Светя другим, сгораю сам/Aliis inserviendo consumor

- Здесь остановите, пожалуйста. Александр сам не знал, что заставило его остановить такси и выйти в жаркое питерское чрево, тут же слизнувшее приятную кондиционированную прохладу. До съемной квартиры оставалось еще несколько кварталов, но почему-то именно здесь, в каком-то полузаброшенном проулке он ощутил знакомое жжение между лопаток. Так бывало каждый раз, как от него требовалось особое внимание к деталям. Щенок почел за благо ни о чем не спрашивать, с немым укором копаясь в багажнике и вытаскивая на свет божий многочисленные сумки и одиозный арбуз, который ему предстояло нести теперь столько, сколько Александр сочтет нужным. Взялся за гуж - не говори, что не дюж. Это, собственно, и его касается. Он подошел к грязноватой витрине какого-то магазина и с удивлением отметил, что его угораздило выгрузиться напротив какой-то музыкальной лавчонки. Занятно. Дождавшись, пока мелкое недоразумение выгрузит все пожитки, Александр смерил его долгим взглядом, неопределенно повел подбородком и вернулся к созерцанию витрины. Когда-то давно он отличался вполне сносным слухом. Как и многие - играл на рояле. Даже пел, бывало. Многие тогда развлекались аналогичным образом. Стайки тонких дам, готовых влюбиться в кого угодно, лишь бы разогнать всегдашний сплин, сопутствовавший высоким сборищам, полупустые бокалы с шампанским на крышке рояля, влажные клавиши, пальцы скользят, но никто не замечает этого. Всем весело, все смеются, переговариваются тихонько друг с другом. Одна светлая головка с изысканными завитками склоняется к другой: "Полярный петь будет". Конечно, он не может им отказать. Не тогда, когда в спину ему высверливает влажный взгляд всезнающих глаз. Где-то теперь она, женщина, звавшая его химерой в адмиральском мундире? Знавшая, что скрывается за облупившимся фасадом когда-то красивого породистого лица, и все равно любившая... Вероятно, в секторе покоя. Там ей самое место. Щенок назойливо топтался чуть позади, будто нарочно попадая в поле бокового зрения. Хотелось, чтобы он ушел, наконец, осознав, что ему здесь не рады. Но надежды отделаться от соглядатая императрицы не было никакой: его появление, конечно же, не было случайным. Он сам мог верить в то, что его решение принадлежало исключительно ему, однако Александр понимал, что без едва ощутимого влияния императрицы здесь не обошлось. Она умела манипулировать людьми и не только, всякий раз добиваясь в точности того, что ей было нужно, притом так, что никому и в голову не приходило, что его дергают за ниточки. С ним она поступила точно так же. Впрочем, по мере того, как Забвение отступало, он начинал понимать мотивы тех или иных ее поступков. - Хочешь прикупить себе гитару? - подал голос щенок, как всегда, расслабленный и до тошноты дружелюбный. - Феликс будет в восторге. - Помолчи. Александр сам не знал, почему позволяет мелочи обращаться к себе на "ты", и почему сам продолжает "тыкать" с упорством человека, допустившего ошибку, но не желающего это признавать. Следовало сразу поставить его на место, сразу же, как он только допустил подобное панибратство. Однако тогда Александр был слишком занят, чтобы отвлекаться на подобные условности. Теперь уж поздно было... Вероятно, щенок празднует свою победу, надеясь, что ему удастся вынюхать что-нибудь особенное и получить благодарность сестрицы. Всё крутилось вокруг нее, и все крутились, изнывая от жажды получить хоть толику внимания, хоть самый презрительный из всех ее взглядов, хоть намек на поворот головы. Феликс - и тот развесил уши и с радостью скушал все, что она могла ему скормить. А ведь образованный человек, борец с режимом, ощетинившимся против него всеми своими закостенелыми раздобревшими, а потому особо опасными генералами, жандармами, кровожадными казаками, застенками, промозглостью стен... Умнейший из умных, храбрейший из храбрых, надежнейший из близких - и тот пал жертвой кобальтовых глаз. Впрочем, должен же быть у него хотя бы один недостаток. - Зачем мы здесь вышли? - щенок обнаглел окончательно и дернул Александра за рукав белоснежной сорочки, вызвав полный недоумения и нарастающей ярости взгляд. - Стоим посреди дороги как идиоты, внимание, между прочим, привлекаем! - Привлекать внимание своим идиотизмом - твое естественное состояние, - тихо ответил Александр, аккуратно отцепляя от рукава пальцы барона. - Будь добр, сделай над собой усилие и заткнись. Щенок надулся и явно затаил обиду, но сейчас это волновало Александра в последнюю очередь. Меж лопаток не просто жгло, а по-настоящему полыхало, причиняя практически ощутимую боль. Сделав вид, что убирает вещи с дороги, Александр огляделся. - Ты знаешь, куда пошел Антоний после вашей встречи? - тихо поинтересовался он, уловив движение в одном из проулков. - Понятия не имею, у него была какая-то встреча, возможно по нашей теме. - Вижу. Человек, с которым Антоний встречался в кофейне, примостившейся чуть поодаль от старого музыкального магазина, шел быстро, словно опаздывал. Он и опаздывал: Александр ощутил это, потянувшись к нему по тонким трещинкам в ткани мироздания. - Лабиен. - Иди ты! - щенок подобрался и ловко выцепил смартфон из брюк, что характерно - не своих. - Ты будешь полтора часа тут копаться, а нам тачка нужна. - Не такси, - процедил Александр, едва сдерживаясь, чтобы не залепить барону затрещину. - Просто арендуй машину. - Время потеряем. - Я его не упущу. - Да его не видно уже, черт! - Я его вижу. - Да он... - Я. Его. Вижу. Александр медленно повернулся, сдерживаясь изо всех сил. Бездна бушевала в нем, стремясь найти выход. Иные встречались с ней, называя этот период "штормом". Счастье, что при людях ему до сих пор удавалось сохранять человеческий облик. Он действительно видел Лабиена точно так же, как видел корабли противника в кромешной тьме или плотном тумане. Как видел с неотвратимостью рока, что бежать через Монголию - глупо, а поддаваться тихому шепоту тьмы - еще глупее. Все это щенок, очевидно, увидел в его глазах, потому что мгновенно заткнулся и принялся копаться в телефоне. Сообщив, что он нашел машину, но за ней надо сгонять, барон припустил подальше с такой скоростью, что и без авто справился бы с преследованием: жаль, не успел Александр ему направление задать. Что ж, ожидание требовалось как-то скрасить. Убедившись, что на богом забытой улице больше никого нет, и вещи никому не нужны, Александр открыл скрипучую ветхую дверь магазинчика и вошел внутрь. Он действительно купил