Светя другим, сгораю сам/Aliis inserviendo consumor

Холодная вода бывает весьма коварной, в особенности если речь идет о зимней реке. Однако не в этом причина его весьма болезненной смерти. Не в этом причина весьма болезненной смерти целого государства, от которого теперь мало что осталось. Преданный своим идеалам до конца, Лабиен переживал осознание свершившегося факта тяжело. То и дело потирая ногу в месте, где лютовала фантомная боль медленно иссякающего Забвения, он, тем не менее, не спускал с Суллы глаз. Оказалось, шельмец успел отправить своим "утилизаторам" экстренное сообщение. Все они теперь устилали длинный коридор загородного дома ровным безжизненным слоем. Не то чтоб их оказалось много. К моменту, как последний утилизатор испустил дух, Лабиен устал в достаточной степени, чтобы понимать четко и ясно: еще одной такой схватки он не переживет. К счастью, в дверь больше никто не вошел. И то хорошо: можно было поставить ее на место. Мало ли кто глазастый решит полюбопытствовать, что за костюмированная вечеринка проходит в доме хорошо известного в этом поселке приветливого рыжего мужчины, на которого многие дамочки уже положили глаз почем зря. Сулла лежал на полу, надежно пристегнутый к батарее собственным дорогущим ремнем. Несмотря на то, что по лицу Лабиен старался не бить, под левым глазом уже расползался уродливый синяк, а сам глаз начинал заплывать. Но тут уж Луций Корнелий был виноват сам: нечего было пытаться лягаться: получил своим же коленом. - Давай попробуем еще раз, - миролюбиво предложил Лабиен. - Если бы тебе нечего было скрывать, вряд ли ты пригласил бы сюда всех этих приятных господ. Я весь внимание, Луций Корнелий, порадуй же меня связной речью, или я решу, что язык тебе не очень-то нужен. - Ты бешеный, - выплюнул Сулла, стараясь вывернуться и освободить руки, хоть и должен был понимать, что это бесполезно. - У одного из моих родственников было такое прозвище, - Лабиен мягко улыбнулся и наклонился, чтобы отвести лезвием кухонного ножа спутанные пряди с лица Суллы и полюбоваться его ненавидящим взглядом. - Я же пока не сделал ничего, чтобы заслужить подобное обращение. - Ты избил меня! - Ты сам себя избил, Луций Корнелий. - Ты убил... - Если бы ты не пожаловался взрослым, маленький патриций, не убил бы. - Ты привязал меня к батарее! - Что верно, то верно, - не стал спорить Лабиен. - Но мы ведь практиковали это, не так ли? Тогда тебе нравилось. - Потому что тогда мы трахались, охуевший ты ублюдок! - Не вижу никаких препятствий, но что-то подсказывает мне, что это лучше отложить. Давай сначала побеседуем. Я жду, Луций Корнелий. - Я! Ничего! Не знаю! - Сулла вскинулся, но тут же рухнул на пол и звонко стукнулся головой. - Я никогда раньше не видел твоего в жопу трахнутого Колчака, я блять в душе не ебу, какого хуя он здесь делает! Я... Лабиен глубоко вздохнул, изящным движением взял со стола молоток для мяса, размахнулся и резко опустил кухонный снаряд на левое колено Суллы. Тот взвыл, припомнив достаточно витиеватые ругательства на родном языке. - Я тебе верю, - доверительно сообщил Лабиен, наклонившись к самому уху скованного пароксизмом боли патриция. - Но я бы попросил тебя не оскорблять Верховного. Договорились? Сулла молча кивнул, сообразив, наконец, что в его интересах играть по правилам. - Что ж, продолжим. До того, как нас прервали, мы успели выяснить, что в тот период ты был больше озабочен счетами с Антонием. Допустим, ты действительно не можешь пролить свет на вопрос с адмиралом. Но ты не можешь не знать, какого черта представители королевства вмешались в мою собственную судьбу, раз уж мы приняли за факт их невмешательство в человеческие жизни. - Я не... - Сулла судорожно вздохнул, когда рука Лабиена потянулась к молотку. - Я могу только предположить! Но, учитывая мой опыт, я могу быть достаточно близок к истине. Лабиен отошел за льдом. На сей раз Луций Корнелий вел себя благоразумно. Да и куда он делся бы с поврежденным коленом? Сложив лед в пакет для мусора, Лабиен вернулся на свое место и приложил импровизированный компресс к колену патриция, который тут же зашелся в очередном припадке. Неужто действительно так больно? Наверняка не больнее ампутации. - Рассказывай, - Лабиен взял со стола бутылку недопитого вина и сделал внушительный глоток. - Попробуем нащупать истину вместе. - Ты