Нет ничего хуже поруганной любви…
***
6 месяцев назад — Ненавижу тебя! Будь ты проклят! Ты… Ты ничтожество! — захлёбываясь в слезах, рыдал Изуку, упав на колени. — Ненавижу! Ты сломал мне жизнь, ты отобрал у меня всё!.. Ты отобрал всю мою жизнь! Мальчишка стоял на коленях и рыдал, заходился в кашле. Лёгкие судорожно сокращались, будто пронзаемые тысячью ножами. Больно. Обидно. Деку драл себе глотку, разрывался в крике и визжал. Он не знал, откуда эта сила и смелость зародились в отчаянной душе. Просто надоело терпеть. Терпение лопнуло. Осознание того, что он теряет свою жизнь, которая ускользает от него, как течёт струйка песка меж пальцев… Мидория выбежал из темницы, смог сбежать от Бакуго. Он заблудился в городе. Он был восхищён и потрясён. Парень давно не видел свет, поэтому уже забыл то прекрасное чувство беззаботности и жизнерадостности, когда, просыпаясь по утрам в мягкой перине, ласкаемый нежными утренними лучами солнца, лениво потягиваешься, а после вскакиваешь, распахивая шторы, впуская в комнату больше тепла. Этот большой мир настолько прекрасен… Тут ходят люди. Они улыбаются! Они целуются, они любят, они спокойно живут!.. А он гниёт в этом заточении. Изуку был в шоке. Казалось, его глаза распахнулись после всех этих кошмаров, белая пелена слетела с очей. Обнажилось откровенное уродство. То уродство, которое тщетно пытался прикрыть Каччан под прозрачной тканью. Но это не скрыть. По-другому нельзя назвать вот «это». То, что он вытворял с ним… Мир Деку раскололся на две половинки, разрушился. От горького осознания он возненавидел себя. Ему стало мерзко и противно. Он ещё больше убедился, что Кацуки психопат с извращёнными желаниями и мыслями, которые он отыгрывает на своей кукле, нисколько не гнушаясь и не брезгуя. Каково это — жить в лапах безумца?.. — Нет! Это не норма! Это ненормально! — этот отчаянный крик вылетел из груди Мидории. Об этом кричала вся душа. Это ненормально, ненормально бить людей, насиловать их, унижать и издеваться! Изуку истошно вопил, разрываясь. Солёные слёзы текли по щекам. А Бакуго просто стоял и смотрел на него пустым взглядом, ожидая, когда эта истерика закончится, и они смогут продолжить. Но Деку не собирался успокаиваться. Ему хотелось отстоять свои права, добиться свободы. Ха! Глупый и наивный мальчик, неужели он и вправду думает, что Каччан растрогается до глубины души? Ему плевать. В этом взгляде лишь пустота и животная похоть. — Утри свои сопли и успокойся… — раздражённо закатив глаза, спокойно проговорил Кацуки. — Не прикасайся ко мне! Ты омерзителен мне! — выкрикнул Деку, забившись в угол. Бакуго нахмурился. Изуку чувствовал, он знал, что нужно остановиться. Нельзя испытывать хозяина на предел, иначе будет ещё больнее. Нужно сдаться, покориться. Тогда боль будет не такой сильной. Но… Его душа не могла смириться с этим. Это ужасно, отвратительно! Всё внутри кричало. Сердце забилось часто, отбивая гулкий ритм. Страшно. Но поздно отступать назад. Изуку истошно завопил, завизжал, не обращая внимания на текущие слёзы. Он не даст сломать себя. Это не может быть нормой! Почему?.. Почему он должен подвергаться этим зверствам, пока остальные наслышаны о насилии только из книг и фильмов?.. — Иди ко мне, — монотонно приказал Бакуго. — Нет! Ни за что! — Мидория поёжился, громко всхлипнув. — Повторять трижды не буду: иди сюда. — Нет! Я ненавижу, ненавижу тебя! — Повтори. Повтори, что ты сказал, — вдруг вскинулся Кацуки, мёртвым голосом озвучивая просьбу. Мальчишка ужасно испугался. Бакуго говорил сухо, но требовательно. Он не кричал, так как не выносил истерик. Но сейчас его бледное лицо с устрашающим голосом вселяли страх. Изуку дрожал. Губы не слушались, слова путались и сбивались. Неужели он и вправду повторит это? Только отчаявшаяся душа может восстать против хозяина, заранее зная, чем это обернётся. Деку прерывисто всхлипнул, сжал свои тонкие руки в слабые кулачки и заговорил. Говорил он тихо, но уверенно. Слова обрывками доносились до Бакуго. — Я… — Мидория гордо встал с колен, непокорно вскидывая голову. — Я ненавижу тебя, Кацуки Бакуго. Ты больше не смеешь приказывать называть себя «Каччаном», вымышленным именем. А я не Деку! Я, Изуку Мидория, проклинаю тебя. И ненавижу. Ты — моральный ублюдок! Изуку умолк, испуганно прикрыв рот ладошкой. Нет, всё-таки не стоило сжигать последний мостик к спасению! Но воротить свои слова обратно он не мог, поэтому оставалось лишь ждать реакции изверга. Он трепетал как осиновый лист на ветру. В темнице воцарилось зловещее молчание. Бакуго закинул ногу на ногу, пытаясь скрыть разочарование. Он закипал, закипал как чайник, поставленный на плиту. Мужчина (да-да, именно мужчина, так как несмотря на юность своих лет, назвать его таким чистым и светлым словом, как парень — попросту невозможно, уж слишком зачерствел он) поднялся, размеренным шагом приближаясь к жертве. Изуку боится. Он понимает, что ляпнул лишнее. Однако выход есть — броситься к ботинкам господина и молить о пощаде. Но… Он ни за что не сделает этого! Наконец строгое лицо Бакуго оказалось напротив носа Мидории. Они стояли вплотную друг в другу. Наравне. Даже низкий рост Изуку не мешал ему стоять прямо, запрокинув голову, как готовый к битве боец. — Повтори ещё раз, я не расслышал, — Кацуки расплылся в приторной улыбке, прошептав фразу прямо в ухо дрожащему