гитару. Не известно, насколько в восторге будет Феликс, который должен был приходить в себя после его необдуманной выходки, но возвращению хрупкого равновесия эта вещь определенно поспособствует. Ставить рояль в однокомнатной квартире было негде, как и вряд ли это было целесообразно. А гитара... Презабавно он, наверное, будет смотреться с ней. - На заднее сидение брысь, сидишь тихо и не мешаешь. Щенок на сей раз согласился без слов, быстренько побросал шмотки в машину и устроился сзади, даже пристегнулся на всякий случай. Авто резво тронулось с места, безошибочно следуя за Лабиеном. Он, конечно же, не ушел далеко, несмотря на то, что вызвал такси через сотню метров от кофейни: его след ощущался почти физически. И был отчего-то знакомым. Александр выжал из тачки все, на что она была способна. Встретились на повороте. Лабиен готовился перейти дорогу. Очевидно, он вышел из такси раньше, чтобы даже случайно не показать никому, где живет. Машина входила в поворот довольно резко, Александр ощутил запах жженой резины, щелкнула мысль о том, что придется доплачивать за нанесенные автомобилю увечья. Щенок на заднем сидении разве что слюни не пускал от восторга: послал боженька любителя быстрой езды и теорий заговора. Лабиен отступил, поднял взгляд в естественном желании посмотреть на того дебила, которому пришло в голову так топить в довольно плотном потоке. Это лицо Александр уже видел. Вместо Лабиена на него смотрел Владимир Оскарович Каппель, об ужасной кончине которого он узнал значительно позже, чем мог бы. Талантливый кавалерист, преданный генерал, приятный собеседник и просто верный товарищ - как ему раньше не пришло это в голову? Вероятно, Забвение касалось и этого тоже. Александр ловко лавировал в потоке, вызывая ненависть автовладельцев неуместным лихачеством, но остановиться он не мог. Не сейчас. Если бы только он остановился, если бы только ощущение полета прекратилось, Бездна прорвалась бы к чертовой матери, сожрав сначала авто вместе со щенком, а потом с десяток аналогичных забавных железок со свежим мясом внутри. Он знал, как и зачем применяют Забвение. Феликс прочел ему отдельную лекцию на эту тему в один из первых дней совместной работы. Забвение применяют к душам, которые записаны на перерождение, чтобы память о предыдущих жизнях не мешала им нарабатывать новый опыт и отрабатывать долги. Также Забвение применяют в случае, если было зафиксировано вмешательство, санкционированное или нет, чтобы скрыть этот факт от человечества. Почему Забвение было применено в его отношении, Александр понимал прекрасно. Действия императрицы были слишком импульсивными, слишком лихорадочными, и от Королевства не осталось бы ровным счетом ничего, если б они этого не сделали. Но зачем было применять Забвение к Каппелю, который, как теперь стало известно, до этого помнил вообще все свои жизни? Неужто кто-то попался ему на пути непосредственно перед смертью? Неужто кто-то подготовил его смерть? Но зачем? Зачем? Яркими всполохами мерцали перед невидящим взором предсмертные слова "как я попался", о которых Александр узнал уже много позже, восстанавливая информацию о том, что было "после". Попался кому? И зачем? Авто вошло в очередной крутой поворот, снова запахло жженой резиной, послышался чей-то отборный мат. Девочка, девочка... За это император по головке тебя не погладит. Ни в одной поправке, принятой твоими усилиями в последние годы, нет разрешения на убийство людей. На двойное убийство, если помыслить логически. Убрав Каппеля, она тем самым подписывала Александру смертный приговор, предварительно договорившись с Феликсом, который должен был проследить за исполнением. Каков пассаж. Александр остановил авто, повинуясь очередному импульсивному позыву. Щенок выкатился из салона и рухнул на землю: его рвало. - Я знаю, где он живет. - Александр открыл багажник, извлек бутылку с потеплевшей водой из ближайшей сумки и стал поливать щенку голову тонкой струйкой. - Сейчас туда ехать бессмысленно и опасно, но в течение суток - весьма полезно. Готов поспорить, Сулла тоже там. - Даже если и так, - барон отплевался, отобрал бутылку и стал жадно пить. - Мы не можем просто арестовать Суллу, по действующим законам мы должны взять его с поличным. Сам факт того, что они живут вместе, не дает нам права вмешиваться в их жизнь. - Очень удобные у вас законы, - Александр оскалился, не в силах больше сдерживать эмоций. - Когда вам удобно - можно вмешиваться, как угодно. - Я никогда не преступал закон. - Я и не о тебе говорю. Будто вокруг тебя одного мир крутится, подумай-ка, каков щенок! - Прекрати так меня называть, ты мне не отец. - Да и слава Богу, если он вообще существует! Не хватало еще породить такое недоразумение, позора не оберешься, как твой батюшка не убился только. Ах, погоди, ведь именно это он и сделал, не так ли? Или еще хуже: задолбался терпеть вашу непроходимую тупость и удалился в добровольное изгнание, да так, что вы до сих пор его найти не можете! - Не смей так говорить о моем отце. Манфред сказал это абсолютно спокойно, улыбаясь так же, как и всегда: тем неожиданнее был выпад, поразивший точным попаданием в солнечное сплетение. Александр выдохнул, усмехнулся, сдержал порыв вцепиться в плечо и вырвать здоровенный кусок. Не время и не место для подобного рода разговоров. Что ж, парень хотя бы частично догадывался, что он из себя представляет, и все равно втащил. Это заслуживало хотя бы незначительного уважения. - Предлагаю выпить, - миролюбиво предложил он, поднимая руки ладонями вверх. - Денек выдался тяжелый, нам всем нужно обмозговать произошедшее, особенно тебе. - Феликс не разрешит. - Есть идея. - Почему я не удивлен... - К твоему сведению "знать" - вовсе не означает "практиковать", молодой человек. Значит, так. Дуй в ларек, бери... - Александр окинул арбуз внимательным взглядом. - Пару литров рома. В аптеке купишь шприц. Будем делать коктейль "больной ублюдок". - Но... Тебе не кажется, что будет невежливо жрать арбуз и не делиться с Феликсом? С учетом его размеров. - Конечно, это будет совершенно невежливо, - Александр хищно ухмыльнулся. - Мы обязательно поделимся. Давай, давай, ты же не хочешь пропустить такое зрелище. Или тебе надо отпроситься у мамочки? Манфред вспыхнул и, круто развернувшись на каблуках, ломанулся в сторону ближайшего магазина. Столько лет пацану - а все еще ребенок. *** До дома добрались ближе к ночи. Сначала надо было закончить приготовление коктейля, а это требовало времени и сноровки. Два литра рома