и сам понимаешь, - Сулла выглядел откровенно хреново, но продолжал старательно делать вид, что контролирует ситуацию. - Им не нужен был живой Колчак. У них... прекрасные аналитики, они могут просчитать любые вероятности. Скорее всего... Ты бы успел. И тогда... - Мы жили бы в совершенно другом мире, вероятно, - согласился Лабиен. - Но не думаю, что причина в этом. Им нет дела до человеческих империй. - Все это так. Ты подобрал правильное слово. Им нет дела до человеческих империй. Лабиен помолчал, обдумывая информацию. Сулла тяжело дышал. Левый глаз уже не открывался, подбитая нога мелко дрожала. Лучше всего было поехать в больницу прямо сейчас или вызвать прикормленный скоряк. Оставлять его так, конечно, не дело. Сам Сулла вряд ли задумывался об этом раньше. Лабиен видел его замешательство и удивление от слов, которые он только что исторг из разбитых губ. Однако удивление не сменилось рыскающим лживым взглядом. Нет, Луций Корнелий удивился своей догадке, но сам поверил в нее. А это уже наводило на определенные мысли. Лабиен попытался припомнить хотя бы что-то, что послужило бы подтверждением этих слов. С Александром Васильевичем он виделся всего несколько раз, и не слишком долго, но этих встреч хватило для того, чтобы он занял в его сердце место куда более значительное, чем до того занимал Юлий. Пожалуй, в тот период Лабиен о Юлии даже не вспоминал, что само по себе можно было назвать серьезным достижением. Между ними не возникло влечения, какое обычно сопровождало любые отношения Лабиена со своими патронами, но было что-то еще, что-то более важное, более глубокое, более... первобытное, что ли. Взглянув на него впервые, Лабиен с абсолютной ясностью ощутил, что этот человек находится на своем месте и имеет полное право на то, на что он претендует. У него не возникло сомнений. Никаких. Воспоминания текли выцветшей затхлой речушкой. Глядя на самого себя как бы со стороны, Лабиен видел, что многое в прошлом выглядело теперь иначе, чем казалось тогда, когда оно было еще настоящим. Так, Александр Васильевич не отличался высоким ростом, но неизбежно производил такое впечатление. Почему-то казалось, что он значительно выше, шире в плечах и вообще сильнее. Это ощущение мощи окутывало его, в общем-то, едва живое тщедушное тельце, эта сила жила в его взгляде, в решительно сжатых губах, в крепком рукопожатии, в самом его дыхании. Можно ли было считать это подтверждением догадки Суллы? Александр Васильевич никогда не делал ничего, что не мог бы совершить обычный человек. Но Лабиен чувствовал, что Сулла прав. - Я тебе верю. - он слышал, как Луций Корнелий облегченно вздохнул и в очередной раз стукнулся затылком о плитку. - Это не значит, что мы закончили. - Что тебе еще от меня надо? Лабиен молча снял рубашку и аккуратно подложил ее под голову Суллы, чтоб тому больше не вздумалось биться головой об пол. Подумав, он встал, пересек кухню и прислонился к столешнице, на которой еще оставались следы приготовления ужина в виде доски с остатками зелени. Достав из шкафчика пепельницу, Лабиен извлек из смятой пачки последнюю сигарету и закурил, не сводя с Суллы глаз. - Мне нужна от тебя правда, Луций Корнелий. Ты подобрал меня не в лучший период моей жизни. Безусловно, мы не были с тобой знакомы раньше, что отчасти извиняет твое поведение. Отчасти, поскольку ты меня использовал совершенно осознанно. От кого ты слышал рассказы обо мне? - От Юлия, - Сулла едва шевелил губами, очевидно, уставший от бессмысленной борьбы. - И от щенка Октавия. Лабиен глубоко затянулся и медленно выдохнул горький дым. Он помнил Гая Октавия. Болезненный был мальчик, периодически страдал приступами астмы. Падучей как у Юлия у него не было, но по всему казалось, что вполне может быть. Болезненный, но необыкновенный. Глаза у него были большие, небесного цвета, и весьма острый ум. Лабиен любил паренька, насколько он вообще был способен любить. В их последнее совместное лето на вилле Цезаря Лабиену казалось, что он познал истинный смысл счастья. Тогда они почти были настоящей семьей. Он, Юлий и маленький Октавий, едва переступивший порог совершеннолетия. Лабиен, конечно, знал, что это маленькое доверчивое существо, так привязанное к нему и Юлию, в результате основало Империю, чего от него никак нельзя было ожидать. Или можно было, просто заметил это только Юлий? Надо