парню. Деку умоляюще взглянул на своего мучителя. Мальчишка уже всё взвесил в уме. Отступать некуда. Он дрожал, но ни один мускул не дрогнул на его лице. Изуку побледнел, но лишь гордо вскинул подбородок. Его стойкости мог позавидовать каждый. В душе ураган чувств. Страшно. Но он терпит. Изумрудные глаза заблестели, и новые слёзы скатывались по щекам. Мёртвое лицо, по которому текли слёзы, выглядело трагично: нездоровая белизна, отсутствие мимики. Кацуки щекотал его мочку уха, слегка прикусывая её и опаляя своим дыханием. Чужие грубые пальцы скользили по нежной коже ключиц, обнажая его плечи. — Я ненавижу тебя. Деку проговорил это уверенно и достаточно громко для гробовой тишины, царившей в комнате. Это звучало, как приговор, как молния, сверкнувшая на безоблачном небе, разделив то на две части. Бакуго хищно облизнулся, недобро улыбаясь. Именно этого он и ждал. А после, ничего не говоря, впился зубами в чужие плечи. Даже не впился, а укусил. Больно. Очень больно. Со всей силы сомкнул крепкие челюсти на белоснежной коже. Удивительно, но Изуку даже не закричал. Он глупо смотрел в одну точку пустым взглядом, пока по его щекам текли слёзы. Деку не издавал никаких звуков. Можно было подумать, что он умер. Лицо застыло в мертвенном, безразличном выражении. Только бегущие слёзы выдавали жизнь в хрупком тельце. Кацуки, заметив молчание и отрешённость жертвы, надавил ещё более. Он хотел причинить как можно больше боли. Но Изуку молчал. Никаких признаков жизни, даже губу не прикусил. По бледной коже текла струйка алой крови, измазавшей не только Мидорию, но и губы Бакуго. Солоноватый вкус. Чем-то похож на слёзы, но с нотками металла. Изуку стоял как убитая кукла. Он слабо ощущал, как боль притупляется, Каччан переходит на новое место, зализывая ранку, как собаки поступают со своими повреждениями, и кусая вновь, всё больнее и дальше. Однако даже тёплый шершавый язык не заставил Мидорию расслабиться. Он застыл в одном положении, что стало волновать Бакуго. Тот толкнул несчастного. Молчание. Изуку чувствовал, что вот-вот сорвётся. Он стоял неподвижно, не шелохнувшись, пока кожа ключиц истекала кровью, а по щекам лились слёзы. — Терпишь? Терпи-терпи, это лишь начало… — сладко прошептал Каччан, вызывая волну мурашек по коже. — Интересно, а когда дело дойдёт до более раскрепощённой темы, ты также останешься бесчувственным бревном? Деку вздрогнул, сбрасывая с себя наваждение. Боль нещадно жгла. Терпеть больше невозможно… Мальчишка медленно облизал пересохшие губы, потрескавшиеся от волнения. Сейчас он мечтал об одном — и вправду стать самой обычной куклой. Резиновой, например. Потому что фарфоровые и стеклянные быстро бьются, а пластмассовые ненадёжные. Хотелось стать куклой, чтобы не чувствовать стыда, боли, унижений. Хорошо быть игрушкой! Куклы ничего не чувствуют, верно? Куклу можно насиловать, бить, ломать, выдирать ей волосы.Если бы куклы хоть на миг смогли говорить, то вскричали бы о том, что ненавидят людей…
А вот он, Мидория, всё чувствует… Но боль можно стерпеть. Боль — это лишь самое малое, что скрывается за его спиной. Боль заживёт, её можно смыть, как грязь. А унижение? Как смыть с себя позор, клеймо легкодоступного тела, или по-простому — шлюхи. Без всяких мудрёных слов. Обычной шлюхи. Вот только ещё хуже осознавать то, что тебя сделали таким. Теперь ты ничем не лучше тех, кто стоит на трассе. И вправду, что он может? Бакуго убил всю его жизнь. У Деку нет ни профессии, ни навыков и знаний. К чему ему аттестат с хорошими оценками? На кого он пойдёт? — Ну, перейдём к десерту, — Кацуки приторно улыбнулся, проведя подушечками пальцев по ранам. Мидория не сдержался. Он знал, к чему клонит Бакуго. Изуку зарыдал. Он прижал руки к груди и зарыдал. Слёзы с новой силой нахлынули, они текли из глаз, заставляли захлёбываться в них. Хрипы зарождались в груди. Впервые он посмел дерзить Кацуки. Бакуго словно сбрасывает с себя маску доброты, ему надоело играть, он приобретает грозный вид. Его глаза сверкают. Злобный рык. Деку казалось, что вот-вот и он не выдержит, сорвётся и бросится на колени перед хозяином. Но вместо этого парень вновь гордо вздёргивает подбородок, отвернувшись. Сердце уходит в пятки. Ему страшно, больно и обидно. Изуку понимает, что просто сломается под напором Бакуго. Он не сможет даже противостоять ему, страшная черта, к которой он приближается — неизбежна. Сейчас он лишь капля в океане, тихий писк. Малая крупица, утонувшая в серой массе. Глупо усложнять себе жизнь. Можно просто сдаться и терпеть меньшую боль. Однако Мидория не может так! Не может смириться с несправедливостью! Он рыдает, рвёт и мечет. Хрупкие плечи подрагивают, мальчишка вжался в угол, пытаясь слиться со стеной. Он выставил руки вперёд и протяжно закричал. — Не хочешь по-хорошему? Ладно, — Кацуки оскалился. Его гулкие шажки, а точнее притопывания на месте, отзывались эхом, повиснув звоном в ушах. Его ухмылка заставила похолодеть всё внутри. Изуку кричал и сопротивлялся, трепыхался, как бабочка, случайно залетевшая в паутину. Он вскочил на ноги и попытался выбежать, выскользнуть из чужой хватки. Силуэт Бакуго навис над ним, как громадная скала. Страх окатил своей волной, отчаяние захлестнуло. Деку сделал рывок вперёд, но его отшвырнули в стену, как мячик. — Ты сопротивляешься… Это мне нравится, — Каччан хрипло рассмеялся, хватая