никак не хотели помещаться в арбуз, у которого, вообще-то, был собственный сок, поэтому Александру пришлось прибегнуть к простейшей алхимической практике, попросту заменив естественный арбузный сок алкоголем. Для этого, конечно же, пришлось сгонять за дополнительной порцией рома. Есть такую гадость, впрочем, было бы совершенно невозможно, так что Александр пошел на некоторую хитрость, придав рому вкусовые свойства арбузного сока. Этот фокус в академии королевства не изучали: он шел в комплекте с принцем Самаилом, любившем крепкие напитки и не любившем попадаться на их распитии. Щенок наблюдал за его действиями с особым интересом. Наверняка потом доложит сестрице. Ну и пусть: вмешательством в человеческую жизнь это назвать нельзя, никаким законам не противоречит, да и вообще при должном уровне подготовки с этим мог справиться даже ученик начальной школы. Конечно, Александр хорошо знал, что Манфред не из тех, кто докладывает о каждом шаге. Ему как раз можно было доверять. Однако он испытывал какое-то иррациональное отторжение с первого дня знакомства. Возможно - потому, что Манфред получил должность, за которую он сам боролся, как ему казалось, весьма успешно. И на которую, как выяснилось позже, у него не было никаких шансов изначально, просто потому, что его физические свойства вызывали опасения. Как можно доверять имперский флот существу, которое может направить его против тебя? Все логично. Было бы, если бы хоть одна сволочь додумалась объясниться с ним, а не скрывать истинные причины тех или иных решений. Размышляя таким образом, Александр открыл дверь своего нового дома с поистине зверским выражением лица. Сколько еще им предстоит здесь околачиваться? Ясно, что дело не только в Сулле. После всего, что с ними случилось, единственный способ вернуться обратно - умереть. И что они должны сделать? Поубивать друг друга? Или королевство пошлет для этого специально обученных солдат? Или, что еще хуже, им придется провести здесь целую человеческую жизнь, занимаясь никому не нужным идиотизмом в тщетных попытках не сойти с ума? От этой мысли Александра передернуло. Конечно, у такого исхода было одно значительное преимущество, однако он сильно сомневался, что преимущество останется в этой квартире, узнав о такой оказии, а не умчится в свою любимую Польшу. - Господи, - Феликс стоял в коридоре с чашкой, которую Александр видел у него еще утром. - Я уж собирался обзванивать агентов. Где вы были так долго? О, Манфред! Императрица знает, что ты здесь? - Ага, я ей написал, - беззаботно ответил щенок, вваливаясь в квартиру и молниеносно разуваясь. - Днем еще, когда стало ясно, что задержусь. - Учитесь, Александр Васильевич. Даже ребенок знает, что надо предупредить, если задерживаешься. - Не до того было! - огрызнулся Александр. - Сначала этот... малолетний дебил вымотал мне все нервы, а потом мы засекли Лабиена. Теперь мы знаем, где он живет. Но сейчас идти туда бессмысленно. Можете написать своим агентам, пусть поставят наблюдение, координаты я сообщу. - Прекрасная новость. Феликс скрылся на кухне. Александр проводил его задумчивым взглядом. Его голос звучал довольно рассеяно, да и выглядел он не лучшим образом. Неужто до сих пор переживает из-за глупой выходки? Щенок тоже это заметил и теперь лупил свои огромные небесные глаза с немым вопросом. "Что случилось?" - спросил он одними губами. Александр продемонстрировал зубы. Щенок понимающе покивал, но глаза у него заблестели любопытством пуще прежнего. Мерзкая маленькая прилипчивая дрянь. И сожрать нельзя, и терпеть невозможно. Возможно, иррациональную ненависть вызывала сама его сущность. Миленькое ангелоподобное существо, которое даже косячит мило. Все его любят, все им восхищаются, а если и ненавидят, то с такой страстью, с какой и к любовницам не бегут. Конечно, Александр не думал, что все давалось ему легко. Но что всю дорогу этой мелочи дули в жопу - факт. Который не мог не раздражать. Вот, что значит, без отца растет ребенок. Придав ожидавшему подробностей щенку нужное направление легким пинком, Александр убедился, что все вещи на месте, закрыл дверь и стремительно вошел на кухню. Арбуз возлежал на столе, освещенный белым светом мощной лампы. Феликс стоял над ним с огромным ножом, чуть наклонившись и оценивая масштабы привалившего счастья. Щенок сидел на подоконнике и беспечно болтал ногами. - Здесь нечего думать, Феликс Эдмундович, - Александр зашел поляку за спину и взял его руки в свои. - Берете и режете. И куда делись его планы по нормализации ситуации? Надо было куда-нибудь сесть, ну хотя бы предложить свою помощь, но не вытворять нечто подобное сразу после того, как Феликс уже пережил нападение со спины, отбить которое ему не удалось. Манфред на подоконнике весь обратился в слух и зрение: какого, спрашивается, черта он позволил себе такое при ребенке? Вероятно, сказывалась усталость или общий градус напряжения. Или запах, с которым ничего нельзя было сделать. Удушающий аромат сирени и моря. Там, наверху, Александр его не чувствовал: помогало Забвение и другие не совсем легальные вещи, которые с ним сделали. Впрочем, за это он был даже благодарен, иначе от ароматов чужих душ у него точно поехала бы крыша. Но здесь... Находиться с поляком в одном помещении было практически невозможно. Сначала запах ощущался слабо, но с каждым часом становился все сильнее. Утром Александр сказал, что хотел бы попробовать эту душу на вкус, но здесь он несколько лукавил. Чего он действительно хотел - так это попробовать на вкус бархатистую кожу. Что он, собственно, и сделал. Арбуз закряхтел и развалился на две части, сияя алым нутром. От Феликса исходил ощутимый жар, будто Александр открыл дверцу духовки, шпарящей на все 360. Он был горячее раскаленного воздуха в комнате, которая еще не успела проветриться. Горячее капота машины, простоявшей под палящим солнцем целый день. Горячее самого солнца. Хотелось прижаться щекой к застывшей спине, чтобы этот жар проник в самую глубину его естества, растопил всегдашний лед и справился с болью, которая терзала его до сих пор. - С кусочками справитесь? Или с этим вам тоже нужна помощь? Александр наклонился, будто стараясь заглянуть Феликсу в лицо, мазнув щекой и губами по плечу. На подоконнике тихонько пискнул щенок, очевидно, пытавшийся что-то сказать, но не нашедший в себе на это сил. С позиции Александра сложно было разобрать выражение лица поляка, который все еще сжимал в руках нож, глядя на него застывшими льдистыми глазами. - Пожалуй, - хрипло