Светя другим, сгораю сам/Aliis inserviendo consumor

Воспоминания вспыхивали постепенно, по мере поглощения частички души, весьма крупной, стоит отметить. Александр не отважился бы откусить такой значительный кусок у человека, однако, как ему теперь было известно, Феликс человеком являлся лишь номинально, пока сам хотел этого. А его душа, судя по всему, была возобновляемым ресурсом. Что ж, тем лучше для них обоих. Тем не менее, концентрироваться на воспоминаниях не хотелось. Даже более того: Александр испытывал острое желание не иметь их вовсе. Все же в Забвении были свои преимущества. И оно, как он теперь понимал отчетливо и ясно, никогда не применялось без весомой на то причины. Он ощущал себя загнанным зверем, о котором пел в одной из песен Антоний. Израненным, брошенным умирать в бескрайней степи, но все еще испытывающим надежду на то, что свет далекой звезды придаст ему сил, что его бег не был напрасным. Однако же, судя по всему, был. Он помнил теперь, как сдавило грудь толщей ледяной воды и как он запрещал себе впадать в беспамятство, чтобы выкарабкаться чуть дальше по течению. Как шел сотни километров сквозь лес, запрещая себе замерзать и не расходуя попусту жалкие остатки сил. Как больно входило железо под ребра, какими жуткими и отвратительными казались рожи мужиков, которые лишь недавно встречали его, бросая вверх шапки. Еще бы. Они ведь знали уже, что он умер. Должен был, во всяком случае. И еще он помнил теперь, какое впечатление на него произвел Дзержинский при первой встрече. Утонченное профессорское лицо, но - стоит лишь чуть иначе упасть свету, как он превращался в маленького воришку, которого можно было встретить на рынке. Удивительная внешность и удивительная усталость во взгляде вполне еще молодых глаз. Глаза эти, собственно, и привлекли его тогда. Почти уничтоженного, обессиленного, привязанного к чертовой оглобле. Если бы Феликс не позволил состраданию уколоть его сердце, если бы не подал тогда воды, его путь окончился бы в том подвале, максимально бесславно. И куда более удобно для Королевства, представители которого, как он теперь понимал, постоянно маячили где-то поблизости. Они заманили его в капкан, ловко дергая за ниточки подчиненных из числа людей, многие из которых даже не осознавали своей роли. Заманили, а потом захлопнули капкан, оставив его корчиться от боли и истекать кровью. Его страдания не имели для них никакого значения: важен был только результат. И это спланировала его дочь. Он плохо помнил, что было с ним до того, как он выкарабкался из ледяного ада в арктической экспедиции. Вода привела его в чувства, вернула часть воспоминаний и смысл существования, круто изменив уже намеченный жизненный план. Конечно, этот мир не принадлежал ему, а он не принадлежал этому миру, но за годы, проведенные среди людей, он успел его полюбить. И не смог оставаться в стороне, когда потребовалась его помощь. Чем люди ему ответили? Тем же, чем отвечали всегда: эту науку должен был прекрасно помнить и сам Михаил, распятый уже только за то, что принес новость о новом Законе, по которому сыны больше не несли ответственности за грехи отцов, а каждому человеку при должном упорстве можно было попасть в страну вечного блаженства, которую спустя тысячи лет сотрудники стали именовать реабилитационным центром. Люди всегда поступали так, подспудно чуя, кто не относится к их числу и стараясь уничтожить его как можно больнее. Феликсу довелось испытать это только в посмертии, хотя нельзя сказать, чтоб и при жизни от него не пытались избавиться. Уложив Феликса поудобнее и укрыв одеялом (даже в теплый день после потери частички души пробивал озноб), Александр удостоверился в том, что все прошло без особых последствий и ушел на кухню. Ему надо было подумать. Что делать теперь, когда белых пятен практически не осталось? Ему не было места здесь, не было место и "наверху", несмотря на то, что Императрица отчаянно пыталась создать иллюзию семьи. Стремление ее было вполне ему понятно, однако же, позволив этой идее захлестнуть себя, она не дала себе труда задуматься, а что будет дальше. Наилучшим