за ногу несчастного. Изуку растянулся на полу. Он чувствовал, как его схватили и тащат к себе. Мальчишка закричал, судорожно цепляясь за гладкий бетон, но ногти лишь скользили, вонзались и ранились. Он кричал. Он выл. Мидория зашёлся в истерике. Тело била судорога и конвульсии. Слёзы давно устлали глаза, ничего не видно. Сейчас ужас завладел им, заставил визжать, будто это было в первый раз… Но Деку не умолял. И это бесило Бакуго. Тот хотел услышать жалобные стоны пощады. Хотел убедиться, что вновь сломал эту маленькую душу, вырвал с корнем непокорность. И Изуку знал это. Поэтому лишь кричал, проклиная Кацуки. Слабые кулачки били по холодному бетону. Мидория громко всхлипывал. — Иди, иди сюда, — буквально прорычал Бакуго, обдавая своим жаром. — Пусти! Пусти, урод! — отчаянно закричал Изуку, за что немедленно поплатился звонкой пощёчиной. Могучие руки обхватили его. В этот миг внутри что-то перевернулось. Нотка крика оборвалась — он сорвал голос до хрипоты. Деку застыл с разинутым ртом, из которого не вырывалось ни звука. Немой вопль, который громче любого истошного визга. Он говорил сам за себя, пусть даже без слов. Лишь слёзы текли по лицу, скапывали на пол и звонко ударяли в тишине. Слышалось лишь частое дыхание Бакуго, его противный смешок и звук расстёгивающейся молнии кофты, которую парень отбросил вдаль комнаты. Сейчас Изуку хотелось побыть на месте этой вещи, также валяться где-то в темноте и наслаждаться тем, что тебя иногда надевают, а остальное время ты прохлаждаешься в гардеробе. Но… Судьба решила иначе. Судьба сыграла злую шутку, сделав его вещью. Вещь завидует другой вещи. Иронично. Но сейчас не до смеха… Чувства вмиг угасли в нём. Мидория ощутил всё — холод, сырость, мерзлость, цепкие пальцы на своих уже обнажённых бёдрах и прикосновения, что были омерзительны ему. Он чувствовал всё и ничего одновременно. Какая-то дымка окутала его. Он попытался слабо воспротивиться, но получил лишь очередную сильную пощёчину. Всхлипнув, как послушный щенок, он заскулил, но быстро умолк. Кацуки улыбался. Он видел, как раздавил, сломал, потушил Деку. — Пусти… Пусти! — тихо прошептал он, глотая собственные слёзы. — Нет, — Каччан злорадно ухмыльнулся. Полуоткрытая дверь. Грязный и холодный пол. Янтарная полоска света озаряла измученное лицо Деку, по которому текли слёзы. Больше никаких эмоций… На нём застыла печать безжизненности, будто он мертвец. Капающие слёзы отбивали ритм печальной музыки. Словно пианист своими тонкими длинными пальцами аккуратно играет на инструменте. Изуку уже всё равно… Его тело инстинктивно подрагивало. Ему уже плевать на Бакуго. Слышатся лишь тихие всхлипы, утробный довольный бас Кацуки. Он окончательно сойдёт здесь с ума… В глазах пустота. Точёные плечи трясутся, голую спину обжигает холод. В тот день Мидория понял, что ему не выбраться из этого ада. Сейчас он не чувствовал боли. Одно унижение. Сил плакать не остаётся. Он лежит, как кукла, позволяя делать с собой всё, что угодно. Тощий кулак больше не сжат, больше не видно напряжённых мышц и вен. Слабое тело обмякло. Взгляд становится стеклянным, и без того белоснежная кожа бледнеет. Но Бакуго не обращает на это внимание. Один факт того, что он вновь поставил зазнавшегося мальчишку на место, тешил душу. Сломал последнюю призрачную надежду, стёр веру в хорошее. Убил ребёнка, жившего в нём. Изуку прикрывает глаза, желая потерять сознание, лишь бы не слышать этих противных, пошлых звуков, частого дыхания и прочего, что может быть связано с Бакуго и его омерзительными действиями. Наконец, Каччан выдыхается, сипло хрипит и отрывается от изнеможённого тела. С довольным рыком он падает на грудь Деку, придавливая несчастного. Лёгкие сжимаются в один комочек, дышать тяжело. Но Изуку плевать. Он неподвижно смотрит в одну точку. Лучше задохнуться под этой тушей, чем терпеть этот ад. Стоило Мидории представить, как это выглядело со стороны… Нет, это невыносимо! Но сознание неумолимо рисовало картинки, заставляло истошно вопить и рыдать. Грязная, тесная коморка. Холодные и сырые стены с потолком. Изредка пробегающие крысы по углам. Старая порванная одежда, свисающая на хрупком теле клочьями, кровавые капли от неаккуратного обращения с маленьким телом, расположившиеся на стройных ножках алым бисером, начиная свою дорожку от внутренней стороны бедра и заканчивая где-то на ляжках. И обнажённая, беззащитная душа, слабо трепыхающаяся в лапах тирана. Как можно терпеть это животное, иначе его и не назовёшь?.. Мидория зажмуривает глаза. Он привстаёт, уныло бросив взгляд на зеркало. Бакуго уже ушёл. Теперь можно выплеснуть все свои эмоции… Парень осторожно поднялся на ноги, поморщившись от резкой боли, пронзившей тело, как пронзает булавка бабочку, насаженную на иглу. Из глаз полились слёзы. Он взглянул на себя. Ужасно. Отвратительно. Он ненавидит того парня, который сейчас смотрит на него по ту сторону зеркальной глади. Эти багровые отметины, оставшиеся от Кацуки… Хотелось содрать с себя кожу. Хотелось стереть все его поцелуи и метки. Хотелось умереть. В тот миг внутри что-то хрустнуло. Что-то хрустнуло в душе… Наверное, он опять сломался. Уже навсегда. Но нет. Это был хруст стекла. В следующую секунду Изуку с оглушительным воплем разбил зеркало. Невозможно было смотреть на своё гадкое отражение, напоминающее приходы Кацуки. Деку ступил на