***
Громкий гудок протяжно завыл в воздухе, хлопнул деревянный трап и отбил свой шаг короткий каблук. Держа в руке тяжелый, полный документов дипломат, смахивая с лба испарину и невидимую пыль с нового костюма, Алан не мог стереть с лица до глупого широкую улыбку. Колени его коснулись холодного камня, а ладонь испачкалась в дорожной пыли. Немного влажная, хрустящая между пальцев грязь — именно эта вещь заставила его кулак сжаться до звонкого щелчка суставов. «Наконец-то! Никакая элитная шлюха не стоит момента возвращения к спокойной суше, тишине кабинета и сухости ног!» Под его ступнями был каменный остров. Маленький, едва ли больше сотни метров в длину, похожий на веер с высоты птичьего полета, полностью голый, безжизненный и искусственный, он ярко контрастировал со всем тем, что было построено на нём. Подняв взгляд, Алан не смог пропустить местную достопримечательность в лице офиса королевской торговой компании. Его кирпичные стены, облицованные штукатуркой, алая черепичная крыша и прозрачные окна были видны на этом клочке суши ярче всего — ведь крупнее здания здесь не было. Не менее пяти этажей высотой, этот цилиндрический бюрократический волдырь был подобен цветку, вокруг которого распустились вереницы сорняков — других зданий. Маленькие, хлипкие, сооруженные из всего, что попадалось вокруг, они образовывали сеть жилых и хозяйственных построек. Маленькие огороды, загоны для животных, склады, забитые продукцией и документами. Даже сторожка охранника и центральная площадь, где читали объявления, жались друг в друга, освобождая место под широкие дороги, такие просторные, что в них могли ехать сразу несколько паровых экипажей. Другой примечательной деталью, что он заметил, были стены. Вездесущие кирпичные ограждения обжимали остров вокруг так сильно, что из-за их высоты не было видно даже берега. «Выглядит это всё как-то странно. Разве аборигены не должны быть счастливы из-за торгов с такой развитой страной, как Валанеж? Мы можем предложить им инструменты невиданного качества, построить мастерские и обучить работе со станками, показать чудеса нашей кухни и многое другое… А они огораживаются от нас стенами и сселяют на искусственные острова. Филиал офиса, открытый здесь, ежегодно приносит тридцать семь миллионов эгзов чистой прибыли, но мог и значительно больше, разреши они нам построить хотя бы пару заводов». — Эй, белый воротничок, чего зенки раскрыл? Первый раз эту дыру видишь? — грубый голос вырвал Алана обратно в реальный мир. Перед ним, словно из ниоткуда, возникла сутулая, скрюченная от возраста фигура сторожа. Острый подбородок, переходящий в седую щетину, сменялся морщинистыми щеками и лбом, впалыми серыми глазами и кровавой от скорбута улыбкой. Одетый в истлевшие бесформенные лоскуты, едва стоящий с опорой на трость, старик всем своим видом кричал о своем болезненном состоянии. Мгновения Алану хватило, чтобы сделать испуганный шаг назад, а затем дрожащими пальцами сжать рукоять револьвера, прятавшегося в кармане его чёрных брюк. — Т-только тронь меня, смердящая тварь! — воскликнул он, направив дуло в грудь мужчины. — Где второй сторож, где смотрители и рабочие? — Полегче-легче, молодой. — сделав шаг назад, старик сглотнул. — Помер сторож второй, месяца четыре как уже. Медика у нас нет, а местные отказались его лечить, — вот он и сдох с гангреной. Смотрителя отчитывают в центре, а рабочие? Ну… — сделав паузу он нервно засмеялся. — Не хватает их тут. Эти ящероиды всех выселили в прошлый раз из-за какой-то мелочи. Кажется, кто-то из ребят помоложе приударил за местными «красавицами» и, ну… Его на месте пришили, когда он под хвост одну из этих кляч дрючил. — Варварство. — Алан с отвращением сплюнул на землю. — В-вы, с-сэр, пистолет-то опустите… — Кхм, — стальной ствол, переливающийся в лучах солнца, скрылся в темноте кармана. — Хорошо. Я узнал достаточно. Мне нужно прямой наводкой отсюда до имения некоего Кизоку Мацудайры. Согласно заверению свыше, меня должен ждать его представитель. Где он? — А… — расчесывая лысеющий затылок, старик что-то вспоминал. — А я думал, чего тот мелкий выродок так активно долбит в дверь и ругается на этой своей тарабарщине… — старик махнул рукой куда-то вправо. — Он