выходом для него было бы уехать куда-нибудь подальше, и под этим "подальше" он понимал не другую страну, а как минимум другую солнечную систему. Дочь, впрочем, вряд ли последует его примеру. Как и сын, лицо которого он помнил смутно, но знал, что он тоже должен быть где-то здесь. В другом мире, другом мироздании, у него вообще была довольно обширная семья, большая часть которой также должна была оказаться где-то здесь. Вернуться "домой" не представлялось возможным, поскольку дома не существовало больше. Александр закурил. Феномен Бездны теперь был ему абсолютно понятен. Избавиться от нее вряд ли выйдет, это может непредсказуемым образом сказаться на существующем порядке вещей, сформированном, в том числе, вокруг нее. Да и не надо, наверное. Не столько бездонная дыра на теле нового мироздания, сколько бесконечно кровоточащая рана на теле старого. Того, что существовало до этого. Вечная смерть и вечное рождение, сжатые до мельчайшей точки, которую даже нельзя увидеть невооруженным глазом. И там, в этом мгновении, неведомо каким образом остановленном, они и застряли. Он и его семья. Александр помнил, как красиво выглядела смерть мира, который он привык считать родным, но вряд ли хотел бы увидеть это снова. Теперь он понимал, что не Бездна пела его дочери, а новый мир, который одновременно уже существовал и еще не возник. Сколько усилий нужно было приложить, чтобы вытащить ее оттуда, сколько усилий надо было приложить, чтобы вытащить их всех! Кому только могло прийти такое в голову? Искажения, которые они несли с собой, возникали просто потому, что сами они не принадлежали этому миру и диссонировали с ним. Сами того не ведая, они прорезали ткань пространства и времени, из которой выбирались призраки умерших империй, деформированные переходом настолько, что уже вряд ли походили на самих себя. И со всем этим надо было что-то делать. Очень хотелось напиться, но ничего подходящего в квартире не было. Вместо этого пришлось довольствоваться кофе. Пусть и прекрасным, но все же недостаточно дурманящим, чтобы хотя бы немного смягчить боль от воспоминаний. Александр автоматически открыл ноутбук и принялся читать входящие сообщения от сотрудников. По всему выходило, что от отдела контроля искажений уже поступил запрос на раскрытие информации, и дело оставалось за малым. Необходимо было удаленно подписать соответствующие постановления и направить их Императору, который, судя по всему, ожидал этого чуть ли не с поп-корном. Проставляя электронную подпись на десятом документе подряд, Александр внезапно осознал, что в своих человеческих жизнях они с Феликсом не изменили самим себе. Он, например, оставался таким же осколком старого порядка, каким был всегда. А Феликс, в то же время, также отчаянно пытался привести человечество к согласию, не ограничиваясь, конечно же, одной страной при возможности. У обоих, к сожалению, ничего не вышло. То, что должно было погибнуть, погибло. Обидно только, что погибло и то, что должно было жить. Очевидно, идея всеобщей любви плохо приживалась в изначально отравленном обществе. Запоздало кольнула мысль о том, что раскрытие информации означало неизбежную встречу Феликса и "злого бывшего", который, небось, кипятком ссал от одной только мысли о том, что это вскоре произойдет на законных основаниях. Впрочем, в бесплодности любых его попыток Александр не сомневался. От внезапных объятий он едва не лишился человеческого облика. Задумавшись о своем, он просидел за ноутбуком, автоматически просматривая сообщения и проставляя подписи в нужных местах, целый день. За окном догорал закат, сквозь открытую форточку долетали ласковые прикосновения летнего ветра, к щеке прижималась теплая колючая щека Феликса, который, очевидно, пришел для себя приблизительно к тем же выводам. Александр с удивлением обнаружил, что умудрился воткнуть в уши наушники и даже этого не заметить. Избавившись от них, он повернулся к Феликсу и с удовольствием позволил вовлечь себя в мягкий сухой поцелуй. И еще в один. И еще. - А это что? - Феликс переключался так же быстро, как реагировал на критические ситуации. - Тебе