осколки. Его сердце разбилось также — вдребезги. Изуку вздрогнул. Он ходил по битому стеклу. Ходил, обливаясь слезами и всхлипывая. Однако это был единственный способ заглушить ту отвратительную, омерзительную боль, причинённой Бакуго, вот этой, новой и свежей. А после мальчишка упал на колени и зарыдал. Острое стекло впилось в кожу. Алая кровь брызнула на пол, смешиваясь со слезами. Дрожащей рукой Мидория схватил один из осколков. В нём мелькнуло его отражение. Изуку крепко сжал острие в руках, до хруста. Лишь бы не видеть себя. Было больно, очень больно. Но, стиснув зубы, он терпел. А когда разжал ладошку, то осколка уже не было. Была лишь стеклянная крошка. В крови. Деку дал волю эмоциям. Вопли, крики, судороги, слёзы… Он рыдал, захлёбывался в слезах, хрипел, задыхался. Грязный, перемазанный кровью, жалкий и униженный. Изуку не мог остановиться. Слёзы лились рекой из глаз. Изуку взял стекло. Несмело притронулся к коже на ключицах и вздрогнул. Осколок холодный. Он прикусил губу и осторожно провёл остриём по одной из ярко-бардовых меток. Густые капли крови перекрыли все отметины. Мидория прикрыл глаза. Ещё пару надрезов, и тело пестрит ранами. Показное равнодушие далось очень тяжело. Но вот, безразличие накатило новой волной. Огонь внутри постепенно угасает. Кровавым пальцем Деку выводит алую надпись на полу «Ненавижу». Он дрожит. Получается неровно и криво, местами кровь подтекает, и образовываются кровавые кляксы. Но слово начертано. Пусть, оно скоро смоется. Но ещё больнее от того, что его комнаты не убирается, и любая надпись смывается одним — собственными слезами. Он ещё оплачет свою жалкую судьбу. Он ещё обхватит стальные прутья руками. Он ещё будет кричать. Он успеет всплакнуть по матери, по друзьям, по прошлой жизни… Он омоет слезами себя и свою жизнь. Но не сейчас. Сейчас он умер. Бакуго убил его, нещадно пристрелил отчаянную душу. И в этот момент Деку понял, что к чёрту. К чёрту лелеять надежды о том, что пташка вырвется из клетки. Как пташка может взлететь, если ей обрезали крылья?.. Деку поверил, поверил этому ублюдку. Признал своё поражение, но не выдал этого. Продержался в этом аду лишь два с половиной года. Если за всё это время его не нашли, то… То зачем давать себе ложные надежды? Да, больно и горько. Но это стоит признать. Стоит кричать, рыдать и вопить, надеясь, что тебя услышат. Молиться, что хоть кто-то из прохожих увидит в тебе страх. Но нет… Это невозможно. И вот, Изуку поставил на себе жирный крест. Он умер. Так и проходит жизнь несчастного мальчишки… Увядает тут, не теряя своей красы, которую его мучитель решил схоронить в четырёх стенах. Умирает в заточении… Деку был готов променять один день свободной жизни на смерть. Да, он не думал, что скажет это… Но сколько можно успеть за один. Можно влюбиться, попробовать мороженое, улыбнуться прохожему, надкусить сахарную вату и вежливо поздороваться с местной вечно ворчащей бабушкой. За этот день можно сделать всё, что для нас является самым обыденным. И за этот день Мидория был готов отдать жизнь. Лучше отцвести стремительно, за один день, чем томиться в бутоне несколько лет… Зачем ему краса, если её нельзя никому показать? Он живёт ради одного человека. Он живёт для одного. Он отдаёт себя ему. Отдаёт всё самое сокровенное: слёзы, молодость, любовь, слабую улыбку… А Бакуго берёт и не замечает. Берёт и считает это должным. Ведь Изуку, ведь он… Он вещь, кукла, игрушка. Но Каччан не понимает одного — Мидория не бездонная бочка. Рано или поздно любовь закончится, закончатся силы, потухнет улыбка… И тогда эта кукла станет точно такой же, как и её предшественники: сломленной и сломанной, разбитой. И Кацуки выбросит его. Да, будет жаль… Но эта кукла иссякнет, как пересыхает слабый ручеёк, как заходит в закат солнце. В этой маленькой душе столько любви, что и представить трудно. Ведь он живёт так достаточно долго и терпит. Ничего не получает взамен, но терпит. Это подобно хлещущему ручью родниковой воды под палящим солнцем. Нет ничего хуже поруганной, обесчещенной любви… Но после всех этих унижений любовь Изуку не угасает. Настолько большая его любовь, настолько она невинна и нежна. Он отдаёт эту любовь Каччану, хотя мог жертвовать собой ради искренне любимого человека… Кацуки бессмысленно растрачивает его ресурсы. Да, Деку ненавидит Бакуго!.. Однако, где-то далеко-далеко, в глубине души, он наивно верит, что это хороший человек, который ещё опомнится и поплатится за свои грехи. Но… Сейчас эта вера подорвалась. Кацуки сам затушил огонёк, сам убил его. Неужели нельзя пожалеть несчастного хоть один раз?.. А ему плевать, плевать на свою куклу! Ком подкатил к горлу. Слёзы устлали глаза. Сил больше не остаётся. С трудом подползая к углу, он обхватывает брошенную кофту. Да, это вещь Каччана. Но сейчас у него нет выбора. Его футболка разорвана, а тут холодно. Укрывшись вещью, он потерял сознание. К сожалению, ему повезло. Ни один осколок не впился в висок. А жаль… Изуку хотел одного — умереть. Дверь приотворилась. Бакуго облокотился, скрестив руки на груди и нахмурившись. Полуобнажённое тело, укрытое его кофтой, рефлекторно подрагивало во сне. Вокруг него — кровавые острые осколки. И едкая надпись, выведенная из последних сил, пугающая и кровавая. Надпись, кричащая о том, что даже такой — униженный и обесчещенный — он не сдался. «Ненавижу» — крик души, почему-то это слово полоснуло по сердцу. Что-то ёкнуло в душе… Кацуки подошёл к сжавшемуся клубочку, бережно прикрыл его, с особой нежностью проведя кончиками пальцев по горящему лбу. Но жалость вмиг улетучилась. Мерзавцы ищут оправдания своим действиям, но это не может искупить их… Сейчас он ощутил, как ему абсолютно плевать. Плевать на этого несчастного. А если он умер? Если он истекает кровью, если это смертельно? Если он простудится в этих сырых стенах? Плевать. Равнодушие заполнило его, поэтому Каччан поспешил уйти, тихо захлопнув дверью. Или он лишь пытался скрываться за этой маской безразличия?..***
