Поворот (не)туда

Итан не помнил, когда он свернул не туда. Теперь его жажда исследований завела его в самые недра фабрики Хайзенберга. Хорошо хоть уродливые солдаты-мутанты не нападали, повинуясь приказу хозяина, который испытывал непонятную симпатию к Уинтерсу. Повернув в ещё один коридор, абсолютно идентичный предыдущему десятку, Итан неожиданно обнаружил тяжёлую резную дверь и затёртый, полуистлевший коврик с едва читаемой надписью «das Haus». Насколько он понимал, это означало «дом». Интересно. Уинтерс подёргал дверь и с сожалением отметил, что заперто. Решив не унывать и узнать, что скрывается за ней, мужчина стал подбирать ключ, которых у него накопилась целая связка, но тщетно. Отчаявшись, он было хотел идти обратно, оставив таинственный «дом» до лучших времён, но неожиданно вспомнил о своём ключике с буквой. Сняв кулон с шеи, Итан вставил его в замочную скважину и, затаив дыхание, провернул. Получилось. Позабыв о том, где находится, Уинтерс нетерпеливо шагнул внутрь. За дверью оказалась просторная квартира. Щёлкнув выключателем, Итан зажёг свет и приступил к осмотру жилища. Конечно, всё покрывал толстый слой пыли, кое-где виднелась и паутина, а половицы безбожно скрипели, но квартира всё равно выглядела опрятной, будто хозяева отлучились в дальнее путешествие. Продвигаясь по комнатам, Итан наткнулся на библиотеку. Когда он последний раз читал хоть что-то кроме бесконечных записок обезумевших обитателей деревни? Уинтерс пригляделся к названиям на корешках — всё было преимущественно на иностранном, но и английская литература вроде Шекспира и Диккенса нашлась. Ещё одно поразило мужчину: все книги были жутко старыми. «Лавка древностей», которую он взял, датировалась 1917 годом. Уинтерс вернул её на место и продолжил исследовать полки. Особенно выделялся толстый чёрный корешок без названия. Итан решительно потянул книгу и открыл её на первой странице. Это был альбом со старыми, чёрно-белыми, фотографиями. На первой странице красивым почерком было написано «Familie Heisenberg». Далее были снимки молодой пары, затем детские фото. Под изображением мальчика лет трёх в костюме морячка, держащего на руках плюшевую собачку, было написано «Karl Heisenberg» и дата. — Итан! Где тебя черти носят?! — резкий голос Хайзенберга из коридора заставил Уинтерса резко нырнуть за кресло, на котором он сидел. — Итан! Ит… какого хрена? — гулкие шаги повелителя металла стали ближе, — Итан, выходи! Уинтерс высунулся из-за кресла. — Как ты нашёл это место? — спросил Хайзенберг. Итану не нравился его голос: непривычно тихий, напряжённый. — Я… просто пришёл сюда. — А ключ? — злится инженер. — Мне его дали, — Итан, сам не зная почему, опустил глаза. — Ты… Ты хоть знаешь, куда открыл дверь? Уинтерс наконец понял. — Твой дом. Ты раньше жил здесь? — Бинго, Уинтерс! — взревел Хайзенберг, — А теперь пошёл вон отсюда! Итан остался на месте. За всё это время он уже привык к вспышкам повелителя металла, а ещё по горло был сыт всякими тайнами. — Я сказал, проваливай! — с камина вспорхнули подсвечники, часы и бюст. Уинтерс на свой страх и риск приблизился к Хайзенбергу и снял с него чёрные очки. За всё это время, он привык, что инженер не причинял ему вреда. Итан… доверял ему? «Откройся мне» — означал этот жест. Открытый стальной взгляд инженера пронзал не хуже железного прута, как в их первую встречу. Секунда, две, три. Итан мог бы назвать эту безмолвную дуэль взглядов своей самой тяжёлой битвой в этой деревне. То, что он растревожил в Хайзенберге, навалилось на него всей своей свинцовой тяжестью, и Уинтерс не был уверен, что не сломается. — У отца где-то была заначка. Пойду поищу. Рюмки в шкафу, — болезненно выдавил Хайзенберг и ушёл вглубь квартиры. Итан поставил на столик