от Императора что-то пришло. - Ах, это... - Александр ощутил, как дернулся глаз. - Слияние отделов. Отдел контроля искажений теперь официально отчитывается перед нами, и это не все нововведения. - Это все потому, что ты... - Это все потому, что я, - Александр пожал плечами и пробежал взглядом по тексту. - Как и следовало ожидать, отдел мне не отдадут, но в необходимости более плотного взаимодействия Император не сомневается. Следует ожидать визита главы отдела в ближайшее время, и я хотел бы поговорить с тобой об этом. - Если ты полагаешь, что я никогда раньше не встречался с главами каких бы то ни было отделов... - Дело не в этом, - Александр усадил Феликса к себе на колени, как ни презирал жест подобного рода, и поплотнее обхватил его плечи, прижимая к груди. - Понимаешь ли, с этим главой ты, можно сказать, очень хорошо знаком. - Троцкий-то? Конечно, знаком, мы встречались. От такой откровенности Александр на некоторое время лишился дара речи. Феликс тем временем выпутался из ослабевших объятий и углубился в изучение холодильника. - Ты хочешь сказать, что знал об этом все это время? - уточнил Александр, закуривая сразу две сигареты. - Конечно. Ты думаешь, от меня можно что-то утаить? - И ничего не сделал? - А что я должен был сделать? - Феликс удивленно выглянул из-за дверцы и тут же снова скрылся в недрах холодильника. - Мы встречались, охуенно, на мой взгляд, трахались, потом я умер, потом мне не удалось даже помереть спокойно, потому что опять пришлось работать, потом мы начали работать с тобой, потом мы начали с тобой встречаться, где в этом алгоритме я должен был делать что-то еще? - Ты хочешь сказать, что тебе не хотелось... Ну не знаю... - Не хотелось, - неожиданно жестко ответил Феликс. - После смерти на многие вещи смотришь другими глазами. Без эмоций, которые мешали анализу при жизни, я многое понял. И пришел к выводу, что эти отношения должны были оставаться там, где им самое место: в прошлом. Некоторые вещи надо вовремя заканчивать. Александр не знал, что на это ответить. С одной стороны, у Феликса было право самостоятельно решать, как поступать со своими любовниками. С другой стороны, ему не хотелось бы, чтоб однажды Феликс вот так же кому-то сказал про него. - Лев так не считает, - сказал он вместо того, чтобы поделиться своими опасениями. - Насколько я понял, он все это время ждал, что... - Ну так мне придется его огорчить, если ты этого не удосужился сделать! - Феликс грохнул молоком об стол и скрестил руки на груди. - Мне наплевать, что он там придумал себе, потому что это не имеет ничего общего с реальностью. - Ты так говоришь ровно до того момента, как вы встретитесь снова, - деревянным голосом проговорил Александр, зная, что говорит правду. - Ты поэтому и избегал его все это время. Если бы все было так, как ты говоришь, ты потратил бы пять минут своего времени на то, чтоб все это до него донести. Но ты сделал вид, что ничего не знаешь, потому что это было удобно. Потому что тебе не надо было снова с ним встречаться, не надо было проверять себя на прочность, потому что ты знаешь, глубоко внутри, что, едва увидев его снова, все твои умные слова, которые ты говоришь самому себе, полетят к чертовой матери. Я понимаю твои чувства, потому что сам испытывал нечто подобное однажды. Я обещал себе, что больше никогда не встречусь с этим человеком, и во время своей основной работы убеждал себя, что все прошло, но, стоило мне лишь снова ее увидеть... Услышать запах... Все, пиздец. И ты знаешь, я по лицу твоему вижу, что ты знаешь, что так оно и есть. - И что хорошего с того, что ты все это высказал? - ядовито поинтересовался Феликс. - Допустим, ты прав, и что ты мне предлагаешь с этим делать? Александр не знал. Подождав пару минут и не дождавшись ответа, Феликс удовлетворенно кивнул и принялся колдовать над кофемашиной. Без особого, впрочем успеха. Пронаблюдав за ним некоторое время, Александр решил, что сидя в кресле довольно трудно добиться результата и встал. Поляк не обратил на него никакого внимания, занятый третьей попыткой правильно взбить молоко. - Ты неправильно