вас прямо за воротами ждёт не дождется. «И куда же ты мне показываешь, старый овощ?» Стоило лишь этой мысли проскользнуть в его разуме, как взгляд ударился о ворота. Тёмная древесина этих массивных дверей была изрыта плесенью самых разных цветов, а волокна её потемнели и вспухли от вездесущей влаги. Металлические пластины, прежде укреплявшие створки, превратились в ржавые коросты, то и дело осыпающиеся кучей мелких обломков… и всюду ползали мокрицы. Их мерзко блестящие хитиновые панцири и жадные усы то и дело мелькали в перегнивших кучах лишайника, поросшего на гигантских петлях. «И это вот произошло всего лишь за год? Сдается мне, что слова того старого хрыча даже костной пылью будет весьма сложно назвать…» Быстрым шагом Алан прошел по пустой улице и носок его ботинка трижды коснулся врат — позади них раздалась возня, скрежет древесины и скрип ржавых петель. Медленно две половины деревянного листа расходились в стороны, открывая вид на мир, сокрытый за ними… И в этот же миг его взгляд пленил зеленый цвет. Трава. Сочная, густая, вездесущая, она покрывала живую и плодородную почву до самого горизонта, и пёстрые цветы вились меж её листьев. Деревья, большие и маленькие, пышные, с яркими кронами самых разных оттенков, смыкались в столь густые леса, что сквозь них было невозможно бросить взгляд. Вода, бьющаяся о золотой песок, была такой прозрачной, что можно было видеть плавающих в ней рыб, коралловые рифы и переливы солнечных лучей. Опустив взгляд ниже, он заметил того, кто отворил ему эти двери… И глаза Алана неприлично вцепились в его тело, лицо и одежду. Удивительное создание, стоявшее перед ним, было не выше ста сорока сантиметров, а кожа его покрывалась маленькими, мягкими на вид чешуйками синего цвета. Переливающиеся на солнце металлическим блеском, они манили к себе жадные ладони ничуть не хуже драгоценностей. Одежда, свободная и на первый взгляд мешковатая, представляла блестящий благородным глянцем халат из чёрного шёлка. Тонкая золотая нить сплела по всей кайме воротника орнамент из тернистых лоз, а затем плавно перетекла в гербовый рисунок на груди — цветок из двенадцати лепестков. Ладонь его, покрытая тонкими чешуйками и украшенная блестящими когтями цвета обсидиана, мирно лежала на украшенном золотом навершии меча. Опутанная кожей ската рукоять, прошитая нитями серебра, плавно перетекала в чашу гарды и круглые, вытянутые словно иголка, ножны, переливающиеся на свету солнечного дня лакированным деревом. Когтистые ноги, крепкие и сильные, были полностью босы, а меж ними виднелся острый кончик хвоста, но ткань не давала рассмотреть большего. Голова же была полностью открыта к изучению, и Алан потерял всякий стыд, разглядывая до умилительного плавные линии, что формировали вытянутую, скругленную к кончику мордочку. Чешуйки, что бледнее прочих, выделили гладкие щёки, а огромные, бездонные глаза с белой склерой и янтарной радужкой, точно украшения, занимали большую часть лица. Волосы, что были подобны шлейфу из чернил, спадали до самых плеч и глянцевым отливом украшали это прекрасное создание. «И чего старый козел так ворчал? Скваматы очень даже симпатичны! Так и хочется приласкать милашку», — сглотнув полный рот слюны, Алан смог выдавить из себя лишь эту мысль. По обе руки от ящера стояло по одному солдату. В их руках были копья длиной в человеческий рост, на груди крепко сидела бригантина, плавно переходящая в пластинчатую юбку, а из-за спины виднелось дуло известнейшего однозарядного карабина Д'емейна. Сверкающие бритвенной остротой наконечники, смотрящие Алану прямо на грудь, поднялись в голубое небо по мановению руки сквамата в чёрных одеяниях. — Человек. — Голос его, точно вытесанная сталь, рассек тишину словами родного Алану языка. — Пришедший к моему господину? — медленно произнес он. Прокашлявшись, а затем вытянув руку с дипломатом вперед, человек потратил несколько драгоценных секунд на ворошение воспоминаний, скрывших в тёмных уголках памяти обрывки столь нужных ему фраз и оборотов иного, чуждого языка. — Да, — сохраняя холодную уверенность в глазах и полное безразличие в лице, Алан сделал короткую паузу. — Позвольте представиться, Алан Кербич — представитель объединенных городов