проговорил Феликс, - я справлюсь сам. Александр пожал плечами и неохотно отпустил руки поляка, которые тут же пробила мелкая дрожь. Нет, так дело не пойдет. Отойдя к раковине, чтобы смыть алкогольный сок, Александр потянулся к Феликсу так же, как до того к Лабиену. Страх лежал на поверхности. Сейчас это было самое сильное чувство. Но... Александр провел языком по зубам, смакуя вкус чужого страха. Феликс не боялся, что его съедят, и не боялся его лично. В чем тогда причина этой нервозности? Под страхом растекалось теплой рекой удовольствие и... возбуждение? Только после этого коктейля можно было нащупать остатки стыда и смущения. Манфред эмоционировал довольно мощно, перебивая вкус, так что исследования пришлось прекратить. Дождавшись, пока арбуз будет аккуратно нарезан и разложен по тарелкам, Александр уселся за стол и с наслаждением откусил крупный кусок. Сейчас спасительный дурман алкоголя был ему нужнее, чем в момент, когда вся эта авантюра задумывалась. Манфред принялся за арбуз с невероятной прытью. Его, в общем-то, можно было понять. Традиционно считалось, что в королевстве, как в Советском Союзе, секса нет, и в большинстве своих человеческих воплощений щенок транслировал именно эту идею, лишний раз подкрепляя свою ангелоподобность и вызывая священный трепет в сердцах людей. Не удивительно, что от картины, которую он только что лицезрел, ему захотелось поскорее нажраться и забыться тревожным сном. - Дитя мое, ты, может быть, хочешь поужинать? - тепло поинтересовался Феликс. - Одним арбузом сыт не будешь. - Он не голоден, - фыркнул Александр. - На улице еще жарче, чем тут, мы чуть не расплавились. А этот арбуз, чтоб вы знали, он нес на своих холеных ручках полдня, так что его прыть вполне обоснована. - Вы заставили его тащить эту тяжесть? Бедный мальчик! - Если б вы знали, во сколько эта необязательная часть программы нам обошлась, вы бы его заставили съесть арбуз целиком, не прерываясь на известные нужды. Феликс открыл рот, чтобы в очередной раз озвучить некое возражение, но Александр воспользовался этим и ловко воткнул арбузную мякоть достаточно глубоко, чтобы поляк сразу принялся жевать. Манфред издал нечленораздельный звук, привлекая внимание к своей персоне. Очевидно, жара и духота значительно ускорили процесс арбузного опьянения. Ну и, вероятно, пить щенок все-таки совершенно не умел. - Гитара, - Манфред воздел указательный палец, многозначительно глядя куда-то в пространство. Петь Александру совершенно не хотелось, тем более в компании пьянющей мелкой гадины, но - делать нечего. - То есть, арбуз у вас необязательная часть программы, а гитара - обязательная? - строго поинтересовался Феликс. - Хотелось бы знать, что в результате стоит дороже. - Арбуз, простите, весь в толчок выйдет, а гитара надолго. - Еще неизвестно, не угроза ли это в вашем случае! Александр встал. Поляк успел съесть не меньше него, однако, что называется, ни в одном глазу, тогда как самого Александра начинало уютно качать. Самое время для песен: потом гитара будет годна только на то, чтоб ее разбить. Вернувшись спустя каких-то пару минут, он обнаружил Манфреда слегка протрезвевшим: очевидно, щенок не собирался пропускать ни секунды представления и благоразумно облился холодной водой. Феликс сидел так же прямо, как и до этого, и не выказывал никаких признаков опьянения, хотя горка арбузных корок перед ним значительно выросла. - Даже не знаю, что спеть нашей дорогой публике, - издевательски протянул Александр, подкручивая колки. - Предупреждаю сразу: концерта не ждите, а то знаю я вас, весь арбуз сожрете. - Хочу "Звездочку", - неожиданно тихо попросил щенок, глядя на Александра самым умильным из всех своих взглядов. Спорить сил не было, тем более, что запасы арбуза действительно начинали редеть. Перебрав струны, Александр склонил голову к плечу, задумавшись над тем, как вообще аккомпанировать себе в этой песне. Он слышал ее только раз в покоях императрицы, и не очень хорошо помнил аккорды, зато хорошо запомнил текст. Феликсу тоже должно понравится: детские песни всегда были ему по душе. С неба звездочка скатилась И сказала, чуть дыша: «Я влюбилась в Самуила, В Самуила Маpшака. Я давно его искала, Все моталась, все летала, Лет пpошло уже немало, Hаконец-то нашла! Он один мне всех доpоже, Он не мальчик, ну и что же, Я ведь тоже не девица, Слава Богу, мне семнадцатый век». Песенка была довольно легкая и веселая, так что напряжение, которое витало в воздухе, постепенно сошло на нет. Феликс откинулся на спинку стула и прикрыл глаза, улыбаясь. Следовало похвалить щенка за такой выбор, у самого Александра настроение было довольно странное. Он вряд ли смог бы выбрать подходящую песню сам: настолько сильно действовал на него удушливый аромат сирени и моря, перебивавший все другие запахи и оставлявший только одно желание: обладать тем, от кого он исходит. В прошлый раз он погорел на том же. Никакая несгибаемая воля не могла противостоять инстинкту, возникшему раньше, чем сформировалась эта планета. На космических расстояниях только чувствительность к запаху души могла помочь не сдохнуть в одиночестве и не потеряться окончательно, но в условиях крайне ограниченного территориально мира эта особенность превращалась в пытку. - Вот все-таки Антония за многое можно не любить, - философски проговорил Манфред, который знал о нелюбви к Антонию больше остальных, - но песни у него, что надо. - Согласен, - Александр постучал по инструменту подушечками пальцев, раздумывая, чем бы порадовать Феликса, который, кажется, начал засыпать. - Веселенькое у нас было, давайте теперь... ну не знаю. Czerwone jagody Wpadają do wody Powiadają ludzie Że nie mam urody. Феликс открыл глаза и взглянул на Александра с удивлением и растерянностью. Он никогда не выказывал сожаления о том, что невольно отказался от какой бы то ни было расовой принадлежности, став главой службы безопасности королевства, для которой раса на тверди была только одна: человеческая. Однако Александру его чувства в этом смысле были предельно ясны даже при условии, что он не мог их учуять. В конце концов, оба они стали предателями для своего народа, каждый по-своему. И боль в связи с этим тоже была у каждого своя. Urodo, urodo Gdybym ja cię miała Miałabym chłopca Jakiego bym chciała. Почему он выбрал именно эту песню? Александр знал немало польских песен. Вопреки тому, что он говорил Феликсу при каждом удобном случае, ему нравилось звучание этого языка, его самобытность, тепло, от него