держишь. Александр взял его руки в свои ладони, как в тот вечер, когда они ели алкогольный арбуз. Мягко наклонил, помогая форсунке опуститься на нужную глубину под нужным углом. Ему не надо было ощущать питчер, чтобы знать, когда отключить подачу пара, но отпускать руки Феликса не хотелось. Впрочем, это все равно надо было сделать, чтобы не испортить молоко. - Теперь отстучи, - Александр показал, как это правильно делается. - Перемешай. И можно вливать. Бери чашку. Бери питчер. Вот так, такими движениями, мягко. Чем выше питчер, тем глубже опускается молоко. А теперь пониже. Видишь, получается рисунок. Оп! Сердечко. Можно пить. - Где ты этому научился? - поинтересовался Феликс каким-то странным глуховатым голосом. - Ты очень часто выводил меня из себя, - Александр улыбнулся и коснулся губами выступающего позвонка на шее поляка, отчего тот зябко повел плечами. - Чтобы не ругаться каждый раз, я уходил к Фредди. - Я думал, ты проораться ходишь, - фыркнул Феликс. - В каком-то смысле. Он меня учил так же, как я тебя. Впрочем, это не единственное, чему я у него научился. - Да? Надеюсь, мне не стоит ожидать от тебя песен в ванной? Я этого не переживу. - То есть, тебе не понравилось, как я пою? - Я пошутил. Не представляю просто, чему еще он мог тебя научить. - Многому. Кончик носа мягко касается напряженной шеи. Феликс фыркает и опускает плечо. Из-за этого рукав чуть великоватой футболки сползает весьма интригующим образом. Александр касается тела губами едва ощутимо, наслаждаясь ароматом, становящимся крепче с каждым мгновением. Теперь он может различить в нем не только основные ноты, приобретенные в ходе последней жизни, но и тысячи других полузабытых нот. Он перебирает их словно бусины, любуясь, наслаждаясь тем, как они сочетаются друг с другом. Запах Феликса теплый, южный, ничего удивительного в том, что он притягивает к себе холодных людей. Впрочем, Александр полагает, что куда лучше холодность тела, чем стылая пустота души. Поначалу Феликс пытается невозмутимо пить кофе, но ему это плохо удается. Один аккуратный укус, второй, ласковое прикосновение языка, ладони под футболкой, теплые объятия: ты все еще можешь уйти, если тебе не нравится. Но он, конечно же, не уходит. Александр думает, как отреагировал бы Феликс, швырни он его на стол, как это делал Троцкий, и как ему хотелось поступить изначально. Сейчас у него достаточно сил для того, чтобы получить все, что угодно, и Феликс при этом не останется недовольным. По какой-то причине ему не хочется экспериментировать с этим. До того, как они приняли друг друга, хотелось регулярно. Теперь - нет. Феликс упирается в столешницу и мстительно прижимается задницей к и без того крепко стоящему члену. Для этого ему приходится немного сползти, маскируя этот маневр под слабость в коленях. Александра разница в росте не смущает. Ему не сложно лишний раз приподняться на носках, чтобы впиться укусом в теплую шею, а в нечеловеческом виде разница в росте вообще перестает иметь какое-либо значение. Однако же Феликс помнит, что он ниже, даже теперь, когда у самого едва ли слюни на столешницу не капают. Это, безусловно, приятно. - Саш, я хочу тебя попросить... - М-м-м... Все что угодно. - Ты мне нравишься в любом виде, но можно сегодня мы не будем... Ну... Александр фыркает в польское ухо, наслаждаясь видом мурашек на открытых частях тела. - Читаешь мои мысли. Несмотря на то, что сейчас он ощущал себя как никогда полноценно и мог, вероятно, по-настоящему свернуть горы, пользоваться этим совершенно не хотелось. Была некая привлекательность в человеческой уязвимости. В слабости. Очевидно, именно поэтому Феликс так и не вернулся домой. Когда ты практически бессмертное, условно неуязвимое существо, для которого не существует никаких ограничений, как скоро ты начнешь создавать их искусственно просто для того, чтобы что-то чувствовать? С такого угла становилось очевидно, что он забыл в Бездне. Но все еще было непонятно, что там забыл Антоний. - Пойдем в комнату? - Феликс умудряется развернуться, и теперь разница в росте не кажется такой уж несущественной деталью. - Или