земли Валанежской, — сказав эти слова, мужчина медленно склонил голову до самого пояса. — Прибыл в эти цветущие земли от лица короля Валантена Брюне, приятно познакомиться. Ящер, стоявший перед ним абсолютно невозмутимо, бросавший то и дело слегка пренебрежительный взгляд, на долю мгновения потерял эту холодную выдержку. Тело его тускло засветилось алыми огоньками, ноги предательски дрогнули от легкого испуга, а глаза забегали из стороны в сторону. Придя в себя, он резко склонил голову, даже ниже, чем это делал человек. «Что значат эти огоньки? Они красные, может он злится? Или ну… насторожен? Почему начальство не сообщило мне о такой особенности?» — Касиги Оямэ, вассал господина Кизоку Мацудайры. Приятно познакомиться, — голос его, хоть и высокий, но явно мужской, тихо прошептал эти слова. — Прошу прощения за столь вопиющее неприличие в ваш адрес. Я не помыслил, что вы способны на благозвучную речь. — Кхм… — прокашлявшись, Алан продолжил. — Я постараюсь не отнять у вашего повелителя слишком много времени и приложу все усилия, чтобы моё вторжение не принесло с собою неудобств. — Это мудрое решение для иноземца. — прикрыв глаза, он кивнул в знак одобрения. — Прошу следовать за мной, господин велел привести вас ко дворцу. Повисла неловкая тишина, прерываемая лишь скрежетом черных когтей о каменную тропу. Пожав плечами, Алан ступил на землю чуждой ему страны и медленно проследовал за ящером навстречу неизвестному.***
Грунтовая дорога медленно виляла меж пышных, неизвестных человеку кустов, огибала холмики и овраги, проникала под свесами массивных древесных ветвей, породивших естественные арки из зеленых листьев. Чужеродная, цветущая, живая природа окружила Алана голосами птиц, журчанием воды, бьющейся о камни, обступила вереницами грибов с массивными шляпками цвета алой глины. Даже стрёкот насекомых, чьи хитиновые панцири сияли изумрудом и переливались в солнечных лучах всеми оттенками радуги, были чем-то пугающим, незнакомым. Вертя головой из стороны в сторону, следя за падением листьев и вслушиваясь в пение ветров, валанежец на секунду забыл о реальности окружающей природы. Справа от него пролетела крохотная, но очень яркая птица с тонким клювом. Крылья её, размываемые своей чудовищной скоростью, жужжали точно пчелиные и сверкали белоснежными вспышками, то и дело оголяя переливающуюся опалом грудь. Бросив взгляд в её сторону, Алан мог наблюдать то, как столь маленькая пташка зависла в воздухе над цветком окрашенным в бледный фиолетовый. Острый клюв опустился меж лепестков и на краткий миг человеческий глаз смог узреть язык, слизывающий нектар. «Держи себя в руках, Алан. Ты не ребенок, чтобы подбегать ко всему, что тебе интересно, и смотреть на это с горящим взглядом!» Негромкая пощечина отозвалась между листьев, а вслед за ней — выдох облегчения. Пришедший в себя человек смотрел в спину сквамата, которому было всё равно на окружающие его красоты. Обыденность, с которой вдыхал он запах свежей росы, слушал журчанье чистых рек, сбивал ногами стебли цветов и острыми когтями своих пальцев давил сочные ягоды — была пугающей. «Хоть я и вынужден принять тот факт, что для него эта местность дом родной… Но как же это расточительно! Имей возможность, я бы набрал десяток корзин этих спелых, живых плодов и листьев, цветков и грибов, чтобы привезти домой и показать матери. Всю жизнь она хотела повидать что-то такое». Постепенно лесной массив редел, дорога обрастала камешками, а слух заполняли звонкие удары инструмента, лязг кузнечных и шахтерских работ. Плавно, словно часть окружающего пейзажа, вылезли первые деревянные домишки. Треугольные крыши из толстой, бледно-желтой пеньки свисали над бумажными и каменными стенами, прикрывали собою небольшие окошки. Маленькие, редко превышающие всего один этаж, они вольными птицами расселились по огромному лугу и лишь поля, усеянные домашними культурами, заполняли те бескрайние пустыри. Белые волны зёрен ориза сокрушались о толстые рифы канабисовых кустов и омывали золотые россыпи пшеничных берегов. Эти поля, такие пышные, что казалось, будто им не было конца и краю, — уходили далеко за гористый горизонт и пёстрыми красками своими дополняли окружающий пейзаж. Мотыги и лопаты, плеск