С тех событий прошло полгода. Но Изуку помнит всё. И не может простить ему этого. Не может простить, что Бакуго не дал ему свободы хоть на один вечер. Не дал зародиться надежде в душе, не позволил вкусить плод вольности и беззаботности. Почему, зачем?.. Ведь Кацуки знает, что от этого ничего бы не изменилось. Он знает, что также приходил бы каждый день, совершая с несчастным телом всё, что ему угодно. Он знал это! Так почему же не дал и шанса?!.. Вместо этого он раздавил его, унизил, растоптал… Деку прижал руки к груди, всхлипнув. Его удел — реветь, оплакивать прошлую жизнь. Наступили те времена. Надежда на то, чтобы выбраться, умерла. Умерла как-то незаметно, сама по себе. И вместе с ней умер Изуку. Издав последний вздох, мальчишка внутри умер. Раскололась твёрдая скорлупа, защищающая душу от этого жестокого мира. И вот, выйдя в свет, познав его несправедливость и боль, маленькая душа умерла. Завял последний росток на невзрачной могиле, потух огонёк внутри. Нет больше изумрудного блеска в этих глазах, они стали неброскими, скорее серыми, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Горькие слёзы лились по щекам. Казалось, у его коленей образовалась лужица, её гладь блестела во тьме, будто сделанная из хрусталя. Он стоял на коленях и рыдал, протянув руки к решётке. В заточении так томно… В заточении он увядает. В заточении он больше не в силах быть!.. Но Изуку может только плакать. Вместе со слезами утекала из глаз сочность и красочность. Слёзы словно отливали зелёным, преломляя в себе свет. Чем больше Мидория плакал, тем больше было блеклости в этих глазах. Слёзы забирали из него невидимую силу, тайком крали её, вынося из тщедушного тельца последнюю энергию. Деку успел забыть всех. Мутный образ матери всплывал в уголках воспоминаний, но тут же стирался. Забывались имена друзей, всё постепенно стиралось пред болью и отчаянием… Его тело научилось выживать само по себе, оно убирало лишнее, чтобы окончательно не сойти с ума. Во снах у Изуку была нормальная жизнь, его единственная отрада, позволяющая держаться в здравом рассудке. Деку знал многое, он выучил расписание своих «пыток», перерывами мог сбегать ненадолго из темницы, изучил план дома, нашёл лазейку, выучил пару иностранных языков из книг, которые крал в библиотеке, научился распознавать настроение людей лишь по их ноткам в голосе и мимике, изучил Бакуго, смог определить день недели по краткой реплике Каччана, сколько времени по положению солнца и умел пить росу вместо воды, есть траву, заменяя ей весь свой рацион. Перечень умений Деку можно было бы растянуть на весь огромный список. Ему не нужно было и причуды. Но лишь одного не мог он — противостоять Кацуки… Пару раз Мидория сбегал из этого ада. Но всё заканчивалось одним и тем же. Бакуго находил его везде. У такого человека столько связей, что может противопоставить ему он, бесполезный Деку? Изуку умолял, ревел и кричал, а Каччану было плевать. Коротать несколько лет своей жизни в тёмных четырёх стенах ради ожидания ночи, чтобы весь день рыдать перед ней и умолять небеса оттянуть роковой час… Вот так проходили дни Мидории. Парень сам удивлялся, как не сошёл с ума… Скрипнула дверь. Он вздрогнул, обхватив плечи руками. Тело била мелкая дрожь. В голове вертелись тысячи вопросов. Зачем Кацуки пришёл, ведь это выбивается из графика?.. Нет ничего хуже неведения. Деку всхлипнул, сжался в комочек и забился в угол, затаив дыхание. Страшно, хочется исчезнуть… Тяжёлой поступью Бакуго приблизился к Изуку, небрежно кинув несчастному пару вещей. — Приведи себя в порядок. Выйдем, прогуляемся, — отрывисто и грубо произнёс он, смерив Мидорию презрительным взглядом. — Хорошо, Каччан… — тихо повиновался Деку, кивнул головой и стыдливо прикрылся тканью. Бакуго закатил глаза, мол, зачем стесняться, если он знает свою жертву вдоль и поперёк, но всё же вышел. Из-за двери послышался строгий голос, предупреждающий о том, чтобы Изуку не задерживался. Деку взглянул на свои вещи: плотно облегающие ноги коротенькие шорты из тонкой ткани и такая же короткая футболка, едва прикрывающая живот. Однако выбора не было, быстро натянув на себя свой новый гардероб, Мидория выскочил из комнаты, где Бакуго дал ему ещё пару минут для того, чтобы умыться и расчесать волосы. Когда Деку закончил, то оценил себя критическим взглядом. Наряд, выданный Кацуки можно описать всего двумя словами: безвкусно и пошло. Причём последнего, к сожалению, было больше. Природа не обделила Изуку, подарив ему прекрасное стройное тело. Но округлые бёдра были уж слишком заметны, а в сочетании с коротенькими мини-шортами образ выглядел вызывающе и дерзко. Но перечить Каччану он не смел. — Ты готов? — послышался недовольный голос