перед камином две высокие рюмки, а потом, подумав, зажёг свечи. — Да ты романтик, Итан, — наигранно усмехнулся Хайзенберг, вернувшийся с запылённой бутылкой, — Что ж, начнём. Свернув пробку, инженер разлил по рюмкам алкоголь, пахнущий яблоками. — Твоё здоровье, — дёрнул уголком губ Хайзенберг, залихватски опрокидывая в себя стопку. Итан последовал его примеру. Напиток огненным штормом пронёсся по горлу, вышибая из глаз слёзы. Уинтерс закашлялся. — Блять, что это за пойло? — Это, друг мой, старый кальвадос. Напиток богов, отправляющий прямиком в Рай, — слегка растягивая слова, пробормотал Хайзенберг, — Ещё по одной? — Пока, кха, хватит. — Как знаешь, — инженер налил себе ещё, — Что ж, Итан. Ты прав, это — мой дом. Здесь я родился и жил некоторое время, до экспериментов Миранды. У меня была строгая матушка, книжки про механику и плюшевая собачка Рост, с которой я ложился спать. Кстати, это она на фотке. Да, жизнь меня помотала, — Хайзенберг наигранно рассмеялся, — Это — семейная библиотека, а ты сидишь в папином кресле. Старик этого жутко не любил. Ещё? Итан поджал губы и кивнул. Раньше он воспринимал Хайзенберга как сверхъестественного союзника, с которым расстанется, как только спасёт Розу, но инженер всё больше очеловечивался в его глазах, и этот дом стал последней каплей. Сейчас Уинтерс окончательно разглядел перед собой измотанное существо, изменённое в результате эксперимента и теперь стремящееся освободиться от своей создательницы. У него отобрали всё, даже самого себя. Итан выпил ещё рюмку, чувствуя теперь уже приятное расслабляющее тепло. Кальвадос уже не обжигал, и теперь можно было почувствовать пряный яблочный вкус. Ещё и ещё. Ему начинало нравиться. — Кайф, — протянул Уинтерс, откидываясь на спинку кресла. Хайзенберг наоборот подался вперёд. Итан исподтишка рассматривал его и удивлялся. Пламя свечей окрасило бледную кожу приятным бронзовым, а серые глаза блестели от количества выпитого. Присмотревшись, Уинтерс заметил белёсые шрамы на его лице. Неожиданно Итан перегнулся через стол и коснулся их пальцами. — Откуда они? — спросил он, поглаживая шрамы. Глаза инженера потемнели, а сам он словно окаменел. — Война, — коротко бросил он. — Ты участвовал в войне? В какой? — живо заинтересовался Итан. — В самой интересной, конечно же. Во Второй Мировой, — Хайзенберг машинально коснулся военного жетона, висевшего на шее. — А какая она была? Хайзенберг налил себе ещё и посмотрел на рюмку в свете свечей. — Вонючая. На войне так много запахов, но все они — единый запах Смерти. Гниль мертвецов, гарь городов, железо и кровь. Я мало что помню и ещё меньше хочу рассказывать. Уинтерс поджал губы, но решил остановиться. — К чёрту всё, Итан, — низким хриплым голосом позвал Хайзенберг, отчего по спине Уинтерса пробежали мурашки, — Давай потанцуем. — Чего? Я не умею, — промямлил Итан. — Да ладно. Давай, — инженер неожиданно резво вскочил на ноги и тут же зашатался. Наконец поймав равновесие, повелитель металла подошёл к столику, на котором стоял накрытый предмет. Хайзенберг театрально сдёрнул ткань — Перед вами чудо немецкой техники — граммофон! — шутливо-торжественно провозгласил он и, покопавшись в ящике, взмахнул пластинкой, — Оркестр, «Венский вальс»! После двух минут нецензурной брани Хайзенберга, заиграл вальс. Тихая, хрипловатая музыка наполнила комнату. Инженер галантно склонился перед креслом Уинтерса и протянул ему руку. «Что я творю?» — про себя вздохнул Итан и принял приглашение. Кружиться по комнате после пяти или шести рюмок яблочной водки без закуски было почти невозможно, поэтому Уинтерс просто устроил гудящую голову на плече инженера и только машинально шагал в ту сторону, в которую его вёл Хайзенберг. «Так трогательно этот человек доверяет