тебе стол покоя не дает? Так это неудобно. - Доверяю твоему профессиональному взгляду на этот вопрос, - серьезно отвечает Александр, пряча улыбку в глубине глаз. - Мне нужно еще о чем-то знать, прежде чем мы начнем? - Я подумаю. Александр фыркает, наклоняется, подхватывает Феликса под колени и заставляет обхватить свою талию ногами. В таком положении весьма удобно усадить польскую задницу на столешницу. Если бы она не была теперь занята кофемашиной и приблудами для нее, конечно же. Быстрый взгляд на стол подтверждает мысль, что эта идея тоже не так уж хороша, если вдуматься в практическую часть. Поэтому Александр решает отложить этот вопрос до возвращения в офис, в котором, насколько ему помнилось, столы были куда как более приспособлены для подобных экспериментов. Тяжесть человеческого тела ощущается приятным напряжением в мышцах. Длинные ноги Феликса обвивают талию довольно плотно и уверенно, но он все равно цепляется за плечи и опасливо оглядывается, справедливо переживая, что за его телом Александр не видит, куда идет. Впрочем, значения это не имеет: за немногие дни, проведенные здесь, он изучил эту маленькую квартирку так, что даже вовсе без глаз нашел бы дорогу с кухни до кровати. - С тобой я чувствую себя живым, - Александр опускает Феликса аккуратно, с удовольствием понимая, что устал его тащить. Феликс не отвечает. По выражению его лица видно, о чем он думает. Он все еще испытывает чувство бессмысленной вины за то, что послужил причиной его смерти. Ему трудно понять, насколько это было неизбежно. И еще труднее пока понять, какой неоценимый подарок дочь сделала, попросив именно Феликса этим заняться. Любопытно, что всего несколько минут объятий и вполне невинных ласк полностью примирили его с действительностью. Вон, даже в смерти нашел положительные стороны. - Хочу кое-что тебе сказать, - Александр стягивает с Феликса футболку и покрывает нетерпеливыми поцелуями шею и плечи. - Я предпочитаю трахаться молча, - поляк беззастенчиво скидывает джинсы и весьма интригующе касается кончиками пальцев правой ноги груди Александра. - Я тебя люблю. Лицо Феликса выглядит так, будто ему только что сообщили нечто настолько шокирующее, что не смогло уложиться в его картину восприятия мира. Навскидку Александр даже не смог подобрать подходящих аналогий. С одной стороны, хочется рассмеяться, с другой - даже немного обидно. - И... когда ты это понял? - хрипло интересуется Феликс, очевидно, пытаясь выиграть время, чтобы сообразить, что вообще происходит. - Ну, - Александр удобно устраивается на польской груди, подложив под подбородок ладони и наслаждаясь тем, что теперь Феликсу придется постараться, чтобы посмотреть на него. - Я думаю, где-то между первой и второй чаркой воды. - А я... Ну, наверное, когда ты принес мне шарф. - Чего? Александр делает попытку подняться, но Феликс пресекает ее, лишь подтягивая его таким образом, чтобы их лица располагались теперь на одном уровне. Смотреть ему в глаза практически невозможно. Александр ожидал какого угодно ответа, от "я не могу ответить тебе тем же" до "заткнись и снимай штаны", но такой ответ совершенно вышибает его из колеи. Очевидно, сейчас он выглядит немногим лучше, чем поляк до этого. - Ты знаешь, мне все это время было интересно, откуда в запахе вообще взялось море, - серьезно продолжает Феликс. - Сирень ладно, мы определили, но я, вообще-то... Не то чтобы люблю море и не то чтобы часто на нем бывал. И не то чтобы оно оставило какие-то впечатления... Удивительно, что ты сам не додумался до этого раньше. - Позволь напомнить тебе, что ты не давал поводов считать тебя заинтересованным. - Ты тоже. Напомнить тебе, сколько раз ты раздувал скандалы из ничего, язвил, говорил гадости, издевался над любой ошибкой в документах, каждый раз делая это достоянием общественности? - Я флиртовал! - Ага, точно так же, как когда пытался меня сожрать: люди так не делают! - Ну так я и не человек. - Но я-то об этом не знал! Точнее, забыл. Феликс начинал злиться, и выглядел в связи с этим особенно привлекательно. Александр решил, что разговор может и подождать. В конце