Кацуки. — Д-да… Я уже иду, — слабо пролепетал Деку, расчесав последнюю прядь. Покончив с приготовлениями, он стремглав кинулся к выходу, где его уже ожидал Бакуго. Каччан приторно улыбнулся, увидев Изуку. Его образ был галантен и консервативен: чёрный пиджак и в тон ему брюки. Мидория смутился, когда ему вежливо подали руку, но лишь сдержанно кивнул головой. Их наряды совершенно не сочетались друг с дружкой. Но Деку не был глуп. Здесь же всё понятно: Кацуки ещё раз подчёркивает, кому он принадлежит. Прилюдно. Выводит в свет свою куклу, хвастается им. Мидория знал, что будет ловить завистливые взгляды. Богач и рядом с ним он, в откровенном наряде. Ясно же, что будут показывать пальцем, говорить, что он с ним только из-за денег, привлекая своим телом. Но никто не знал об обратной стороне медали. Но Изуку уже привык терпеть боль, скрывая её за фальшивой улыбкой. Они чинно шагали по улице. Бакуго шёл размеренно, сдержанно, держа прямую осанку. Деку напротив — быстро, припрыгивая, как маленький ребёнок, которого вытащили на улицу после нескольких лет заточения. Он шумно вбирал в себя воздух, вертел головой и улыбался. В мыслях проскакивали шальные идеи. Тысячи вариаций побега, тысячи планов и обман. Зайти в магазин, отойти в туалет, попросить попить, «случайно» пройти мимо участка полиции, в конце концов — закричать посреди улицы. Сейчас в руках Изуку вся его жизнь, одним движением, одним взглядом он может изменить всё. Но… Он бездействует. Он уже смирился со своей участью, все планы были давно проверены и разбиты о власть Каччана. Потому Деку даже не пытается. Он должен насладиться, надышаться, чтобы дожить до следующей прогулки. Впитать в себя свежесть, сохранить её как можно дольше. — Куда сначала пойдём? В магазин или в кафе? — любезно осведомился Кацуки, ослепляя своей улыбкой. Изуку поморщился. К чему это показное лицемерие, если в тех четырёх стенах Каччан не настолько добр, обращаясь с ним как с куклой. Хотя даже сейчас Деку не перестал быть куклой. Просто тогда над куклой издевались, а сейчас ею играются. Нервно сглотнув, Мидория тихо прошептал: — Куда угодно. Куда угодно, но только не назад… Парень потупил взгляд, зардевшись и покраснев. Стеснительное поведение вовсе не клеилось с той дерзкой обёрткой, в которую укутал его Бакуго. Причиной внезапного румянца оказалась грубая ладонь Каччана, которая легла на его хрупкую талию. Смущение, смешавшись со страхом, превратилось в новую, неизведанную людьми эмоции. Мидория дрожал от липкого ужаса, накатившего на тщедушное тельце. В голове засияло, засверкало, вспыхнуло. Воспоминания прострелили, возвращая в ту грязную конуру, где творилась серая рутина. Мороз драл кожу, ком подкатил к горлу, а слёзы выступили на глазах. Если бы не люди, то он бы расплакался. Но… Изуку уже давно научился прятать свои эмоции, заталкивая их глубоко в сердце, запирая в клетку. Однако, бывало, они вырывались наружу в виде испуганного взора, прозрачной слезы или тихого писка. Сейчас же его щёки пылали, покрываясь алым румянцем. И человеческое ему не чуждо… Униженный, гонимый испытаниями судьбы и её муками, он не зачерствел, не озлобился на этот мир, не возненавидел всех людей. Он, наивный дурачок, продолжал верить в то, что есть хорошие люди, любовь и счастье,И наступают моменты, когда куклы оказываются кукловодами своих кукловодов, берут нити в свои руки, управляя не только собой, но и миром.
В конце концов, он не настолько глупый, чтобы вводить своего мучителя в состояние гнева. Это невыгодно обоим. Парень совершенно не знал, на что ткнуть пальцем, попросив мерзавца купить какую-нибудь вещицу. Изуку не смотрел на ценник. Он знал, что при желании его хозяин может выкупить всё, на что падёт смущённый взор Деку. Но… Было так противно и неприятно принимать дорогие подарки из рук этого ублюдка. На душе становилось нелегко, на хрупкие плечи ложился тяжкий груз ответственности. Словно он становился виноватым, оставался должником. Мерзкое чувство, несмываемое с себя. Ощущение, что он постоянно что-то должен Бакуго — за еду, за крышу над головой, за подарки и за… За эти мучения. Да, должен. Должен хорошенько врезать этому уроду, чтобы пропало всё желание издеваться над беззащитным телом. Мидория стиснул зубы, сжав кулаки. Злость и отчаяние переполняли одинокую душу. Ему даже некому пожаловаться. Деку хотел себе хоть какого-то защитника. Чтобы хоть кто-то обнял его после всех этих ужасов, утёр слёзы, выслушивал истерики, стучал по спине, когда он по обыкновению захлёбывается в слезах. Хотя бы так… Изуку уже не верил, что кто-то сможет вытянуть его из этого ада. Нет, это невозможно, никто не может противостоять Бакуго! Но… Ему нужна была элементарная поддержка, чтобы не сойти с ума. — Ты вроде хотел пойти что-то посмотреть? У тебя есть пол часика, — строго переспросил Каччан, предупредив и скрестив руки на груди. — Да. Уже бегу… — Деку испуганно стрельнул взглядом и поспешно посеменил наугад. На глазах выступили слёзы. Слёзы душили его, слёзы захлёстывали, заставляя захлёбываться в волне отчаяния. Слёзы хрустальным бисером выкатывались, текли по щекам, обжигая, оставляя мокрые дорожки. Слёзы делали его глубоко несчастным человеком, они медленно, но верно убивали. Но слёзы были единственной отрадой. Эти слёзы выводили из него лишь малую часть тоски. Слёзы заменяли искренний