исходящее. Почему было не выбрать более отвлеченную? Какую-нибудь такую песню, которую нельзя было бы принять за выражение его собственных чувств. Даже щенку все ясно. Впрочем, Феликс всегда проявлял удивительную глухоту и слепоту ко всему, что касалось его лично. Разве до сегодняшнего дня Александр никогда не демонстрировал своего особого отношения? Разве оно появилось исключительно из-за аромата сирени и моря? Конечно нет. Просто теперь игнорировать это уже было невозможно. Lecz mi matuś rzekła Córuś moja droga Przecież masz majątek Na co ci uroda Феликс закурил. Лавандовый дым потянулся к открытой форточке, но за окном не было ветра, и потому он лишь обозначил свое движение, постепенно заполняя кухню. Щенок снова перебрался на подоконник и нахохлился там как голубь, разморенный жарой, духотой и алкогольным арбузом. Александр мог представить его усталость: человеческое тело не рассчитано на такие нагрузки, и он сам не валился с ног только потому, что никогда не был человеком в полной мере. Даже будучи неразумным младенцем. Просто до определенного момента он еще не догадывался об этом. А потом... Потом он продолжил играть по правилам, потому что так было правильно. И, вероятно, только поэтому королевство приняло его на службу. Император умел ценить внимательное отношение к законам, которых Александр тогда даже не знал. Песня кончилась, и на кухне воцарилась тишина, прерываемая тихим дыханием спящего Манфреда и шипением горящей самокрутки. - Парень уснул, - проговорил Феликс тихим несколько сдавленным голосом. - Отнесем его в комнату? Жалко. - Жалко у пчелки, - огрызнулся Александр, ожидавший вовсе не такой реакции. - Вам нужно - вы и несите, я свое уже отработал. Феликс пожал плечами, встал и аккуратно подхватил щенка под колени, прижимая к груди как родного сына. Вопреки количеству арбузных корок на его тарелке, поляк шел совершенно ровно. Заговоренный он от алкоголя, что ли... Сам Александр уже давно плавал в теплом алкогольном тумане, чем отчасти и объяснялся его выбор песни. Время почти остановилось, став таким же тягучим, как этот жаркий день, и прикосновение Феликса к плечу вышло неожиданным. Прошло всего несколько минут, но Александру казалось, что он уже вечность сидит на кухне в одиночестве напротив останков арбуза с гитарой, легкий стан которой стал внезапно невыносимо тяжелым. - Я уложил его на кровать, - отчего-то смущаясь, проговорил Феликс. - Хотел на кресло, но ему там тесно. - Тесно ему! - Александр хотел встать, но рука поляка оказалась неожиданно сильной и удержала его на месте. - Будете спать на полу, кресло я вам не отдам. - Нет никаких проблем, лягу с Манфредом. - Ему же тесно, - саркастично парировал Александр, безуспешно пытаясь заглянуть поляку в лицо и выяснить, о чем он думал, когда принимал такое идиотское решение. - Ничего, в тесноте - да не в обиде. - Вот из-за того, что вы все ему в жопу дуете, он и растет таким безответственным идиотом! - на сей раз Александру удалось сбросить руку Феликса, но вставать он все равно передумал, ограничившись лишь злобным нападением на остатки арбуза. - Александр Васильевич, вот скажите мне, - Феликс сел, отставил свою тарелку в сторону и сложил ладони конусом перед собой, - если вы позволите себе... ну, пусть не любить кого-то, но хотя бы хорошо к нему относиться, мир схлопнется? Этот вопрос застиг Александра врасплох. Хотелось отвесить поляку хорошую такую затрещину. Во-первых, строгость в воспитании не ставит крест на хорошем отношении. Александр считал, что, чем строже отец к ребенку, тем выше его авторитет, и тем лучше усваиваются наставления. Феликс же, в свою очередь, практиковал, по его мнению, излишне либеральные отношения с детьми. Конфликт на этой почве, конечно же, был неизбежен. Но как, как у него язык повернулся подобрать такую формулировку после всего, что произошло хотя бы только что, не говоря уже обо всей истории их длительного сотрудничества? Все эти слова застряли в горле, теснимые горьким разочарованием, почти обидой. Если бы он начал говорить сейчас, наверняка разозлил бы самого себя в процессе и впал в свое обычное "штормовое" состояние, и ничем хорошим это не кончилось бы. Поэтому Александр снова перебрал струны и откинулся на спинку стула. Мне жаль, что тебя не застал летний ливень В июльскую ночь, на балтийском заливе… Не видела ты волшебства этих линий. Волна, до которой приятно коснуться руками, Песок, на котором рассыпаны камни, Пейзаж, не меняющийся здесь веками. Мне жаль, что мы снова не сядем на поезд, Который пройдет часовой этот пояс По стрелке, которую тянет на полюс, Что не отразит в том купе вечеринку Окно, где все время меняют картинку, И мы не проснемся на утро в обнимку... Поздно… ночью… через все запятые дошел наконец до точки. Адрес. Почта. Не волнуйся, я не посвящу тебе больше ни строчки. Тихо. Звуки. По ночам до меня долетают редко. Пляшут буквы. Я пишу и не жду никогда ответа. Мысли. Рифмы. Свет остался, остался звук – остальное стерлось. Гаснут цифры. Я звонил, чтобы просто услышать голос. Всадник замер. Замер всадник, реке стало тесно в русле. Кромки… грани… Я люблю, не нуждаясь в ответном чувстве. Этой песни Феликс не знал, и потому слушал внимательно. Курил очередную самокрутку, заполняя кухню лавандовым дымом, сбрасывая изумрудный пепел прямо на тарелку с арбузными корками. Бросал задумчивые взгляды на светлую ночь за окном, прислушивался к возне щенка на кровати. Отзвук последнего аккорда повис в плотном дыме, как и эхо дрогнувшего голоса Александра, запоздало испугавшегося, что все это будет немного слишком. Феликс молчал, ощупывая карманы в поисках самокруток, но тех, небесных, больше не было. Были только сигареты, которые, честно говоря, были отвратительной заменой. - Мне... жаль, - Феликс заставил себя повернуться. - Я, конечно же, знаю о вашей привязанности... К этой женщине, вроде бы Анне. Простите, я читал ваши письма, да их все читали... Я не думал, что ваша формулировка "больше чем любовь" действительно не просто слова. Раз это до сих пор причиняет вам такую боль. Но поймите, отталкивая Манфреда, вы не вернете своего сына. И уж точно не заслужите его любовь только потому, что продолжаете нести в своем сердце только его так и не повзрослевший образ. Это не только его касается, конечно же. Есть вещи, которые сложно, но нужно отпустить. Я понимаю, Забвение только отступает, и сейчас вам должно быть особенно... - Что вы несете? - Александр от шока даже гитару уронил. - При чем здесь Анна? Феликс