ему свою жизнь, совершенно позабыв их первую встречу, когда он едва не прикончил Уинтерса, а потом с яростью отстаивал права на него перед Димитреску. «Мой!» — кричало тогда всё его существо. И, кажется, в глазах этой трёхметровой суки на мгновение мелькнуло понимание.» Он тоже кажется выпил слишком много и теперь крепко прижимал к себе Итана, ласково поглаживая по спине, и жарко шептал на ухо на родном немецком. — Nur eines möcht ich nicht: daß du mich fliehst. Ich will dich hören, selbst wenn du nur klagst. Denn wenn du taub wärst, braucht ich, was du sagst Und wenn du stumm wärst, braucht ich, was du siehst Und wenn du blind wärst, möcht ich dich doch sehn. Du bist mir beigesellt, als meine Wacht: Der lange Weg ist noch nicht halb verbracht Bedenk das Dunkel, in dem wir noch stehn! So gilt kein: «Laß mich, denn ich bin verwundet!» So gilt kein «Irgendwo» und nur ein «Hier» Der Dienst wird nicht gestrichen, nur gestundet. Du weißt es: wer gebraucht wird, ist nicht frei. Ich aber brauche dich, wie’s immer sei. Ich sage ich und könnt auch sagen wir. Музыка кончилась, но ноги отказывались нести Уинтерса, а потому он всё ещё цеплялся за плечи Хайзенберга. — Ч-что эт-то было? — с заплетающимся языком спросил Итан. — Стихи. На немецком. Давай ещё по одной. — Н-нет, спа-асибо. Я в хлам, — отмахнулся Уинтерс, полный решимости доковылять до кресла. — Ну же, Итан. На брудершафт, — подначивал Хайзенберг. — На… чё? — недоумевающе переспросил Итан. — О, так ты не знаешь. Тем интереснее, — алчно оскалился повелитель железа. Инженер разлил остатки кальвадоса по рюмкам и протянул одну Итану. — Смотри мне в глаза, Итан Уинтерс. Уинтерс с трудом сфокусировался на серых глазах и ему показалось, что в них вспыхнули золотые искры. Красиво. Хайзенберг переплёл их руки так, что рюмка Итана оказалась у его губ, и слабо кивнул. Они выпили, а затем… Повелитель металла резко притянул Уинтерса к себе, жадно целуя. Итан протестующе замычал и забился в стальной хватке Хайзенберга, но тот зло прикусил губу мужчины, проводя языком по ранке. Но затем, будто очнувшись, инженер отпустил Уинтерса. Тот даже слегка протрезвел от случившегося. — Что… что это, блять, было? — ошарашенно спросил Итан. Хайзенберг испытующе посмотрел на него, а затем опустил голову, закрываясь полями шляпы в отсутствие очков. — Ничего. Забудь, — холодно отрезал инженер и, схватив со столика очки, направился к двери. «Жалкий дурак! Думал, поможешь ему, и он ради тебя бросит жену и дочку? Хер тебе! Ты всё ещё неудачный эксперимент Миранды с плесенью вместо требухи. Твой удел — оставаться в своём поганом одиночестве. Ему ты не нужен.» Медлить было нельзя — остановить его или… — Карл, стой. Хайзенберг замер, едва заметно дрожа. «Итан, что же ты делаешь? Отпусти меня, или я за себя не отвечаю.» — Ты назвал меня по имени, — прохрипел инженер, — Как необычно. Ещё. — Карл, вернись и объясни, что сейчас, чёрт возьми, произошло. — Всё просто, Итан. Ich liebe dich, — как хорошо, что Уинтерс не видел его глаз за чёрными стёклами. «Трус. Даже не нашёл в себе сил сказать это понятным ему языком.» Потому что хотелось ещё ближе, влезть под кожу и течь по венам вместо крови. Он всё для него делал. Лишь бы больше не одному. Итан вопросительно склонил голову к плечу. В голове щёлкали шестерёнки воспоминаний: их первая встреча, которая закончилась смертельно опасной игрой, в которой инженер на свой страх и риск оставил для него лазейки, рассчитывая на будущий союз; разговор у алтаря, когда Хайзенберг плевался ядом прошлого, пряча за яростью бесконечную мольбу «Соглашайся, пожалуйста»; разговор под ночным небом и в кузнице, а теперь последняя деталь головоломки встала на место. «Ich liebe dich» значило «Я люблю тебя».