EMPATIA

Жарко. Грязно. Неправильно. Находится здесь неправильно. Стирать спиной невидимую пыль со стен неправильно. Лежать под Чон Чонгуком — неправильно. Касаться его руками, губами, языком — грязно. Хотеть его и так предательски вопреки самой себе поддаваться ему — грязно. Давится его лживой любовью, которой он так бессердечно ласкает ее слух — грязно. Боль и предательство сплетаются с его нежными и до боли торопливыми касаниями. От этого намного легче, но это не помогает справляться с собой. Лиса окончательно прощается со своим сознанием, с болью — со всем. Полностью отдается пожирающему ее огню, прикрывает веки, с четким осознанием, что лежит на огромной постели голая и через пару минут, вдавливаемая в мокрые простыни проклятым телом Чонгука. Горячо. Крышесносно. Фердипердозно. Чонгук увлекся не на шутку. Ею, своей игрой, собой. Это не та уязвимая Лиса, которую он знал. Не та кто одним своим взглядом его своей любовью с ложечки каждое утро и ночью подкармливала. Не та кто на любую его просьбу поддакивала и впившимися в губы зубами все терпела. Это не та жалкая Лиса со своей чистой в кавычках любовью к нему. Она — другая версия. Самая темная сторона черноты, черту которую она давно уже перешла. Знающая себе цену и умеющая на профессиональном уровне шлюхи себя предоставит, блядь. И Чонгук ею поражен. Ее умению собраться в одно целое за мизерное мгновение, ни смотря на то, что еще минуту назад задыхалась от боли, которую он предоставил ей во всей красе. Чонгук ей мысленно даже аплодирует. Когда она зарывается пальцами в его угольные волосы, притягивает ближе, водит пальцами по крепкой груди, заставляет реагировать и затуманивать разум. Это не та Лиса. И в какую-то минуту Чонгук начинает злиться. Когда заглядывает в янтарные глаза и не видит в них и тени от той любви к нему, что по ее словам не прошла бы и после смерти. Взамен он видит только похоть и грязное желание, которым она мажет по нему, так умело претендуя на место его очередной шлюшки. — Настолько в себе уверена? — Чонгук прямо у основания своей ширинки перехватывает шаловливую ладонь. — Или хочешь закончить все побыстрее и сикануть от меня? — Тебе что-то не нравится? — Пранприя берет всю роль на себя, запирает на сотни оков Лису, которая то и дело без остановки кричит, что да, что хочет побыстрее сбежать отсюда, куда — неважно. Хоть на мост, желательно вниз головой, хоть под поезд, лишь бы положить конец всему. — Посмотри на меня, — почти невесомо касается губами его острых скул, обжигая кожу горячим дыханием. — Минутная слабость прошла, она иногда сдает позиции, но ты вовремя ее заткнул. А теперь ты либо берешь свое и отпускаешь меня, либо я ухожу. — Ублажать другого? — надменно тянет Чонгук, до хруста сжимая чужую ладонь, и живьем пожирает ее разорённым взглядом, которым готов даже убить, если она подтвердить его слова. — Ты делаешь мне больно, — пытается выдернуть свою руку из захвата Манобан, но тот только сильнее давит, нависая монстром сверху. — Значит, делать тебе больно это единственный способ с помощью которого ты будешь выражать свои настоящие чувства? — тянет Чонгук, выворачивая руку под непосредственным углом. Взглядом впивается в ее лицо, левой рукой скользит по щеке вниз к подбородку, оттуда к шее, где слегка надавливает на горло, попадая пальцами на шершавые и все еще свежие линии, будто от ногтей, которые он до поры времени не замечал. Лиса чувствует как усиливается давление на ее шее, а глаза Чонгука сворачиваются дымкой, выплевывая ядовитое: — Скольких за ночь ты обслуживаешь? — Чего ты еще ждешь от меня? — кричит в голос Манобан, сомкнув губы от боли. — Хоть что-то, что сотрет твой образ шлюхи, — выговаривает Чонгук и резко разворачивает ее на живот, ладонью на спине прибивая к постели. Он вновь заливается злостью, не поддаваясь контролю. У него во взгляде оголенное лезвие, которым он так нещадно проводит по обнаженной спине и до хруста выворачивает ей руки своей одной, а другой справляется со шнурками на серых спортивках, моментально стягивая их вниз. Наваливается сверху, зарываясь в загривок и шумно втягивая запах, которым она пропитана. И даже запах в ней другой. Не тот чем когда-то дурманил своей чистотой и искренностью. Сейчас он полон грязи, как и она сама. Она что-то мычит себе под нос, возмущается, пытаясь сопротивляться внезапно накатанной грубости, но Чонгук на секунду приподнимается, чтобы оставить раскаленный отпечаток своей руки на правой ягодице, чтобы она выгнулась, что Манобан и делает на автомате, и все еще пытается выбраться из под тяжелого тела. Чонгук эти сопротивления тушит словно сигарету, когда пристраивается и без подготовки одним резким движением врывается в тело, вызвав истошный крик, которого он и добивался. Чон сразу переходит на размашистые и глубокие толчки, пока Манобан скребется по постели, и повернув голову влево, пытается нормализовать свое сорвавшееся дыхание, что у нее тоже не получается. Она не кричит, не просит его остановиться, даже не заставляет реагировать на это, и только замирает, пока ее заставляют выгнуться и вновь до упора натягивают на себя. А Чонгук снова злиться, нарочно толкается больно, каждым движением еще больше терзает родное тело под собой. Отпускает ее руки, которые обессиленно сползают по ее спине вниз, и до синяков зажимает ее бедра, пытаясь вытащить хоть какого-то протеста, но нет. Она все так же молча принимает предоставляемые Чоном порции боли. Чонгук выходит из податливого тела, разворачивает ее на спину, разводит шире ноги и вновь беспощадно врывается в ее тело. Он смотрит в янтарные глаза, свернутые серой дымкой, на раскрывшиеся губы, из которых поочередно вырываются тихие стоны по мере его грубости. — Терпишь значит, — зло шипит в губы, полностью выходит и вновь вгоняет член в нее. Манобан стискивает зубы, давясь собственным воздухом и опустив свои холодные руки ему на бока, впивается ногтями, закусывает губу, устремляя стойкий взгляд на его глазах, и улыбается краем губ. — Перестань! — не своим голосом рычит Чонгук, полностью охваченный этой дьяволицей, которая затянула его в свою какую-то непонятную игру. Он замирает на секунду, даже двигаться перестает. Смотрит на нее, но видит сквозь, потому что эти глаза больше не смотрят на него. Там не осталось абсолютно ничего, если еще десять минут назад Чонгук был уверен в обратном, то своим последним действием он это исправил, а она подтверждает. — Ты просто не можешь смириться, что ты остался в прошлом! — шепчет Пранприя, пока Чонгук прикладывает дрожащую ладонь на ее губы и опускает голову вниз, продолжая нависать над ней с наконец обрушившейся над ним реальностью, которую он наотрез отказывался принимать.