бы спросить Антония: вот он бесился, наверное, когда узнал, что завещание Цезарь переписал... Интересно, как он теперь относится к этому периоду своей жизни. Наверняка со смирением. - Тогда ты должен знать, что мне неведомо милосердие, Луций Корнелий, - спокойно заметил Лабиен, аккуратно стряхивая пепел. - Даже мои собственные легионеры считали, что меня исторгла Бездна, что я - сам Плутон. Сначала-то они величали меня Марсом, но быстро поняли, что повсюду за мной следует боль и смерть. Ты поэтому выбрал меня. И должен понимать, что я не прощаю. Никого. - Вы прекрасно друг другу подходите, - издевательски протянул Сулла, повернувшись к Лабиену разбитым лицом. - Кто - мы? - Ты и твой трахнутый в жопу Колчак. Лабиен рассмеялся. Встал, затягиваясь, насмешливо глядя прямо Сулле в единственный открывавшийся глаз. Пылавший ненавистью, он неотступно следил за ним. Лабиен присел рядом с патрицием на корточки и затянулся еще раз, выпустив дым прямо ему в лицо. Тот закашлялся. Решив, что об него затушат сигарету, он уже успел внутренне подобраться. Но Лабиен не собирался понижать ставки. Молоток опустился на правое колено. Сулла не заорал - этот звук сложно было назвать криком. Он шел откуда-то из груди, из самой глубины истерзанного тысячелетиями бесплодной борьбы духа. - Я предупреждал тебя относительно оскорблений, Луций Корнелий. Лабиен затушил сигарету о плитку и стер тыльной стороной ладони слезы, выступившие от боли на бледном лице с красивыми фиолетово-синими синяками. - Ты сам причиняешь себе боль, - наставительно проговорил он, поддевая большим пальцем выступающие слезинки и смахивая их. - Если бы ты вел себя как положено, всего этого не произошло бы. Будь хорошим мальчиком и расскажи мне все, что я хочу знать. Потом мы поедем к одному из твоих врачей. Обещаю. Я объясню тебе твою ошибку, Луций Корнелий, и с этого момента ты будешь вести себя иначе. Тогда все будет хорошо. Ты понял меня? - Д-да, - спазмы мешали Сулле говорить. - Ты посчитал, что ты можешь использовать чудовище из Пицена так же, как это делал Юлий. Но ты не учел одного важного момента. Он всегда был честен со мной. Во всяком случае, в том, что касалось дела. Когда требовалось перейти Рубикон, он не стал юлить и выдумывать иные причины для этого. Он сказал четко и ясно, почему хочет это сделать. И я ушел. Я не пошел с ним. Ты понимаешь, что значит не перейти Рубикон, Луций Корнелий? Ты, заливший Рим кровью, задушивший проскрипционными списками, погрузивший его в хаос и блуд, ты знаешь, что это такое, не перейти Рубикон? Это значит - остаться верным Риму до конца. Это значит - умереть за Рим. Не за Юлия, которого я, безусловно, любил. За Рим. О чем ты просишь меня на самом деле? Зачем я тебе нужен? Подумай хорошо, прежде чем ответить. Для того, чтобы дать правильный ответ, ты должен перестать врать, в первую очередь, самому себе. Я подожду. Лабиен встал и отошел на прежнее место. Сулла лежал на полу сломанной куклой. Весьма соблазнительной сломанной куклой, стоит отметить. Интересно, сколько кварталов заняла бы очередь желающих посмотреть на это великолепное зрелище? Все его тело сотрясали мелкие спазмы, слезы продолжали катиться градом по щекам, волосы спутались, рук он наверняка уже не чувствовал. Время остановилось. В темном воздухе коридора кружились пылинки, медленно оседая на безжизненные тела. - Ты нужен мне, чтобы добраться до того, кто заправляет всем этим, - хрипло проговорил Сулла. - А там посмотрим. Есть несколько вариантов. Если наши интересы совпадут, и он начнет что-то делать с аномалией, на которой мы все живем в качестве корма, на этом все закончится. Если нет, нам придется... Взять управление на себя. Лабиен открыл один из ящиков и достал новую пачку сигарет. Медленно освободил ее от защитной пленки, аккуратно открыл, извлек сигарету и закурил. Очевидно, убийства помнящих должны были рано или поздно привести Суллу к императорской семье, которая, как теперь знал Лабиен, жила где-то здесь. Следовательно, почти все помнящие были так или иначе связаны с Королевством. Что связывало с Королевством его самого? И Юлия? Только Октавий, в котором Лабиен задним числом распознал небожителя. Тогда, конечно, о них никто не слышал, и оставалась только внутренняя уверенность в том, что парень будто бы не отсюда. Вот, кого действительно стоило