откровенно смутился и отвернулся, вцепившись в пачку чужих сигарет как в спасательный круг. Очевидно, до него дошло, что он сморозил глупость, но такого варианта развития событий он, вероятно, боялся еще больше. Так вот, что это был за страх. Александр потер глаза костяшками пальцев и тяжело вздохнул. Ему казалось, что искусство избавит его от необходимости прямых объяснений, тем более, что его потребность имела мало общего с чувством, которое возникает между мужчиной и женщиной. Однако же Феликс, настолько прозорливый в других вещах, здесь оказался совершенным идиотом. - Хорошо, я отвечу, - Александр тоже закурил, и от этого голова закружилась еще сильнее. - Я не отталкиваю Манфреда, я презираю его за то, что ему все достается на блюдечке с голубой каемочкой, так не должно быть. И хорошо бы рядом с ним был кто-то, кто мог бы показать ему, что мир не всегда будет настроен доброжелательно. И что есть вещи, которые действительно могут надрать ему зад. Глядишь, будет меньше попадать в неприятные ситуации. Знаете, как в сказке было - "если ребенка баловать, из него вырастет настоящий разбойник". Я не считаю, что Манфред пропащий человек, вовсе нет. Но я не обязан его любить только потому, что все его любят. Он занял мое место, и я имею полное право злиться на него за это, потому что я старше, компетентнее и надежнее, и все знают, что я справился бы с этим лучше него, в том числе и вы. Я не запрещаю себе никого любить, Господи! И уж тем более это никак не связано с моим сыном, которому лучше было без отца, чем с отцом. Что касается вашей последней формулировки... Ну, знаете, я бы адресовал этот вопрос непосредственно вам. Мое к вам отношение, как мне кажется, предельно ясно. - Утром вы меня укусили и угрожали сожрать, - напомнил Феликс, взгляд которого, наконец, слегка потерял фокус. - О чем это должно было мне сказать? - Вам было больно? - Не совсем, но... - Я вас съел? - Нет, но... - Я сказал, что хотел бы попробовать вашу душу на вкус, потому что она невероятно пахнет. Знаете, чем? Сиренью и морем. Обычно запах человеческой души связан с тем, что для нее наиболее важно. Значит, для вас определяющее значение имеют воспоминания, связанные с сиренью и морем. Я не встречал раньше такого запаха, потому как обычно души пахнут чем-то одним. Сочетание этих ароматов... Оказывает на меня определенное действие. Впрочем, и без этого... - Вы вели себя как белый медведь, учуявший нерпу, - голос Феликса звучал почти обиженно. - Вы сказали, что можете выпустить мне кишки... - Вы держали в руках нож. - Потому что вы подкрались со спины и угрожали меня сожрать! - Я флиртовал. - Что!? Феликс уронил сигарету и даже не заметил этого. Александр дотянулся до нее мыском тапка и затушил прямо на полу. Удивленное лицо поляка определенно стоило того, чтобы его увидеть. - Флиртовал, - повторил Александр, наслаждаясь тем, как краска медленно заливает сперва шею, затем уши, и только потом скулы Феликса. - Такой у меня способ. Я хищник. - Простите, это мне в голову не приходило. - Вижу. Феликс промолчал, очевидно, переваривая информацию. Оставалось надеяться, что алкогольный арбуз поспособствует этому процессу, а не помешает. Александр встал и стал собирать тарелки, сбрасывая корки в одну кучу, чтобы затем упаковать их в пакет, пригодный для утилизации. Все это время Феликс сидел неподвижно, только рука с очередной сигаретой поднималась и опускалась. Оставалось только гадать, какие мысли бродят в его голове в связи с этим. Александр не знал, сколько времени прошло. Он успел затереть пол, изгаженный арбузным соком и пеплом, и даже частично помыть посуду, прежде чем Феликс встал и аккуратно коснулся его плеча. - Пойдемте спать. Утро вечера мудренее. - А уснете? - не удержался от колкости Александр. - Теперь я знаю, что вы не сожрете меня во сне, так что да, без проблем. Александр не любил неопределенности, но весь вид Феликса, в принципе, уже наводил на мысль о результате этой беседы. Конечно, он продолжит относиться к нему так же, как и раньше, возможно даже более внимательно. Но не более того. А утром сделает вид, что этого разговора вообще не было. Что ж, иного ожидать было трудно. Оставалось надеяться, что они быстро разберутся с Суллой и найдут способ вернуться назад, а там привычное Забвение избавит его от необходимости каждый день испытывать голод, утолить который невозможно. - Знаете, почему сирень? - неожиданно спросил Феликс свистящим шепотом, ожидая, пока Александр разложит кресло и хотя бы попытается приспособить его для двоих. - Я любил одну женщину. Очень любил. Это чувство... Оно было мало похоже на любовь, какую муж испытывает к жене, если вы понимаете, о чем я. А вы, безусловно, понимаете. Конечно, мы не могли быть вместе. Я понимал, что эта страсть не может стать основой хорошего брака. Я поступил с ней дурно, но и сам страдал не меньше. Бог знает, чего мне стоило оторвать ее от своего сердца... Она в моей памяти всегда будет связана с сиренью. Видимо, как бы я ни старался, полностью забыть ее мне так и не удалось. Александр не ответил, потому что Манфред, потревоженный шепотом, начал шевелиться и что-то бормотать. Наградив смущенного Феликса самым жутким из всех своих взглядов, Александр улегся и демонстративно повернулся спиной. Он не понимал, почему поляк, невзирая на свое явное замешательство, все же улегся на кресле, а не со щенком, которого, в случае чего, можно было просто спихнуть на пол и сказать, что он сам свалился. Феликс потоптался какое-то время, а потом скользнул на простынь, презрев одеяло. В такую жару оно и понятно. Его дыхание обжигало загривок, а точка, в которую уперся его нос, полыхала так, будто о кожу тушили сигарету. Феликс, очевидно, не знал, куда деть руки и просто вытянул их вдоль тела. Спать в таком положении было неудобно, но и деваться Александру было больше некуда. Он хотел еще что-то сказать, как-то прокомментировать это внезапное непрошенное откровение, но алкогольный арбуз сделал свое дело, и он рухнул в пучину сна. *** Беда, как это водится на русских просторах, пришла без объявления войны около четырех часов утра. Александр проснулся от того, что какая-то потная гадость мешала ему дышать. Потной гадостью оказался Манфред, неведомо каким образом умудрившийся прокрасться на разложенное кресло незамеченным, да еще и оплести Александра всеми своими конечностями. В спину, тем временем, все еще упирался острый нос Феликса, умудрившегося во сне просунуть между его ног колено. Выбраться из