смех. Слёзы составляли бо́льшую часть этой маленькой жизни. Слёзы для людей — наказание и дар. В этом огромном мире Изуку осознал, что никому не нужен. Абсолютно никому. При этой мысли кожа покрылась мурашками, внутри всё сжалось от страха. Вот, если он умрёт, то этого никто не заметит. Возможно, Бакуго похоронит тщедушное тельце где-то в глуши, поставив покосившийся камень с криво выгравированным именем на одинокой могилке, и… И всё. Никто не придёт, никто не будет оплакивать эту могилу. Никто. Ни один человечек не вспомнит о нём. Вместо слёз могилу будут омывать дожди, талые воды и редкий подтаявший весной снег. И он забудется… Точнее, уже забылся. Конечно, одноклассники и друзья потосковали о пропавшей душе, но сейчас они живут спокойной жизнью, со спокойной душой похоронив Деку. Да-да, у него даже есть своя собственная могила, как без вести пропавший. Бакуго показывал ему то место, едко усмехаясь. А ещё Изуку увидел тогда контраст — пока остальные захоронения пестрели цветами и искусственными букетами, то на его — одиноко рос слабый росток, чьё семя, вероятно, было занесено ветром. Мидория вздрогнул, поёжившись от воспоминаний. Неприятный холодок прошёлся меж лопаток, стекал холодной струйкой пота по спине, скользнул за шиворот, обвив шею, как змея. На миг Деку остановил дыхание, в ожидании того, что его тонкую шею сожмут сильные руки. Парень шмыгнул за одну из витрин и смог отдышаться только тут. Руки лихорадочно тряслись, пока он жадно глотал воздух. Он… Он один! Бакуго остался где-то в конце торгового зала. Он может сбежать, он свободен. Ужас и восторг смешались в нём. Нет, нельзя! Мысли смешались в одну кучу, кричали наперебой, толкаясь, сливаясь в один непрерывный визг.«Ты правда хочешь вернуться в тот ад?»
«Забыл, что было в тот раз?!»
«Это твой шанс, беги, идиот!»
«Ты лишь жалкая букашка, ничего не можешь. Сиди на месте и не рыпайся! Знай своё место, вещь!»
«Ты сможешь, у тебя всё получится! Беги, беги…»
«Знай, кто твой хозяин! Ты — одна неприятность, доставляешь людям боль и горе. Только ты заслуживаешь подобного обращения с собой. Хочешь, чтобы из-за твоей жалкой фигурки пострадали окружающие, ни в чём невинные люди?!»
Деку замер, подавив в себе немой всхлип. В нём боролись две половины, но только он решал, какой из голосов послушать. Изуку прикусил губу, зажимая рот ладошкой, чтобы не расплакаться прямо на месте. Из его глаз текли слёзы, щёки раскраснелись, а хрупкие плечи дрожали. Ещё немножко — и он не выдержит, шумно всхлипнув и привлекая к себе лишнее внимание. Парень стремглав кинулся в уборную, переводя дыхание. Изуку бросил взгляд на зеркало. Бледное, худощавое лицо вытянулось, изумрудные глаза засверкали, переполняемые слезами. Деку опустил побагровевшее личико. Он уже ступил на скользкий путь тем днём, который он проклинает до сих пор. Ну, уж нет!Если ввязался смертельную игру жизни — доигрывай по её правилам до конца, чего бы это тебе не стоило…
Мидория закрыл лицо руками, медленно сползая по холодной стене. Холод обжигал кожу. Мальчишка упал на колени и тихонько заплакал, ощущая себя одиноким и беспомощным. Он ничего не может. Он лишь маленькая капелька в огромном океане. Сейчас, он стоит на коленях, дрожит от страха, отчаяния и неприятной прохлады кафеля. Он плачет навзрыд, кусает собственную руку, стараясь заглушить всхлипы. Он должен остаться… Голая кожа соприкасалась с холодным полом, который был ещё и влажным. Но Изуку плевать. На ватных ногах он поднялся, чувствуя, как пылает лицо. Глаза жгут и пекут. Им уже надоело плакать… Ругаясь, он со второй попытки включает струю холодной воды, обдавая себя её, вмиг трезвея. Кожа вновь покрывается мурашками. Деку дрожит, он постепенно обмякает, успокоившись. Зелёные пряди прилипли к щекам и лбу, разметавшись по всему лицу. Изуку дрогнувшей рукой пытается навести порядок на катастрофически испорченном образе, зло шипит, когда встречает неудачную попытку. И без того тонкая ткань одежды промокла насквозь, прохладные капли стекали по лицу, рукам, падая на футболку и шорты. Мидория понял, что вот-вот снова не выдержит и зайдётся в истерике. Он был на грани нервного срыва. Картинка вновь начала размываться, предметы превратились в уродливые кляксы, а холодным щекам внезапно стало жарко. Слёзы. Опять. Изуку выпустил протяжный стон, упал навзничь, сложившись пополам, прижал руки к груди и более не сдерживался. Он кашлял, давился слезами, жадно глотая воздух. Лёгкие сжимались в клубочек, пронзаемые ножами, вбирали в себя кислород, требуя ещё и ещё. Деку совсем не чувствовал оледеневших пальцев. Секунды растянулись в часы. Он здесь всего 5 минут, а ему кажется, что вечность. Паренёк ещё пару раз подбегал к крану, обдавал себя холодной водой до тех пор, как не почувствовал, как онемели конечности, а кожа побледнела, где-то отдавая оттенками нездоровой синевы. Его бросало то в жар, то в холод. Даже мощная ледяная струя не могла потушить внутри него бушующее пламя. Мальчишка заходился в сиплом кашле, давил на горло руками, захлёбываясь уже не только в слезах, но и в воде. Вдруг дверь скрипнула. Он вздрогнул, вскочив на ноги и поспешно утирая слёзы. Заплаканный, с красными глазами, контрастирующими на фоне зелёной радужки, и большими мешками под ними. Глубоко несчастный и хрупкий. Изуку закрыл лицо ладошками, вжавшись в стену. Страх завладел