бы называть божественным, а не Юлия. Того, впрочем, это совершенно не волновало. - Почему аномалия так тебя волнует, Луций Корнелий? Она возникла здесь задолго до того, как появилась планета. Мы жили на ней все это время, и проживем еще столько же. Если что-то и убьет нас, то явно не она. - Марк Антоний ответил на многие твои вопросы, - согласился Сулла. - Но кое о чем умолчал. Понимаешь ли, Бездна не бездушна и не мертва, как многие думают. Небожители считают, что Бездна - это всего лишь пустота, некая буферная зона, трещина в мироздании или что-то еще. Они думают, что сама она лишена разума, души или еще чего-то такого. Она живая, Тит Атий. Живая, и она очень голодна. Конечно, она питается, и довольно обильно, но ей всегда будет мало. Искажений становится больше. Замечают даже люди. - И почему только один ты все это знаешь, Луций Корнелий? - Лабиен не сдержал издевательского тона. - Как это все вокруг такие слепые и глухие идиоты, а ты один разгадал загадку дыры? - Потому что я там был. - Голос Суллы звучит на грани звука, Лабиену даже кажется, что он уловил лишь его мысли, и только едва уловимое движение губ указывает на то, что он все же сказал это вслух. - Небожители не замечают этого, потому что они другие, они не чувствуют того, что почувствовал я. Для них Бездна - всего лишь место. Но я... Я слышал ее голос. - Abyssus abyssum invocat in voce cataractarum tuarum, - эхом откликнулся Лабиен, не говоривший на родном языке с тех самых пор как лишился головы. Лицо Суллы исказилось. Теперь оно отражало не только страдание, но и ужас: практически первобытный страх, который Лабиен часто видел в своих противниках. - Она сожрет нас всех, если мы не придумаем, что с этим делать. - Как ты выбрался? Ты ведь не думал, что я не спрошу. - Я не знаю. Я правда не знаю. Она просто... не захотела меня. Лабиен расхохотался. Сулла глядел единственным глазом одновременно возмущенно и обиженно. - Даже Бездна не хочет тебя, Луций Корнелий, задумайся, насколько отвратительна твоя душа! В таком случае - чего тебе боятся? Вряд ли она передумает на твой счет. - Когда я говорю, что она сожрет нас всех, я имею в виду всех. Мне, знаешь ли, нравится жить здесь. И некоторые люди мне нравятся тоже. - Я не думаю, что небожители настолько беспечны, что проморгают этот процесс. - Они могут не успеть. Они не знают, что она живая, Тит! Они не готовятся. Просто наблюдают, сбрасывают в нее неугодных, потому что знают, что так она перестает расти, но они не ждут, что она набросится на них сама. Кто знает, может она и их может сожрать. - И ты выбрал такой любопытный путь, чтобы добраться до Императора? - Лабиен с сомнением склонил голову к плечу. - Убивая всех, кто так или иначе связан с Королевством, вместо того, чтобы связаться с Императором через них, например? - Некоторые из них абсолютно бесполезны, - Сулла поджал губы, демонстрируя свое отношение к большинству фигурантов списков. - Тем не менее, ты зря считаешь, что я не выходил на Императора. Сто лет назад... Я был уверен, что нашел всю императорскую семью, но императрица оказалась в другом месте. Они уже знали, что я иду за ними, и выбрали противостояние, а не открытый диалог. Лабиен помолчал. Вряд ли Сулла был причастен к расстрелу царской семьи. В его планы это определенно не входило. Учитывая личность, которую он тогда носил, организовать диалог ему было проще простого, однако же из этого по каким-то причинам ничего не вышло. Вероятно, об этом лучше было спросить Марка Антония, чтобы сличить версии и вычленить среднее арифметическое. - Император не очень-то заботился о своем народе, не находишь, Тит Атий? - слабо поинтересовался Сулла. - Знаешь, у меня сложилось впечатление, что он здесь чувствует себя будто в отпуске. Ему нет дела до наших нужд, до наших проблем, до нашей боли... Он слишком далеко от нас, всегда был и всегда будет... Если бы он правил на земле так же, как правит в Королевстве, в каком мире мы жили бы сейчас? Ему наплевать на нас. Мы обречены. Обречены, если не вмешаемся. Сулла действительно верил в то, что говорил, это чувствовалось. Что ж, Лабиен узнал от него все, что мог. Принимать решение сейчас он не собирался. Нужно было обсудить эту ситуацию с Антонием, который ясно показал, что его позиция значительно изменилась за прошедшие годы, и он готов ответить на любые