация открыла для меня лично. Почему, ты думаешь, на отдельно взятой планете, коих в мироздании невероятное количество, существует система загробных миров, в которых мы существуем, сбросив свои мясные скафандры, а потом возвращаемся обратно, забыв обо всем? Часть из нас - всего лишь корм для богов, да и для небожителей тоже. Вот только едят они не наши тела или души, а нечто более вкусное: наши эмоции, наши чувства, нашу веру в них, это колоссальный выброс энергии: все эти массовые молитвы... В особенности, когда все вокруг объято огнем... А часть из нас... Всего лишь фоновый шум, чтобы заглушить... Голоса... Бездны... Он больше не мог говорить, и я сжалился над ним. Он уже сказал мне все, что я хотел услышать, поэтому я сменил положение, перебравшись к нему и обхватив наши члены ладонью. Сулла припал к моим губам благодарным поцелуем, который на этот раз не был излишне глубоким или влажным. Гортанно постанывая мне в рот, он бесстыдно толкался мне в руку, оставляя на плечах и спине саднящие царапины. Я кончил раньше, но его искреннее наслаждение каким-то образом захватило и меня, продлив удовольствие. Он еще мотал головой, восстанавливая дыхание и пытаясь проморгаться, когда я выдернул пробку, спуская воду, и включил душ. Вода оказалась ледяной, и он принялся смешно отфыркиваться, стараясь закрыться от редких струй, долетавших до него, руками. В этот момент я все еще любил его, как раньше. Но какая-то часть меня уже чувствовала, что так, как раньше, уже никогда не будет. Обтирая его ароматной губкой с каким-то дорогущим гелем и оставляя мягкие поцелуи на его плечах и шее, я говорил, что он прав, и что человечеству давно пора вернуть себе право самостоятельно выбирать, как жить и что делать. Но я не верил в то, что я говорю, и меня спасало только то, что он только что кончил и вообще не слушал, что я ему говорю. Ему больше важна была интонация, по которой он определял, что я на его стороне. Вот только это было не совсем так. Впрочем, не был я и на стороне Марка Антония, хотя... Я вообще слабо представлял, на чьей он стороне. Что-то подсказывало мне, что истина где-то посередине. С одной стороны, позиция Сулла имела смысл. Ощущать себя кормом или банальным шумом, что обесценивало любую попытку найти в этой жизни хоть какой-то смысл, было не очень приятно. С другой стороны, рассказ Марка Антония об императорской семье, которая все это время жила здесь, среди нас, разделяя с нами все тяготы и неприглядные особенности человеческой жизни, все еще жил внутри меня. И я понимал, что все не так однозначно. Я должен был встретиться с Клеопатрой. Должен был лично поговорить с ней. И узнать, что было такого в ней, что Марк Антоний пожелал сначала бросить весь мир к ее ногам, а затем переменился настолько кардинально, что это до сих пор не укладывалось у меня в голове. Я должен был узнать еще одну точку зрения, чтобы сделать свой окончательный выбор. Ясное дело, встретиться с ней будет непросто, совсем непросто. Но я был уверен, что у меня получится. Но сначала... Сначала мне надо было вспомнить, чем я занимался все эти годы и вернуть себе себя самого. В голове помимо моей воли всплыли строки одной из самых тяжелых для меня песен: я послушал ее полностью всего лишь раз, а затем неизбежно проматывал, настолько она была... тревожна. Я хотел было отмахнуться, как и всегда, но слова звучали в моем сознании особенно громко и отчетливо. Я понял с неотвратимостью пробуждающегося сознания, что мне впервые за пару тысяч лет действительно страшно. Я слышал отчетливый крик моих неизбежных врагов. Но, мне очень хотелось пройти эти десять шагов. Тот, кто покинет свой дом, - беззащитен от "новых Богов". Ты должен готовиться к смерти за десять шагов.