телом, колотил его, заставляя подрагивать и всхлипывать. Деку задрожал ещё более, как почувствовал на своих плечах чужие руки. Такие тёплые и мягкие, слегка шершавые… Осторожно нажимающие на него, словно он состоит из фарфора или стекла. Для Мидории этот миг растянулся в час. Это была другая, совсем новая хватка, ещё неизвестная ему, что заставляло насторожиться. Обычно его сжимали, отшвыривали, били или толкали. Но… Это первый раз, когда с ним обращаются с аккуратностью, даже нежно. Он прикрыл глаза, растворяясь в накатившей волне удовольствия. А после послышался заботливый голос, ласково интересующийся: — Вам помочь? О, да! Ему жизненно необходима помощь. Он умирает без неё. В душе что-то вспыхнуло. Захотелось всё рассказать первому встречному, броситься в объятия и рыдать. Но Мидория лишь тихонько всхлипывает, упрямо мотая головой. Нет! Он ни за что никому не скажет! Он не посмеет подставить чужого человека, угрожая его жизни. Деку с нескрываемым страхом разлепляет ресницы, на которых нанизаны слёзы, как чистая утренняя роса. Он пугливо косится на незнакомый ему силуэт, что навис над ним. В его глазах читается недоверие и неподдельный страх. Изуку смотрит на незнакомца, который выглядит странно и привлекательно одновременно. В нём было что-то тайное, скрытое, что притягивало к себе. За красной чёлкой можно было проглядеть неровную кромку уродливого шрама, остальная часть которого была стыдливо прикрыта. На Деку взволнованно смотрел один серый глаз, в котором читалось непонимание и желание помочь. Причёска у неизвестного была поделена на две части: одна отливала платиновым блондом, белизной, а вторая — огненно-красным. Черты лица приятные, слегка заострённые скулы и хладнокровие в крови, смешанное с тёплой заботой. Этот человек может сочетать несочетаемое, начиная от причёски и одежды, заканчивая характером и эмоциями. — Н-нет… Я в п-полном п-порядке, — заикаясь от всхлипов, несмело пропищал Деку. — Но вы плачете… Вам грустно! Вы здесь одни? Может, я могу помочь добраться Вам до дома, или Вы заблудились в огромном магазине? Мидория вскрикнул от страха. Шквал вопросов обрушился на несчастного, на которые он совсем не хочет отвечать. Точнее, не имел права отвечать. И боится прикованного к нему внимания. Мальчишка привык, что он что-то неважное, что-то ненужное. Он является тем, что не жалко выбросить, когда оно сломалось. Ему не нужна забота и тепло. Он как одинокий цветок, скрытый от лучей солнца и орошаемый собственными слезами. Казалось, вокруг него образовалась мёртвая земля, покрытая толстой коркой соли из-за солёных слёз. Ему страшно. Новое чувство вспыхнуло внутри. А как известно, человек всегда боится неведения. Деку впервые в своей жизни встречает доброту и искренность. Однако парень лишь машет руками, качая головой. Ему не нужна помощь, его уже не спасти. Мидории хочется обнять неизвестного, прижаться и громко рыдать. Но… Горькая мысль, подобная отравленной стреле, пронзает сердце. Деку, ты же ведь не хочешь принести этому доброму человеку боль, которая неотступно следует по твоим пятам? Ты проклят, смирись. Ты приносишь одни неудачи в этот мир, тебя нужно держать в тёмном подвале, на цепи! Мидория невнятно мычит, умоляя замолчать внутренний голос. Мальчишка зажмуривает глаза и с остервенением мотает головой. Нет, он не позволит пострадать этому парню из-за своей плаксивости и неосторожности! Деку отталкивает изумлённого незнакомца. Изуку громко всхлипнул в последний раз, а после пулей вылетел из кабинки, оставив напоследок за собой шлейф изумительного аромата, где вместе с нотками мяты смешалось что-то липкое и тягучее — отчаяние. Незнакомец лишь уныло посмотрел вслед, на распахнутую дверь, одиноко пустующее место. Он увидел в этом маленьком комочке столько ужаса, сколько не видел ни в одной человеческой душе. Нет, таких людей он точно никогда не видел! При взгляде на это тщедушное тельце, которое всхлипывает — мороз продирал кожу, сердце сжималось. Обескураженный и подавленный, он с тяжёлым вздохом уткнулся лбом в стенку. Почему-то захотелось побежать за этой хрупкой фигуркой. На душе было неспокойно. Он знал, что этот чудак может натворить бед, знал, что с ним что-то не так. Он будто чувствовал, что собственноручно отпустил этот слабый силуэт в ад. — Тодороки, что ты творишь… — промолвил он, морщась и устало постанывая. Шото любил помогать всем. Он хотел стать хорошим героем, потому и вёл себя подобающе, соответствуя идеализированному образу настоящего «сверхчеловека». Но с такой ситуацией он столкнулся впервые в жизни… Парень знал, что должен был не отпускать просто так незнакомца! Знал, что нужно было надавить на того, обнять, успокоить и разобраться во всём. Однако в тот день он совершил роковую, непростительную ошибку: позволил тому нежно-зелёному бутону увянуть. Он бездействовал. Отпустил беззащитную душу в огромный океан, даже не дав тому опоры в виде лодки или хотя бы дощечки! Он упустил его, позволил выскользнуть из своей крепкой хватки. Остался стоять на месте, как истукан. Не побежал вслед, не окрикнул, не схватил за запястье…«Он ведь плакал? Ему было больно, верно?..»
«Ему нужна была помочь!»
«Он сильно боялся»
«Он испуган, поэтому и отказался от помощи. Он боялся меня…»
Шото зло стиснул зубы, крепко сжал кулаки и твёрдо проговорил:— Я найду тебя, во что бы ни стало!