вопросы. Этим следовало пользоваться. Однако важнее всего было решить более насущные вопросы. Если Сулла прав, каждое мгновение может быть на счету. - У меня есть еще несколько вопросов. После этого мы поедем к врачу. - Мне уже все равно. - Что еще я должен знать, Луций Корнелий? Хоть ты никогда не встречался с Верховным, упоминание о нем озадачило тебя. Почему? - Я добился своего, - Сулла усмехнулся. - Королевство, наконец, отреагировало на мои действия, вот, что я думаю. Некоторое время назад пропали двое утилизаторов. Просто исчезли: квартира пуста, деньги, вещи - все на месте, будто они вышли в магазин и не вернулись. У меня так не бывает, Тит Атий. Люди, которые работают на меня, так не делают. Безусловно, их искали, но пока так и не нашли. И вот ты приходишь и говоришь мне, что видел человека, которого не должно здесь быть. Не должно - потому что, очевидно, Королевство санкционировало его убийство, да еще и с тобой расправилось, лишь бы от него избавиться. Тем не менее - он снова здесь. О чем это говорит? - Марк Антоний рассказывал мне о проводниках, - поморщился Лабиен. - Давай без вступлений. - Где-то должен быть второй. Мне кажется невероятно странным, что Колчак согласился работать на Королевство после всего, что они с ним сделали, если только с ним не случилось то же, что и с тобой. Может они сейчас в такой же ситуации, как и мы с тобой, я не завидую своему "двойнику" в таком случае. Я не знаю, чего ожидать. Лабиен наклонился и аккуратно освободил руки Суллы от ремня. Тот даже не попытался вцепиться в своего мучителя, настолько он был ослаблен. Просто сложил руки на груди и устало прикрыл глаз. Вероятно, он действительно сказал все, что мог. - Сейчас мы поедем к врачу, как я и обещал. А на обратном пути заедем в квартиру твоих утилизаторов. Я ни за что не поверю, что в доме нет ни одной камеры. - Есть, - согласился Сулла. - У меня есть время, когда они сели в такси, но качество записи настолько шакальное,что номер разглядеть не вышло. - Ладно, но я все равно посмотрю. Ты наверняка что-то упускаешь. Какую-то мелочь, которая недостойна твоего сиятельного внимания. Сулла не ответил. Набирая номер прикормленного скоряка, Лабиен размышлял о том, что ему следует предпринять в первую очередь. Разговор с Антонием мог подождать: сперва необходимо было обзавестись козырями на случае, если тот вздумает ему врать. Одним из таких козырей был Колчак, которого он уже видел. Однако Лабиен до сих пор понятия не имел, где Верховный Правитель теперь. Куда он вообще ехал, был ли один в машине, и случайно ли они встретились. Если верить Сулле - не случайно, и дом наверняка уже под наблюдением. Однако никто не пришел. Ни когда Лабиен убивал одного утилизатора за другим. Ни когда он избивал Суллу. Ни когда он сидел, тупо глядя в потемневший экран телефона, не зная, что делать дальше. Слишком долго он плавал в тягучем киселе Забвения, и вырваться из него окончательно было очень сложно. В конце концов Лабиен решил действовать по ситуации. Сначала надо было разобраться с коленями Суллы. Удобно, что он не сможет совать свой нос в его дела в ближайшее время, и еще более удобно, что у него не осталось чужих рук, чтобы помешать Лабиену установить истину самостоятельно. Тем не менее, он не получал удовольствия от самого факта страданий. В конце концов, Лабиен привязался к Сулле, испытывал к нему безусловное влечение и готов был простить некоторые ошибки. При условии, конечно, что в будущем они не повторятся. А затем... После того, как он оставил Луция Корнелия в удобной мягкой постели плавать в приятных грезах мощного обезбола, Лабиен отправится на охоту. Шаг за шагом восстанавливая в памяти то, как делал это раньше. Если нельзя узнать номер такси, на котором уехали проводники, он узнает номер машины, на которой Колчак устроил весьма изящное выступление на участке дороги, где это, в принципе, порицалось. Узнает, где адмирал ее взял и где оставил. Узнает, кто был с ним в авто, если вообще был. Если повезет - узнает номер карты, а по ней - на кого она оформлена, пробьет мобильный, а по нему - геолокацию. Нельзя исключать, что карта принадлежит кому-то другому, но этот человек в любом случае должен знать, что работает на Королевство. А это значит - на какие-то вопросы он сможет ответить. А спрашивать Лабиен умеет. И, что самое важное, любит.