воды, гомон домашней скотины и детский смех заполнили воздух. Средь гигантских полей под лучами обжигающего летнего солнца, трудились, не покладая рук, сотни жителей, одетых лишь в соломенные шляпы и мешковатые штаны. Безжалостно вскапывая сорняки, рыхля землю, орошая посевы, собирая уже поспевший урожай и высаживая новую поросль, складывая тяжелые мешки в телеги и везя их на собственной силе, скваматы вели сельское хозяйство. Чуть поодаль лязгала и грохотала кузница, пылавшая жаром горна с такой силой, что рябь пронизывала воздух на метры вокруг неё. Выбивая искры, кузнец и его подмастерья создавали всё: гвозди, подковы, вилы, косы, ободья для бочек, вёдер и колёс, наконечники копий и даже отливали пули для карабинов. «Ну… почти как дома. В сельской местности, где ещё сохранилась плодородная почва, чернь занимается тем же самым, живя от урожая до урожая». Отдельными очагами спокойствия, пасторальной сельской жизни, были рыбаки. Словно один огромный насест, деревянная лодка с торчащими из неё толстыми присадами из древесных ветвей, плыла по речной глади. Окруженные странными тёмными птицами с острыми клювами и длинными шеями, четыре сквамата занимались привычной для себя работой. Огромный, свыше двух метров длины шест в руках одного из них, опускается вниз и ударяет воду столь резко, что дерево глухим стуком отбивает по округе свою песнь. Нахохлившись, раздув грудь и пух на затылке, птицы сорвались со своих жердей и камнем рухнули вниз. Разбрасывая капли воды, плескаясь в ней и торча лишь хвостами поводков, они на мгновение исчезли в темноте речной глубины… Но затем резко всплыли вверх, держа в клювах рыбу! Плывя с уловом, подобно послушным собакам, эти птицы отдавали добычу своим хозяевам. До предела удивленный, Алан ещё долгие секунды не мог оторвать взгляда от рыбаков, что подкармливали птиц маленькими рыбками, а затем, ласково что-то шепча, расчёсывали перья кончиками острых коготков. «Птица работает за человека. Удивительное зрелище!» Обратив внимание на Оямэ, спокойно шедшего своей дорогой, Алан ощутил бегающие по его телу десятки, если не сотни взглядов. Обжигая, стесняя движения, десятки пар огромных глаз с глубоким вихрем пёстрых эмоций изучали его. Роняя капли солёного пота, чувствуя стыдливый жар, человек ощутил дискомфорт не сценического, а циркового толка. Точно экзотического зверя, жители неизвестной ему деревни изучали его походку, рост, вес, лицо — ничто не ускользнуло от взгляда толпы сквамат. И в особенности детей. Редкие смельчаки из детворы, снующей между ног взрослых, словно на спор, подбегали к нему и касались своими маленькими руками его штанины, а затем также быстро исчезали средь высоких и пышных зарослей травы. «Вот тебе и «преимущество» отдельного острова для переговоров. Боюсь представить, насколько дикой была реакция два десятка лет назад». — Эй, ты, грязная шваль. Вези меня и этого иноземца ко дворцу господина. Сейчас же. — скрежет стали о дерево прозвучал впереди. Резко взгляд упал на источник шума — Оямэ. Бывший всего мгновение назад воплощением стойкости, спокойствия и сдержанности, этот ящер вытянул из ножен острый, иглоподобный клинок и наставил его в сторону беззащитного жителя. Острие цвета серебра играло солнечными бликами по испуганному лицу с каждым шагом становясь всё ближе и ближе. «Поблекшая чешуя, выцветшая и побитая временем голубая одежда, скол на кончике клюва и испуганный взгляд… Он явно немолод и очень беден». — М-милостивый господин, — отойдя на шаг, житель дрожащим, скрипучим голосом ответил Оямэ. — Смилуйтесь, прошу. Я уже не могу вести экипаж! — склонившись в торопливом поклоне, житель сделал ещё один шаг назад. — Молчать, чернь! — вспыхивающие багровым огоньки по всему телу Оямэ сопроводили резкие слова. — Веди сюда своего сына! — О-он погиб на войне, милостивый господин! — сделав ещё один шаг назад, старик запнулся о порог небольшого домика, стоявшего позади него. В тот же миг, когда тело жителя опало на деревянный пол, Оямэ сорвался с места и в один стремительный рывок нагнал старика. Клинок с тонким свистом вгрызся в чешую, порвал мышцы и с багровым ручьем позади вонзился в крепкую доску! Глухой, сдавленный, но чудовищно громкий стон