переплетения чужих рук и ног не представлялось возможным, но Александр попытался. Сначала он перевернулся на спину. Медленно, позволяя чужим рукам безвольно сползти с плеча на грудь, а потом упасть на живот. Феликс пробормотал что-то по-польски и убрал мешающую ногу. Против нее Александр как раз ничего не имел, но в сочетании с конечностями Манфреда она доставляла больше дискомфорта. Щенок заворочался, закинул ногу повыше и зарыскал руками в поисках места, за которое можно было бы ухватиться. - Ты что делаешь, сволочь, - прошипел Александр, аккуратно пиная Манфреда в бедро. - На кой приперся? - Du bist so kalt wie Eis. С этим поспорить было сложно. Но, будучи единственным прохладным объектом в этой комнате, сам Александр изнывал от жары, ведь он не мог охладить самого себя, да и вообще собственного холода не чувствовал. В сравнении с температурой абсолютного ноля он был вполне себе теплым, а остальные физические объекты излишне горячими. Иногда ему удавалось с успехом игнорировать это обстоятельство, в особенности находясь в достаточно холодных климатических зонах. Однако теперь о прохладе не могло быть и речи, и два горяченных тела подпирали его с обеих сторон. Если в случае с Феликсом это обстоятельство было скорее приятным, то в случае с Манфредом это обстоятельство было скорее досадным. Ценой невероятных усилий Александру удалось отцепить от себя щенячьи конечности и уложить его хотя бы в паре сантиметров от себя. Лежать на спине долго, впрочем, все равно было невозможно: даже несмотря на свою относительно стройную фигуру он все равно занимал довольно много места, что и говорить о двух более крупных мужиках по бокам. Поэтому Александр аккуратно перевернулся на другой бок, лишив Манфреда возможности снова закинуть руку ему на лицо и попытаться задушить таким нехитрым способом. Где-то там темнела новым бельем свободная кровать, покинутая неблагодарным щенком. На самом деле она находилась всего в нескольких шагах: комната была небольшой. Но сейчас и эти шаги казались непреодолимым расстоянием, ведь выбраться, никого не разбудив, Александр не мог. Кое-как устроившись между Феликсом и щенком таким образом, чтобы между телами оставалось хоть какое-то пространство, Александр прикрыл глаза и постарался заснуть. Тут же в загривок уткнулся теплый щенячий нос, а в копчик пребольно уперлось колено, припечатывая Александра к Феликсу. Последний тут же залопотал что-то на своем наречии: слова разобрать было невозможно. Очевидно, спалось в такой ситуации распрекрасно исключительно проклятым оккупантам. Александр глубоко вздохнул: проводить ночи без сна ему было не привыкать, но в те времена ему хотя бы было, чем себя занять. Лежать меж двух тел, испытывая одновременно непреодолимое желание облизать одно и загрызть другое - такое себе удовольствие. Собственные руки мешались, их некуда было деть, и в результате Феликс коротко выматерился и открыл один глаз. - Что. Это был даже не вопрос, а констатация факта. Мол, ты, богомерзкий, мешаешь мне спать, побойся Бога, я хотел бы знать, что заставило тебя поступить таким отвратительным образом. - Щенок притащился. Говорит, здесь прохладно. - И правда, - Феликс приподнялся на локте, убедился в том, что Манфред действительно обретался позади Александра и неожиданно хитро ухмыльнулся. - Знал бы об этой вашей особенности раньше - давно с вами бы спал. - Как просто, оказывается, затащить вас в постель, - ехидно откликнулся Александр, уязвленный неожиданной колкостью. - Ну да, вы просто не пробовали. - Вы издеваетесь? Еще как пробовал, а вы обвинили меня в том, что я угрожал вас сожрать! - Значит, не правильно пробовали, - на губах Феликса продолжала блуждать непонятная улыбка. - Попробуйте еще раз. - Вы уже в моей постели, - напомнил Александр. - И затаскивать не пришлось, потому что вы отдали кровать щенку, который все равно притащился с нее сюда, и теперь мы вынуждены... Очевидно разбуженный горячим шепотом, Манфред пошевелился, устраиваясь поудобнее, и Александр снова потерял позиции, оказавшись буквально на ошарашенном Феликсе. Попытавшись откатиться в сторону, он встретил жаркое сопротивление со стороны щенка, повернувшегося спиной и свернувшегося в позе эмбриона, очевидно, для упора в подлокотник кресла и предотвращения посягательств на только что отбитую территорию. Александр развел бы руками, но с их помощью он удерживал себя на весу, и потому просто закатил глаза, демонстрируя свое отношение к немецкому произволу. Феликс выглядел задумчивым и ничуть не стесненным обстоятельствами. Хуже всего была его непроходящая улыбочка, которая сигнализировала о том, что арбузный ром догнал поляка только теперь, и черт его знает, чем все это могло кончиться. - Есть такая поговорка, - Феликс будто прочел его мысли и улыбнулся еще хитрее. - Что русский стерпит, то поляк не снесет. - Заметьте, я к вам даже не прикасаюсь. - В том-то и дело. Будь на моем месте какая-нибудь фигуристая дама, вы ни секунды не раздумывали бы, не так ли? - Мне с фигуристыми дамами не работать потом, так что - да, не раздумывал бы. Поплачет и перестанет. - А меня вы, значит, обидеть боитесь? - В какой-то степени. Александр и сам не знал, почему не пользуется ситуацией, несмотря на то, что Феликс, очевидно, катался на волнах алкогольной эйфории и был совершенно не против некоторых экспериментов. Вероятно, потому и не пользовался: не все действия пьяного человека стоит расценивать по расхожей поговорке "что у трезвого на уме, то у пьяного на языке". Некоторые идеи, взбредающие в пьяную голову, возникают из какого-то общего бессознательного, и нередко становятся лишь отражением чужих желаний, о чем наутро каждый участник будет сожалеть весьма и весьма горько. - Pocałuj mnie, głupku. Пальцы Феликса взъерошили волосы на затылке, мягко надавили, приглашая наклониться ближе. Александр сдался не сразу. Несмотря на перфоманс, который он устроил на кухне, его влечение, пусть и всесжигающее, было в большей степени влечением к душе, чей запах сводил его с ума. О том, как выглядит тело, в которое она упакована, Александр не думал. Он не обращал внимания на то, какого цвета у поляка глаза, какого он роста, да и вообще... И только теперь, оказавшись в такой ситуации, буквально лицом к лицу, он увидел внезапно, что глаза у него лисьи, что нос у него прямой, типично польский, невероятно красивый, что тонкие черты лица прекрасно сочетаются с профессорской бородкой, в которой спрятались изящные губы красивой формы. И что жар, который от