концов, нельзя быть настолько идиотом, чтоб лежать голышом в обнимку и пререкаться. Впрочем, в этом тоже, вероятно, была какая-то своя особенная красота. Он знал уже по своему человеческому опыту, что страсть бывает нескольких видов. Та острая всесжигающая потребность, которая приводит к быстрому и плохо контролируемому сексу, основывается исключительно на химии, возникающей между телами. Личность партнера не имеет особого значения. Но тот вид, который раскрывался перед ним сейчас, нравился ему куда больше. Страсть не снижает градуса, но становится более... мягкой, глубокой, надежной, что ли... - Саш, хватит. - Что хватит? - Думать. Феликс опрокидывает его на лопатки одним мощным рывком. Хорошо, что раскладное кресло они все же доломали, а то лежать бы сейчас Александру на полу и потирать копчик, а так - мягкий матрас, смятое одеяло, которое надо вытащить до того, как... Мысли исчезают, потому что Феликс целуется с отчаянием смертника. Александр не успевает дышать. Ласковые прикосновения языка, дразняще легкие, сменяются дерзким натиском, мелкими покусываниями. Руки Феликса беспорядочно ласкают тело, то невесомо касаясь кончиками пальцев, то ощутимо надавливая ладонями на плечи. Левая рука соскальзывает вниз, чтобы переплести пальцы и сжать, рождая одновременно щемяще теплое чувство близости и непреодолимое желание прекратить эту сладкую муку. Горячая дорожка коротких поцелуев от уха до ключиц, ощущение неожиданно прохладной ладони на животе. Мгновения вспыхивают и застывают во времени, потому что само время останавливается. Александр видит, как остановился в воздухе сорванный ветром лист. Если бы можно было остановить время навсегда, он бы это сделал, чтобы навсегда остаться в этом мгновении. Горячие губы обхватывают член, и даже время перестает иметь значение. Проводя кончиком языка от основания к головке, Феликс все еще крепко сжимает пальцами его ладонь, лишь слегка переменив положение руки. Ласковые поцелуи сменяются горячей влажностью рта, внезапное прикосновение зубов прошивает подобно электрическому разряду. Александр выгибает спину, позволяя Феликсу подхватить себя под задницу. В таком уязвимом положении он чувствовал бы себя не слишком удобно, если бы не знал уже, что поляк и без того излишне осторожен и аккуратен. Сухие губы ласково касаются внутренней поверхности бедер, и Александр, обычно довольно сдержанный, не может сдержать стона. Неожиданно исчезает и ощущение рук, и теплая близость губ. - Ты что делаешь? - заинтересованно спрашивает Александр, приподнимаясь на локте. - Проявляю, блять, ответственность! - раздраженно шипит Феликс. - Заткнись сейчас, даже думать перестань! Будет прохладно. Щедро сдобренные лубрикантом пальцы опускаются на член и тщательно проходятся по всей длине, не упуская даже самого незначительного кусочка. Удивительно, но, судя по едва заметному румянцу, эта часть Феликса смущает, в отличие от всего, что происходило до этого. Очевидно потому, что в это же самое время он занимается собой и считает, что выглядит не слишком привлекательно в таком положении, но, конечно же, ошибается. Зато когда он медленно опускается сверху, сменяя прохладу восхитительным теплом своего тела, на его лице не отражается особого неудобства. Феликс двигается медленно, задерживая дыхание, кусая губы скорее в нетерпении, чем от боли, и стараясь смотреть куда угодно, но только не на лицо Александра, на котором, судя по ощущениям, блуждает совершенно идиотская улыбка. - Нет, так дело не пойдет. Александр возвращает ему должок, опрокидывая на лопатки. Феликс шипит, потому как теперь ему совершенно точно больно, но и поделом. Проявляешь, блять, ответственность - проявляй до конца. Теперь уж чего. Ну и, конечно же, скрывать тут нечего: Александру нравится, когда Феликсу немного, совсем немножко больно. Покрывая легкими поцелуями его лицо, ловя лихорадочно пылающие губы, он продолжает движение мягко и аккуратно, несмотря на то, что самому хочется закинуть изящные польские ноги на плечи и задать такой темп, чтоб Феликс забыл, как его зовут. Тем не менее, темп Александр наращивает