сорвался с клюва упавшего, тело его дёрнулось в объятиях боли и вцепилось в блестящий металл, рвущийся назад. Черные когти вонзились в синеву, обагрённое серебро вырвалось из хватки слабых рук и вновь ринулось вперед, вгрызаясь меж костей в живую плоть. Истошный крик заглушил кузнечные работы, детский смех в мгновение стих, даже ветер приглушил шелест листьев окружающих лесов. Тёплая кровь брызнула ящеру в лицо, рука его дрожала от ударов. Терпкий запах полный железа, столь родной для человека, наполнил округу. — Оямэ…— голос Алана дрогнул в этот миг. — Мне кажется, он уже мертв. Всего на миг остановившись, сквамат бросил озлобленный, полный ненависти взгляд янтарных глаз в сторону человека. Едва видные средь тёмных пятен, окруженные глухими красными огнями, они сдавили своим видом горло Алана, желавшего что-то сказать в этот миг. Сильная, изогнутая точно у зверя, нога, высунувшаяся из-под подола халата, залитая кровью не меньше лица, дёрнулась вверх и вслед за ней хрустнула ткань, захлюпала плоть и… Белые кости, опутавшие черные когти, вырвались вслед за разорванными мышцами наружу! Кровь бурным ручьем потекла из распоротой груди, тело содрогаясь в конвульсиях, плевалось ею будто стараясь обратить землю вокруг грязным болотом. «Мать честная… Что за нравы в этой варварской земле!» Вытерев свою ногу о землю, ящер взмахнул клинком, и вереница алых капель осыпала деревянный пол перед обмякшим телом. Скрыв меч в покрытых лаком ножнах, сквамат, до этого горевший алыми огнями, тут же потух, а лицо его приняло умиротворенный вид, позволяя густым тёмным ручейкам опадать на землю. — Есть желающий довезти меня и этого иноземца до дворца господина? — тихий, без всякой напасти вопрос, отдался в застывшую посреди своих дел толпу. Наблюдавшие всё это время за казнью жители, стоявшие словно замершие во льдах, резко оживились, и несколько из них подняли руки, тогда как остальные продолжили заниматься привычной для себя рутиной. Брови, хмурые и напряженные, придававшие ящеру озлобленный вид, расслабились в тот же миг. — Прекрасно. — кивнув в сторону жителей Оямэ повернулся в сторону человека. — Господин Кербич, устраивайтесь удобнее. Нам предстоит долгий путь. Сглотнув накопившуюся во рту слюну, Алан медленно подошёл к тому, из-за чего разгорелся разговор — телеге. Невысокая, деревянная, лишенная изысков и всяких удобств, она была так далека от привычных человеку паровых экипажей, насколько это можно было представить. Толстые доски образовывали вытянутый короб, внутри которого покоились две простейшие скамьи, обшитые кожей и дополненные жесткой деревянной спинкой из нескольких связанных между собой ветвей. Места под кучера не было — вызвавшиеся два жителя встали меж жердей, подобно лошадям, и ухватившись за них покрепче, застыли в ожидании. «Повозка на человеческой тяге? Дикость». — А они точно справятся? — усаживаясь на одну из скамей, Алан задал этот вопрос. — Не сомневайтесь в них, — тут же ответил Оямэ, вытирающий своё лицо влажным платком. — Если они откажутся вести нас дальше, я легко укажу этой черни их место, — и с этими словами он сел напротив человека. — Суровые нормы в этой стране… — отведя взгляд сказал он. — Без крепкой хватки эти глупые крестьяне разбредутся по лесам и начнут вести себя подобно диким зверям. — и сказав это, ящер сбросил окровавленную тряпку прямо на землю. — Или перебегут на сторону вражеской семьи. С тихим хлопком влажной ткани о грунт, жители сделали свой первый шаг и телега с громким хрустом земли, пыли и камешков сдвинулась со своего места. Без всякого труда, видимых сложностей или проблем, ящеры понесли на своих ногах груз в несколько раз больше их самих. — Кстати о семьях… — бросив косой взгляд на жителей, что тянули повозку, он продолжил. — Каков ваш господин? Я прискорбно сообщаю, что знаю слишком мало о его высочестве Мацудайре Кизоку. — Господин неординарен, и личность его странна, тут нужен целый отдельный рассказ длиною в повесть… — голос ящера переменился в этот миг, став уравновешеннее и поэтичнее, смешав женские и мужские ноты в прекрасное единство. — Но у нас полно времени, поэтому я поведаю вам о господине всё, что могу сказать, как его верный вассал.***