него исходит, на самом деле возникает в самом Александре, глубоко внутри, растекаясь по венам невыносимой пыткой. Губы Феликса оказались сухими и не такими горячими, как казалось. Александру показалось, что он внезапно разучился целоваться, хотя раньше никто не жаловался. Его будто сковало льдами, он ощущал себя брошенным кораблем, нанизанным на ледяной торос, неспособным пошевелиться и продолжить движение, теперь его путь - медленная смерть под пронизывающим ветром и уничтожающим солнцем... Феликс, очевидно, понял, что с ним происходит, потому что сначала послышался снисходительный смешок, а затем теплые губы коснулись подбородка, щеки, шеи, ключицы. Александр ощутил, что руки его больше не держат. Пальцы Феликса решительно нажали на лопатки, заставляя капитулировать и опуститься, наконец, на горячее тонкое тело, тут же заявившее на него свои права. О Манфреде Александр больше не думал. Он вообще больше не думал, позволив Бездне принять управление на себя. Все чувства обострились во сто крат, и он серьезно опасался, что может банально умереть от счастья. Каждое прикосновение отзывалось болезненным возбуждением, каждый вздох порождал мурашки по позвоночнику. Робкий поцелуй, которым все должно было ограничиться, перерос во что-то древнее, нечеловеческое, болезненное и прекрасное одновременно. Александр впивался острыми щучьими зубами в податливое основание шеи, крепкие плечи, солоноватую от пота грудь, тут же зализывая укусы, не теряя ни капли выступающей крови. Феликс отвечал ему тем же. Конечно, он не мог прокусить кожу до крови, но очень старался. Места катастрофически не хватало. То и дело левый локоть упирался в спину Манфреда, спящего так крепко, будто происходящее в непозволительной близости служило идеальной колыбельной. Феликс шипел, обнаруживая ограниченность маневра. Александр чувствовал, чего бы ему хотелось. Перегруппироваться, оказаться сверху, провести языком по дрожащему кадыку, огладить руками бока... - Заебало. Александр не успел отреагировать, не успел сделать вообще ничего, потому что проворные пальцы внезапно оттянули резинку трусов, ловко опустив ее значительно ниже допустимого. Бедра Феликса приподнялись и опустились, очевидно, в том же самом маневре. Дышать стало практически невозможно, лицо горело, все ощущения переместились в член, притиснутый к другому члену и сжимаемый уверенной рукой. - По-другому никак, ребенка разбудим, - извиняющимся, но все еще раздраженным тоном шепнул Феликс, поднимая затем ладонь к лицу и совершенно по-блядски проводя по ней языком. Александру подумалось, что его переживания относительно того, как Феликс воспримет его повышенное внимание, оказались совершенно беспочвенными. Очевидно, в подобной ситуации поляк уже бывал, чего не скажешь о нем самом. Это открытие вызвало в нем неприятную пустоту, которая, впрочем, тут же исчезла, потому как ладонь вернулась на положенное ей место и продолжила движение. С губ сорвался слишком громкий стон, который Феликс тут же погасил глубоким поцелуем. Дыхание сбивалось, но оторваться от губ было невозможно, потому что только в них можно было найти спасение и погасить рычание, рвущееся из Бездны. Александр едва контролировал себя, с трудом сохраняя человеческий облик. Феликс не закрывал глаз. Ни целуясь, ни обнимая, ни ускоряя темп дрочки. Они пили дыхание друг друга, растворяясь в горячем воздухе так и не остывшей за ночь комнаты. Феликс кончил первым, вцепившись в плечо Александра так чувствительно, что тот в результате все же вскрикнул. Покосившись на безучастную спину Манфреда, Феликс доверительным шепотом сообщил, что у него рука устала и исчез так быстро, что Александр рухнул лицом в подушку, лишившись опоры. Впрочем, далеко поляк не ушел: горячий язык быстро прошелся по члену, очертил головку, вернулся к основанию, заставив вцепиться в подушку зубами. Руки у Феликса оставались свободными, так что ими он предпочел беззастенчиво мять задницу, которая до того оставалась в относительной безопасности. Не сказать, чтоб подобное удовольствие совсем уж Александру не перепадало, однако же разница в уровне мастерства бросалась в глаза. Хотелось ехидно поинтересоваться, где поляк изловчился так сосать, но Александр догадывался, что ответ ему не понравится, и отбрасывал эту мысль подальше. Случайное касание зубов, короткий гортанный стон - и Феликс соскальзывает с кресла окончательно, оставляя Александра на скомканной мокрой от пота простыне наедине со сладко сопящим щенком, который за все это время так и не пошевелился. - Я на кухне. Господи, неужто так сложно просто лечь обратно и уснуть, уже солнце встает, ну пожалуйста... Феликс, очевидно, был из тех людей, кому секс придавал сил, в то время как Александр чувствовал себя абсолютно выжатым. Нехотя протопав на кухню, он опустился на стул, нахохлившись и демонстрируя свое несогласие с рассветным бдением. Феликс курил, покачиваясь на стуле и довольно улыбаясь. - Есть контакт, - сообщил он, демонстрируя невесть откуда взявшийся смартфон, на котором мерцало какое-то сообщение. - Как ты и просил, я передал приблизительные координаты, сверившись с твоими перемещениями, и мои агенты нашли нужный дом. Нам повезло: там произошла некоторая заварушка, так что - ты прав, если бы мы вмешались сразу, скорее всего, испортили бы дело. Мы ведем наблюдение и скоро сможем приступить к выполнению нашего первоначального плана. Судя по данным, которые я получил, Лабиен знает только о тебе, и больше ни о ком. Это мы тоже сможем использовать в случае чего. - Это не могло подождать до утра? - страдальчески протянул Александр, готовый уснуть прямо так, сидя за кухонным столом. - Я подумал, тебе будет интересно. Все же речь идет о твоем друге. - Я ценю это, правда, но... Тебе не кажется, что логичнее было бы поговорить о чем-то другом? Ну, не знаю, о том, что произошло только что? Феликс глубоко затянулся, с удовольствием выпустил клуб дыма, затушил сигарету, встал и сладко потянулся. - А о чем тут разговаривать? Жениться на мне не обязательно, а больше тут обсуждать и нечего. Если что-то изменится, я дам тебе знать. С этими словами Феликс исчез в комнате. Александр слишком устал, чтобы анализировать его поведение, поэтому поспешил последовать его примеру. На пороге сонливость как рукой сняло. Вместо нее возникло желание взять камень потяжелее и нежненько положить его на чью-то светлую голову. За те жалкие десять минут, что они сидели на кухне, щенок, как ни в чем не бывало, перебрался обратно на кровать.