EMPATIA

Чонгук виртуозно маневрирует по улицам главного города Южной Кореи. Он щелчком татуированного пальца отправляет за окно не до конца докуренную сигарету и сильно давит на газ, затмевая для себя любой иной взор. В округе все смазывается в серое полотно, пока внутри ширится пустота с размером черной дыры. Главная стрелка на спидометре матового шевроле корвет переливает за триста. Чонгуку мало этого. Мало, чтобы хоть чем-то наполнить себя. Он нарушает все правила дорожного движения. Устраивает для себя гоночный дрифт с самим собой на главном шоссе Сеула. Носится со скоростью света и все равно проигрывает. Раз за разом, день за днем. Чонгуку всего-то двадцать пять, но он уже чувствует себя сорокалетним стариком. Он впервые так подавлен, что нигде не находит для себя место. За пару дней невозможно потерять интерес ко всему. К любимой работе, состоящей лишь из выстрелов, пуль, драк и нелегала, что лишь всегда провоцировал всплеск адреналина, внутри, довольно, красочного образа жизни. У Чонгука есть все. Он никогда не чувствовал себя чем-то обделенным или клоуном для судьбы, что при любой возможности вставляет палки в колеса. Наоборот. Он всегда был ее любимчиком, обожателем. В какой-то момент все полетело к хуям. Чонгук не собирается задумываться, что это был за момент четыре года тому назад, когда перед ним, быстрее его пули, ветром понеслась хрупкая фигурка в грязном свитере. Споткнувшись она упала прямо перед его жертвой, закрывая ему главную мишень. Перед глазами стерлось абсолютно все. Задание Чонгука провалилось с треском, а цель, что должна была следующим утром сгореть дотла, сбежала. Он смотрел на подрагивающие плечи. Как сейчас помнит: плавно поднял взгляд на обмокающие из-за слез и холодные от мороза щеки, а после перевел его к разбитым в кровь губам, что тихо прошептали слова извинения. Чонгук искренне удивился тому, как она посмотрела на него. Ни капельки не испугалась, умело игнорируя пистолет в его руке, все еще направленный в ее сторону, но пуля принадлежалась другому. Это была странная ночь. Глупая встреча и тотальный исход, что заставили Чонгука вмешаться в чужую судьбу. Превратится из угрюмого мафиози в благородного принца, что ему было совсем не к лицу. Чонгук резко тормозит прямо на дороге. В уме неудачно посылает нахуй сигналящих сзади нему водителей и по несколько раз бьет ладонями по рулю. От собственного состояния тошнит и вымораживает одновременно. Чон впервые не понимает себя. Чего он хочет, когда сам довел себя до такого состояния. По правде говоря, он это понимает, но не принимает и не примет никогда. Не в этой жизни. Здесь он король. Чонгуку всегда было плевать на все эти разговоры о любви. В этом мире все продается и покупается, всему можно найти замену. Он искал. Долго искал. Все испробовал. Но с той любовью, что выражалась в ее глазах, так и не нашел. Она виновата во всем. За ее доверие, неземную красоту, тембр голоса. За незаслуженную к нему любовь, во всех ее прелестях. Она заставила его уйти с многолетней стойки. Очаровала, околдовала, навела порчу своими янтарными лисьими глазами и заставила его предать свои амбиции и даже принципы. Ничто из этого с ней не работало, и это напрягало с каждым днем. Чонгуку повезло, что он вовремя вспомнил об этом. Не дал себе утонуть в этих неприлично чистых глазах и сделал все возможное лишь бы оттолкнуть, вернуть иную позицию себя. Несмотря на ее ангельскую упертость, Чонгук своего добился. И он, якобы, должен был пировать и праздновать, по мере того, как долго шел к этому. Не выкуривать пачки сигарет за день, вновь и вновь проворачивать последнюю сцену ее ухода из недавних и совсем еще свежих воспоминаний. Чонгук всегда был эгоистичен и высокомерен. Он никогда не знал, что такое сострадание, что можно успокоить человека лишь одним объятием или залечить раны тягучим поцелуем. Понятия не имел какого это, привыкнуть к одному человеку и, даже не успев попрощаться, уже начать тосковать. Чонгук — самая темная сторона жизни. Она была полной его противоположностью. Была единственной, кто заставила засомневаться в его образе жизни и даже существовании. Так больше продолжаться не могло. Чонгук нашел отличный способ остановить это недоразумение, или как она называла это — любовь. Может быть то, что он чувствует сейчас, это чувство вины из-за неправильного расставания, но мысль о единственном месте, куда она могла пойти, так и не затирается перед глазами. Чонгук как никто другой отлично осведомлен об ее возможностях и о пустом кармане. Как и о том, что лично в глаза и не говорил, но выставил за дверь. Он ведь этого хотел. Три дня после ее ухода не возвращался в коттедж. Праздновал очередную победу в самом элитном клубе среди друзей и шлюх, которые всегда и везде его окружали, но резко потеряли интерес и значение в жизни. В какой-то момент самое важное стало ничем. Мысли полностью повернули в совсем иное русло. На четвертый день Чонгук вернулся. Один. По привычке нахмурился больше обычного и, даже не осознавая, ждал, пока она появится в проеме двери и встанет перед ним, выпучив свои лисьи глаза, разыскивая на нем новые раны. Осознание пришло позже, а за ней та самая гнусная и иссиня-чёрная пустота. Казалось, ее невозможно наполнить ничем. Чонгук отмахивается от ненужных воспоминаний, впервые отключает голову. Противится думам, твердящим не давать волю сердцу, и, развернув машину, вновь давит на газ. Ничего страшного не произойдет, если он просто посмотрит на нее. Убедиться, что все в порядке. Напомнит себе, что ее любовь была лишь скучной игрой. Вдруг получится и самому заглушить эту пустоту внутри и наконец задышать полной грудью безо всяких угнетений совести. В любом случае это больше необходимо ему, а что делать ей — решать самой же.