Пламя. Жадное, голодное, обжигающее. Его рыжие языки танцуют под тихое завывание флейты, дрожат в звоне гигантского колокола из литой бронзы. Алая лента взмыла среди живых теней, разгоняя мрак вокруг себя. Тусклый свет осветил дощатый пол и каменный столб, где на стальных цепях повис обнаженный ящер. Дрожа, роняя горькие слёзы, не смея поднять очей своих от пола, шептал он извинения в пустоту. — Милостивый государь… Прошу! — сорвавшись на крик произнесло его высохшее горло. — Смилуйтесь! Нижайше умоляю вас! — руки и ноги его, пережатые стальными кольцами, дёрнулись вниз, пытаясь пасть на колени. Но ответом на его прошение стал лишь плеск воды. Танцуя вокруг него, словно бушующее пламя, жрица цвета благородного ириса, взмахнула пышной кистью, окропив его тело холодной росой. Тонкий писк сорвался с его клюва, дрожь пронзила каждую его кость, а сердце обожгли ледяные когти ужаса. Кровавая лента кружила подле его лица, белые одежды и алая юбка мелькали в полумраке, отблескивая золотом. — Г-госпожа Сахэй! — дрожащий голос вырвался из его горла. — Ради Бога нашего Синсэя, прошу! Смилуйтесь! И молчаливая тьма ответила ему звоном металлической цепи. Острые крючки, играя рыжими огнями, выпорхнули вслед за алой лентой, вгрызаясь в чешую. Обагрив его бледную грудь, плеть взмыла над его головой и обрушилась на плечо, словно лапа хищника, разрывая бренную плоть. Шесть рваных дорожек вскрылись в тот же миг, брызжа тёмной кровью на красные доски. Крик агонии слился в унисон с громким басом бронзового колокола, растворился в пении флейты и ритма тайко. — Грех твой непростителен, Накамура! — мягкий, чрезвычайно нежный голос раздался средь пугающих теней. — Прими свою судьбу, как подобает мужчине, избавив род свой от позора. Вслед за девичьим голосом, разгорелось больше огней, освещая тусклым светом мрак вокруг неё. Словно из ниоткуда возникли тринадцать силуэтов в чёрных одеяниях, среди которых высился тот, кого боялся мужчина больше прочего — его повелитель. Сидя меж двух огней, Мацудайра Кизоку, пристально наблюдал за Казуей холодным взглядом своих голубых очей. Лицо его не выражало ненависти или презрения, радости или сочувствия, даже чешуя его не горела чувственным огнём… И от этого было лишь хуже. — Власть рода Кизоку абсолютна и неоспорима, Накамура! — кружась в ручьях кровавой ленты, сказала девушка. — Богом нашей земли дарована она тем, кто носит чешую цвета благородного ириса. Прочие низшие роды недостойны властвовать над чернью! Под грохот колокола Мацудайра встал со своего места и медленно, шаг за шагом, приближался к преступнику. Павшая на колени перед ним жрица, на вытянутых ладонях протянула ему украшенный резьбой клинок из блестящего обсидиана. Чёрное стекло коснулось ирисовой чешуи, прокололо её словно бумагу, освобождая багрянец. Капая по лезвию ножа, наперегонки устремляясь к земле, алая кровь коснулась синего клюва… а затем когтистая ладонь сжалась на лице мужчины! Кровь, брызжа из руки государя, бурлящим потоком потекла по чешуе вверх, вползая в раскрытую пасть сквамата. Брыкаясь, бурля полным горлом, он пытался выплюнуть текущую по его глотке жидкость, но та, словно липкий кисель, текла лишь сильнее внутрь. — Властью, дарованной мне Богом, я приговариваю тебя к забвению, Казуя Накамура! И алый багрянец начал вскипать, пузыриться, дымить… И резким хлопком взорвался бушующим пламенем! Кровавым гейзером вырвалось оно из глотки мужчины, ударившись о каменный потолок, поглотило тёмные волосы своими жадными языками. Чешуя его, грязная от крови, пыли и земли, обуглилась изнутри и, натянувшись, разорвалась с громким шипением кипящего в пламени жира. Окутанный огнём, дёргаясь и крича гаснущим в ритме тайко голосом, Казуя бился о каменный столб, пытался сорвать стальные цепи, приковавшие его к земле и небу… Пока вскоре не обмяк, захлебнувшись собственной болью. Тихий хлопок в ладони потушил пламя, бушевавшее подобно шторму, в одно мгновение, оставив лицо мужчины, лишенное волос, практически нетронутым. — Сахэй, — и когтистый палец его указал на голову. — Отсеки то немногое, что стоит уважать в этом отребье, — бросив взгляд на выпадающие из взорванного живота внутренности, он добавил: — Срежь эту чешую, очисти череп от