медленно, глотая стоны, наслаждаясь дрожью, время от времени пробегающей по телу поляка, слизывая солоноватый пот с шеи и груди. У человеческого тела очень много ограничений. Если бы Феликс разрешил, Александр воспользовался бы свободной длиной языка, обхватив его член лучше, чем сейчас рукой. И равновесие бы не терял, скатываясь то в одну сторону, то в другую, всякий раз выправляясь вовремя, но все же спине можно было сказать "прощай" на следующее утро... Впрочем, в этом был своеобразный вызов. Руки Феликса возникают из темноты, обнимают за плечи, заставляют опуститься сверху. Жар становится нестерпимым. И сдерживаться больше нет никакой возможности. И никакого желания. Разобрать, что он говорит, невозможно. Александр неплохо знает польский язык, но эти звуки сложно назвать польским. Скорее, это смесь всех языков, на которых он когда-либо говорил. Страдальчески изломанные брови в сочетании с болезненно впившимися в плечи пальцами наводят на мысль о том, что неплохо бы остановиться. Но Александр уже не может. Накрыв губы Феликса своими, он буквально поглощает надломленный крик, вколачиваясь в податливое тело так резко, как только может. Оглушающее счастье опустошения наступает довольно быстро, оставляя после себя звенящую тишину. Тяжелое дыхание Феликса и бешеное биение его сердца - буквально единственные звуки, которые он различает. Вязкая влажность на животе говорит о том, что можно перекатиться на бок и отдышаться. - Тебе было больно? - Александр еле ворочает языком, но не задать этот вопрос не может. - Немножко, - Феликс подлезает под руку, укладывает голову на плечо и закидывает ногу на живот. - Горячую воду отключили, мы грязные как чушки. Пойдем греть или будем спать грязными? - Можно подумать, ты уснешь в таком виде. Феликс собирается ответить, но его отвлекает жужжание смартфона, оставленного на тумбочке. Не особо разбираясь в том, кому конкретно он принадлежит, Феликс берет его и вглядывается в экран, щурясь. Впрочем, по мере изучения, его глаза раскрываются все шире. - Что там? - Александр приподнимается на локте и целует его в плечо. - Там... Посмотри сам. Феликс передает смартфон. Александр с минуту смотрит в экран, пытаясь соотнести то что он видит с действительность. На экране Манфред. В весьма своеобразном виде. На каком-то стуле с лицом, таким же красным от крови, как его истребитель. Позади него с отсутствующим видом стоит Антоний, занятый в большей степени чашкой кофе, чем происходящим вокруг. Лабиен машет в камеру рукой. Снимает, очевидно, Сулла. Где-то глубоко внутри поднимается ярость. Александр не может вспомнить, когда он испытывал нечто подобное в последний раз. Возможно, когда до него дошла новость о подписании Брестского мира. - Я убью их. Если ты попытаешься меня остановить, я сломаю тебе ноги. - Я знаю, где это, - Феликс отбирает смартфон и встает, тут же начиная приводить себя в порядок и одеваться. - Не беспокойся. Пока Манфред с Антонием, с ним все будет в порядке. - Ты в своем уме?! - Александр еле сдерживается, чтобы не разнести что-нибудь. - Он кофе пьет! - Значит, все под контролем, - Феликс опускается на колени у кровати, берет руки Александра в ладони и внимательно заглядывает в глаза. - Послушай. В это сложно поверить, но я знаю, о чем говорю. Его методы и мотивы иногда могут показаться весьма странными, но... Он всегда знает, что делает. И всегда на нашей стороне. Если я могу быть уверенным в ком-то так же, как и в тебе, так это в нем. Собирайся. Ты... хорошо поел? - После того, что я с ними сделаю, я буду очень голоден. *** Сначала Александр ехал по навигатору, но быстро понял, что он ему больше не нужен. Местонахождение Манфреда ощущалось яркой пульсирующей точкой на внутренней карте города. Он видел его точно так же, как несколькими днями ранее видел Лабиена. Сжимая руль до боли в пальцах, выдавая максимальную скорость там, где это только было можно, Александр, тем не менее, считал, что едет слишком медленно. Куда быстрее было бы разорвать ткань мироздания, прогрызть ее зубами, сократив путь буквально до пары секунд. Бледный профиль Феликса говорил