***

Чонгук сворачивает на узкую и мало освещённую улицу. Впереди уже виднеется знакомый, старый район, который уже прожил свое. В округе разрушенные или разваливающиеся дома и заброшки. По углам таскаются пьяные и потрепанные жизнью ребята, на которых Чонгуку поебать с высокой колокольни. Он, как никто другой, убежден, что любой может изменить свою жизнь на сто восемь десять градусов, стоит только напрячь мозги. Взять себя за шкирку и выбраться из дерьма, так же как когда-то сделал он. Чон скучным взглядом обводит каждый дом в поиске нужного и натыкается на него своим взором. Подъехать из-за испорченной дороги до ворот не получается. Чонгук брезгливо выругивается на грязь испачкавшую дорогую обувь, чуть ли не жалеет об своем глупом решении и, хлопнув два раза ладонью по заведенному, как по щелчку, сердцу под дорогой тканью, не спеша шагает внутрь. Сырость так и режет глаза. Чонгук искренне надеется, что не найдет ее здесь, но немного приоткрытая входная дверь заставляет желать лучшего. Больше не выдерживая противного запаха сырости, он прикрывает нос и рот краем ворота кожаной куртки, надетой поверх приталенной черной футболки. Идя прямиком внутрь и перешагивая через разбросанные и сломанные на полу предметы, среди всего хлама Чонгук замечает ее не сразу. Только тогда, когда та прокашливается, привлекая его внимание к себе, но не замечая незваного гостья. Это ведь не должно что-то значит, когда сердце трескается по швам, стоит ему подойти довольно близко и лицезреть вставшую перед ним картину? Наверное, так и выглядят те самые знаменитые слова, которые в своей жизни Чонгук слышал не один раз. «Перед тем как причинять боль человеку — подумай, вдруг эта боль сломает ему всю жизнь» . Чонгук был готов ко всему, но не к этому. До него только-только доходит, что он ее живьем выпотрошил своими поступками: сперва дал довериться, затем обрушил все на нее огромной стеной боли и многочисленных предательств, которыми он проверял то, насколько она еще продержится. Вместо того, чтобы уйти в первый же день, казалось она еще больше пыталась к нему привязаться, решая закрыть глаза на все. Теперь же все накопленное за последние месяцы свалилось на хрупкие плечи, что осели, не сумев вынести тяжелого груза. Чонгука ведет в сторону. Он чувствует, как блекнет освещающий сгорбившееся тело на полу лунный свет, как темнеет вся окружность. Это тьма тянется к ней, грозясь забрать и утянуть в ту самую черную пропасть, из которой уже нет выхода. Он медленно опускается на корточки перед ней. Тянет руку к тонкой шее, проверяет пульс и, едва ли его ощущая, аккуратно переворачивает ее на спину. С той же осторожностью, о которой решил забыть давно, поднимает на руки и бережно укладывает на пыльный диван. Пытается привести в себя, что у него получается. Она с трудом открывает опухшие веки. — Ради чего ты так извела себя? — злость сейчас так неуместна, потому что состояние девушки перед ним такое, что сделай он лишний вдох, её снесёт ветром, и она рассыплется, но Чонгук не может себя контролировать. То, что сейчас происходит, неправильно. Лиса давит из себя какую-никакую ухмылку, которая словно ножом по сердцу Чонгука, но не отвечает. — Я думал, ты прогуляешься, тебе надоест и ты вернешься, — он скрещивает руки на груди. Не подпускает чужую боль к себе и, сделав пару шагов назад, опирается задницей о старый книжной шкаф. Все что делает Лиса — тяжелый вдох. По нему понятно, что и это ей дается трудом. — Поднимайся. Вернемся обратно в город, — Чонгук говорит необдуманно и несвойственно тем мыслям, с которыми он сюда приехал. Теперь к угрызениям совести добавляется еще и бешенное беспокойство, которому не должно быть место в нем. — В качестве кого? Он услышал этот сломанный голос. Ему от него не сбежать, как и от того, что впервые на него не смотрит та, кто была не в силах оторвать взгляда. Он хмурит брови, будто впервые размышляет над этим вопросом. Не отвечает. — Твоей девушки? Шлюхи? Замены? Ненужной мебели? — Здесь нет условий для жилья... — Уходи! Слишком резко. Слишком в сердце. Слишком неправильно. Слишком больно. Он месяцами не мог вымолвить из себя эти слова, а она сумела за секунды. Но Чонгук ее услышал. У него нет причин оставаться. Он свое слово сказал, она отказалась. Делать попытки на уговоры смысла нет, как и осознавать, что он изначально был неправ. Чонгук тянется к нагрудному карману и, вытащив свой портмоне, достает из него все наличные, ставит на тумбу рядом с собой. Не удостоившись привычного взгляда впервые прислушивается к ней и уходит. Кажется, Чонгук впервые не получил желаемого. Пустота внутри стала безмерной, а еще покрылась шипами, которыми при каждом его движении колит со всех сторон, обещая не дать забыть увиденное эти вечером. Кажется, он впервые проебался по всем фронтам. Только жаль, что до этого самодура это никак не дойдет.