плоти, укрась его символом рода моего и покрой лаком. Но, что куда важнее, запиши в красках то, что ты узрела. Широко оповести о случившемся чернь и вассалов, что вдали от твоего храма. — Будет исполнено, отец. — коснувшись клювом своим дощатого пола, сказала она. И государь ушёл. Вслед за ним свои места покинули сыновья его, ближайшие из вассалов и воевод, друзья из чуждых семей, музыканты. Жрица, склонившись до земли, осталась совершенно одна в своём храме из камня и железа. Сверкнул металл, заскрежетали кости и хлюпнула плоть. Всего лишь мгновения хватило для того, чтобы девица поднялась в полный рост и возвысившись над трупом, оголила бронзовый серп, впившийся в безвольное тело.***
Скрипнула дверь, дерево заскрежетало от скользящей стали, раздались тихие шаги. Стук мазей, кремов, инструментов и прочей утвари в массивной шкатулке, пряный запах благовоний, плеск льющейся воды и треск горящих дров — всё это приветствовало вошедшую на территорию купален служанку. Тихо, словно тень, она прошла вперед и, оставив свой тяжкий груз, а затем склонившись на колени, коснулась клювом дерева под своими ногами. — Госпожа Кизоку, прошу вас, позвольте мне оказать вам помощь в чистке волос… — раздался спокойный, чуть низкий женский голос. — Всякая часть вашего обличия должна сиять, как подобает благородному цветку. Силуэт, скрывшийся в объятиях пара, благовоний и масел, ответил на её слова, вынырнув навстречу женщине. Громкий плеск воды, разбивающейся о каменные бортики купальни, капли, что наперегонки скользили по полотну тёмных волос, миниатюрный и аккуратный клюв, пылающие женственностью ноги, бёдра, качающиеся с каждым следующим шагом, и чешуя цвета благородного ириса — всё это формировало облик прекраснейшей из дочерей семьи Кизоку. Великолепная в своём изяществе, дева цвета благородного ириса встретила взгляд служанки и, одарила её эфемерной, почти призрачной улыбкой и тусклым синим огоньком. — Благодарю за заботу обо мне, Рэн, — ласковый, сладкий, словно медовая патока, голос, звонко прозвучал из её уст. — Известно ли тебе о том, как скоро прибудет долгожданный гость отца? — Почту за честь рассказать для вас всё, что знаю сама, юная госпожа, — не подняв головы с опавшими волосами, сквозь черноту которых пробивались серые пряди, сказала она. — Присаживайтесь, прошу вас. Крепкие и сильные ноги вступили на деревянный пол и чёрные, полированные коготки скрипнули, оставив несколько тонких царапин. Подобно лепесткам, бороздящим потоки ветров, плыла она вперёд, и взгляд её янтарных глаз пристально следил за вещами, что приготовила служанка — гребешки, масла, крема, полотенца из заморских тканей и всякого рода утварь, пригодная для полировки когтей, истирания старой чешуи и того, на что можно было бы сесть. Обернувшись спиной к служанке, усевшись на низкую, крохотную скамейку, приподняв голову и расправив волосы цвета угольной ночи, она всецело отдала себя процессу. В воздух ударил мягкий запах древесной смолы — белого крема, что когтистые пальцы зачерпнули из маленькой круглой шкатулки с бумажной крышкой. Зарываясь в тёмные волосы, идя от самых корней до кончиков изящных прядей, руки Рэн втирали эту мазь всё глубже, вспенивали её до матовой белизны. — Гость из-за океана скоро должен прийти во дворец, и милостивый господин готовит всё необходимое для его приёма. Это иностранец, что совсем не похож на нас, — сказав это, служанка опрокинула целое ведро тёплой воды на голову девушки. — Он не носит чешуи, его пальцы лишены когтей, тело не сияет чувственным огнём, он бледен и без клюва, а рост таких как он, чудовищно огромен. Именно для таких гостей построен остров рядом с деревней Оми. — Варвар из-за океана, принесший громовые палки на цветущую землю, — удрученный голос прорезался сквозь шелест ткани и воды. — Чудная весть, я давно желала увидеть хоть одно из этих удивительных существ. Пышные локоны, влажные и капающие водой, взмыли ввысь и, подобно чернильной волне, обрушились в объятия полотенца. Бережно собрав лишнюю влагу, Рэн убрала промокшее насквозь полотно ткани и взяла в руки гребешок. Подобно судну из серебра, он плыл меж неровных прядей, и сверкающие зубья его оставляли за собой лишь вспаханные грядки гармонии. — Ваши волосы уже доходят до вашего хвоста, юная госпожа, — и сказав это, Рэн пропустила толстые пряди волос меж своих пальцев. — Если не секрет, то сколь длинными вы хотите видеть эти полотна прекрасного ночного неба? — Я не желаю их стричь вовсе, Рэн, — и мрачным жнецом взгляд янтарных глаз пал на женщину. — Состричь хоть одну прядь будет считаться тяжким преступлением против семьи, земли и господина Синсэя. — Прошу прощения за мою дерзость, госпожа, — прикрыв глаза и блеснув тусклыми огоньками цвета вишни, сказала она. — Невежество моё и глупость, воистину, не имеют пределов.***