о том, что его внутренние переживания движутся в том же направлении. - Саша, я хочу тебе напомнить... - будто бы почувствовав, что Александр думает о нем, Феликс отреагировал мгновенно. - Мы не можем убить никого из них. - Справедливое замечание. Выкрутив руль от неожиданности, Александр едва не устроил смертельное ДТП с фееричным залетом в автобусную остановку. - Ты всегда знаешь, когда появиться, - лицо Феликса выражает крайнюю степень недовольства, хотя он даже не оборачивается. - Как ты, сука, здесь оказался, ебучая говнина?! - Александр жалеет, что не может тратить ни капли из имеющихся сил, потому что присутствие третьего пассажира программой не было предусмотрено в принципе. - У меня свои тайные тропы, - Лев иронично усмехается, разваливаясь на заднем сидении так, будто едет в лимузине. - Я должен проследить за соблюдением Закона. Император санкционировал объединение отделов, так что я посчитал нужным присутствовать при задержании. - Единственное место, где тебе позволено присутствовать - конский хер, уебище ты сраное! Вот на него ты, сука, впишешься как родной! - Саша, сбавь обороты, пожалуйста. - Я не собираюсь терпеть это дерьмо в своей тачке! - Это не твоя тачка, мы взяли ее в аренду. - Да насрать! Пока я за рулем - это моя тачка! - Ага, моя тачка, моя девушка, - Лев извлекает из внутреннего кармана дорогой портсигар. - Это не так работает, коллега. Мне тоже мало удовольствия здесь находиться. - Да что ты говоришь! - Александр резко вдавливает тормоз в пол и наслаждается тем, как лицо Троцкого, собиравшегося закурить, впечатывается в спинку водительского кресла. - А ну успокоились оба, завалились, черт побери! - Феликс держится за грудь, оттягивая ремень безопасности. - Едем молча. Услышу хоть одно слово... Мало вам не покажется. Александр пожимает плечами и продолжает движение: своего он уже добился. Лев теперь больше занят собственным разбитым носом, чем препирательствами. Жаль лишь, салон оттирать придется. Короткий взгляд на Феликса подтверждает самое неприятное: ему, безусловно, тоже досталось. Когда все закончится, Александр извинится за это должным образом. Присутствие Манфреда ощущается все ярче, отзываясь беспокойным зудом в груди. Без всякой подсказки Александр сворачивает в нужном направлении, паркуется во дворе и выходит, оставляя Феликса в салоне с Троцким. Если им есть, что друг другу сказать, пусть лучше сделают это сейчас. Вывеска говорит о том, что здесь, во дворе, расположилась какая-то кофейня. Мало ли таких по городу, на каждом шагу. Но именно эта, очевидно, отвечала определенным требованиям преступной группы. Александр закуривает, потому что Феликс и Лев не торопятся выходить из машины. Зато открывается дверь заведения, выпуская Антония. - Доброй ночи, Александр Васильевич, - говорит он. - Полагаю, вы здесь в полном составе? - Ага, по одному на каждого, подыши, пока я курю. - Во-первых, вы меня не убьете, если не хотите отправиться туда, откуда я вас достал. Во-вторых, я на вашем месте оставил бы ваших спутников в авто. Лабиен и Сулла о них не знают и не ждут их. Может статься, их поддержка окажется весьма своевременной... чуть позже. - Это все, что ты хочешь мне сказать? - Александр затягивается глубоко, до рези в легких. - Надеешься выйти сухим из воды? - Я всегда выхожу сухим из воды, - Антоний неожиданно улыбается, - потому что не совершаю ошибок. Вам сложно это понять, во всяком случае, на данный момент. Просто поверьте мне. Я обещал вашей дочери, что вытащу вас, и я сдержал свое слово, как видите. И вас, и ее, и брата, и бог весть кого еще, всю вашу огромную семейку, и до сих пор никто не замечал особых проблем, потому что я очень хорошо работаю. Подумайте над этим и задайтесь простым вопросом: если мне так важно, что обо мне подумает ваша дочь, с какой стати мне подставлять ее брата? В этих словах имелся смысл, и Александр, частично удовлетворивший свою жажду крови, решил, во всяком случае, не рубить пока с плеча. Отвечать он, впрочем, не стал. Жестом показав свою готовность к встрече, он позволил Антонию открыть перед ним дверь и вошел в кофейню.