Скрежет стекла, хруст бумажного листа, щелчок тлеющего фитиля. Склонившись над столом, жрица обмакнула пальцы свои в баночки красок. Яркие, насыщенные, они стекали по стеклу назад, а затем оседали на листе, вслед за тонкими бороздками черных коготков. Парящая над столом ладонь, играя своими тонкими пальчиками, царапала узоры, формирующие слова, пока вторая её рука, подхватывала поджаренных слугами личинок, хрустящих на пластинках её клюва. «И лицезрела я явление чуда Божьей воли отца моего. Вскипела кровь и пламя алое прошло сквозь нечестивый плод греха, отделив добро от зла, честь от позора, жизнь от смерти. Пал бессмертный дух Накамуры пред силой отчей души, исчез точно пепел, развеянный ветром». Царапнув точку, жрица опустила пальцы свои в воду и, взглянув на рукопись, завершенную её последним мановением руки, отложила её в сторону. Тканевая скатка, звенящая тонким перезвоном инструментов, заняла пустое место средь красного океана деревянной столешницы. Белый рулон, соприкоснувшись с пальцами руки, покатился вслед за острыми коготками к краю, освобождая чистые, играющие в тёплом свете лампадок лезвия. Похожие на ложку, вытянутые словно иглы, плавные точно скальпели и яркие точно серебро, они стройным рядом выстроились перед Сахэй, сжимаясь в объятиях плоского шнура. «Мне жаль, Накамура, что всё закончилось вот так. Твоя семья, верные прихожане церкви моей, будут нести траур три линьки и три кладки, клянусь Богом земли нашей Синсэем». Обагрившаяся ткань, скрывавшая под собою плоть и кровь, легла на матовый глянец стола. Железистый запах ударил в ноздри, заполнил легкие терпкий аромат дыма и гари. Покрытая сажей чешуя выпорхнула меж матерчатых объятий, тут же коснувшись сверкающего лезвия. Тонкий разрез медленно полз сквозь лоб к затылку, раскраивая, точно ткань, кожу по обе стороны себя. Тысячи соединительных швов, сухожилий, прицепивших чешуйчатую шкуру к кости, разорвали сильные пальцы и острые когти, вгрызшиеся в сухожильный шлем. Холодные, гладкие, почти обескровленные мышцы блеснули меж тёплых огоньков. Белые сухожилия, пучки алой плоти, плавно переходящие в костные пластины клюва и глазницы, где помутневший зрачок уже потек липкой слизью — всё это было столь чужеродным, столь неприятным, но привычным видом. «Сколько черепов я уже очищаю для тебя, отец? Это двадцать третий, если память не подводит меня. Сколько же врагов у тебя…» Алая юбка взмыла вслед за движением сильных ног, цепкие пальцы сжались на мягких мышцах точно тиски, заскрежетала дверь, открывавшая вид на пышный сад. Розовые лепестки цветов, иссиня-зеленые листья древесных крон, бледный кирпич крепостной стены, возвышающейся над клумбами в четыре её полных роста, — всё это вновь встретило Сахэй. Медленно идя меж виляющих кустов, слыша, как дебоширит ночная птица и мелкое зверьё, как стрекочут сверчки, вспыхивают и тут же гаснут светлячки, она приходит к одной единственной вещи, что выбивалась из изящной атмосферы этого места. Муравейник. Пышный, зрелый, точно вулкан он высится над землей и тусклый свет ночного месяца освещал мириады крохотных тружеников, бегающих по влажной почве, точно бесформенная река. «Нет достойнее общества, чем ваше, мелюзга. Так считает мой отец, братья мои и будут считать дети мои. Гордитесь этим, ибо живете на святой земле рода Кизоку, являя нам идеальный общественный порядок». Глянцевая плоть легла у основания города и девушка, склонив голову, сложила ладони свои в цепкий замок. Прикрыв глаза, сверкнув пламенем голубых огней по всему телу, прошептав слова молитвы, она покинула сад, оставив насекомых за их одинокой трапезой.